Вольный проезд цветаева краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
«Пречистенка, Институт Кавалерственной Дамы Чертовой, ныне Отдел Изобразительных Искусств. Клянусь Богом, что живи я полтораста лет назад, я непременно была бы Кавалерственной дамой! (Нахожусь здесь за пропуском в Тамбовскую гу6 . — за пшеном.)
Да, будь она кавалерственной дамой — не пришлось бы ей так бедовать и страдать (из записной книжки Цветаевой в конце августа 1918 года, практически накануне поездки в Усмань:
«Анна Ахматова! Вы когда-нибудь вонзались, как ястреб, в грязную юбку какой-нибудь бабы — в 6 ч. утра — на Богом забытом вокзале, чтобы добыть Вашему сыну — молоко!?).
Вот как описывает она себя в то время:
* * *
Вот такое приключение — от отчаяния и безысходности — привело ее и в Усмань. Станция назначения объясняется просто: туда пригласил Цветаеву ее знакомый, выведенный в очерке под буквой N, а в записных книжках упомянутый ею как некто Малиновский.
Сам он ехал туда с другом и его тещей, сын которой служил красноармейцем в усманском реквизиционном продовольственном отряде. Герои так и остаются безымянными — друг, теща, сын, впоследствии мелькнувший как Колька. И вообще в очерке практически нет имен, названий, адресов или даже конкретных примет тех мест, где останавливались Цветаева и ее спутники. Для нее всегда важнее лица, речи, чувства, отношения, голоса, важна жизнь, время. И в бушующей, вздыбленной войнами и революцией России Усмань вряд ли выделялась чем-то особенным.
После ее смерти частное училище преобразовали в казенный институт, где учились дочери бедных офицеров. Попечительницей института являлась перед революцией Елизавета Федоровна, вдова убитого великого князя Сергея Александровича, генерал-губернатора Москвы, ныне причисленная Русской православной церковью к лику святых мучеников: была сброшена живой в уральскую шахту во время расправы большевиков над Романовыми в 1918 году.
476 смертных приговоров, по словам его сына, лично привел в исполнение Яков Лутков. И это не художественная проза Жигулина, но документальные свидетельства.
Станция Усмань. 12-й час ночи.
Приезд. Чайная. Ломящиеся столы. Наганы, пулеметные ленты, сплошная кожаная упряжь. Веселы, угощают. Мы, чествуемые, все без сапог, — идя со станции чуть не потонули.
В семье их сына Дмитрия и дочери местного помещика Николая Вельяминова Анны было двое детей — Леонид и Лидия. Именно при Леониде Дмитриевиче стала создаваться княжеская усадьба Лотарево — на правом берегу реки Байгоры в окрестностях села Коробовка нынешнего Грязинского района, а тогда Усманского уезда. Начинал Леонид Вяземский в 1873 году с молодого сада и участка пашни. И постепенно превратил Лотарево в показательное — во всероссийском масштабе — имение.
Организовав лесопитомник, Леонид Дмитриевич засадил все границы полей в имении лесополосами. Полезащитное лесоразведение — это его ума и рук дело, получившее затем распространение по стране. А еще он основал в Лотарево один из самых знаменитых в России конных заводов по разведению орловских рысаков. Разводил также крупный рогатый скот, йоркширских свиней, породистых овец и кур. В коровниках и стойлах была такая чистота, что деревянные полы казались белыми, помещения для скота эти освещались электричеством!
Появился и обширный парк с аллеями, фонтанами и декоративными растениями. С малых лет все четверо детей Леонида Вяземского отвечали за какую-нибудь отрасль хозяйства — конный завод, коровье стадо, полеводство. И знали все, что относится к той сфере, которой они занимаются. Кроме того, они отвечали за бедных детей, приезжавших в Коробовку на отдых в летние каникулы.
Назавтра Бориса Вяземского в сопровождении некоего прапорщика Петрова, трех солдат и трех мужиков повезли в Грязи, где сдали его начальнику охраны станции. Предполагалось, что князя отправят на фронт. Но теперь уже другая толпа, чужих озверевших людей, зверски убила Бориса Вяземского.
Уже вторую неделю жила она у Усмани, а спутники, уехавшие в имение князя Вяземского всё не возвращались. Цветаева подсчитывает:
Цветаева подарила ему на прощанье серебряный перстень (двуглавый орел, вздыбивший крылья) и читала-читала ему стихи:
А потом она написала стихотворение:
Царь и Бог! Простите малым
Слабым — глупым — грешным — шалым,
В страшную воронку втянутым,
Обольщенным и обманутым, —
Царь и Бог! Жестокой казнию
Не казните Сашеньку Разина!
Царь! Господь тебе отплатит!
С нас сиротских воплей — хватит!
Хватит, хватит с нас покойников!
Царский Сын, — прости Разбойнику!
В отчий дом — дороги разные.
Пощадите Стеньку Разина!
Разин! Разин! Сказ твой сказан!
Красный зверь смирен и связан.
Зубья страшные поломаны,
Но за жизнь его за темную,
Да за удаль несуразную —
Развяжите Стеньку Разина!
Родина! Исток и устье!
Радость! Снова пахнет Русью!
Просияйте, очи тусклые!
Веселися, сердце русское!
Царь и Бог! Для ради празднику —
Отпустите Стеньку Разина!
* * *
До вокзала три версты: Цветаева не отметила, откуда они добирались к поезду. Потому что с чайником за кипятком на станцию за три версты она ходить не могла. Возможно, к концу пребывания в Усмани их с тещей для безопасности куда-то переселили.
Но одно дело — поднять, а другое — тащить это всё добро, не чая дойти.
Руки до колен, железные корзины бьют по ногам, пот льется.
— Господа! — слышит она из толпы. — Москву объели, деревню объедать пришли! Ишь, натаскали добра крестьянского!
А Усмань помнит ее живую, веселую и даже чуть-чуть влюбленную, как и подобает поэту. Молодость и характер брали свое, сломить Марину было непросто. Убить ее можно было только нелюбовью, равнодушием и невозможностью писать: всё это случилось позже.
Когда в 2002 году в Усмани на здании железнодорожного вокзала была открыта памятная доска в ее честь, это был всего лишь двадцатый, включая и зарубежье, памятный знак, посвященный Марине. Памятников же в прямом смысле слова тогда не было вовсе!
И только в 2006 году по сути первый памятник Марине Цветаевой был открыт в Тарусе, в 2007-м — в Москве в Борисоглебском переулке, напротив их первого да и единственного семейного — с Сергеем Эфроном — дома. Есть еще памятник Марине работы Зураба Церетели, установленный в курортном городке Круа-де-Ви (он же Сен-Жиль-сюр-Ви) на берегу Атлантического океана, где Цветаева отдыхала в 1926 году и откуда писала свои письма Рильке и Борису Пастернаку.
Все эти памятники признаны не слишком удачными. Наша же памятная доска гораздо ценнее в этом смысле. Жаль, что мечта о памятнике Цветаевой, одно время витавшая в Усмани (скульптор Валентин Челядин, создавший памятную доску, тоже тогда загорелся идеей настоящего памятника, который планировали установить во вновь посаженной специально для этой цели рябиновой роще близ вокзала), так и осталась мечтой.
* * *
К сожалению, привезенных для детей продуктов не хватило надолго. Сама Цветаева была выносливой и бесстрашной, наверняка отдавала детям всё. Но потом отдавать стало нечего. Удавалось добыть только гнилой картошки. От голода и холода (на дрова были разобраны даже двери и лестница в квартире) спасения не было. Добрые люди посоветовали Марине отдать девочек в образцовый детский приют в Кунцево, где кормят американскими продуктами, присылаемыми в Россию в качестве гуманитарной помощи. Цветаева согласилась.
Позже сёстры мужа будут упрекать ее, что она не отдала им младшую, Ирину, о чем они ее просили. И по сию пору досужие люди обвиняют Марину в том, что она была плохая мать, не любила своих детей. Это обрыдлая ложь. Она билась как могла. И когда, приехав навестить дочерей, увидела, что старшая, Ариадна — в семье ее называли Алей, мечется в тифозном жару, схватила дочь и увезла ее домой. А маленькая Ира тихо угасла от голода: оказалось, в приюте детей не кормили — там на них наживались.
Невозможно читать без слез такие Маринины строки:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были -- по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.
Но обеими -- зажатыми –
Яростными -- как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Две руки -- ласкать — разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки -- и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая -- на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем непонято,
Что дитя мое в земле.
* * *
Троим детям дала жизнь Марина Цветаева: в эмиграции у нее родился сын Георгий. И ради их благополучия она глохла и слепла, чтобы не внимать своей Музе. И та покинула ее навсегда. Это был тот предел, за которым не стало самой Марины. Зато она никогда не узнала, что мужа расстреляли, дочь почти 20 лет провела в лагерях, а сын погиб на фронте. Все исчезли. Остались только стихи. И памятная доска в Усмани, с которой Марина глядит ничего не видящими от слез глазами.
***
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
В иголку продеваю — луч,
Грабителю вручаю — ключ,
Белилами румяню бледность.
Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.
27 июля 1918
***
Если душа родилась крылатой —
Что ей хоромы — и что ей хаты!
Что Чингис-Хан ей и что — Орда!
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных — и сытость сытых!
5 августа 1918
***
Стихи растут, как звезды и как розы,
Как красота — ненужная в семье.
А на венцы и на апофеозы —
Один ответ: — Откуда мне сие?
Мы спим — и вот, сквозь каменные плиты,
Небесный гость в четыре лепестка.
О мир, пойми! Певцом — во сне — открыты
Закон звезды и формула цветка.
14 августа 1918
***
Мое убежище от диких орд,
Мой щит и панцирь, мой последний форт
От злобы добрых и от злобы злых —
Ты — в самых ребрах мне засевший стих!
16 августа 1918
***
Проще и проще
Пишется, дышится.
Зорче и зорче
Видится, слышится.
Меньше и меньше
Помнится, любится —
Значит, уж скоро
Посох и рубище.
26 августа 1918
***
Что другим не нужно — несите мне:
Все должно сгореть на моем огне!
Я и жизнь маню, я и смерть маню
В легкий дар моему огню.
Пламень любит легкие вещества:
Прошлогодний хворост — венки — слова…
Пламень пышет с подобной пищи!
Вы ж восстанете — пепла чище!
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю и горю до тла,
И да будет вам ночь светла.
Ледяной костер, огневой фонтан!
Высоко несу свой высокий стан,
Высоко несу свой высокий сан —
Собеседницы и Наследницы!
2 сентября 1918
***
Под рокот гражданских бурь,
в лихую годину,
Даю тебе имя — мир,
В наследье — лазурь.
Отыйди, отыйди. Враг!
Храни, Триединый,
Наследницу вечных благ
Младенца Ирину!
8 сентября 1918
***
Привычные к степям — глаза,
Привычные к слезам — глаза,
Зеленые — соленые —
Крестьянские глаза!
Была бы бабою простой,
Всегда б платили за постой
Всё эти же — веселые —
Зеленые глаза.
Была бы бабою простой,
От солнца б застилась рукой,
Качала бы — молчала бы,
Потупивши глаза.
Шел мимо паренек с лотком.
Спят под монашеским платком
Смиренные — степенные —
Крестьянские глаза.
Привычные к степям — глаза,
Привычные к слезам — глаза…
Что? видели — не выдадут
Крестьянские глаза!
9 сентября 1918
***
Два цветка ко мне на грудь
Положите мне для воздуху.
Пусть нарядной тронусь в путь,
Заработала я отдых свой.
В год. . . . .
Было у меня две дочери —
Так что мучилась с мукой
И за всем вставала в очередь.
***
Ты дал нам мужества —
На сто жизней!
Пусть земли кружатся,
Мы — недвижны.
И ребра — стойкие
На мытарства:
Дабы на койке нам
Помнить — Царство!
Свое подобье
Ты в небо поднял —
Великой верой
В свое подобье.
Так дай нам вздоху
И дай нам поту —
Дабы снести нам
Твои щедроты!
30 сентября 1918
***
Над черною пучиной водною —
Последний звон.
Лавиною простонародною
Низринут трон.
Волочится кровавым волоком
Пурпур царей.
Греми, греми, последний колокол
Русских церквей!
Кропите, слезные жемчужинки,
Трон и алтарь.
Крепитесь, верные содружники:
Церковь и царь!
Цари земные низвергаются.
— Царствия — Будь!
От колокола содрогаются
Город и грудь.
9 октября 1918
* * *
Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли,
А останетесь вы в песне — белы — лебеди!
Знамя, шитое крестами, в саван выцвело,
А и будет ваша память — белы — рыцари.
И никто из вас, сынки! — не воротится.
А ведет ваши полки — Богородица!
25 октября 1918
* * *
Кружка, хлеба краюшка
Да малинка в лукошке,
Эх, — да месяц в окошке,
Вот и вся нам пирушка!
А мальчишку — погреться —
Подарите в придачу —
Я тогда и без хлебца
Никогда не заплачу!
2 ноября 1918
АЛЕ
Есть у тебя еще отец и мать,
А все же ты — Христова сирота.
Ты родилась в водовороте войн, —
А все же ты поедешь на Иордань.
Без ключика Христовой сироте
Откроются Христовы ворота.
5 ноября 1918
Эмма МЕНЬШИКОВА
МАРИНЕ
***
Я на все времена, — говорила Марина.
Но увы, прошли времена.
И с тоскою по Родине и по рябине
Ты, Марина, кому нужна?!
Собираются черные вороны в стаи,
А романтиками места нет.
Ты для племени этого слишком простая,
Ибо что для него — поэт?!
Времена миновали и — и век наш треклятый
Пустотой доволен вполне.
Как бы ты, Марина, сейчас по Арбату
Пробиралась сквозь блеск огней,
Где бы ты свой фонарь зажигала наддверный
И в каком таком терему?
— Я до всякого века, с душою безмерной!
— Говорила, а шла во тьму.
Раствориться, не быть, ускользнуть захотела,
Ибо кончились времена.
И бессмертную душу сгубила так смело,
Что своё изжила она?
Ах, как больно: опять полыхает рябина.
Только времени вовсе нет.
Я с тобой, я держу твои руки, Марина,
Помолись — и увидишь свет.
2000
***
Мне бы дом. Да какое там — дом,
Лишь бы небо бедой не грозило.
Мне бы стол. Как Марина, о нём
Я бы строчек несметно сложила.
Испытала бы лбом и рукой,
И горячим стихом — с жару-пылу,
Я б за ним целый мир — да какой! —
Суеты сторонясь, сотворила.
Только что уж теперь — о столе.
За чужим примостилась — и ладно.
Мне бы храм. — Пусть сияет во мгле,
Указуя дорогу обратно.
О земном ли на свете жалеть?
И о чем сокрушаться-то рьяно?
Всё проходит на этой земле —
Остаются стихи, как ни странно.
***
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Марина Цветаева
Но и Париж её не приручил —
Марина изнывала по России.
И приступы жестокой ностальгии
Стихом лечила из последних сил.
А если по дороге куст вставал,
(Тут пауза. ) — особенно рябины,
Срывался голос, рушилась гордыня,
И стих на многоточье замирал.
И в эту пропасть — кончились слова! —
Она метнулась птицею бескрылой.
И не разбилась — в небо воспарила,
Над временем взметнулась — и жива.
2000
Читайте также: