Томас гарди возвращение на родину краткое содержание
Обновлено: 30.06.2024
Из вступления автора: "Дата, к которой следует отнести описанные здесь события, это десятилетие между 1840 и 1850 годами. В это время старинный курорт, названный здесь Бедмутом, сохранял еще отблески того ореола веселья и аристократизма, которым был осенен в георгианскую эпоху, и мог безраздельно пленить романтическую душу и пылкое воображение одинокой обитательницы каких-нибудь более далеких от берега и глухих местностей. Под общим именем Эгдонской пустоши, которое мы придали сумрачному.
Миссис Дэллоуэй читает Томаса Гарди
Мрачная вересковая пустошь наплывала на миссис Дэллоуэй, заволакивая гостиную дымом костров на кургане, звуками неторопливого крестьянского разговора, в котором нет-нет да промелькнет сдержанное ругательство. Прочитав первую главу и оторвав взгляд от книги, миссис Дэллоуэй в удивлении оглянулась вокруг себя: она по-прежнему находилась в обычной английской гостиной, вот стол с начатым черновиком письма, на нем тускло блестит матовый шар пресс-папье. "И не забыть купить цветы для приема", возникла в голове привычная мысль, чтобы тут же уступить место впечатлениям от тяжелого чтения.
Книга Гарди напомнила нашей миссис творчество сестер Бронте, которых она не очень-то жаловала. То ли дело Джейн Остен: светский лоск, остроумные беседы, хруст французской булки. ("Не забыть заказать французскому повару шоколадный торт для завтрашнего приема", подумала она, откидываясь в кресле-качалке).
Вот взять хотя бы главную героиню книги Юстасию: до чего порывистая и импульсивная девица! Она, видит ли, живет в домишке посреди пустоши со своим дедушкой и отчаянно скучает. (А сама бы она не заскучала? Вообще-то, конечно, да еще как, призналась самой себе миссис Дэллоуэй). Былой возлюбленный потерял для Юстасии все очарование, но тут приезжает из Парижа некий Клайм, и Юстасия влюбляется в него - скорее всего, за неимением лучшего.
Затем начинается семейная жизнь, Юстасия разочарована, так как Клайм не хочет везти ее в Париж, а напротив, кажется, вернулся, чтобы открыть школу в этих краях. Как все-таки тяжело жить людям вместе, когда они не разделяют общие цели, думает миссис Дэллоуэй, составляя список гостей для приема. Все-таки она сознательно выбрала жизнь с Ричардом, несмотря на чувства, которые питала к Питеру, именно из-за того что хотела вести жизнь супруги дипломата, организовывать вечеринки, вращаться в высших кругах, и эти занятия вовсе не казались ей пустыми или суетными. Так что Юстасия, судя по всему, просто сделала ставку не на ту лошадь.
И все-таки. эта трагедия в конце. И что самое странное, думала Кларисса Дэллоуэй, перевернув последнюю страницу романа Гарди, это то, что автор не показывает нам последние минуты жизни Юстасии, о чем она думала в тот момент, что толкнуло ее сделать окончательный шаг. Вот Толстой не бросил свою Анну на перроне, мы были вместе с ней, думали ее мыслями, ощущали дыхание близящейся смерти ее кожей. Не то у Гарди. Что это - деликатность, предоставление свободы читательскому воображению или просто леность автора, его неспособность заглянуть в те потаенные места души своей героини, где нашло себе приют истинное отчаяние? Впрочем, Клариссе так спокойнее. Ее вовсе не тянет заглядывать в бездны безысходности. Страсть? Что страсть. Лишь мимолетное кружение бабочек над лугом в погожий летний денек. Именно в такой, когда Алиса устремилась в погоню за невероятным белым кроликом.
Почему же все-таки погибла Юстасия? Миссис Дэллоуэй знает не вызывающий сомнений, как ей кажется, ответ на этот вопрос: просто она не любила ее так, как любит она, Кларисса, не любила эту секунду июля.
Кларисса встала и захлопнула эту полную горестей и слез книгу, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. На лестнице уже слышался звонкий голосок дочери Элизабет. Она ворвалась в комнату, благоухая ароматами улицы и весенней свежести. Но здесь мы их оставим, не требуя от книжных персонажей оплакивать участь бедной Юстасии. А впрочем, ее судьба вызовет отклик не у одного десятка читателей. Не одно сердце болезненно сожмется, не один ум задастся вопросом: могло ли все сложиться по-другому?
Но сильные характеры и страсти не покоряются логике и не терпят сослагательного наклонения.
Общественное заблуждение или махровый эгоизм.
Единственный способ выглядеть царицей, когда нет ни царств, ни сердец, коими можно повелевать, это делать вид, что царства тобою утрачены
Красивая, эгоистичная девушка, хочет всего и сразу, но не хочет прилагать к этому никаких усилий, уверенная в том, что за то, что она существует, все ей должны. Знакомо да? Во все времена существовали такие личности. Тогда это называлось страстным характером, а сейчас просто – не офигела ли ты часом? Но, не будем спорить с Харди, мое мещанское воспитание не может так возвышенно облагораживать простые эгоистические капризы викторианской красавицы. Благо, большинство в ту пору и воспитывали так, чтоб каждый человек четко понимал свое место в делении общественного положения. Браки заключаются на небесах, нет, абсолютно не так. Браки заключаются на небесах в рамках социального статуса жениха и невесты. Поэтому сделаем скидку красавице, чуть более благородного воспитания, чем все жители данной местности, покапризничать при выборе жениха, при скудно представленном ассортименте обеспеченных и интеллигентных. Далее по списку коснемся тех мужчин, которые из-за нее или по воле своих желаний и в их угоду, испортили свою жизнь и жизнь окружающих их близких. Например, Клайм Ибрайт.
… здесь внутренняя напряженность подтачивала внешнее совершенство, и люди говорили, что вид у него какой-то странный
Хороший человек, если исходить из его поступков и мыслей, но прибывающий в вечном идеалистическом заблуждении, сознательно отказавшийся от интересной жизни, чтоб возвратившись на родину, найти себя. Лично для меня парадоксальная личность. Остался тверд своему решению, что конечно достойно уважения, но одновременно сознательно склонный к самобичеванию. Ну и это тот человек, который маму, гад, не слушал.
Ну и как понятно, в лучших традициях, никак нам не обойтись без любовного треугольника. Мистер Уайлдив – еще один умелец, которому так хочется все делать вопреки. Вопреки другим, но, не дай Бог, себе.
Мужчина не нашел бы в его внешности ничего примечательного, женщина – ничего такого, что могла бы ее оттолкнуть
Конечно, сам Харди точно определит своего персонажа, а поступками потом и добавит краски в нелицеприятный портрет противной человеческой сущности. Ничтожный по жизни, но важный по значению в своем собственном формате взгляда на человеческие отношения.
Смысл всей истории заключается в том, что каждый из этих персонажей, никак не может разобраться, что же он хочет от жизни больше – своего счастья в рамках своей собственной морали или же красивой картинки перед обществом.
Вот не очень приятные личности да? Правда тут есть одно НО, огромное по своей значимости. В чем талант Харди и заключается. Он прекрасно понимает, что человек не может быть только хорошим или только плохим, характеры многообразны и переливаются своими гранями качеств в зависимости от освещения. Именно поэтому автор играет поступками героев, где нет четкого разделения, сейчас он поступил мелко и ничтожно, а завтра совершил благородный поступок вопреки всем ожиданиям. Сегодня ты четко выполняешь общественную роль, а завтра эгоистично смеешься в лицо общественной молве, так и не решив, что лучше для жизненного существования и душевного равновесия. Кстати, Томас Харди, тот писатель, который не побоялся в угоду общественного мнения, взять за основу далеко не идеальных главных героев, иногда с такими чертами характера, которые не могли не вызвать определенное роптание того времени, когда герои литературных произведений должны были выполнять определенную социальную поучительную роль. Его стремление донести до читательской аудитории объемность человеческого характера так и не были должным образом поняты. Так что литературные произведения Харди можно даже считать определенным сломом рамок английской литературы ХIХ века.
Итак, вывод напрашивается сам собой. Идеального решения проблемы общества и отдельной личности не существует. В разный период жизни, люди ведут себя по-разному, а, следовательно, нет определенной уверенности, что мелкие ошибки в итоге не навалятся снежным комом, который разрушит дальнейшую жизнь человека. А может, и по-другому, научат житейской мудрости, кто знает. Но маму надо слушать, плохого не посоветует.
С одной стороны, акцентированная параллель с образом древней владелицы мэнора подчеркивает гармоничность героини в уэссекской среде и привилегированность ее положения среди простых жителей. Тесная связь с Эгдоном сближает ее с древностью этого края. Например, Юстасия поддерживает местный обычай разводить осенние костры, который корнями уходит в глубь веков. Писатель называет сохранение этой традиции бунтом человека против надвигающегося мрака зимы, смерти. В Юстасии заложена бунтарская натура, и Гарди не раз подчеркивает это, называя ее бунтаркой, дикаркой. Ее бунтарство выражается в нежелании сближаться с жителями Эгдона.
Л-ра: Дніпропетровський національний університет. Вісник № 1. Серія: Літературознавство. Журналістика. – Дніпропетровськ, 2006. – Вип. 8. – С. 259-262.
Томас Гарди - Возвращение на родину краткое содержание
Возвращение на родину - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Возвращение на родину
Возвращение на родину
Дата, к которой следует отнести описанные здесь события, это десятилетие между 1840 и 1850 годами. В это время старинный курорт, названный здесь Бедмутом, сохранял еще отблески того ореола веселья и аристократизма, которым был осенен в георгианскую эпоху, и мог безраздельно пленить романтическую душу и пылкое воображение одинокой обитательницы каких-нибудь более далеких от берега и глухих местностей.
Под общим именем Эгдонской пустоши, которое мы придали сумрачному краю, где разыгрывается действие романа, объединено не меньше десятка подобных же вересковых пустошей, носящих разные названия; они действительно едины по характеру и виду, хотя их первоначальное единство сейчас несколько замаскировано вторжением полос и клиньев с разным успехом возделанной земли или лесных насаждений.
Приятно помечтать о том, что где-то на этом обширном пространстве, юго-западная четверть которого здесь описана, находится и та вересковая степь, по которой некогда блуждал легендарный король Уэссекса - Лир.
Чтобы уберечь от разочарования любителей посещать помянутые в литературе места, считаю нужным добавить, что, хотя действие происходит в центральной и наиболее уединенной части всех этих пустошей, слитых, как сказано выше, в одну, некоторые топографические особенности, подобные здесь описанным, встречаются в действительности по ее краю, за много миль к западу от центра. Да и в других случаях мы нередко сближали разбросанные по значительному пространству черты.
В ответ на многочисленные вопросы упомяну также, что имя героини Юстасия - было именем жившей в царствование Генриха IV владелицы мэнора Оуэр-Монь, к каковому приходу относилась и часть той местности, которая в романе описана как Эгдонская пустошь.
Впервые этот роман был опубликован в трех томах в 1878 году.
Апрель 1912 года
ЛИЦО, НА КОТОРОМ ВРЕМЯ ОСТАВЛЯЕТ МАЛО СЛЕДОВ
Ноябрьский день близился к сумеркам, и обширное пространство неогороженной и поросшей вереском и дроком земли, известное под названием Эгдонской пустоши, с каждой минутой становилось все темнее. Высоко над головой легкие беловатые облака сплошь закрывали небо, словно шатер, полом которого была вся бескрайняя вересковая степь.
Небо, затянутое этим бледным пологом, и земля, одетая более темной растительностью, разделялись на горизонте резкой пограничной чертой. И в силу этого контраста вересковая степь казалась достоянием ночи, водворившейся здесь еще раньше, чем наступил ее астрономический час; здесь внизу, уже сгущался ночной сумрак, тогда как в небе еще невозбранно царил день. Поглядев вверх, поселянин, занятый резкой дрока, склонен был бы продолжать работу; поглядев вниз, он решил бы, что пора увязывать свою вязанку и идти домой. Дальние закраины земли и небосвода, казалось, были разделом во времени не менее, чем разделом в мире вещественном. Лик вересковой пустоши одной своей окраской мог на полчаса приблизить вечер; и точно так же он властен был отдалить рассвет, опечалить полдень, загодя подать весть о едва лишь зарождающихся грозах и непроглядность безлунной ночи обратить в нечто вызывающее жуть и трепет.
Именно этот переломный час перед нисхождением в ночную темь был часом торжества Эгдонской пустоши, когда она облекалась в особую, одной ей присущую красоту - и тот, кто не видал ее в это время, не может утверждать, что сколько-нибудь ее понял. Ее лучше чувствуешь, когда она не слишком отчетливо видна; в сумерки и перед рассветом она сильнее воздействует на человека и свободнее раскрывает себя; тогда и только тогда она расскажет вам свою подлинную повесть. Об Эгдонской степи по справедливости можно было бы сказать, что она в близком родстве с ночью; и при первом же приближении ночи ясно проявлялось их взаимное тяготение. Все это тусклое пространство, с его буграми и впадинами, словно вздымалось и дружественно тянулось к вечерней мгле; вереск источал темноту так же быстро, как небеса ее роняли. И мрак воздуха, и мрак земли сливались в угрюмом братанье, встречая друг друга на полпути.
В этот час Эгдон вдруг оживал, исполняясь чуткого, настороженного вниманья. Когда все остальное никло и клонилось в сон, вересковая степь словно бы пробуждалась и начинала прислушиваться. Каждую ночь ее таинственная ширь, казалось, чего-то ждала; но уже столько веков ждала она все так же безучастно среди всех свершавшихся в мире переворотов, что поневоле думалось: она ждет единственного последнего переворота - конечного уничтожения.
Те, что любят ее, всегда вспоминают о ней с чувством какой-то умиротворяющей внутренней близости. Улыбчивые долины, цветущие поля и полные плодов сады не вызывают такого чувства, ибо согласуются только с жизнью более счастливой и более окрыленной надеждами, чем наша нынешняя. Из сочетания сумерек и ландшафта Эгдонской степи возникал образ торжественный без суровости, выразительный без показной яркости, властный в своем спокойствии, величавый в своей простоте. Те же свойства, которые фасаду тюрьмы нередко придают достоинство, какого мы не находим в фасаде дворца вдвое большего по размеру, сообщали этой вересковой пустоши величие, чуждое прославленным своей живописностью местам. Смеющиеся пейзажи хороши, когда жизнь нам улыбается, но что, если она нерадостна? Люди гораздо больнее страдают от насмешки слишком веселого для их мыслей окружения, чем от гнета чрезмерно унылых окрестностей. Мрачный Эгдон обращался к более тонкому и реже встречающемуся чутью, к эмоциям, усвоенным позже, чем те, которые откликаются на общепризнанные виды красоты, на то, что называют очаровательным и прелестным.
Да и кто знает, не идет ли уже к закату безраздельное господство этого традиционного вида красоты? Не будет ли новой Темпейской долиной какая-нибудь безлюдная пустыня в дальних краях Севера? Мы все чаще находим нечто родственное себе в картинах природы, отмеченных угрюмостью, которая отталкивала людей, когда род человеческий был юным. И, может быть, близко время, если оно еще не наступило, когда только сдержанное величие степи, моря или горного кряжа будет вполне гармонировать с душевным строем наиболее мыслящих из нас. Так что в конце концов даже для рядового туриста такие места, как Исландия, станут тем, чем для него сейчас являются виноградники и миртовые сады Южной Европы, и он будет равнодушно оставлять в стороне Гейдельберг и Бадей на своем пути от альпийских вершин к песчаным дюнам Схевепингена.
Сейчас, когда литература позапрошлого века стала для нас отдалённой классикой, когда откипели страсти и отбушевали литературные битвы, название романа Томаса Гарди “Возвращение на родину” наполняется для вдумчивого читателя новым, глубоким, символическим смыслом.
Во-первых, книгой этой открылась у автора новая серия романов, по месту действия обозначаемых как “уэссекские”. И дело не в том, что вымышленный Уэссекс топографически привязан к более или менее узнаваемым местностям юго-западной Англии (Дорсетшир и соседние графства), а в том, что Гарди с изумительной точностью воспроизводит особенности уклада, занятий и образа мысли тех, кто живёт в этих краях. Недаром свои “уэссекские” тексты автор впоследствии объединил в цикл “Романы характеров и обстоятельств”, где содержанием и движущей силой является “конфликт основного персонажа (характера) и обстоятельств, понимаемых широко, как социальная среда, корни, окружение” (Н.М.Демурова).
Томас Гарди
Во-вторых, во время работы над этим романом Томас Гарди сам в некотором смысле совершил “возвращение на родину” – после долгой отлучки взглянул на неё как бы заново. Он как раз недавно женился, путешествовал с супругой по Европе, а потом обосновался в Дорсетшире, в родных местах – патриархальных, традиционных, “деревенских”. Эти годы писатель потом вспоминал как “самое счастливое время в своей жизни”. Наверное, было особое удовольствие в том, чтобы наслаждаться семейным миром и домашним уютом в Дорсете, разыгрывая при этом в рукописи трагедию мрачных страстей на фоне суровых пейзажей Уэссекса.
В-третьих, история создания и публикации “Возвращения на родину” наиболее отчётливо показывает, как дорожил автор своим особым взглядом на людей и жизнь, своей писательской и человеческой позицией. Именно с этого романа начались долгие и мучительные для Гарди препирательства с “миссис Гранди” 1 – общественным мнением. Проблемы, затрагиваемые романистом, были по тем временам настолько остры и настолько “неудобны”, что литература просто-напросто не умела о них говорить, а читатель не умел о них читать, не поднимая визга на тему “ах, как это неприлично!”
Вообще-то работа над романом велась с 1876 по 1878 год, но публикация, которая устроила автора, состоялась лишь в 1895 году. Когда роман только был написан, два журнала (“Корнхилл” и “Блэквудз Мэгезин”), хотя и ждали от Гарди новой прозы, поостереглись публиковать роман: редакторы, не сговариваясь, сочли, что он построен на “опасных” коллизиях, могущих задеть нравственное чувство подписчиков-читателей. Третий же журнал (“Белгравиа”) согласился напечатать “Возвращение на родину” лишь с тем условием, что автор исправит и перепишет “сомнительные” места. Томасу Гарди пришлось пойти на уступки. Он снял наиболее “резкие” выражения, слегка “поправил” характеры, переделал некоторые мотивы и даже изменил финал – отмыл мистера Венна от алой краски и женил на “положительной героине”, невинной жертве обстоятельств. (В первоначальном варианте великодушный охряник, исполнив роль Справедливости Судьбы, таинственно исчезал в неизвестном направлении, а Томазин оставалась тихо вдоветь.) В наибольшей степени, конечно, правка коснулась образа Юстасии и её взаимоотношений с мистером Уайлдивом.
Дом Томаса Гарди в деревушке
Макс-Гейт близ Дорчестера. (Великобритания).
Лишь в издании 1895 года автору удалось восстановить первоначальный текст. Впрочем, кажется, в последующем издании Гарди опять вернулся к более или менее утешительной концовке. Во всяком случае, наши переводчики ориентируются именно на тот вариант, в котором Диггори Венн и Тамзи обретают супружеское счастье.
Хотя, если честно, главное в этом романе – не сюжет, не борьба характеров (точнее – амбиций и упрямств), а множество жизненных событий и частностей, со всем подробным “уэссекским” обиходом, со всем “местным колоритом”, с чисто британским сочетанием уюта и ужаса…
И много, много раз мы пройдём по холмам и тропам Эгдона, сквозь вереск и папоротник, под жарким солнцем и в прохладе лунной ночи, слушая голос ветра… Она будет говорить с нами – “та вересковая степь, по которой некогда блуждал легендарный король Уэссекса – Лир”.
Кто не забывает дышать от восторга, глядя в лицо Эгдона, кто не понимает этой красоты, тот – не наш. Пусть это основной герой или даже главная героиня… если ей не понять “нашего”, “родного” – она обречена.
История Юстасии Вэй – вот и пример.
Да, она красавица – так решил автор. Но более никаких достоинств у неё нет, как ни ищи. Особых недостатков, кажется, тоже нет – просто потому, что по вялости характера она не утруждает себя специальным греховодничеством. Всё, что с ней происходит, случается по досадному стечению обстоятельств: как нарочно, к ней решил зайти мистер Уайлдив, как назло, именно в это время пришла миссис Ибрайт, как на грех, и муж не проснулся, хотя Юстасия была уверена, что он просыпается, – и вот из обыденных, малозначительных эпизодов вышла трагедия. Сама героиня вовсе не желала совершить злой поступок и уж ни в коем случае не хотела так смертельно обидеть свою свекровь, но – “так получилось”. Юстасия словно плывёт по течению, пассивная, безвольная, и автор реализует подразумеваемую метафору: как только дело дойдёт до необходимости окончательного выбора, несчастной женщине не хватит воли, чтобы принять решение, – и её буквально унесёт потоком воды.
Дело в том, что Юстасия – при всей своей, может быть, эмоциональности и даже чувствительности – отличается совершеннейшей душевной неразвитостью. Она умеет чувствовать, но лишь то, что непосредственно, шкурно её касается. Её эмоции сродни инстинктам: она радуется, когда ей хорошо, и страдает, когда плохо, – только и всего. Бедняжка почти начисто лишена других эмоциональных навыков: умения сочувствовать, сопереживать, ставить себя на место другого человека, понимать движения его души. Отсюда все беды Юстасии! Если б она умела выслушать и понять своего жениха, она б не строила иллюзий относительно переезда в Париж и, возможно, много раз ещё подумала бы, прежде чем идти замуж за человека, который не обещал ей того, о чём она мечтает, и предложил то, что она ненавидит.
И не проклинала бы потом судьбу… за свои собственные ошибки!
“Я не заслужила своей участи! – вскричала она в горьком негодовании. –
О, какая жестокость – бросить меня в этот неудачно сотворённый мир!”
Так и хочется заметить: на себя посмотри!
Но автор не “осуждает” мисс Вэй – не проговаривает вслух слова осуждения; однако он исподволь даёт нам понять, что не разделяет её мыслей и не одобряет её поступков. Для того он и подчёркивает её ненависть и презрение к тому, что сам он явно любит и ценит, и прежде всего – к Эгдонской пустоши.
Для тех, кто сердцем прикипел к здешним местам, они прекрасны в любое время, при любых обстоятельствах – потому что здесь всё своё, родное. “Если бы надо было выбирать, где жить, я бы из всех мест на земле выбрал бы только эти нагорья”, – говорит Клайм Юстасии в первый же день знакомства (если не считать знакомством тот вечер, когда мисс Вэй была в облике “турецкого рыцаря”). Она же, как будто не слыша, твердит только, что “в Париже есть Бульвары”. При этом образованная и вроде неглупая девушка даже не подозревает, что совсем близко от её дома можно увидеть друидический камень, и живописность старинных артефактов её ничуть не волнует, хотя в доме у неё вместо цветочных вазонов стоят “две древние британские урны, откопанные в одном из соседних курганов”. Душа красавицы неотзывчива к красоте и величию древности; история родных мест для неё пустой звук, – ей не на что опереться духом, и потому Юстасия теряет себя. И мы жалеем её, но не сожалеем о ней.
Наша – и автора – искренняя симпатия будет на стороне тех персонажей, которые (как ни банально это звучит) любят свою родину и желают жить здесь, “вдали от шумной толпы”. Их “благая часть” – не в том, чтобы смириться перед неодолимой силой обстоятельств, побеждающих человеческую волю, а в том, чтобы сделать сознательный выбор. И они выбирают свою вересковую пустошь, потому что не мыслят себя вне этих глухих, отдалённых, пустынных и прекрасных краёв.
“– Эгдон, конечно, страшная глушь, медвежий угол, но я здесь привыкла и нигде больше не могу быть счастлива.
– Я тоже, – сказал Клайм”.
Потому что и для автора, для самого Томаса Гарди эти края – вечный и неисчерпаемый источник вдохновения, воображения и красоты. Одним словом – родина.
1 “Ах, боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна!” – восклицает раздосадованный Фамусов в финале “Горя от ума”. А в британской традиции роль ханжеского “общественного мнения” играет персонаж комедии Томаса Нортона “Опережая события” (1798): герои пьесы то и дело повторяют: “Что скажет миссис Гранди?” – причём, что характерно, сама эта достойная дама на сцене так и не появляется. Эта фраза стала крылатой, и образ миссис Гранди настолько “попал в тему”, что в языке британцев появилось словечко “грандизм” – подчинение расхожей морали, преклонение перед пустыми условностями.
Читайте также: