Завтрак с видом на эльбрус краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Экранизация повести известного актера и барда 60-х-70-х Юрия Визбора -"Завтрак с видом на Эльбрус" рассказывает о неудачной любви журналиста, мастера спорта по горным лыжам /Игорь Костолевский/ к некой красотке /Вера Сотникова/ на фоне заснеженных вершин.
Повесть была написана Визбором давно, но авторы перенесли ее действие в 1990-е годы. В результате, по-моему, получилась нестыковка - типичные конфликты 60-х-70-х /главный редактор газеты "режет" по звонку сверху статью своего подчиненного, тот бросает все к чертовой матери и уезжает на Кавказские горы и т.п./ в 1990-х выглядели архаично.
Да и "лыжно-альпинистская" киноромантика, достигшая пика во времена "Вертикали", давно уже сошла на нет.
Правда, надо отдать должное Игорю Костолевскому: он использовал весь свой арсенал обаяния, чтобы хоть как-то "вытащить" картину. Но, увы, его партнерша помочь ему ничем не смогла.
Да и режиссура Николая Малецкого по большому счету свелась к подкладыванию минорной музыки под видовые кадры с, в самом деле, восхитительными пейзажами Приэльбрусья.
"Замкнутый круг"
Детектив П.Урблы "Замкнутый круг" поставлен довольно уверенно. Со знанием дела, в неторопливой, обстоятельной манере строится интрига. Ее плавное течение лишь иногда нарушается шокирующими эпизодами кровавых убийств.
Арво Кукумяги ("Лесные фиалки") неплохо играет роль проницательного следователя.
Словом, все на вполне пристойном уровне. Возникает только один вопрос - зачем? Зачем надо было экранизировать шведский роман? Неужели на своем, эстонском материале нельзя было придумать что-то подобное?
Александр Федоров, 1993
Западный мир на советском и российском экранах (1946-2016)
Отражения: Запад о России / Россия о Западе. Кинообразы стран и людей
Трансформации образа России на западном экране: от эпохи идеологической конфронтации (1946-1991) до современного этапа (1992-2015).
Эволюция образа Белого движения в отечественном и зарубежном игровом кинематографе звукового периода.
Западный экран : авторы и звезды (записки из прошлого века)"
Школа и вуз в зеркале кинематографа западных стран
Школа и вуз в зеркале советского и российского кинематографа
Школа и вуз в зеркале западного и отечественного кинематографа
Отечественный игровой кинематограф в зеркале советской кинокритики
Вы хотите зарегистрироваться?
информация о фильме
Николай Малецкий
Юрий Морозов , Евгений Богатырев , Николай Малецкий
Анатолий Гришко
Геннадий Гладков
Семен Рябиков
Игорь Костолевский , Вера Сотникова , Вера Каншина , Игорь Шавлак , Альберт Филозов , Михаил Филиппов , Вениамин Смехов , Наталья Рычагова , Михаил Гамулин , Андрей Сухарь , Владимир Епископосян , Татьяна Рудина , Юрий Саранцев
Герой фильма журналист Павел Денисов тяжело переживает разрыв с любимой женщиной, Ларисой. Чтобы отвлечься, Павел уезжает в горы, где встречает другую женщину, Елену. Елена влюбляется в Павла и чувства ее чисты и высоки. Умом Павел понимает это, но сердце его принадлежит другой.
последнее обновление информации: 23.11.15
трейлер >>
критика
Экранизация повести известного актера и барда 60-х-70-х Юрия Визбора - "Завтрак с видом на Эльбрус" рассказывает о неудачной любви журналиста, мастера спорта по горным лыжам /Игорь Костолевский/ к некой красотке /Вера Сотникова/ на фоне заснеженных вершин. Повесть была написана Визбором давно, но авторы перенесли ее действие в 90-е годы. В результате, по-моему, получилась нестыковка - типичные конфликты 60-х-70-х /главный редактор газеты "режет" по звонку сверху статью своего подчиненного, тот бросает все к чертовой матери и уезжает на Кавказские горы и т.п./ в 90-х выглядели архаично. Да и "лыжно-альпинистская" киноромантика, достигшая пика во времена "Вертикали", давно уже сошела на нет.
Правда, надо отдать должное Игорю Костолевскому: он использовал весь свой арсенал обаяния, чтобы хоть как-то "вытащить" картину. Но, увы, его партнерша помочь ему ничем не смогла. Да и режиссура Николая Малецкого по большому счету свелась к подкладыванию минорной музыки под видовые кадры с, в самом деле, восхитительными пейзажами Приэльбрусья.
Александр Федоров
кадры из фильма >>
дополнительная информация >>
обсуждение >>
Визбор - гений! Как барда, я не могу его поставить выше Окуджавы или Высоцкого. но они, увы, ничего подобного в прозе так и не смогли создать. Михаила Филиппова я видел в очень многих ролях, а это. читать далее>>
. Будем реалистами, 1993, жуть разрухи и выживания, воздух пронизан катастрофой, общее ощущение, что вся страна катится в пропасть, заводы стоят, миллионы безработных. А некоему зрителю подавай. читать далее>>
Неудачный фильм по неудачной повести. Есть же у Визбора гораздо лучший материал – например, "Альтернатива вершины Ключ". Там атмосфера, там воздух, там не просто образы – там люди. Честные. читать далее>>
Умная, сильная, серьезная и красивая женщина-главная героиня фильма.Павлу нужна такая сейчас и по жизни. Недостатки фильма очевидны, но речь не об этом. Хочется верить, что дается шанс изменить свою жизнь. читать далее>>
. "Феминиизм (от лат.— женщина) — спектр идеологий, политических и социальных движений, направленных на расширение политических, экономических, личных и социальных прав для женщин." Всё это. читать далее>>
Мы сделали это :) Самые отсталые слои населения облачились. Я не смотрела его ни разу до этого 0_0 Фильм вышел в 1993-м (повесть написана за 10 лет до этого, в 83-м) и мне, конечно, тогда уже было не до того, российское кино я смотреть почти перестала.
Название фильма у нас в ходу постоянно, по-моему это один из таких мемов постсоветского пространства. А в связи с грядущим отпуском Дима просмотр лоббировал все лето, но перед поездкой мы не успели. И хорошо! Потому что вчера это все смотрелось совсем другими глазами — мы это все видели сами и так интересно узнавать, что осталось, а что изменилось.
и тут мы так — ооооо. Потому что мы все ходили там и гадали, что это за ужасная заброшка, пристройка к гостинице
А получается, она была уже 30 лет назад! Видимо стали строить второй корпус, да так все и заглохло.
Конечно, мы там были :)
В самом кафе сейчас тихо и пусто
Зимой надо ехать, точно!
Катаются на горных лыжах все без шлемов, их, такое впечатление, тогда в России и не было. девушки красивые, с распущенными волосами на горе, ах как хорошо катиться :)
Мы все думали, катался Костолевский сам или нет? Нет, снимали дублера, Виктора Данилина. Только что нашла его интервью, там все прекрасно, и про первый сноуборд в России тоже есть
Игорь Костолевский играл журналиста, инструктора по горным лыжам, который расстался с любимой женщиной Ларисой (в этой роли снималась совсем юная тогда актриса Вера Сотникова) и уехал на Эльбрус. Работа в горах была сложной и для актеров, и для оператора, для всей группы. Но получился очень красивый фильм-мелодрама про любовь, где много величественных пейзажей снежных пиков, склонов Чегета и Эльбруса. Это такая горная романтика, которой болел Юрий Визбор (ссылка)
Когда я подал заявление об уходе, Король дважды довольно тупо прочитал его, потом снял очки и большой мясистой ладонью помял глаза, как бы раздумывая, что выбрать из вихря вариантов, проносившихся в голове. Из этого вихря он выбирал обычно почему-то самые банальные варианты.
Ну не мог же я объяснить ему всех причин… Это и вправду было легкомыслием.
– Мне надоело, – ответил я, – быть пересказчиком событий. Я хочу сам эти события делать.
– Чем ты будешь заниматься?
– Сменю профессию, Король.
– На кому – сказал я, – так по-русски будет правильней.
– Ну ладно, на какую профессию?
– Стану озером. Буду лежать и отражать облака.
– Может, тебе нужно немного передохнуть? Давай мы покрутимся без тебя. Могу попробовать достать путевку через наш Союз в Варну.
– Я и сам могу достать – такую путевку через наш с тобой Союз.
– Я все решил. Мне сорок лет, жизнь к излету.
– Тебе вот именно что сорок лет! – возмущенно сказал Король, но возмутившись этим фактом, он вывода из него так и не сделал.
Я знал, что этот разговор – последний. Шеф был в Америке, а его зам Шиловский был настолько стар и равнодушен ко всему и не интересовался ничем, кроме методов лечения каменно-почечной болезни, что мог бы утвердить мне зарплату большую, чем у него самого. Шеф – другое дело. Он был из наших. Да и в редакции не решалось ни одного важного дела, чтобы шеф, как бы мимоходом, не поставил бы меня в известность или как бы попутно не выяснил бы моего мнения, которое он вскоре выдаст за свое. А может быть, наши мнения просто совпадали. Не знаю. Да и неважно теперь все это.
– Старик, ну в случае чего… если материально… я тебя буду печатать всегда.
Мы с ним работали восемь лет. Все-таки восемь лет никуда из жизни не спишешь…
– В случае чего, если материально, я приемщиком бутылок пойду. Говорят, у них роскошная жизнь.
– Нет, старик, я серьезно.
Король был старше меня на пять лет. Иногда мне мучительно хотелось подружиться с ним. Временами я его просто любил. Однажды мы с ним шли по Гамбургу. Дисциплинированные жители этого города терпеливо ждали на перекрестке зеленого свете. Улица была небольшая, и машин не было. Однако все стояли и ждали. Картина, которая заставила бы заплакать любого московского инспектора.
– Нет, – вдруг сказал Король, – я им не простил.
Он сказал это совершенно без злости. Я его хлопнул по плечу, и мы пошли дальше.
Восемь лет я отчаянно воевал с ним, клял свою судьбу, что она доставила мне такого тупого начальника. Я множество раз корил себя за то, что в свое время отказался возглавить отдел и остался спецкором. Правда, это давало мне возможность ездить, писать и кататься на лыжах. Другого мне и не нужно было. Все правильно.
Мы простились с Королем, и впервые за восемь лет он сделал попытку меня обнять, чего я совершенно не выношу.
…Я позвонил один раз, всего один раз.
– Алло, – сказала она таким мягким и ласковым голосом, с такой улыбкой и нежностью, что только от одной мысли, что все это теперь адресовано не мне, я помолодел.
– Здравствуй, это Павел.
– А-а, – деревянно откликнулась она.
– Я звоню тебе вот по какому поводу: у меня в субботу собираются все наши, и я котел бы, чтобы ты присутствовала. В противном случае я должен всем что-то объяснять.
– Этого мне бы и не хотелось. Есть ряд обстоятельств…
– Ты всегда был рабом обстоятельств.
– Я тебя люблю, – сказал я.
– Это пройдет, – ответила она и положила трубку.
Для того чтобы увидеть звезды, с каждым годом все дальше и дальше надо уезжать от дома…
В дорогу, в дорогу, осталось нам немного
Носить свои петлички, погоны и лычки.
Ну что же, ну что же, кто пожил в нашей коже,
Тот не захочет снова надеть ее опять.
Последний вагон в эшелоне – детский. Деревянные кинжалы. Звезды Героев Советского Союза, вырезанные из жестянок американской тушенки. Довоенные учебники в офицерских планшетах. В гнезда для карандашей ввиду их полного отсутствия вставлены тополиные прутики. В нашем вагоне пели:
Старушка на спеша
Дорогу перешла.
Ее остановил милиционер…
Но помощи от них не ожидалось. Они равнодушно подставляли бока своих изумрудных альпийских лугов, гребни и вершины, перевалы и снежники – равно обеим воюющим сторонам. Они равно мели метелями обе армии, они равно сушили их дымящиеся шинели у костров. Нет, они не помогали нам. Мы помогали им.
На следующий день я получил свое отделение. Я сменил профессию. Горными лыжами я занимался давно. Теперь я стал профессиональным тренером.
Наверно, только после тридцати лет я стал проникаться мыслью, что самое страшное в жизни – это потерянное время. Иногда я буквально физически чувствовал, как сквозь меня течет поток совершенно пустого, ничем не заполненного времени. Это – терзало меня. Я чувствовал себя водоносом, несущим воду в пустыне. Ведро течет, и драгоценные капли отмечают мой путь, мгновенно испаряясь на горячих камнях. И самому мне эта вода не впрок, и напоить некого. Я смутно подозревал, что не может это ведро быть бесконечным, что вон там, за выжженными солнцем плоскогорьями, я как раз и почувствую жажду. Но ведро течет, и нет никаких сил остановить потерю.
Нет, надо жить так, будто у тебя впереди вечность. Надо затевать великие, долговременные дела. Ничтожество суеты, материальных приобретений и потерь, обсуждений того, что существует независимо от обсуждений, леность головного мозга, отвыкшего от интеллектуальной гимнастики, – все это удлиняет тяжесть жизни, растягивает ее унылую протяженность. Жизнь легка у тем, кто живет тяжестью больших начинаний.
Лиля Розонова, умирая в больнице, написала:
Как медленно течет мой день,
Как быстро жизнь моя несется…
– Любовью, а главное, болтовней о любви человечество занимается потому, что ему нечего делать.
Так сказал мне Барабаш уже во вторую минуту нашего знакомства.
– То же самое и с любовью, – продолжал он, – напридумывали бог знает что! Обыкновенная статистическая вариация встреча двух индивидуумов – возведена в такие недосягаемые сферы, что только диву даешься. Ну разве мало-мальски серьезный человек может утверждать, что в восемнадцать лет он встретил одну-единственную на всю жизнь из всего населения земного шара? И встретил ее тогда, когда в этом появилась естественная биологическая потребность? Что за чушь? Я не поклонник западных брачных бюро, но в них есть здоровый и полезный цинизм. Есть показатели группы крови, резус-фактор, генетические особенности, склонности характера – это в конце концов и определяет будущую жизнь супругов. Я, естественно, опускаю материальную сторону дела.
– Дайте-ка я доверну, – сказал я, взял у него отвертку и навалился на винт. Барабаш мне становился неприятен.
– Вы согласны со мной? – не унимался он.
Я пожал плечами.
– Я уважаю чужие взгляды даже в том случае если их не разделяю. Разумеется, если дело идет об истинных убеждениях.
– Значит, вы молчите?
– Можно сказать и так. Но заметьте – я не считаю нужным обращать кого-нибудь в свою веру. Я – не миссионер.
Барабаш с возрастающим интересом смотрел на меня. Внезапно я понял: он из тех людей, которые несказанно радуются, найдя достойного оппонента, ибо нескончаемая цель жизни подобных типов – спор, спор на любую тему, любыми средствами, в любом состоянии. Цель – спор. Итог неважен. Барабаш, улыбаясь, закурил.
– Дайте-ка другую пару лыж, – сказал я. У меня не было желания сотрясать и дальше воздух бессмысленными рассуждениями.
– И все же – сказал Барабаш – что вы думаете о том что я сказал?
– Насчет любви? По-моему, это чепуха.
– Но, говоря так, вы навязываете мне свое мнение, вы – антимиссионер?
– Я просто отвечаю на ваш вопрос. Не более. Дайте ботинки.
Он мог сейчас заявить, что любовь – это свойство тепловозов. Он мог сейчас заявить все что угодно, потому что спор кончался, и Барабаш уже задыхался без словесной борьбы.
– Сергей Николаевич, – сказал я, – не тратьте на меня душевный пыл. Где дрель?
Он подал дрель. Обиделся. Любопытно, кто его бросил? Не похож ли я на него? Я посмотрел – был он жилист, крепок, подвижен, лыс. Наверняка бегает по утрам, ходит в бассейн. Однокомнатная кооперативная квартира. Стеллаж с книгами. Тахта. Дешевый телевизор. Портрет Хемингуэя. Нет, этот Хемингуэя не повесит. Скорее – папа Эйнштейн. Таблетки от бессонницы. Лаборантка, которая приходит раз в неделю, без надежды на что-нибудь постоянное. Он любит спать один и всегда отправляет ее домой ночью. Она едет в последнем поезде метро, усталая, несчастная и, прислонясь к стеклу раздвижных дверей, плачет. Проповедует ли он ей свои великие истины относительно любви? Наверняка. Огонь электрокамина мил тому, кто не грелся у костра.
Господи, зачем я так? Он лучше. Он просто несчастен. Похож ли я на него? Да, похож. Но я не проповедник. В этом мое преимущество. Мне захотелось сказать ему что-нибудь хорошее. Я взял головку крепления.
– Сергей Николаевич, правда, оригинальная конструкция? Вы, как инженер, должны оценить.
– Оцениваю на три с плюсом. А вообще, я не инженер. Я – теоретик.
На этом и закончился теоретический спор о любви двух неудачников. Под бетонным потолком горели голые лампочки. Лыжи стояли в пирамидах, как винтовки. Мы работали в холодном лыжехранилище. Что делают сейчас наши женщины? С кем они? Где?
Дрель уныло визжала, проходя сквозь лыжу, минуя слои металла, эпоксидной смолы, дерева. Я – тренер на турбазе. Ужасно.
Иногда – совершенно по-глупому – меня прорывало, как плотину, и я начинал излагать малознакомым людям такие подробности своей жизни и недавней любви, что ужасался сам.
Но, в общем, я держался. Я старался контролировать свои слова, движения, жесты, взгляды, смех. Я курил так, будто у меня впереди были две жизни. Я отчаянно боролся с совершенно бессердечной, безжалостной стихией. Постоянным, не знающим никаких перерывов напряжением я, как плотина, держал напор этой стихии, имя которой – я сам. Меньше всего мне импонировал дырявый плащ неудачника, однако я почему-то не спешил сбрасывать его со своих плеч. В его мрачной и неизвестной мне доселе тяжести был какой-то интерес, что ли…
Конечно, всего этого я не говорил своим новичкам. Пухлые, вялые, встревоженные, они сидели передо мной. Я должен осчастливить их. Они научатся преодолевать страх одного мига, когда лыжи в повороте на секунду оказываются направленными строго вниз по склону и кажется, что, не сделай вот сейчас чего-то быстрого, судорожного, и полетишь ты на этих пластмассовых штуковинах прямо в пропасть. Но эта маленькая прямая всего лишь часть дуги-поворота. В тот день, когда мои новички ощутят это, к ним придет волнующее чувство преодоленного страха. В конце концов, – самые большие радости внутри нас. Я улыбнулся и осмотрел свое отделение.
Вот и все мое войско.
После вступительной лекции задавали обычные вопросы, порой смешные. Барабаш молчал. И правильно. Тяжелая артиллерия не участвует в местных стычках. Слава Пугачев внимательнейшим образом выслушал все вопросы и ответы и, без запинки назвав меня по имени-отчеству, спросил:
– Павел Александрович, вы, как наш инструктор, можете ли дать стопроцентную гарантию, что с нами здесь ничего неприятного не случится?
Меня прямо-таки поразила эта наглость.
– На этот вопрос, – сказал я, – легче всего ответить таким образом: да, я гарантирую это, если вы будете совершенно точно выполнять мои требования. И это будет правда на 98 процентов. 2 процента – на неопределенность.
Мне нравилось, как он говорил – твердо, уверенно.
– Например, если вы сегодня напьетесь в баре и оступитесь на ступеньке.
– Это очень тонко, – заметил Слава Пугачев, – но я хотел бы, Павел Александрович, получить ясный ответ.
– Вы боитесь сломать ногу? Руку? Голову?
– Да, я опасаюсь этого. Я нахожусь в таких обстоятельствах, что не имею на это право.
– Я могу вам вот что сказать: несколько лет назад у меня, был новичок, который занимался на склоне в шортах, но и в танковом шлеме. Были очень жаркие дни, и он сильно мучился. Он очень боялся ударить голову. В последний день занятий он сломал ногу. Когда я вел его на акье вниз, он с удовольствием, как мне показалось, содрал с головы этот танковый шлем и выбросил его.
– Он огорчился, что защищал не то место?
– Я думаю, – ответил я, – что он огорчился потому, что весь отпуск вместо того, чтобы радоваться солнцу и горам, он пытался ощутить радость оттого, что с ним пока ничего не случилось.
Я встал, чтобы окончить этот разговор. Все пошли переодеваться и получать лыжи. К моему удивлению, супруги Уваровы тоже отправились на склон. На лестнице ко мне пытался прицепиться Барабаш – относительно процентной вероятности того или иного случая, но я выскользнул из его сетей, сказал, что цифры я взял наугад и заранее согласен на любую его трактовку.
Читайте также: