Краткое содержание театр времен нерона и сенеки
Обновлено: 05.07.2024
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 282 219
- КНИГИ 669 845
- СЕРИИ 25 798
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 073
Театр времен Нерона и Сенеки
Над цирком заходило жаркое солнце. Сквозь розовый шелк, натянутый над гигантским амфитеатром, тяжелые лучи падали на арену. Плавилась арена, усыпанная медными опилками, в розовом свете плыли статуи богов…
Посреди арены высился золотой крест. Под крестом горела золотом громадная бочка.
И в этом пылающем розово-золотом свете возник на арене прекрасный юноша. В золотом венце, в золотой тоге – совершеннейший Аполлон. Только вместо сладкозвучной кифары в руках Аполлона был бич…
И, бурно приветствуя этого странного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы:
– Да здравствует цезарь Нерон!
– Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь!
Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст…
Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце.
Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль – как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток.
Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы.
Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол.
Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами.
В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги… Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей…
Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы:
– Тигр-то какой… у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке.
– Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком… Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом!
Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице.
– С дороги! Прочь! – гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей… И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда – где нависла над вечным городом громада нового цирка.
Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену…
В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом.
Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика – и лихорадочно приговаривал, почти кричал:
– Сенека! Учитель! Сенека.
– Нерон… Великий цезарь… – пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик.
Но Нерон сжимал его еще яростнее:
– Ну что ты… это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон.
Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник
– Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель?
– Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно…
Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур.
– Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, – обратился Сенека к гиганту-сенатору.
Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой.
Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал:
И тогда Нерон поднял бич – и сенатор отчетливо заржал. Ужас – на лице Сенеки. Но только на мгновение… И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным.
– Может, ты видишь сенатора? – обратился Нерон к Амуру. Амур, молча улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани.
– Ты ошибся, учитель, – продолжал благодушно болтать Нерон. – Антоний Флав – видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости – сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я – твой ученик Нерон… – И, улыбаясь, он кивнул на Амура: – Да вот еще – прелестная девушка. И вот, – Нерон нежно улыбнулся и указал бичом на сенатора, – старый мерин.
И Нерон ударил бичом – сенатор торопливо заржал.
– Какой ужас, Цезарь, – воскликнул Амур, – ему на круп сел овод!
Нерон поднял бич, и сенатор показал, как он отгоняет хвостом овода.
– Отогнал, но очень неумело.
Нерон ударил сенатора бичом, и тот, будто винясь, опять покорно заржал.
– Как я рад тебя видеть, – продолжал как ни в чем не бывало светски беседовать Нерон. – А как она рада тебя видеть…
И тотчас перед Сенекой дьяволенком запрыгал Амур.
– Ты, конечно, узнаешь это прелестное лицо? – добро улыбался Нерон.
– Конечно, я узнал его, Цезарь, – ответил Сенека. – Это твой раб – мальчик Спор. За время моего отсутствия в Риме он подрос – и оттого пороки на его лице стали откровеннее.
– Да что ж ты такое несешь, Сенека! – всплеснул руками Нерон. – Где ты увидел мальчика Спора?! Подойди сюда, крошка.
Амур с ужимками подошел вплотную к Сенеке.
– Неужто так ослабело твое зрение, – продолжал сокрушаться Нерон. – Да это же прелестная девушка! Вот – крохотная грудь… Вот – юные крепкие бедра… Ну. Ты видишь девушку? Я спрашиваю!
Нерон поднял бич – и тотчас заржал сенатор. Нерон темно усмехнулся:
– В последний раз, Сенека… Перед тобою старый конь и юная девица… Гляди внимательнее. Ты их видишь?
Глаза Нерона неподвижно смотрели на Сенеку. Но Сенека молчал по-прежнему. И тут Нерон добродушнейше расхохотался и обнял Сенеку.
– А все потому, что ты давно не бывал в столице. Заперся, понимаешь, в своих усадьбах. У, брюзгливый провинциал. Ну и в результате ты не в курсе последних римских событий. Но я все прощаю своему учителю. Объясняю. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве… у горящего камелька… про превращения… про все эти метаморфозы, которые так любили устраивать великие боги. Ну, к примеру, для великого Юпитера превратить какую-нибудь нимфу в козу, в кипарис – что мне плюнуть! И знаешь, я задумался. Все-таки я Великий цезарь, земной бог… А почему бы мне не заняться тем же, следуя богам небесным? К примеру, у меня умерла жена Октавия. А хочется жену. Спрашивается: где взять?
– В женщинах так легко ошибиться, – вздохнул Амур.
– Именно, – подтвердил Нерон. – И тогда я… совершаю метаморфозу. Я превращаю хорошо тебе знакомого мальчика Спора в девицу! Грандиозно, да? Как я это сделал? Я собрал наш великий законодательный орган – нашу гордость и славу – римский сенат. И сенат единогласно постановил… – Он вопросительно посмотрел на Амура.
Постановка Прогресс-сцена Армена Джигарханяна
Армен Джигарханян в роли Сенеки
Участники
Прежде чем идти на спектакль, почитайте о Нероне. Восполните свои знания по истории древнего Рима. Без этого первой вашей реакцией будет шок и отвращение. К концу спектакля, весь зал потихоньку начинает вспоминать, что да, действительно, это же тот самый Нерон, жестокий правитель, который пролил море крови и сжег Рим.
Однако в самом начале совершенно непонятным кажется, почему этот юнец в кожаных трусах так неистово таскает Джигарханяна по сцене, явно причиняя этим неудобства народному артисту; и как сумасшедший утверждает, что сенатор - вовсе не сенатор, а конь.
Посмотрев весь спектакль до конца, понимаешь, что он очень правильно выстроен, действие разворачивается постепенно, сохраняя интригу на каждом витке, гарантируя, что зритель точно не заскучает. История подается не скучно, а в виде танцевального и юмористического представления. Однако это прямо гоголевский смех сквозь слезы.
Конфликт в пьесе выполнен совершенно. В первом акте зритель безоговорочно обвиняет героя (Нерона) и не видит в этом тиране и убийце ни одной положительной черты. Во втором, когда Великий цезарь признается в самых страшных грехах: убийстве матери и брата, зритель все же жалеет его. Ведь бедный юноша с самого детства искал любви, но не находил ее ни у властолюбивой матери, ни у строгого учителя. Он видел кругом одни предательства и потому шел к власти по трупам.
Зритель получает интеллектуальное наслаждение, когда все вдруг встает на свои места, и становится понятным. Однако при всех положительных чертах спектакля, лично на меня произвела негативное впечатление пошлость, доведенная до абсурда и выставленная напоказ. Современные режиссеры и драматурги думают, что иначе внимание зрителя не привлечь, нужно обязательно кого-нибудь обнажить или сымитировать половой акт на сцене. Однако, на мой взгляд, театр должен оставаться театром. И стараться, в отличие от кино, оградить зрителя от разврата и пошлости, которых ему вполне хватает в повседневной жизни. Зачем же равняться на массовую аудиторию, и тем самым все больше снижать культурный уровень, и портить вкусы?
Поэт и театральный критик Фазир Муалим о снах Дмитрия Исаичева и Эдварда Радзинского в Театре Джигарханяна.
Иногда во сне в память врезается что-то совершенно бессмысленное, кажется незначащее. Если перевести на язык театра — какая-то интонация, жест, поворот головы — что угодно.
Вы замечали, что на сцене очень прозрачна и призрачна (два слова-близнеца) грань между противоположностями?
Всю ночь как будто бы снились давние, чужие времена, в которых я не жил. И как будто бы я Нерон, и о чём-то без умолку говорю, кого-то в чём-то убеждаю, обвиняю, даже убил кого-то, играю, милую. И в то же время как будто бы я Сенека, учитель Нерона. И всё время молчу, стою — молчу, хожу — молчу, улыбаюсь, понимаю. Пытаюсь что-то сказать — не выходит. И длится эта мука вечно. Потом какой-то шум — как будто бы хлопают в ладоши. И ты под этот шум просыпаешься — оглядываешься, недоумеваешь: что это было? С кем это было — со мной или с другими? И было ли вообще, раз я сумел проснуться, выскочить из этого сна?
Нерона играет актёр Кирилл Анисимов, Сенеку — сам Джигарханян. Когда-то в Театре имени Маяковского Джигарханян играл в этой пьесе Нерона. Вы замечали, что на сцене очень прозрачна и призрачна (два слова-близнеца) грань между противоположностями? Такое ощущение, что театр сводит их воедино. Стоит только вычесть время — и противоположности сходятся. А театр, по-моему, как раз и занимается вычитанием и разрушением времени. Он (впрочем, тут вспомним про сны, и еще раз согласимся, что театр и сон — едины) — это чистое пространство, лишенное категории времени.
Очень часто актер, который в молодости играл, например, Чацкого, в зрелом возрасте играет Фамусова. Кто раньше играл Хлестакова — теперь Городничий. Просто когда мы не берем в расчет время, исключаем его, противоположности мгновенно устремляются друг к другу.
И Нерон, и Сенека, и Сенатор-Конь (актер Алексей Анненков), и Мальчик Спор (актер Денис Надточий), все персонажи пьесы — рабы времени. Время их растит на убой. Кстати, тема убойных людей — одна из важных в пьесе. Раб времени может из всемогущего властителя в один миг превратиться в последнее ничтожество. А согласимся, что жизнь — от цветущей юности до немощной старости — тот же миг.
Скорей всего, Диоген — это некая чистая идея Сенеки, отделившаяся от него и живущая в своем идеальном мире.
Очень странная сцена беседы Диогена с Цезарем.
— Отойди, пожалуйста, ты заслоняешь мне солнце.
— Но это сказал не ты. Тот, кто произнес это, того звали Диогеном.
— Меня следует называть великий Цезарь. А как зовут тебя?
— Перестань паясничать. Тебя как зовут?
А Сенека-Джигарханян восторженно смотрит на него, улыбается. Он как будто вспомнил себя. Настоящего.
«— И какой же ты по счету?
— С радостью отвечу тебе, брат. Я — Диоген Первый, кто отказался обновлять эту надпись на бочке.
— Потому что я во всех нуждаюсь, брат.
— Я великий Цезарь! Почему ты упорно называешь меня братом?
И оказывается, что не существует никакой банальности, никакой пошлости. Все люди, действительно, братья
Казалось бы, такая банальность, но когда эти слова произносит Диоген с отбитыми ногами, они звучат совершенно по-другому. Они убедительны. Они попадают в самое сердце. И оказывается, что не существует никакой банальности, никакой пошлости. Все люди, действительно, братья. Мало того, все люди — один человек, которому они снятся. В нём и величайшее злодейство, и высочайшая добродетель.
Как сказал русский философ Сергей Булгаков "Зло есть состояние мира, но не его суть". Трагическое произведение Эдварда Радзинского "Театр времен Нерона и Сенеки" поистине называют "пищей для ума".
Причудливые диалоги между учителем Сенекой и его учеником Нероном, наполнены глубокими философскими изречениями великого римского мыслителя и яростно-безумными циничными выпадами и выходками кровавого диктатора. Все это происходит в самом сердце Рима - величественном Колизее. Именно здесь по замыслу Нерона разыгрывается "последняя антреприза жизни" Сенеки. В этом спектакле говорится о многом - о жизни и смерти, верности и предательстве, правде и лжи, личности и обществе. Здесь же происходит страшное - проливается кровь, разврат не знает границ, человеческое достоинство втаптывается в грязь, жизнь и смерть меняются местами, как карнавальными масками. Но главная задача Нерона - режиссера не выполнена. Ему не удается сломить и унизить Сенеку. Философ, верящий в любовь и добро, не отступает от своей веры. Он предпочитает смерть унижению и не изменяет своим нравственным идеалам. Смертельный словесный поединок - пьеса-молния от Эдварда Радзинского рекомендована тем, кто ищет в искусстве не только развлечения но, прежде всего мудрости и познания.
Они знают, что, отрекаясь от себя ради жизни, они ничего не добьются. Например, Сенека отрекся от себя, залез в бочку Диогена, пытаясь спастись. Но, увы, это не помогло ему. Нерон, увидев там Сенеку, поджег бочку, испокойно смотрел, как она догорает. Отрекшись от себя, Сенека так и не смог спастись.
Читайте также: