Павел пряжко трусы краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Первые тексты Павла Пряжко, Николая Рудковского, Павла Рассолько, Константина Стешика и других авторов стали своеобразным вызовом “удобному” беларусскому театру, который старался активно “не слышать” голосов молодых. Одобрения со стороны российских и западных театралов делали наших авторов смелее. Они продолжали писать, попадая в зарубежные сборники и театры.
Так, пьеса Николая Халезина “Я пришел” получила спецприз российской премии “Евразия”, диплом жюри конкурса “Действующие лица”, спецприз канала “Культура”; пьеса Константина Стешика “Мужчина, женщина, пистолет” — 2-е место в номинации “Пьеса на свободную тему” конкурса “Евразия”; пьеса Николая Рудковского “Вторжение” — спецприз российских журналистов издания “Новая газета” на 1-м международном фестивале драматургии “Свободный театр” и его же “Слепая звезда” — приз за идеалистическую перспективу в современной драматургии на 9-м Международном фестивале университетских театров в Вильнюсе.
В 2010 году спецприза российской театральной премии “Золотая маска” в Москве была удостоена “Жизнь удалась” Павла Пряжко, а его “Злая девушка” в 2012 году была признана “Лучшей пьесой” проекта “Новая пьеса” в рамках этого фестиваля (до этого он не однократно получал другие награды).
Ни одна из этих пьес в беларусском театре не обрела полноценной сценической жизни. Некоторые звучали на читках. Пьесам Павла Пряжко даже была посвящена специальная лаборатория в рамках Форума “M.@rt.контакт” в Могилеве в 2010 году. Но дальше обсуждения в узком кругу или небольшой заметки в печатном или онлайн-издании дело не шло. То есть не происходило самого важного: пьеса не доходила до массового зрителя, про которого и для которого она создавалась.
Знаковым и долгожданным для беларусского театра событием стала постановка пьесы Павла Пряжко “Хозяин кофейни” в Могилевском драматическом театре (реж. Екатерина Аверкова). Несмотря на то, что пьесы Павла ставятся по всей России — от Москвы и до Урала, в беларусском театре он продолжал оставаться маргинальным автором, которого только “читали”. Через полгода после этой постановки на сцене ЦБД в Минске случается еще одна премьера его пьесы “Урожай” (реж. Татьяна Ларина).
Такая легализация позволяет надеяться, что стена между современными беларусскими авторами и площадками гостеатров начинает постепенно рушиться.
И то, что одним из показателей этого процесса является появление в репертуарах пьес именно Пряжко, факт не случайный. Он не только один из первых беларусских драматургов, кто начал писать новую драму. Но тот, кому удалось за 10 лет пробиться в русскоязычное театральное пространство и стать там востребованным автором. Сегодня российские критики говорят уже о феномене “театра Пряжко”. Это значит, что драматург предложил театру пьесы, для которых стал необходимым иной, специальный сценический язык. Наиболее ярко это проявилось в возникшем тандеме “Пряжко-Волкострелов”. Дмитрий Волкострелов, молодой петербургский режиссер, называет пьесы Пряжко текстами, которые он как режиссер должен декодировать, то есть адекватно перевести в сценические знаки. И, как отмечают многие театральные эксперты, ему это удалось.
В чем же заключается особенность поисков Павла Пряжко? Как он работает с драматургическими языком и формой? И что отличает пьесы Пряжко от его же текстов?
ФЕНОМЕН ПРЯЖКО: ОТ ПЬЕСЫ К ТЕКСТУ
Первая пьеса Павла Пряжко датируется 2004 годом (всего им написано около 30), но от своих ранних работ сейчас Павел отказывается. С одной стороны, потому что они стали для него своего рода “площадками”, на которых он искал способы работы с темой повседневности, которая в последствие станет для него основополагающей. С другой, ранние его пьесы в принципе отличаются от его сегодняшних текстов. В них Пряжко работает со своими личными переживаниями, использует факты автобиографии, например, в “Солнце Аркадии” или “Радуга в твоем доме”, что практически исчезает в его поздних работах.
Со временем из автора, который смотрит “во внутрь” себя, Павел превращается в автора наблюдающего, дистанцирующегося от себя, смотрящего “во вне”. В интервью он так и сказал: “Пока я не вижу интереса в себе. Тогда, чем я могу быть интересен для других? Вокруг, на мой взгляд, происходят более интересные вещи”.
Несмотря на то, что Пряжко был фактически стразу замечен и отмечен отдельными российскими критиками (например, Павлом Рудневым), основная театральная среда его не принимала. Переломной, как с точки зрения мастерства, так и признания его как автора, стала его пьеса “Трусы”, которая была написана в 2006 году, а затем поставлена Иваном Вырыпаевым в Санкт-Петербурге и Еленой Невежиной в Москве. Впоследствии, в своем тексте “Хозяин кофейни” Пряжко устами своего героя поблагодарит Вырыпаева за то, что он в 2007 году поставил “Трусы”, “и таким образом как бы подкрепил меня. немножко как бы придал известности. Поделился как бы своей известностью со мной, тем что поставил своё имя рядом с моим” (Павел Пряжко “Хозяин кофейни”). Пряжко, действительно, будут ставить и читать в основном российские режиссеры.
“Трусы” — это история о девушке Нине, живущей в спальном районе на окраине города, страстью которой является коллекционирование трусов. История сначала кажется забавной, смешной, потому что трусов у Нины много, они периодически пропадают, когда сушаться на балконе, Нина постоянно пишет заявления о пропаже участковому. Параллельно ее осуждают и ругают соседи, сидящие у подъездов. Но уже в середине, а тем более в финале, когда Нину как еретичку сжигают на костре, открывается вся драматичность пьесы.
Павел Пряжко пишет современную трагедию, в которой предметом веры и фетиша для героини являются трусики, но, как и должно быть в классической трагедии, за свою веру и инаковость героиня должна поплатиться жизнью.
Павел Руднев писал об этой пьесе так: “Паша Пряжко пишет о нравственном пределе эпохи потребления. Трусы — не просто метафора воплощенных потаенных желаний, некая квинэссенция супермаркета, но для Пряжко и символ духовного горения, как это ни смешно. Наша эпоха смешала духовное и материальное в сложносочиненный салат, в виртуальном мире и дух, и материя лишены веса, обезличены — и Пряжко в мании Нины, в мании приобретения и коллекционирования трусов видит и почти религиозную страсть, и тяготение к красоте, и право на обособленный мир, и фактор мученичества, и духовный подвиг, за который распинает и сжигает на костре Нинку, как новую Жанну Д’арк, злобствующее большинство” [2].
Если говорить о форме, в которой написана эта пьеса, это традиционные диалоги, в которых ремарка играет второстепенную роль и носит, скорее, пояснительную функцию. Пряжко мастерски использует прием хора, речитативов, пафосных монологов, которые и рождают взаимосвязи с формой классической трагедии. Он использует абсолютно натуралистичную лексику — герои говорят без купюр, что является их точной характеристикой. Через помещение “низкого” содержания современности в высокую форму классической трагедии, Пряжко и удается создать новые смыслы.
Следующая знаковая для его творчества пьеса — “Жизнь удалась” (2008 год), которая была поставлена в двух театрах — Театре.doc (реж. Михаил Угаров и Марат Гацалов) и “Практике” (реж. Виктор Алферов и Эдуард Бояков). Именно постановка в Театре.doc получила премию “Золотая маска”.
Сюжет пьесы простой. Старшеклассницы Лена и Анжела спят со своими учителями физкультуры Алексеем и его братом Вадимом. Алексей любит Лену и даже женится на ней. А Лена любит Вадима, с которым тайно изменяет Алексею. Центральным событием пьесы становится свадьба Лены и Алексея, на которой герои пьют уже в загсе, потом под Верку Сердючку, продолжают пить по дороге домой. В конце концов, Лена восклицает: “Это короче самая некрасивая свадьба, на которой я была. И это блядь моя собственная свадьба. Так начинать нельзя. Надо короче разводиться”. И через три месяца, как рассказывает Анжела в финале пьесы, Лена и Алексей действительно разводятся, но жизнь у них у всех удалась: “Вадим работает на рынке, продаёт компьютерные и дивиди диски. Мы с Леной каждый день тусуемся у него. А Лёша ставит стеклопакеты в квартирах…”
Российский критик Марина Давыдова охарактеризовала этих героев как “одноклеточных”, а постановку Угарова как “подлинный гимн жизни одноклеточных. Ее, так сказать, апофеоз” [3].
Вот как пишет о свое пьесе сам Пряжко:
“Многим может показаться, что в названии пьесы я изначально закладываю элемент иронии. Это не так. Название не предполагает ни иронии, ни сатиры, я предельно честен в своем утверждении, что жизнь моих героев удалась. Просто люди, о которых я пишу, немного иначе смотрят на жизнь, и критерии счастья/несчастья у них иные” [4].
С одной стороны, да, Павел в “сакральное” пространство сцены выводит героев, которых можно обозначить как “одноклеточных”. С другой стороны, и это отмечал Анатолий Смелянский, вручая премию на “Золотой маске”, язык, которым разговаривают эти герои, в принципе способ общения современной молодежи, и то, во что в результате превращается свадьба, случается не только в среде “планктона”, но и “сложноорганизованных организмов”. Пряжко таким образом ставит диагноз тому, что происходит с современной культурой и человеком в принципе.
Если говорить о форме, то это все еще, как и в случае в “Трусами”, традиционные диалоги с как будто второстепенной, описательной ремаркой, например, “Лена психует, вырывает у него из рук бутылку. Вадим улыбается. Анжела улыбается тоже”, или “Лена не реагирует на эту реплику, пьёт водку”. Но уже в этой пьесе ремарка начинает играть особую роль. Павел Руднев называет ремарку Пряжко “тканью театрального представления… это научный комментарий ученого-наблюдателя, который судит и разбирает “жизнь насекомых”.
Между “Жизнь удалась” и “Запертой дверью”, следующим программным для творчества Пряжко текстом, были написаны и другие пьесы, например, “Легкое дыхание”, “Поле”. Но именно в “Запертой двери” Пряжко продолжил свои эксперименты, все дальше уходя от традиционной формы драматургического произведения. Написанная в 2010 году, впервые “Запертая дверь” была поставлена Дмитрием Волкостреловым в Петербурге в рамках Лаборатории “On-Театр” (как уже упоминалось выше, именно Волкострелов в последствие найдет ключ к адекватному сценическому воплощению текстов Пряжко).
“Запертая дверь” не имеет линейного сюжета, она построена на двух параллельных историях — “В центре” и “На окраине”. В первой представлен небольшой фрагмент жизни молодого парня Валеры, служащего в банке, и девушки Наташи, продающей кофе в торговом центре. Во второй в режиме “он-лайн” мы видим несколько часов жизни молодых ребят, работающих в офисе фирмы на окраине города, торгующей строительными материалами.
Ремарка становится не просто описательной, в ней автор воплощает свое как будто живое присутствие. Она комментирует, выражает эмоцию и отношение автора к происходящему. Например, “ни о чем не думает”, “чувствует вполне комфортно”. Или описание целого эпизода: “Квартира. Валера у себя дома, включает телевизор, ложится на диван и переключает каналы. Выбрав что-то неопределённое наподобие евроновостей, или канала посвященного животным, или канала посвящённого юмору, да, скорее всего юмору, Валера некоторое время смотрит телевизор. Валера не смеётся. Это не значит, что передача не смешная, Валера видит и понимает, что она смешная, но лицо его при этом ничего не выражает. Эта передача не заставляет, она не вынуждает Валеру смеяться. Валера смотрит смешную передачу, затем встаёт, выключает телевизор, выключает в комнате свет. Завтра на работу” (Павел Пряжко “Запертая дверь”)
Безусловно, ремарка целиком должна присутствовать в спектакле. От нее невозможно отказаться, она — один из персонажей, поэтому режиссер должен ее сценически решить. Волкострелов, например, в своей постановке использовал экран, где демонстрировались эпизоды, о которых читается в ремарках. При этом живые исполнители сидели на сцене и с ноутбуков зачитывали их, параллельно наблюдая на экране за жизнью своих персонажей, которых они сами исполняли. В таком спокойном неспешном темпо-ритме поставлены эти части, между которыми появляется вторая часть “На окраине”, построенная на традиционных диалогах.
И как раз использование видео помогло Волкострелову эту имитацию выявить в спектакле. Павел не только диагностировал процесс имитации, но заглянул в будущее. Он вывел на сцену нового героя, для которого необходимость в общении не исчезает, но принимает некую иную форму, возможно, просто нахождения рядом с другим, или обретения полной самодостаточности. Интересно, что полвека назад Жан Поль Сартр пишет пьесу “За закрытыми дверями”, где герои принудительно оказываются в обществе друг друга, и Сартр выводит: “Ад — это другие”. Пряжко как будто подхватывает эту мысль, и его герой, чтобы обезопасить себя от ситуации, описанной Сартром, замыкает себя сам, находит способ публично находиться в своем автономном пространстве.
Еще один текст, выделяющийся в творчестве Пряжко, это поставленная в Могилеве монопьеса “Хозяин кофейни”. По форме это классическая монопьеса, ремарки в ней отсутствуют. Но это исключительный случай, когда Павел Пряжко не просто говорит о своих переживаниях и делится своими мыслями — герой этого текста сам Павел Пряжко. Монолог так и начинается “Меня зовут павел пряжко”.
Если посмотреть на то, как организован этот текст, можно увидеть бесконечные зеленые и красные волнистые подчеркивания, т.е. текст содержит огромное количество грамматических и орфографических ошибок. И уже внутри текста Павел объясняет, в чем причина такой его невнимательности. “То есть есть ошибки которые делаются на бегу в торопях у меня мысль быстрее пальцев. А есть ошибки когда слово неправильно потому что не знаешь как правильно. И надо искать исправлять а тут уже получается что хочешь казаться лучше. Начинаешь исправлять. А может получится ещё хуже. В пределе получится карава. И это не проблема мне кажется. Есть ошибка или нет, это не смертельно. Хуже мне кажется, когда начинаешь исправлять. Это уже типа думаешь надо чтобы всё было красиво. чтобы всё было правильно. И это красиво и правильно затмевает весь смысл” (Павел Пряжко “Хозяин Кофейни”).
Это тоже пример того, как Павел использует ткань текста, находит тот ее эквивалент, который позволяет ему создать смысл. С одной стороны, он объясняет это репликой — “красиво и правильно затмевает весь смысл”. С другой, в этом видится стремление к максимальной правдивости, к точному описанию повседневности — не приукрашивание, вторжение в ее неровности и шероховатости, но точное ее воспроизведение.
Следующий его текст — “Солдат”, написанный также в 2011 году и состоящий из двух предложений. Оригинальный текст:
Солдат пришёл в увольнительную. Когда надо было идти обратно в армию, он в армию не пошёл.
Как рассказывал Павел, он достаточно долго работал над этим материалом, искал форму, в которой смог бы рассказать эту историю, сочинял истории и прописывал диалоги. В результате понял, что все это не то, и пришел вот к такому лаконичному решению, которое точно передало его идею. При этом он не считает, что придумал что-то новое, но просто удивляется, что никто ранее этого не сделал.
Один из последних программных текстов Пряжко — это “Я свободен”, состоящий из 535 фотографий и 13 подписей к ним. “Я хотел написать о человеке, который, не имея образования и вкуса, снимает фотографии и кино, — пишет Павел в предисловии. — Это о человеке, на работы которого профессионалы никогда не обратят внимания. Он не понимает, что может стать объектом для иронии и насмешек. Он любитель, и потому — свободный человек”.
Если не знать, что этот текст написан автором, который получил несколько престижных премий, можно подумать, что это случайные снимки, сделанные “горе-фотографом”. И тут важно отметить момент авторского отбора, как снимков, так и подписей, который говорит о том, что Павел точно знал, чего он хочет в результате. Возможно, “Я свободен” не имеет глубинных смыслов (хотя, как показало публичное обсуждение этого текста в Минске, которое состоялось в августе 2012 года, он затрагивает намного больше тем, чем только те, что лежат на поверхности). Но то, что Павел в очередной раз раздвинул границы понимания драматургии и театра, факт.
И это показатель того движения, которое происходит в современном театральном пространстве, не только беларусском или постсоветском.
Сегодня во всем театральном пространстве активно обсуждается вопрос поиска новых выразительных средств, осуществляются попытки ставить под сомнения прописанные законы и правила, говорится не просто о синтезе форм, но взаимопроникновения различных форм искусства друг в друга.
В этом смысле фигура беларусского драматурга Павла Пряжко, действительно, уникальна.
Татьяна Артимович, 2012
Мнения авторов не всегда совпадают с позицией редакции. Если вы заметили ошибки, пожалуйста, пишите нам..
Одинокая героиня Нина (Арина Маракулина) коллекционирует трусы, считая их мерилом красоты и изящества в грубом алкогольно-банно-мещанском мире, который ее окружает. Паранойя Нины становится предметом зависти для люмпенизированного двора, готового уничтожить всякого, кто хоть чем-то отличается от усредненности. Трусы – не просто метафора воплощенных потаенных желаний, некая квинтэссенция супермаркета, но и символ духовного горения, как это ни смешно звучит. Наша эпоха смешала духовное и материальное в сложносочиненный салат, в виртуальном мире и дух, и материя лишены веса, обезличены – и Пряжко в мании Нины, в мании приобретения и коллекционирования трусов видит и почти религиозную страсть, и тяготение к красоте, и право на обособленный мир, и фактор мученичества, и духовный подвиг, за который распинает и сжигает на костре Нинку, как новую Жанну Д’Арк, злобствующее большинство.
В петербургском театре "На Литейном" один из самых интересных российских драматургов, театральный режиссер, автор фильма "Эйфория" Иван Вырыпаев поставил за шесть дней спектакль "Трусы" по пьесе белорусского драматурга Павла Пряжко. Нижнее белье не побрезговала ворошить ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
На штурм новой драмы, а конкретнее, пьесы минчанина Павла Пряжко "Трусы" Иван Вырыпаев призвал сборную московско-петербургскую бригаду актеров и запер их в театре "На Литейном" на репетиции. Через неделю проект предъявили публике. Главная героиня "Трусов" Нина — странная девушка, "интернетская шлюха", фетишем и жизненной необходимостью для которой стало дорогое белье. В исполнении Оксаны Фандеры, актрисы красивой, с глубоким низким голосом, она кажется фигурой трагической. Окружающих ее обывателей и сама Нина, и ее привычки страшно раздражают. Все трусы у Нины крадут, а саму ее пытаются сжечь на костре. Милиционер, к которому Нина обратилась за помощью, требует от нее сексуальных услуг. Тетки (а играют их молодые девушки), обсуждающие в бане всякие благоглупости, при появлении Нины шарахаются. Старомодные фигуры бабушек у подъезда в "Трусах" заменены парочкой алкашей в шапках-петушках (их играют Евгений Цыганов и Павел Юлку). Лексика в пьесе используется по большей части нецензурная, а их дуэт и вовсе изъясняется исключительно на этом общедоступном диалекте.
Шокировать эта речь сегодня вряд ли кого-то может. Даже при очень большой плотности на единицу времени, как это сделано в "Трусах". Большим экспериментом этот экзерсис тоже не назовешь. Универсальность и мощный энергетический заряд матерной речи все-таки не является открытием новой драмы, просто активно используется ее авторами. От превращения в мрачную бытовуху пьесу удерживают странные, рваные недомолвки и абсурдные, подчас даже дикие, алогичные вкрапления. На сцене вдруг появляются пэтэушного вида инопланетянки, дающие последние, причем вокальные, наставления человечеству. Жителей Земли, согласно их пророчеству, в скором времени ожидает поголовное превращение в трусы.
Эта сконцентрированность на нижнем белье — явное иносказание. Легко, конечно, сказать, что копаться в чужом нижнем белье недопустимо, а не то что его у человека отбирать, присваивать себе, а потом отдирать его от собственного зада и возвращать, когда тебе кажется, что человек исправился. А в "Трусах" именно так и происходит. Но пьеса вовсе не является сентиментальным опусом, толкующим о недопустимости вмешательства в чужую жизнь. Это вопрос из области морали. А пьеса лежит вне этой плоскости. В сущности, это нормальный экзистенциализм, зацикленный на трагическом одиночестве человека и смерти Бога. Для Нины оно началось с реальной смерти отца и закончилось виртуальным исчезновением Сенеки. Это лик полубога, полупрохвоста из Интернета, решившего с "паутиной" завязать и ориентироваться на реальную жизнь, а в итоге тихо повесившегося (эту роль играет Алексей Лушин). Вот и получается, что трусы для Нины не каприз, не фетиш, а сакральная вещь, последнее, за что она может в жизни зацепиться.
Вместе с тем текст пьесы Павла Пряжко при всей его матерщинности скорее литературный, поэтический, чем театральный. И есть сомнение в том, что сбитый за шесть дней спектакль может вырваться за рамки сценической читки. А только сценической читкой очередного произведения, созданного на не такой уж свежей волне новой драмы, и можно назвать скроенные за шесть дней "Трусы" "На Литейном". А вовсе не экспериментальной разработкой в области театра будущего, на чем настаивает Иван Вырыпаев. Инопланетян для этого маловато.
Белорус Павел Пряжко вызывает шумные, пристрастные чувства:
проклятие или обожание. Сегодня он самый обсуждаемый современный
драматург в России и из поколения 30-летних самый ставящийся.
Причем его радикализм оказался востребован не только на
авангардных площадках, но и на весьма традиционных драматических
сценах российской провинции.
 |
Читайте также: