Рассказ казнь в школе
Обновлено: 02.07.2024
Вопрос о допустимости смертной казни является острой социальной проблемой, но постепенно мир движется к отказу от этого вида наказания. В России, как известно, на него наложен мораторий с 1996 года. Но в некоторых странах смертная казнь по-прежнему активно практикуется, несмотря на все протесты правозащитников. “Умный журнал” предлагает послушать людей, знающих о ней больше, чем кто бы то ни было. Тех, кто приводит её в исполнение.
По словам офицера индонезийской полиции, в чьи обязанности входит осуществление смертной казни, самое сложное - не нажимать на спусковой крючок расстрельного оружия, а сопровождать заключённого вплоть до его последнего вздоха.
Полицейским этой азиатской страны приходится заниматься приведением смертных приговоров в исполнение сверх своих обычных обязанностей. За это они получают надбавку менее 100 долларов. Казни проходят на расчищенном островке земли посреди джунглей острова Нусакамбанган, известного как “индонезийский Алькатрас”.
Полицейский отряд, в чьи обязанности входит проведение казни, делится на две части. Одна из них занимается транспортировкой приговорённого из камеры до места исполнения приговора, где его привязывают за руки и ноги к деревянной стойке в форме креста. На одного заключённого приходится по пять таких сопровождающих. Вторая часть из 12 человек осуществляет расстрел.
Вся процедура происходит посреди ночи. Офицер, согласившийся рассказать об этом британской прессе на условиях анонимности, говорит следующее: “Я не вступаю в диалог с заключёнными. Говорю им только одно - что мне жаль и я всего лишь делаю свою работу”. По его словам, к моменту похода на эшафот пленники уже смиряются со своей судьбой.
Полицейским приходится попеременно входить в обе команды. Расстрел ведётся с расстояния от пяти до десяти метров из винтовок M-16, только часть из которых заряжена боевыми патронами. В итоге никто не знает точно, от чьей конкретно пули погиб человек. Стреляют полицейские в специальный светоотражающий круг диаметром в 10 сантиметров, нарисованный на одежде заключённого напротив сердца. Если человек не умирает, назначенному офицеру приходится всё-таки взять ответственность на себя, добив его выстрелом в голову.
Впрочем, собеседник британских журналистов считает, что никакой ответственности на исполнителях всё равно нет, её несут вышестоящие чины. О моральной стороне вопроса молодой человек тоже не задумывается: “Как солдат, я связан своей присягой. Заключённый нарушил закон, а мы исполняем приказ. А грех это или нет - пусть Бог решает”.
Йемен. Расстрел за $47 или спасение в последний миг
В ещё одной мусульманской стране - правда, более классической, арабской - Йемене, казни проходят в более “непринуждённой” обстановке.
Расстрел обычно происходит утром. Осуждённого кладут на кусок цветного брезента лицом вниз. Затем к нему подходит доктор и при помощи стетоскопа определяет место нахождения сердца, отмечая его нарисованным красным кругом с точкой посередине. После этого зачитывается вердикт. Дальше наступает важнейший момент в жизни приговорённого - во время небольшой паузы семья жертвы, присутствующая на процедуре, может простить обидчика.
Салех Шамсадин, 65-летний палач из йеменского города Ибб, рассказал, что в случае помилования преступника он разряжает свой АК-47 в воздух, чтобы отпраздновать произошедшее. Если же, однако, пострадавшая семья хранит молчание, стрелок встаёт над приговорённым, широко расставив ноги, и стреляет по нарисованной мишени в упор. Число выстрелов может отличаться. По словам Шамсадина, в двух случаях ему потребовалось выпустить по 10 пуль, чтобы преступник отправился на тот свет.
За свой 12-летний стаж йеменский палач казнил не менее 300 человек. Исходя из рассказов Шамсадина, реальная цифра может быть намного больше. Так, самым “урожайным”, по его словам, выдался 2001 год. Тогда он расстрелял 101 человека, в чём винит слишком рьяного судью, работавшего в тот период в Иббе. “Нормальный” же график Шамсадина составляет три казни в месяц. За каждую из них он получает по 47 долларов (вдобавок к месячному окладу в 140 долларов).
Шамсадин старается относиться к своей профессии с юмором. Американским журналистам он рассказал такую историю: как-то на апелляционном заседании судья отменил вынесенный ранее смертный приговор. Во время оглашения вердикта Шамсадин вскочил и закричал: “Я протестую, я протестую”. Рассказывая об этой шутке, палач смеётся.
Надо сказать, что профессия Шамсадина в Йемене небезопасна. В момент публичной церемонии смертной казни родственники осуждённого могут попытаться отбить его у властей. Сделать это не так сложно - по количеству оружия на руках у населения Йемен стабильно входит в первую тройку стран мира (наряду с Сербией и безоговорочным лидером - США). По этой причине в 2004 году доступ публике на казни в Иббе был запрещён.
Количество смертных казней в Йемене с трудом поддаётся учёту. Дело в том, что далеко не все из них осуществляются государством, на которое работает Шамсадин. Значительная часть приговоров выносится племенами, неподконтрольными центральному правительству. Сколько именно людей казнят там, не знает никто.
“Если бы я знал, через что мне придётся пройти в качестве исполнителя смертной казни, я бы не стал этим заниматься”, - говорит бывший сотрудник департамента исправительных учреждений американского штата Виргиния Джерри Гивенс. - “Нельзя говорить людям, что они могут отнять жизнь у других людей, а потом пойти домой и быть как все”.
За время своей 17-летней службы Гивенс лично казнил 62 человека. Некоторых - путём введения смертельной инъекции, других - на электрическом стуле (этот вид наказания был заменён инъекцией в середине 1990-х годов, когда Гивенс проработал уже более 10 лет).
Сравнивая эти способы казни, он говорит следующее: “Я бы предпочёл делать это через электрический стул. Это как включать и выключать свет: ты нажимаешь кнопку, а дальше машина делает всё сама. Ты не видишь, как разряд поражает тело, и не чувствуешь с человеком связи. А с инъекцией всё совсем по-другому. Этот способ требует времени, потому что ты вводишь по очереди три разных химиката. Ты видишь, как жидкость течёт по прозрачной трубке. Видишь, как реагирует на неё тело. Ты уже связан с человеком. И вообще, казнь на электрическом стуле в некотором отношении намного более гуманна”.
Гивенс говорит, что никогда не был фанатом своего дела. А окончательно его отношение к профессии изменилось после того, как он сам попал в тюрьму почти на четыре года за отмывание денег, которые его друг добыл преступным путём. Он заявлял, что ничего не знал о происхождении средств и срок ему дали ни за что. Находясь в заключении, Гивенс не мог не думать о том, что эта же судебная система отправляла невиновных людей на его “эшафот”.
Теперь бывший палач стал борцом за отмену смертной казни в США. Своё согласие выполнять эту работу он называет главной ошибкой в жизни. Сейчас Гивенс рассказывает много историй о том, каких людей ему доводилось казнить.
“Один из приговорённых был не совсем умственно полноценным. На свой последний ужин он заказал шоколадное мороженое с орехами, но проглотить его был не в состоянии. Тогда он сказал мне, что положит его в холодильник и доест завтра. До его смертной казни оставалось три часа, у него не было никакого завтра. Он просто не понимал, что это его последний день”.
Этот случай для США вполне нормален. По статистике, около 10 процентов приговорённых к смертной казни в американских тюрьмах страдают серьёзными психическими заболеваниями. Таких людей всё равно казнят, если адвокатам не удастся доказать их сумасшествие юридически. Например, по одному из подобных дел техасский судья вынес решение, содержавшее знаменитые слова: “Преступник явно безумен, но в то же время находится в здравом уме согласно законам штата Техас”.
Ко мне на виселицу приводят для казни двух учительниц и четырех школьниц. Двум старшим девочкам лет по 16 – 17, две же другие – из младших классов. Все они в одинаковой школьной форме – клетчатых юбочках, нарядных белых блузках и белых гольфиках.
У меня уже подготовлены шесть веревок, четыре петли я опускаю пониже, а две подтягиваю повыше – учительницы в босоножках на высоком каблуке. Под каждой петлей стоит отдельная скамеечка.
Я знакомлюсь с учительницами. Одну из них, худенькую, с короткой стрижкой женщину лет тридцати, зовут Инной, она в длинной черной юбке и белой блузке с красивым черным бантом. Другую, чуть помоложе, длинноволосую блондинку зовут Анной. На ней короткая, до колена юбка, такого же цвета жакет и белая блузка, под которой, как я отметил, двумя упругими бугорками проступали аппетитные грудки.
Я рассказываю женщинам о том, как будет проходить казнь. Сначала будут казнены девочки. Согласно правилам, им придется раздеться догола, оставить разрешается лишь гольфы и босоножки. Потом я повешу и самих учительниц. Те на коленях просят меня пожалеть их девочек, хотя бы самых младших. Но это не в моих силах, ведь я только исполняю приговор. Мне самому ужасно жаль бедняжек, но все, что я могу сделать, – это позволить бедным женщинам самим подготовить своих учениц к казни: помочь им раздеться, встать на скамеечку, связать руки и ноги. За это Анна должна будет кое-что для меня сделать…
Мы с Анной удаляемся в домик рядом с виселицей. Она оказывается хорошей любовницей, трахается, что называется, с огоньком, то ли она рассчитывает на помилование, то ли ей действительно так нравится заниматься сексом. Возбуждения мне добавляет и то, что в окошко я наблюдаю, как под присмотром Инны раздеваются девочки.
Закончив, я выгоняю Анну на улицу прямо так, как она и была – голую, в одних чулках и босоножках. Она сначала пытается протестовать, но, получив удар дубинкой между ног, затихает. Так ей и приходится, присоединившись к своей коллеге, связывать своих учениц голой.
Наконец все девочки голенькие и со связанными руками. Учительницы помогают мне завести их на помост. Девочки встают на скамеечки, и Инна с Анной связывают им ножки. К сожалению, у меня только два мешка, которые я надеваю на голову младшим девочкам. Две оставшиеся школьницы дрожат от страха и просят тоже завязать им глаза. Вот только чем? Выход находит Анна, которая к тому времени уже привыкла к своей наготе и ходила по помосту в одних чулках и босоножках. Она снимает с себя чулки и сама завязывает девочкам глаза. Я начинаю по очереди надевать петли девочкам. Младшенькие тихонько плачут под мешками, старшие тоже плачут, и слезы текут у них из-под повязок. Одна из них набирается смелости и просит поцеловать ее перед смертью. Я, конечно же, не могу отказать ей в этой просьбе. Вторая девочка просит меня о том же. Но вот поцелуи закончились. Я по очереди выталкиваю скамеечки, и четыре пары связанных ножек в белых гольфах виснут в воздухе.
Затем наступает очередь учительниц. Анна с Инной в последний раз нежно целуются на прощание. Голенькая Анна помогает подняться на скамеечку своей подруге. Она хочет сама подготовить ее к казни, но я позволяю ей только связать руки. Обтянутые чулками ножки женщины я связываю сам, причем колени решаю связать не поверх юбки, как того требуют правила скромности, а под юбкой. Подол спереди, чтобы не мешался, задираю и заправляю за пояс. Какая красота - на Инне чулки с поясом и застежками.
Закончив связывать ноги, я отхожу от Инны.
– Пожалуйста, оправьте мне юбку, – просит она, краснея оттого, что ей приходится стоять с задранной юбкой. Она извивается, пытаясь опустить юбку сама, но со связанными руками у нее ничего не получается. Тем временем я связываю руки Анне, помогаю ей встать на скамеечку, надеваю петлю.
– Ну пожалуйста, – продолжает канючить Инна.
– Достала своим нытьем! – кричу я на нее, подхожу и выталкиваю скамеечку у нее из-под ног.
– Йыыыэээээээээ, – издает она сдавленный стон и ее высокие каблучки, беспорядочно дергаясь, виснут в воздухе. Примерно полминуты она дрыгает ногами, лицо ее краснеет от натуги, наконец, устав бороться, она расслаблено обвисает, голова ее падает набок, а из открытого рта на блузку начинают спускаться длинные тягучие слюни.
Я перехожу к Анне. Она стоит передо мной голенькая, в одних босоножках, с петлей на шее.
Неожиданно висящая рядом Инна несколько раз громко пукает, следом за этим из-под задранной юбки раздаются неприличные булькающие звуки, и по ее связанным ногам, пачкая чулки, начинает течь жидкий кал.
– Фу, как неприлично, – кривится Анна. – Я тоже в туалет хочу. Пожалуйста, пустите меня, я не хочу так, как она!
Приходится развязать ее. Пусть сходит в туалет, раз хочет. А кроме того, надо кому-то убраться за обделавшейся училкой. Я даю Анне ведро и тряпку и велю убрать понос из-под висящей Инны. Когда мы подошли к ней, кал еще капал с носков ее босоножек. Но сначала я велю Анне подмыть покойницу и постирать ее белье.
Я быстро задираю на Инне юбку со всех сторон, она вроде не запачкалась. Анну же заставляю снять с повешенной трусики и чулки, затем вытереть кал и, прополоскав белье, надеть обратно. Примерно полчаса бедняжка, как была, голенькая, хлопочет вокруг повешенной подруги. Наконец все готово, Инна в мокрых трусиках, Анна натягивает ей чулки, застегивает подвязки, надевает и застегивает босоножки.
Настала очередь вешать Анну. Я подхожу к повешенным старшеклассницам, стаскиваю повязки у них с глаз и кидаю чулки Анне.
– Давай, надевай, неприлично с босыми ногами висеть.
Анна разувается, надевает чулки и снова обувается и застегивает ремешки. Я связываю ей руки и подталкиваю ее к скамеечке.
– Давай, быстрее, времени уже много. Вас уже снимать пора, а ты еще ходишь.
Анна поднимается на скамеечку, я надеваю ей петлю, аккуратно связываю ножки, после чего подхожу к ней вплотную и, встав на цыпочки, целую ее в лобок.
– Прощай, Анечка, – говорю я ей, – ты была прекрасной любовницей, жаль, что приходится так с тобой поступать…
Я обнимаю ее за ноги, приподнимаю и, вытолкнув скамеечку, отпускаю в свободное плавание.
— На весь срок, который оплатил маркиз.
— Миксе. Хотя бы теперь. Теперь вы мне скажете!
— Пэджет. Вернетесь, узнаете. Может быть. Вы некрологи читаете?
Пэджет не спал до утра. Он лежал на кровати, бродил по дому, спускался в сад, снова лежал, снова бродил, снова спускался. У соседей никого не было. Виконт и графиня, как следовало полагать, отдыхали напротив — ночное спокойствие нарушали визгливые крики, хохот, звон битой посуды. Несколько раз виконт, повинуясь соседскому долгу, ломился в парадное, кричал, вызывал, затем вернулся с подмогой в лице хозяина торжества де Мессагэ, но Пэджет запретил открывать.
Время тянулось так страшно, как не было еще никогда. Пэджет без конца перечитывал письма. Волшебная бумага цвета слоновой кости. Колдовской запах. Сломанная печать.
Наконец рассвело. С пустой головой Пэджет спустился в осточертевший сад. Солнце было уже высоко, скоро должен был явиться де Рейду. Сегодня на площади будут сажать на кол шесть человек, и вчера Рейду предупредил, что выйти нужно пораньше (иначе все места будут заняты, и даже дворянская шпага здесь не поможет).
В сад вышла служанка.
Пэджет де Модеро де Моссу де Лессак, дворянин,
которому пишет дама Боссар,
вчера после встречи с гвардейцами выглядел очень усталым.
Сегодня днем он побережет силы,
чтобы ночью потратить их с пользой.
Солнце припекало уже с утра. Небо третий день сияло безоблачной синевой. Они шли по звенящей утренней улице. Сияли полированные шишки оград, сверкали рукоятки шпаг, блестели стекла карет, лоснились бока скакунов, гремели колеса, ругались возницы. Рейду, как обычно, задирал девчонок, пинал собачонок, зубоскалил со шпагами, кривлялся у знатных порогов, заглядывал в окна — нараспашку в жаркое летнее утро — без конца хохотал, гоготал и скалился.
— Какое утро, Пэджет! Какое утро! Это просто праздник какой-то! Ха-ха-ха!
Пэджет не замечал ничего.
До казни оставалось еще два часа, площадь была уже забита, балкон базилики пока пустовал. По дороге к ним присоединилось человек пять знакомых, и время теперь пролетело быстро. Рейду красочно описал подробности вчерашней драки с гвардейцами, и все долго смеялись, обмахиваясь сложенными плащами. Потом кто-то рассказал о приеме у герцога, потом обсудили предстоящий открытый прием по случаю дня рождения короля. Пэджет молчал, пропуская замечания на свой счет мимо ушей.
Над площадью раскатился рев, заискрились пряжки на поднятых шляпах, заколыхались красным и черным перья внизу — на балкон выплыли белые. Герцогиня. Маркиз, в самом конце. Солнце пекло. Флюгеры ярко сверкали в горячей бархатной синеве. Ветер стих, флаги повисли, воздух застыл.
— Рейду, за что сегодня казнят? Я что-то уже запутался.
— Как можно, шевалье, как можно!
— Какая вам разница, Святые мощи! Главное, что казнят.
— Рейду, не издевайтесь. Шевалье ведет список казней, на которых бывал. Не может ведь в таком документе остаться пустой такая графа!
— Как можно, барон, как можно! Обещаю, сегодня же до заката вы будете знать все детали. Я тоже немного запутался, ха-ха-ха!
— Погодите-ка, Рейду. Вчера было что?
— Я про на Площади четырех ветров.
— Шевалье, черт же вас побери, я не помню! Вчера с бароном мы были на Желтых нарциссах. Там варили красавицу.
— Святые мощи! А мы скучали у ратуши! Там кого-то коптили, не знаю кого, неважно, скука была ужасная!
— Как можно, барон! Как можно так отставать от жизни? Вы что, не читаете объявлений? Вы вообще читать-то умеете, ха-ха-ха? Как можно, барон!
— Стыдно, барон, действительно стыдно. Рейду, а завтра? Где будет лучше? А ну признавайтесь! Кто нам еще расскажет?
— Почему я должен все за вас знать, господа? Идите к суду и читайте. Завтра будут жарить на вертеле девочек. Будут, конечно, и мальчики, люди в городе всякие, ха-ха-ха. Но я, господа, предпочитаю девочек. У них мясо намного сочнее! Барон, вы, в общем, там не задерживайтесь, завтра утром. Берите герцогиню и на площадь! Завтракать необязательно, ха-ха-ха.
— То-то я смотрю и смотрю. Как воды в рот набрал.
— Барон, простите. Но у вас губа, как бы сказать, не дура.
Все покивали, обернулись к балкону, на какое-то время даже умолкли. Наконец вывели осужденных — двух мужчин, трех женщин и девочку. Ушел чиновник, ушел священник, вышел палач, вышли помощники. Рейду работал на совесть — они стояли в очень хорошем месте, буквально в десяти шагах от колов. Здесь было не просто все видно, но даже, сквозь рокот толпы, все слышно — яркие цепи звенели также ярко и чисто, каблуки палача стучали по дереву, чихал и шмыгал носом мальчишка-помощник. Солнце уже успело высушить землю, полетела пыльца, все больше народу мучилось сенной лихорадкой.
Раннее летнее утро. В большой усадьбе все еще спят. Спит и Маша, молодая девушка, лишь недавно забранная в барский дом. Она примостилась на широкой лавке в углу девичьей комнаты. Ночь была душной и Маша спит, откинув лоскутное одеяло. Ее короткая рубашонка задралась, открыв круглую девичью попу, но Маша спит крепко и этого не замечает.
Солнце поднялось довольно высоко, когда Маша, наконец, проснулась. "О, Боже, - было ее первой мыслью, - мне же надо убрать у барина, пока он не проснулся!"
Вскочив с лавки и наскоро натянув сарафан, Маша кинулась в кабинет барина. Быстрее, быстрее, быстрее! Смахнув пыль, она высоко подоткнула подол и стала мыть полы. Еще немного - и она успеет! Вот только под этажеркой протереть надо. Маша стала на колени, стараясь достать до самых дальних уголков, ее подол совсем задрался.
- Та-ак! - услышала она неожиданно. - Сколько раз я говорил, чтобы это делалось раньше?
Маша дернулась, пытаясь одновременно и одернуть подол и вылезти из-под этажерки. Хрупкое сооружение покачнулось и с грохотом рухнуло. Маша с трепетом увидела, что драгоценная китайская ваза, к которой барин даже запрещал прикасаться, разбилась вдребезги.
Девушка даже не успела осознать весь ужас своего положения, как ее оглушила звонкая оплеуха, за ней - вторая.
- Ну, дрянь! - прошипел разъяренный барин. - Этот день ты запомнишь надолго!
Страх парализовал Машу, она даже не пыталась защититься, а лишь бессвязно бормотала какие-то слова, пытаясь вымолить прощение. Барин, между тем, подошел к столу и, взяв лежащий там колокольчик, яростно позвонил. Через несколько секунд в комнату вбежал управляющий. Увидев осколки вазы, он сразу склонился в поклоне, искоса посматривая на дрожащую девушку.
- Кто? Кто пустил ее сюда? - от злости барин даже заикался.
- Простите, барин, недосмотрел!
Управляющий выбежал из комнаты, а барин, не в силах успокоиться, стал расхаживать по комнате, бросая грозные взгляды на трепещущую Машу. Чтобы не оказаться на пути барина, она забилась в угол комнаты и стояла там, прикрыв лицо руками, со страхом ожидая предстоящего наказания.
Отец почти не наказывал Машу в детстве, подзатыльники от вечно усталой, замотанной матери доставались ей гораздо чаще. Ее старательность и покорность позволяли ей избегать наказаний и в барском доме. Но она хорошо запомнила, как пороли на конюшне ее подругу, надерзившую барину. Перед глазами Маши предстала отчетливая картина наказания.
Девушку заставили лечь на скамью, конюх, которому барин всегда поручал пороть провинившихся, привязал ее руки и ноги и не спеша задрал юбку вместе с рубашкой, обнажив не только зад, но и часть спины. Стоявшая вокруг скамьи дворня молча наблюдала, как конюх выбирал розги, свистя ими в воздухе. Каждый такой свист заставлял ягодицы несчастной сжиматься в ожидании удара. Наконец конюх выбрал подходящую связку и, помедлив, сильно ударил ею по беззащитной голой попе. Девушка дернулась, но промолчала. На белой коже появились три отчетливых рубца. После второго удара у жертвы вырвался стон, а когда рубцы начали накладываться друг на друга, покрывая покрасневшую кожу рельефной сеткой, девушка громко зарыдала, бессвязно моля о пощаде. Когда наказание закончилось и дрожащую девушку подняли со скамьи, Маша с ужасом увидела, что ее бедра в местах, куда попадали кончики прутьев, покрыты каплями крови.
В этот день Маша долго не могла заснуть, вспоминая свист розог, крики жертвы и невольно представляя на ее месте себя. Могла ли она думать, что совсем скоро ей предстоит пройти через такое же испытание. Нет, слава Богу, не совсем такое же - барин, судя по всему, собирается пороть ее прямо в комнате, а значит, при порке не будет дворни. Стыд от того, что ее будут обнажать в присутствии всех, казался Маше страшнее боли.
Стук двери прервал Машины невеселые мысли - конюх втащил в комнате чан, в котором мокли розги. Вслед за конюхом вошел и подобострастно склонился, ожидая приказаний, управляющий.
- Поставь это в угол, - велел барин конюху, - и ступайте оба. Я сам ее накажу.
- Пошли гонцов к соседям, передай, что я приглашаю их на вечер - прозвучало вслед уже вышедшему управляющему.
Маша даже не успела задуматься, что означают эти слова, потому что следующая фраза заставила ее густо покраснеть.
- Что стоишь? Раздевайся!
- К-как? Как раздеваться?
- Ну как? Для начала снимай сарафан, - усмехнулся барин,
Для начала? Путаясь в одежде, Маша стянула сарафан и осталась в той же коротенькой рубашке, что была на ней ночью - проспав, она не успела переодеть ее. Рубашка, которую Маша носила еще девчонкой, была совсем коротка и девушка поспешно прикрыла треугольничек светлых волос внизу живота. Наступало самое страшное!
- Иди к столу и обопрись на него!
Маша подошла к низенькому столику и, неловко нагнувшись, оперлась о него руками.
- Не так! Локтями обопрись! - последовал немедленный окрик.
Девушка поспешно согнулась. Поза была неудобной - Маше казалось, что ее барину видна не только ее выставленная попа, но и самые тайные местечки между ног. Она изо всех сил сжала бедра, пытаясь хоть частично прикрыться от бесстыдных барских взглядов.
- Ну, девка, сейчас я поучу тебя аккуратности, - сказал подошедший к ней барин.
За этими словами последовал сильный шлепок по попе, от которого Маша вздрогнула. Было не столько больно, сколько стыдно.
- Почему ты не успела убрать? Отвечай!
Каждый вопрос барина сопровождался очередным увесистым шлепком, от которого кожа горела все сильнее и сильнее.
- Простите, барин. Ой! Я. я. Ой! Я проспала!
Рука барина после каждого шлепка задерживалась на ягодицах Маши, заставляя ее ежиться от стыда.
- Проспала? Ну, теперь просыпать не будешь!
- Не буду, ой, не буду. Простите!
Дергаясь от ударов, сыпавшихся все чаще и чаще, девушка с ужасом думала, что барин еще не брал розги.
Наконец, когда терпеть уже, казалось было невозможно, барин остановился. Маша с облегчением перевела дух. "Может, барин решил только попугать ее розгами?"
- Ну вот, - сказал барин, рассматривая свою покрасневшую ладонь, - а теперь разберемся с вазой.
С этими словами он подошел к чану с прутьями и стал перебирать их. Маша поняла, что ее надежды на прощение рухнули. Барин не спеша выбирал прутья, Маша ждала.
- Ты знаешь, безрукая, сколько эта ваза стоила? - спросил барин, подходя к столу. - Да за нее десять таких, как ты купить можно!
- Молчишь? Ничего, скоро подашь голосок!
Розги просвистели в воздухе и обрушились на обнаженное девичье тело. Маша с трудом сдержала стон.
- Простите, пожалуйста, простите!
Второй удар показался еще больнее.
- Я тебе покажу! Ты у меня неделю не сядешь!
Третий и последующие удары, как казалось Маше, слились в один. Разъяренный потерей вазы, барин сек Машу без всякой жалости. Ее сдержанные стоны постепенно перешли в истошные крики.
- Ай, барин! Ай, родненький! Простите! Ой, простите! Не буду, не буду, простите!
Крики становились все бессвязнее. К концу порки Маша даже перестала просить пощады и только плакала и дергалась от ударов. Когда очередного из них не последовало, Маша даже не заметила этого и некоторое время продолжала истошно рыдать.
- Чего ревешь, девка? - спросил ее довольно добродушно слегка успокоившийся барин. - Вставай.
Маша с трудом распрямилась. Боль в исстеганных ягодицах и бедрах была невыносимой, все тело ломило.
- Простите меня, барин! Я больше не буду!
- Посмотрим. Ну ладно, сходи скажи управляющему, чтобы зашел.
Маша нагнулась за сарафаном.
Так?! Так, в одной рубашке? И все увидят ее исстеганную голую попу? Не успев даже подумать, что она делает, Маша выкрикнула:
- Что-о-о? Да ты еще и дерзишь?! - барин потряс колокольчик.
Опомнившись, Маша упала на колени:
- Простите, простите, барин, я сама не знаю, что сказала!
- Простить? Нет уж, дерзость я из тебя выбью! - сказав это, барин повернулся к вошедшему управляющему.
- Дерзит! А отправь-ка ты ее на крапиву на часок. Во двор. А потом ко мне зайди!
Управляющий, задержав взгляд на красном, покрытом рубцами Машином задике (она стояла на коленях спиной к двери, припав к ногам барина, все еще надеясь вымолить прощение), подошел к девушке.
- Вставай, девка, раньше надо было прощения просить.
Обезумевшая девушка не повиновалась, крепко обхватив ноги барина. После короткой борьбы управляющий разжал ее руки и, ухватив за косу, заставил встать. Только оказавшись на ногах, Маша слегка опомнилась и покорно пошла за управляющим, даже не пытаясь как-то прикрыть свое полуобнаженное тело.
Оказавшись за дверью, Маша начала молить управляющего позволить ей одеться. Не обращая внимания на девичьи мольбы, он быстро тащил ее по коридорам. Встречные с удивлением смотрели на полуобнаженную рыдающую девушку. Вот и двор. Управляющий вывел Машу на середину двора и зычно крикнул:
- Эй, Семен! Ступай-ка сюда!
На зов управляющего из сарая выскочил молодой парень, на которого Маша заглядывалась уже вторую неделю. Ей захотелось умереть - сейчас он увидит ее! При виде Маши парень и вправду опешил и смутился. Стараясь даже случайно не посмотреть на нее, он почтительно обратился к управляющему:
- Звали, Пров Савельич?
- Давай-ка, тащи козлы. Да скажи, чтобы крапивы принесли!
Семен вытащил на середину двора большие козлы, на которых обычно пилили дрова. Две молодые девки, с ужасом и сочувствием глядя на дрожащую Машу, притащили охапки крапивы и, повинуясь окрику управляющего, поминутно вскрикивая от жгучих прикосновений, обмотали ей бревно, лежащее на козлах. Маша начала понимать, что с ней собираются сделать. О таком наказании она еще не слышала.
- Снимай рубашку, девка! Доигралась! - хмуро бросил ей управляющий, предчувствуя неприятный разговор с барином.
Девушка отчаянно замотала головой.
- Ну, долго я ждать буду?
Ничего не отвечая, Маша обхватила себя руками, твердо намереваясь сопротивляться до последней возможности.
- Не дури, девка, - почти ласково сказал ей управляющий, - сейчас барин выйдет. Если он увидит, как ты кочевряжишься, будет такое, что не приведи тебе Господь. Не дури, ну!
Оглядевшись исподлобья, Маша увидела, что Семен, демонстративно не смотря в ее сторону, возится у сарая. Помедлив несколько секунд, девушка решилась - одним рывком сдернув с себя рубаху, она присела, пытаясь скрыть свою наготу.
- Ты не присаживайся, ты верхом на бревно садись! И побыстрее, а то вон Семен сейчас тебе поможет. Эй, Семен!
Окончательно примирившись со своей участью, Маша с трудом забралась на бревно. Ожог от прикосновения крапивы в высеченным ягодицами, да и к чувствительным местечкам между ног, был оглушителен. Зашипев от боли, Маша попыталась спрыгнуть с бревна, но сильные руки управляющего удержали ее. Надавив девушке на шею, он заставил ее лечь грудью на обмотанное крапивой бревно. К боли в нижней части тела прибавилась новая - крапива жгла невыносимо. Управляющий заставил Машу обхватить бревно и связал ее руки внизу. Затем он силой согнул в коленях ноги девушки и привязал ее щиколотки к поперечинам козел.
Поза Маши была предельно унизительна - согнутые ноги заставляли ее оттопырить зад, раздвинувшиеся от неудобной позы ягодицы и разведенные бедра не скрывали от присутствующих ничего. Маше, впрочем, было не до стыда - все ее силы уходили на то, чтобы лежать неподвижно: любое, даже самое незаметное движение отзывалось новыми булавочными уколами во всех частях тела, прижатых к крапиве.
Управляющий, любуясь бесстыдно обнаженным телом девушки, даже забыл, что его ждет барин. Вспомнив, наконец об этом, он с сожалением отвернулся и быстро, почти бегом, пошел в барский кабинет.
Минуты тянулись медленно. Маша лежала с закрытыми глазами, стараясь не вслушиваться в происходящее вокруг нее. Резкий шлепок по попе заставил ее вздрогнуть и открыть глаза - рядом с ней стоял барин.
- Ну что, девка? Лежишь?
Покраснев, Маша ответила:
- Да, барин, - и помедлив, добавила, - простите меня, пожалуйста.
- Простить? А ты мне еще вазу раскокаешь, безрукая?!
Разговаривая с Машей, барин не снимал руку с ее ягодиц. Вот рука двинулась ниже, вот оказалась между раздвинутых ног. Маша сжалась от невыносимого стыда, изо всех сил стараясь не шевелиться, чтобы опять не рассердить барина.
- Нет, я буду аккуратно, я буду стараться!
Барин медлил. Наконец, он убрал руку.
- Ладно! Но если еще раз провинишься - смотри!
Рука барина оказалась перед Машиными губами. В первый момент она даже не поняла, что от нее хотят.
- Целуй руку, дура! Прощает тебя барин! - подсказал ей управляющий.
Маша прижалась губами к руке. Так долго сдерживаемые слезы хлынули у нее потоком.
- Чего теперь реветь? - приговаривал управляющий, развязывая Машу, - простили тебя, а ты ревешь.
Наконец, веревки были развязаны и Маша, поспешно накинув рубашку, кинулась, не разбирая дороги в дом.
Читайте также: