Ямская слобода платонов краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.

Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Из писем Андрея Платонова Я родился в слободе Ямской, при самом Воронеже. Уже десять лет тому назад Ямская чуть отличалась от деревни. Деревню же я до слез любил, не видя ее до 12 лет. В Ямской были

Я забыл сказать, что, кроме поля, деревни, матери и колокольного звона, я любил еще (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машину, ноющий гудок и пот ную работу. Я уже тогда понял, что все делается, a не само родится.

Из писем Г. 3. Литвину-Молотову (1922).

. Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребенка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, a после нее уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться. Недоучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз помогать машинисту. Фраза о том, что революция — паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая ее, я очень усердно работал на паровозе. Были во мне тогда и другие — такие же слова (из детского чтения):

В селе за рекою Потух огонек.

Эти стихи, Мария, сразу объяснили мне уют, скромность и теплоту моей роди ны — и от них я больше любил уже любимое. Позже слова о революции-паровозе превратили для меня паровоз в ощущение революции.

Чтобы что-нибудь полюбить, я всегда должен сначала найти какой-то темный путь для сердца, к влекущему меня явлению, a мысль шла уже вслед.

Из письма к жене M. A. Платоновой (1922).

A кругом поле, овраги, волки и деревни. И все невыразимо, и можно вытерпеть всю вечность с великой неимоверной любовью в сердце.

Сердце навсегда может быть поражено покосившейся избенкой на краю деревни, и ты не забудешь, не разлюбишь ее никогда, каким бы ты мудрым и бессмертным ни стал, куда бы ни ушел.

Всякий человек имеет в мире невесту, и только потому он способен жить. У одно го ее имя Мария, y другого приснившийся тайный образ во сне, y третьего весенний тоскующий ветер.

Я знал человека, который заглушал свою нестерпимую любовь хождением по зем ле и плачем.

Он любил невозможное и неизъяснимое, что всегда рвется в мир и не может ни когда родиться.

. Сейчас я вспоминаю о скучной новохоперской степи, эти воспоминания во мне связаны с тоской по матери — в тот год я первый раз надолго покинул ее.

Июль 1919 года был жарок и тревожен. Я не чувствовал безопасности в маленьких домиках города Новохоперска, боялся уединения в своей комнате и сидел больше во дворе.

. Иногда я ходил в клуб рабочей молодежи — комсомол в Новохоперске еще не образовался, — мне странно было читать в доме, из окон которого виднелась душ ная бедная степь, призывы к завоеванию земного шара, к субботникам и изображения Красной Армии в полной славе.

Я уже два раза писал в губернскую газету, которая командировала меня сюда, что в Новохоперске положение неважное. Но редактор был одновременно комендантом укрепленного района, и от занятости он не отвечал мне. Он мне в напутствие цити ровал на память Глеба Успенского, советуя хорошенько провариться на самом дне, на огневой линии пролетарской революции и помочь там неграмотным преданным людям, которых губит не белая сила, a собственное невежество.

. А красногвардейцы воевали просто: бились насмерть с казаками с одним пат роном в винтовке и двумя жилами в теле;

один хутор — Мравые Лохани — казаки заняли прочно, и главный хутор был в семи верстах от города;

хутор был окружен вязкими болотами и мочажинами — тогда отряд учителя Нехворайко обул своих ло шадей в лапти, чтобы они не тонули в трясинах, и в одну ночь вышиб казаков в болото, где они все и остались, потому что их лошади были босые.

Я понимал, что белых вышибить легко: казаки приехати в Россию, как в коло нию — награбить и поскорее уехать домой. Это хорошо знали и все крестьяне. От этого же в партизанах была крепкая уверенность в победе — они чувствовали во враге не мужественного противника, a случайного и трусливого вора..

. Я люблю больше мудрость, чем философию, и больше знание, чем науку. Надо любить ту вселенную, которая может быть, a не ту, которая есть. Невозможное — невеста человечества, и к невозможному летят наши души. Невозможное — граница нашего мира с другим.

Из письма к M. A. Платоновой (осень 1922).

Я уверен, что приход пролетарского искусства будет безобразен. Мы растем из земли, из всех ее нечистот, и все, что есть на земле, есть и на нас.

Но не бойтесь, мы очистимся;

мы ненавидим свое убожество, мы упорно идем по грязи. В этом наш смысл. Из нашего уродства вырастает душа мира..

Мы идем снизу, помогите нам верхние.

Из писъма Г. 3. Литвину-Молспову (1922).

. С утра, как приехал, до вечера познакомился с тамбовским начальством. Был на конференции специалистов, a вечером на сессии Губисполкома. Обстановка для работ кошмарная. Склока и интриги страшные. Я увидел совершенно неслыханные вещи.

Я не преувеличиваю. Te, кто меня здесь поддерживает и знает, собираются уезжать из Тамбова.. Мелиоративный штат распущен, есть форменные кретины и доносчики.

Хорошие специалисты беспомощны и задерганы. От меня ждут чудес!

Попробую поставить работу на здоровые ясные основания, поведу все каменной рукой и без всякой пощады.

Возможно, что меня слопают. Город живет старушечьей жизнью, шепчется, не приветлив и т. д.

. Работать (по мелиорации) почти невозможно. Тысячи препятствий самого не лепого характера. Не знаю, что y меня выйдет.

В газете сидят чиновники. Ничего не понимают в литературе. Но постараюсь к ним подобраться, буду писать специальные статьи: стихи и рассказы они не при знают.

Я уехал, и как бы захлопнулась за мной тяжелая дверь. Как сон прошла совмес тная жизнь, или я сейчас уснул и мой кошмар — Тамбов. Видишь, как трудно мне. A как тебе — не вижу и не слышу. Думаю о том, что ты сейчас там делаешь с Тоткой. Как он? Мне стало как-то все чуждым, далеким и ненужным. Только ты живешь во мне — как причина моей тоски, как живое мучение и недостижимое утешение.

Нравятся тебе такие стихи:

Любовь души, заброшенной и страстной, Залог луши, любимой божеством.

Я написал их в необычном стиле, отчасти славянской вязью — тягучим слогом. Это может многим не понравиться. Мне тоже не нравится — как-то вышло.

Я такую пропасть пишу, что y меня сейчас трясется рука. Я хотел бы отдохнуть с тобой хоть недельку, хоть три дня. Денег нет, a то бы я приехал нелегально в Москву на день-два.

A все-таки постараюсь пробиться в Москву на день. Очень я соскучился, до форменных кошмаров.

. Любовь — мера одаренности жизнью людей, но она, вопреки всему, в очень ма лой степени сексуальность. Любовь страшно проницательна, и любящие насквозь ви дят друг друга со всеми пороками и не жалуют один друтого обожанием.

Я вспомнил сейчас стихи, которые спутал в прошлом письме:

. Возможность страсти, горестной и трудной, — Залог души, любимой божеством.

Моя жизнь застыла, я только думаю, курю и пишу.

. Письма к тебе — для меня большая отрада. Действигельно, они заменяют беседу.

Жду твоих писем.

Тотику — поцелуй, объятие и катание верхом в далекой перспективе. Ну, прощай, моя далекая невеста, и береги нашего первого и единственного сына.

. Окруженный недобрыми людьми (но работая среди них, ты понимаешь меня!), я одичал и наслаждаюсь одними твоими отвлеченными мыслями. Поездка моя по уез дам была тяжела.. Жизнь тяжелее, чем можно выдумать, теплая крошка моя. Скита ясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и проза. Но мне кажется — настоящее искусство, насто ящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье. Но все-таки здесь грустная жизнь, тут стыдно даже маленькое счастье. Оставим это.

. Любимой женщине судьбою я поручен И буду век с ней сердцем не разлучен.

. Какая жестокая и бессмысленная судьба — на неопределенно долгое время оторвать меня от любимой. Утешение мое, что я живу и для ребенка и, кажется, спо собен пережить ради вас самую свирепую муку.

Я окончательно и скоро навсегда уезжаю из Тамбова.

. Здесь дошло до того, что мне делают прямые угрозы. Я не люблю тебе об этом писать и пишу коротко. У нас с тобой есть более важные вещи, чем тамбовские дела, о которых не стоит говорить. Но все же скажу, что служить здесь никак нельзя.

Правда на моей стороне, но я один, a моих противников — легион, и все они меж собой кумовья. (Тамбов — гоголевская провинция.) И это чепуха, но я просто не хочу попусту тратить силы.

Из писем к М. Платоновой (1926—1927).

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.

Для понимания повестей Платонова важна одна цитата из статьи 1920 г. “Христос и мы”: “Забыт главный завет Христа: царство Божие усилием берется. Не покорность, не мечтательная радость и молитва упования изменят мир, приблизят царство Христово, а пламенный гнев, восстания, горящая тоска и невозможность любви. Тут зло, но это зло так велико, что оно выходит из своих пределов и переходит в свою любовь – ту любовь, о которой всю жизнь говорил Христос и за которую пошел на крест.

Он давно мертв, но мы делаем его дело, и он жив в нас”. Герои

Платонова начинают с “пламенного гнева”, но не достигают любви. В этом их личная драма, обусловленная односторонностью безлюбого технологического подхода к миру.

К 1926 г. заканчивается утопический, фантастический период его творчества и начинается, условно говоря, период “реалистический”. Это – повести “Город Градов”, “Епифанские шлюзы”, “Ямская слобода”. Важную роль здесь сыграл перевод Платонова на должность зав. подотделом мелиорации в Тамбов – город, который он в одном из писем к жене назвал “кошмаром”.

Платонов столкнулся с классической русской провинцией

В повести “Город Градов”, с одной стороны, просматривается “История одного города” Салтыкова-Щедрина, с другой – реальный Тамбов. Градов внешне – вполне революционный город, принимающий резолюции по всем “мировым вопросам”. Но настоящая жизнь этого города обыденна и тускла: “Героев город не имел. А может быть, и были в Градове герои, только перевели их точная законность и надлежащие мероприятия”.

Отсутствие героев компенсируется наличием огромного количества дураков, напоминающих о том, что щедринский город именовался Глуповым. Отцы города заседают четыре месяца и никак не могут решить, что делать с деньгами, отпущенными на гидротехнические работы. Им непременно нужно, чтобы техник, который будет рыть колодцы, знал всего Карла Маркса.

В повести появляется зловещая фигура “государственного человека” Ивана Федотовича Шмакова. Как и персонажи утопических повестей Платонова, он тоже прожектер и переустройщик, недовольный миропорядком, но зато его отличает полное отсутствие какой бы то ни было творческой мысли: “Самый худший враг порядка и гармонии – это природа. В ней всегда что-нибудь случается”, – говорит он.

Инструментом переделки природы для Шмакова является не наука, а бюрократия, принимающая космические размеры. Платонов открывает, что на смену революционному взрыву приходит идея тотальной регламентации бытия, которая вскоре примет реальные очертания сталинского государства. И первое, что пытается понять Платонов, – исторические корни этого процесса.

В повести “Епифанские шлюзы” он обращается к эпохе Петра. Герой повести английский инженер Бертран Перри (кстати, реальное историческое лицо) едет в Россию по приглашению Петра для постройки канала между Доном и Окой. Он хочет стать “соучастником в цивилизации дикой и таинственной страны”, проводником воли Петра.

Но когда он приезжает на место работ в Тульскую губернию, то начинает смутно догадываться о какой-то роковой ошибке, таящейся в основе петровского прожекта. “Вот он, Танаид! – подумал Перри и ужаснулся затее Петра: так велика оказалась земля, так знаменита обширная природа, сквозь которую надо устроить водяной ход кораблям. На планшетах в Санкт-Петербурге было ясно и сподручно, а здесь, на полуденном переходе до Танаида (т. е. Дона), оказывалось лукаво, трудно и могущественно”.

Предчувствия не обманули его: “Петербургские прожекты не посчитались с местными натуральными обстоятельствами, а особо с засухами, которые в сих местах нередки. А выходило, что в сухое лето как раз каналу воды не хватит и водный путь обратится в песчаную сухопутную дорогу” Революционная воля Петра, оперевшись на чисто умозрительные расчеты, ушла в песок из-за незнания натуральных обстоятельств, которые, однако, хорошо ведомы тому, кто живет на этой земле: “А что воды мало будет и плавать нельзя, про то все бабы в Епифани еще год назад знали. Поэтому и на работу все жители глядели, как на царскую игру и иноземную затею, а сказать – к чему народ мучают – не осмеливались”.

В результате Перри арестован по приказу Петра и отдан в руки палача-гомосексуалиста. Англичанин расплачивается за неосуществленный и неосуществимый проект жизнью.

Кому нужен этот проект? По замыслу Петра – России. Царь-преобразователь мечтает о судоходной системе, объединяющей великие русские реки и становящейся мостом из Европы в Азию: “Через оные работы крепко решено нами в сношение с древнеазийскими государствами сквозь Волгу и Каспий войти и весь свет с образованной Европой, поелику возможно, обручить.

Да и самим через ту всесветную торговлишку малость попитаться. А на иноземном мастерстве руку народа набить”.

Этот проект исходит из географического положения России, являющейся Европой и Азией одновременно (Платонов делает Петра первым русским евразийцем). Но лично Перри он не нужен. Англичанин едет в Россию не потому, что увлечен идеями Петра, а потому, что любимая им девушка Мэри мечтает о необыкновенном муже: “Мне нужен муж, как странник Искандер (Александр Македонский), как мчащийся Тамерлан или неукротимый Атилла.

А если и моряк, то как Америго Веспуччи”. Перри хочет завоевать любовь, тепло и счастье, но он жестоко обманут. Мэри пишет ему вслед в Россию: “Ты думал, и вправду мне нужен мужем Александр Македонский? Нет, мне нужен верный и любимый, а там пускай он хоть уголь грузит в порту или плавает матросом”.

Дело, за которое принимается Бертран Перри, лишено любви.

Но оно не нужно и епифанским мужикам и бабам, ибо движется исключительно волею и мыслью одного царя и лишь отчасти подкреплено честолюбием английского инженера. По мысли Платонова, нужно, чтобы в ней принял личное, кровное участие народ, но он-то как раз и равнодушен к царской затее. В народе есть своя правда – правда натурального существования, которая не нуждается в великих идеях и замыслах. Не нуждается, впрочем, потому, что великие идеи ею пренебрегают.

Но тщета великой идеи тревожит Платонова, ибо без нее жизнь остается убогой и тусклой. В “Епифанских шлюзах” сосуществуют и даже соперничают друг с другом несколько правд: правда великого государственного замысла, представленная Петром; правда частного человека, будь то Перри или Мэри; и, наконец, правда натурального существования епифанских жителей. Все вместе они дополняют другу друга, хотя ни одна из них не является абсолютной.

Родители Ольги умерли от тифа в гражданскую войну, когда ей было 14 лет. Некоторое время она пожила дома, а потом решила ехать к своей тёте, как велела ей при жизни мать. Когда девушка пришла на станцию, то встретила помощника машиниста, который накормил сироту печёной картошкой. Вечером пришёл красноармейский поезд, солдаты дали девочке хлеба и супа и положили спать, укрыв её двумя шинелями. Утром красноармейцы разбудили Ольгу и дали в дорогу хлеба и сала. Только к вечеру этого дня девочка нашла свою тётю. Но женщина не обрадовалась ей, даже не пустила в дом, сославшись на только что вымытые полы, и сказала, чтобы она не сидела на траве её двора. Только поздно вечером её наконец-то впустили в дом. Татьяна Васильевна (тётя Ольги) попрекнула несчастную сироту едой и положила спать на твёрдый сундук, не дав ни одеяла, ни подушки, ни даже простыни. Утром Ольга ушла из дома тёти и решила поступить в университет. Её взяли на подготовительный курс. Так девочка обрела крышу над головой и пищу. Кормили её хорошо, давали стипендию, а Ольга, в свою очередь, усердно училась и благодарила Советскую власть и Ленина. Пережив смерть родителей и посещение родственников, сирота не понимала, за что её кормят и позволяют жить в тепле, и боялась, что её прогонят. Однажды им перестали давать продукты и задержали стипендию, в этом были повинны белые офицеры. Тогда Ольга пошла работать нянькой к одному вдовцу. Также она посетила свою тётю, у которой случилось горе, её муж стал ей изменять. Вскоре курсантам выдали задолжности, и необходимость в работе отпала, но Ольга всё равно ходила к своему бывшему воспитаннику Юшке и посоветовала его отцу отдать ребёнка в ясли. По окончании курсов девочку отправили проходить практику на железнодорожную линию. Однажды Ольга проснулась ночью от гудков красноармейского паровоза, у которого был оборван состав. Поезду грозило сойти с рельсов, тогда бы погибли люди. Девушка ценой своего здоровья спасла состав, долго болела, но выздоровела.

Также данная книга доступна ещё в библиотеке. Запишись сразу в несколько библиотек и получай книги намного быстрее.

Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли

По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее

Объем: 60 стр.
Жанр:л итература 20 века, р усская классика, с оветская литература
Теги:п овести, с оциальная проза, с тановление герояРедактировать

Эта и ещё 2 книги за 299 ₽

По абонементу вы каждый месяц можете взять из каталога одну книгу до 600 ₽ и две книги из персональной подборки.Узнать больше

Читайте также: