Розанов опавшие листья краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Сильная любовь кого-нибудь одного делает ненужным любовь многих.

Даже не интересно…

Освободится квартира на Коломенской, и хозяин сдаст ее новому жильцу.

Библиографы будут разбирать мои книги.

Сам? – ничего.

Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют.

И ищи ее. А толпы бегай или осторожно обходи ее.

(за утрен. чаем).

И бегут, бегут все. Куда? зачем?

– Ты спрашиваешь, зачем мировое volo? [1]

Да тут – не volo, а скорее ноги скользят, животы трясутся. Это скетинг-ринг, а не жизнь.

Да. Смерть – это тоже религия. Другая религия.

Никогда не приходило на ум.

Вот арктический полюс. Пелена снега. И ничего нет. Такова смерть.

(смотря на небо в саду).

Мне 56 лет: и помноженные на ежегодный труд – дают ноль.

Нет, больше: помноженные на любовь, на надежду – дают ноль.

Смерти я боюсь, смерти я не хочу, смерти я ужасаюсь.

Я кончен. Зачем же я жил?.

…о чем писать?
Все написано давно (Лерм.).

Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить.

Что же я скажу (на т. с.) Богу о том, что Он послал меня увидеть?

Скажу ли, что мир, им сотворенный, прекрасен?

Б. увидит, что я плачу и молчу, что лицо мое иногда улыбается. Но Он ничего не услышит от меня.

Я пролетал около тем, но не летел на темы.

Одна, другая… много… и все забыл. Забуду к могиле.

На том свете буду без тем.

Бог меня спросит:

– Что же ты сделал?

(за корректурой).

Какие-то звуки… И заботливо прохожу в темном еще утре по комнатам.

С востока – светает.

На клеенчатом диванчике, поджав под длинную ночную рубаху голые ножонки, – сидит Вася и, закинув голову в утро (окно на восток), с книгой в руках твердит сквозь сон.

И ясны спящие громады
Пустынных улиц и светла
Адмиралтейская игла.
Ад-ми-рал-тей-ска-я…
Ад-ми-рал-тей-ска-я…
Ад-ми-рал-тей-ска-я…

…светла
Адмиралтейская игла,
Адмиралтейская звезда,
Горит восточная звезда.

Перевел на меня умные, всегда у него серьезные глаза. Плоха память, старается, трудно, – потому и серьезен:

– Так нужно учить:

Это шпиц такой. В несколько саженей длины, т. е. высоты.

– Э… крыша. Т. е. на крыше. Все равно. Только надо: игла. Учи, учи, маленькой.

И повернулся. По дому – благополучно. В спину мне слышалось:

Листья в движении, но никакого шума. Все обрызгано дождем сквозь солнце. И мамочка сказала:

Я глядел и думал то же. Она же думала и сказала:

– Что может быть чище природы…

Она не говорила, но это была ее мысль, которую я продолжал:

– И люди и жизнь их уже не так чисты, как природа…

– Как природа невинна. И как поэтому благородна…

(лет восемь назад в саду).

Когда я прочел это мамочке, она сказала:

– Это было года четыре назад.

Это еще было до болезни, но она забыла: тому – лет восемь. Она прибавила:

– Ты теперь несчастен, и потому вспоминаешь о том, когда мы были счастливы.

– Как было нехорошо вчера без тебя. Припадок. Даже лед на голову клала (крайне редкое средство).

Иду. Иду. Иду. Иду…

И где кончится мой путь – не знаю.

После книгопечатания любовь стала невозможной.

(собираясь на именины).

(16 мая 1912 г.).

История не есть ли чудовищное другое лицо, которое проглатывает людей себе в пищу, нисколько не думая о их счастье. Не интересуясь им?

Как все страшно и безжалостно устроено.

Есть ли жалость в мире? Красота – да, смысл – да. Но жалость?

Звезды жалеют ли? Мать – жалеет и да будет она выше звезд.

Жалость – в маленьком. Вот почему я люблю маленькое.

Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие.

(3 мая 1912 г.).

…и, может быть, только от этого писателей нельзя судить страшным судом… Строгим-то их все-таки следует судить.

(4 мая 1912 г.).

– Я тебе, деточка, переложу подушку к ногам. А то от горячей печи голова разболится.

– Хорошо, папа. Но поставь стул (к изголовью).

И, улыбаясь, поднялась и, вынув что-то из-под подушки, бросила на решетку стула серебряный рубль.

– Я буду на него смотреть.

Больна. 11 или 12 лет.

Варя в саду так и старается. Метлой больше себя сметает по дорожкам и перед балконом листья, бумажки и всякий сор, – чтобы бросить в яму.

Подняла голову. Вся красивая. Волосы как лен. Огромные серые глаза, с прелестью вечного недоумения в них, подпольного проказничества, и смелости. И чудный (от работы) румянец на щеках.

Это она зарабатывает свой полтинник.

Больная мама говорит мне с кушетки:

– Ну, все-таки и моцион на воздухе.

Трем удовольствие, и всего обошлось в 1 р. 50 к.

– Выбирайте себе по одному, но такого зверя, чтобы он был похож на взявшего.

Они, минуту смотря, схватили:

Толстенькая и добренькая Вера, с милой улыбкой

Зебру, – шея дугой и белесоватая щетинка на шее торчит кверху (как у нее стриженые волосы)

А тонкая, с желтовато-блеклыми пятнышками, вся сжатая и стройная жирафа досталась

Все дети были похожи именно на этих животных, – и в кондитерской я оттого и купил их, что меня поразило сходство по типу, по духу.

Еще было давно: я купил мохнатую собачонку, пуделя. И, не говоря ничего дома, положил под подушку Вере, во время вечернего чая. Когда она пошла спать, то я стал около лестницы, отделенной лишь досчатой стеной от их комнаты. Слышу:

– Что это такое? Что это такое?

Мож. быть, я расхожусь не с человеком, а только с литературой? Разойтись с человеком страшно. С литературой – ничего особенного.

Из-за него я и кричу: вот что здесь, пусть – узнают, если уже невозможно ни увидеть, ни осязать, ни прийти на помощь.

Вывороченные шпалы. Шашки. Песок. Камень. Рытвины.

– Что это? – ремонт мостовой?

(на Невском, ремонт).

Много есть прекрасного в России, 17-ое октября, конституция, как спит Иван Павлыч. Но лучше всего в чистый понедельник забирать соленья у Зайцева (угол Садовой и Невск.). Рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника – разложена на тарелках (для пробы). И испанские громадные луковицы. И образцы капусты. И нити белых грибов на косяке двери.

И над дверью большой образ Спаса, с горящею лампадой Полное православие.

И лавка небольшая. Все дерево. По-русски. И покупатель – серьезный и озабоченный, – в благородном подъеме к труду и воздержанию.

Вечером пришли секунданты на дуэль. Едва отделался.

В чистый понедельник грибные и рыбные лавки первые в торговле, первые в смысле и даже в истории. Грибная лавка в чистый понедельник равняется лучшей странице Ключевского.

(первый день Великого Поста).

Кто знает поэта Корецкого? Никто. Издателя-редактора? Кто у него сотрудничает?

(март, 1912 г.).

– Фу, какая баба! – Точно ты сам кормил ребенка, или хотел его выкормить!

Наш Иван Павлович врожденный священник, но не посвящается. Много заботы. И пока остается учителем семинарии.

Он всегда немного дремлет. И если ему дать выдрематься – он становится веселее. А если разбудить, становится раздражен. Но не очень и не долго.

(за чаем вспомнил).

Мертвая страна, мертвая страна, мертвая страна. Все недвижимо, и никакая мысль не прививается.

(24 марта, 1912 г., купив 3 места на Волковом).

У Нины Р-вой (плем.) подруга: вся погружена в историю, космографию. Видна Красива. Хороший рост. Я и спрашиваю:

– Что самое прекрасное в мужчине?

Она вдохновенно подняла голову:

(на побывке в Москве).

Никогда ex cathedra [4] , а разве приватно.

А между тем есть нумизмат Б. (он производит себя от Александра Бала, царя Сирии), у которого я увидел бронзовую Faustinajun., с реверзом (изображение на обратной стороне монеты): женщина держит на руках двух младенцев, а у ног ее держатся за подол тоже два – побольше – ребенка. Надпись кругом

– Нет, ровно четверо: моряк, студент и дочь…

Но она моментально вышла и ввела дочь, такую же красавицу, как сама. Этой я ничего не сказал (барышня), и она скоро вышла.

Вхожу через два года, отдать Б. должишко (рублей 70) за монеты. Постарел старик, и жена чуть-чуть постарела. Говорю ей:

– Уговорите мужа, он совсем стар, упомянуть в духовном завещании, что он дарит мне тетрадрахму Маронеи с Дионисом, держащим два тирса (трости) и кисть винограда (руб. 25), и тетрадрахму Триполиса (в Финикии, а Маронея – во Фракии) с головою Диоскуров (около ста рублей). – Б. кричит:

– Ах, вы… Я – вас переживу!

– Куда, вы весь седой. Состояние у вас большое, и что вам две монеты, стоимостью в 125 р., детям же они, очевидно, не нужны, потому что это специальность. А что дочь?

– Вышла замуж. Это добродетельно. И…

– И уже сын, – сказала счастливая бабушка.

В. В. Розанов. Портрет кисти И. К. Пархоменко, 1909

От системы к хаосу: творческий путь Розанова

Форма книги

Однако ему пришлось отступить от задуманного с целью ускорения процесса печатания в типографии. Розанов в своих идеях намного опережал современное ему книгопечатание Сегодня, дорогой читатель, мы можем с легкостью представить такую книгу (например, сборник афористичных высказываний М.М. Жванецкого малого формата).

На одной из первых страниц мы находим такие фрагменты:

«Как я отношусь к молодому поколению?

Далее Розанов вводит разделительные знаки, и наш взор падает на небольшую заметку о любви:

Многие мысли даются с новой строки даже в отдельно взятом фрагменте. Писатель имитирует процесс восприятия человеком окружающего мира. Вслед за короткими афористичными заметками идут тематически связанные фрагменты, магистральной темой которых становится, например, иудейство или христианство. Создается впечатление фиксации непрерывного потока мыслей. Важным оказывается абсолютно всё: муки творчества, события современности, судьба русской культуры, воспоминания, которые хаотично нанизываются одно за другим.

Создается впечатление фиксации непрерывного потока мыслей. Важным оказывается абсолютно всё: муки творчества, события современности, судьба русской культуры, воспоминания, которые хаотично нанизываются одно за другим.

Любовь и смерть

Любовь у Розанова – соединение эроса (в привычном понимании, причем органически связанным с материнством и рождением детей) и жалости. Причем жалости философ уделяет большее внимание. Любовь, в первую очередь, – жалость и боль о человеке, любовь не обманывает: «Все же именно любовь меня не обманывала. Обманулся в вере, в цивилизации, в литературе.

Дневник писателя или философские заметки?

Подытожим

Литература

Нашли ошибку в тексте? Выделите ее, и нажмите CTRL+ENTER

Свидетельство о регистрации СМИ Эл № ФС77-66118 от 20.06.16
© Эстезис 2016-2020. Любое использование материалов допускается только с согласия редакции.
Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции. 16+

Розанов утверждает новый вид литературы — спонтанной, обрывочной, интимной, практически домашней, где истончается граница между автором и читателем. Но пытаясь преодолеть традиционную литературу, писатель ощущает, как литература преодолевает его самого.

комментарии: Полина Рыжова

О чём эта книга?

Когда она написана?

Василий Розанов с женой Варварой и дочерьми Татьяной и Верой. Санкт-Петербург, 1896 год. Фотография Ивана Романова-Рцы

Как она написана?

Как она была опубликована?

Что на неё повлияло?

Ещё 5 книг о распаде старого мира

Что было дальше?

- У писателей таких великодушных и готовых "умереть за человека" (человечество), вы попробуйте задеть их авторство, сказав: "Плохо пишете, господа, и скучно вас читать", - и они с вас кожу сдерут.

- Литература, собственно, есть естественная школа народа, и она может быть единственною и достаточною школою. Но, конечно, при условии, что весь народ читает "Войну и мир", а "Мальву" и "Трое" Горького читают только специалисты-любители.

- Не всякую мысль можно записать, а только если она музыкальна.

- В каждом органе ощущения, кроме его "я знаю" (вижу, слышу, обоняю, осязаю), есть еще - "я хочу". В каждом органе есть жадность к миру. Органами он "съедает мир", как через органы - "мир съедает человека".

- Пресса толчет души. Как душа будет жить, когда ее постоянно что-то раздробляет со стороны. А читатель… как он уныло берется за дело, отдав утреннюю свежую душу на запыление, на загрязнение, на измучивание ("чтение газет за чаем"), утомив глаза, внимание. Печатная водка. Пришло сто гадов и нагадили у меня в мозгу. Типа, если бы не было газет à Все эти люди вернулись бы к покою, счастью и достоинству. Число книг сразу удесятерилось бы. Все отрасли знания возросли бы. Стали бы лучше писать. Появился бы стиль. Число научных экспедиций, вообще духовной энергии, удесятерилось бы. И словари. И энциклопедии. И великолепная библиография, "бабушка литературы". - Вообще заглавия - всегда органическая часть статьи. Это - тема, которую себе написывает автор, садясь за статью; и если читателю кажется, что это заглавие неудачно или неточно, то опять характерно, как он эту тему теряет в течение статьи. По сложности и количеству мыслей (точек зрения, узора мысленной ткани) я считаю себя первым. Бог подвел меня к мыслям. - Слушайте, человеки: чтó для нас самое убедительное? Нечто, чтó мы сами увидели, узнали, ущупали, унюхали. Ну словом: знаю - и баста. Так для жулика - самое ясное, что он может отпереть всякий замок отверткою; для финансиста - что не ошибется в бирже; для Маркса - что рабочим нужно дать могущество; и прочее.

- Все писатели - рабы. Рабы своего читателя. Но уж кого бы там ни было, а все-таки в нем существо раба.

- Не учитесь, господа. Ну их к черту. Шалите, играйте. Собирайте цветы, влюбляйтесь. Только любите своих родителей и уважайте попов (ходите потихоньку в церковь). На экзаменах "списывайте", - в удовлетворение министерской ненасытности. В 20 лет, когда уже будете, конечно, женаты, начинайте полегоньку читать, и читайте все больше и больше, до самой смерти. Тогда она настанет поздно, и старость ваша будет мудрая.

- . Бог послал меня с даром слова и ничего другого еще не дал. Вот отчего я так несчастен.

- Чтó такое "писатель"? Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие. Интересная фигура.

- Революции происходят не тогда, когда народу тяжело. Тогда он молится. А когда он переходит "в облегчение". В "облегчении" он преобразуется из человека в свинью, и тогда "бьет посуду", "гадит хлев", "зажигает дом". Это революция.

- Без веры в себя нельзя быть сильным. Но вера в себя разливается в человеке нескромностью. Уладить это противоречие - одна из труднейших задач жизни и личности.

- . Главный лозунг печати: проклинай, ненавидь и клевещи.

- Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай. Смысл - не в Вечном; смысл в Мгновениях.

Читайте также: