Отраженная луна кавабата краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Ясунари Кавабата - Отраженная луна краткое содержание

Однажды Кёко догадалась с помощью ручного зеркала показать свой огород больному мужу, лежавшему в постели на втором этаже. Уже одно это словно бы открыло перед ним новую жизнь. Но случилось и многое другое.

Отраженная луна - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Что это было за зеркало? Оно хранилось в ящике туалетного столика, который она привезла с собой в дом мужа. Это было ее приданое. Туалетный столик и оправа ручного зеркала были из тутового дерева. Первое время после женитьбы она пользовалась им, когда разглядывала, хорошо ли уложены волосы на затылке. Рукав кимоно соскальзывал, обнажая руку до самого локтя, и Кёко помнит, как она стыдливо краснела тогда. То самое ручное зеркало…

С той поры прошло не так уж много времени, тутовая оправа ее зеркала еще не успела покоробиться, но была война, эвакуация, тяжелая болезнь мужа, и, когда Кёко впервые надумала показать мужу огород, само зеркало уже потускнело, а оправа сделалась грязной от пыли и въевшихся в нее просыпанных белил. Ее это мало заботило, скорее она просто не обращала на это внимания, потому что и в таком зеркале огород виделся ясно. Но муж, который с тех пор не расставался с зеркалом и держал его у изголовья, от вынужденного ли безделья или из-за свойственной больным раздражительности очистил оправу от грязи и отполировал зеркало. Да и потом Кёко часто замечала, как муж дышит на него и тщательно протирает. Ей нередко приходили мысли, что вот он дышит на зеркало, и в невидимых глазу трещинах деревянной оправы застревают туберкулезные палочки… Расчесывая ему волосы, Кёко смачивала их маслом камелии, а он проводил ладонями по волосам и принимался полировать оправу, и она сверкала точно лакированная, а туалетный столик так и стоял потускневший.

Снова выйдя замуж, Кёко захватила столик с собой, в качестве приданого.

Но ручное зеркало она сожгла, когда хоронила мужа. Новому мужу она об этом ничего не сказала. Теперь на туалетном столике красовалось новое ручное зеркало с оправой камакурской резьбы.[1]

Скончавшегося мужа положили в гроб, переплетя, как предписано обычаем, на груди пальцы рук. Поэтому вложить в его руки зеркало не представлялось возможным, и Кёко опустила его на грудь покойника.

Потом она переложила зеркало на живот, прошептав:

– У вас всегда болела грудь, как бы зеркало не стало излишней тяжестью.

Она потому сначала положила зеркало на грудь, ближе к сердцу, что зеркало играло важную роль в их совместной супружеской жизни. Она не хотела, чтобы родственники мужа заметили зеркало, и прикрыла его белыми хризантемами. Погребальный огонь расплавил его. Оно выгнулось в толстую неровную трубку, закоптилось и пожелтело.

– Кажется, стекло! Что бы это могло быть? – удивился кто-то из родственников.

Дело в том, что на ручное зеркало Кёко положила еще одно – маленькое зеркальце из своего несессера. Оно было двустороннее, в форме тандзаку.[2] Кёко мечтала взять его в свадебное путешествие, но была война, и свадебное путешествие не состоялось. При жизни прежнего мужа ей так и не пришлось попользоваться этим зеркальцем.

Новый муж устроил свадебное путешествие. Несессер Кёко поистерся и даже заплесневел, поэтому она приобрела новый. Тоже, конечно, с зеркальцем.

В первый день их поездки, обнимая Кёко, муж прошептал:

– Ты совсем как девушка. Бедненькая!

В его словах не чувствовалось насмешки, скорее нечаянная радость. Наверно, ему и в самом деле было приятно, что Кёко выглядит так, будто никогда не была замужем. Но слова мужа глубоко ее опечалили. Она разрыдалась, сжалась в комок. А тот объяснил это себе опять-таки ее девичьей застенчивостью.

Кёко не понимала, плачет ли она из жалости к себе или к прежнему мужу. Она не могла отделить одно от другого. И тогда, почувствовав, что несправедлива к нынешнему супругу, что должна быть с ним ласкова, она сказала игриво:

– Разве? Неужели вы так разбираетесь в этом? – Но сразу же поняла, что допустила неловкость, и густо покраснела. Муж, напротив, светился довольством.

– У тебя и детей вроде бы не было, – сказал он и опять разбередил ей душу.

Столкнувшись с иной, чем у прежнего супруга, мужской силой, Кёко испытала унизительное чувство: словно в ней видят лишь игрушку для забавы.

– Но у меня было что-то вроде ребенка, – возразила Кёко и тотчас умолкла.

Даже «после смерти она воспринимала своего тяжко хворавшего мужа как ребенка, которого она растила внутри себя.

– Мори мне довелось видеть только из окна поезда. – Обнимая Кёко, новый муж назвал ее родной город. – Наверно, симпатичный городок, окруженный рощами деревьев. Недаром он назван Мори.[3] Ты там до каких лет жила?

– Пока не окончила колледж. А трудовую повинность выполняла на военном заводе в Сандзё.

– Значит, ты родилась поблизости от Сандзё? Вот почему ты так хороша. Недаром говорят: красавицы из Сандзё, что в провинции Этиго.

– Вовсе я не красива. – Кёко прижала руку к груди.

– У тебя красивые руки, красивые ноги. Значит, и все остальное не хуже.

– Нет-нет! – Кёко почувствовала, что рука мешает ей, и отняла ее от груди.

– Если бы у тебя был ребенок, я все равно взял бы тебя в жены, – шептал он ей на ухо. – Усыновил бы его и любил, как собственное дитя. Лучше, конечно, если бы это была девочка.

Наверно, потому, что у него уже есть сын, подумала Кёко, но даже если его слова были проявлением любви, ей они показались неуместными. Скорее всего, ради нее он и свадебное путешествие устроил на целых десять дней, стараясь оттянуть ее встречу с сыном.

У мужа имелся добротный дорожный несессер, изготовленный из кожи. Несессер Кёко не шел с ним ни в какое сравнение. Тот был большой, прочный, хотя и не очень новый. Муж часто бывал в поездках, но, по-видимому, тщательно следил за своим несессером, поэтому он обладал особым лоском, присущим лишь старым добротным вещам. Кёко вспомнила свой прежний несессер – заплесневелый, хотя она им ни разу не воспользовалась. Только зеркальце из него она давала мужу и вместе с мужем отправила его в мир иной. То зеркальце, которое она положила в гроб поверх ручного зеркала… Они сплавились друг с другом в огне; никто и не догадался бы, что там их было два. Никому и в голову не пришло, что причудливо спекшийся кусок стекла прежде был зеркалом. Сама Кёко об этом никому не сказала.

С точки зрения же западного читателя, этот рассказ примечателен прежде всего тем, что в нём ничего не говорится о природе. Нет описаний прекрасных пейзажей, хотя действие происходит в местности, славящейся красотой закатов на берегу моря. Герои рассказа — писатель, заехавший на пару дней в гостиницу, расположенную в этой местности, и актер, приехавший на несколько дней раньше него. Их беседа и составляет содержание рассказа. Знаменательно, что это происходит в комнате, из окна которой даже не открывается вид на море.

Актер рассказывает писателю о том, что во время войны, ненавидя насилие и стремясь избежать воинской повинности, он выдавал себя за женщину и играл в труппе, гастролировавшей в провинции и деревнях, женские роли. После окончания войны, приняв мужской облик, он все же продолжал играть женские роли, а потом решил вернуться к естественности, к природе, ушел из труппы и приехал в гостиницу, расположенную в местности, славящейся закатами на море. В разговоре актер вспоминает своего девяностосемилетнего дедушку, который прожил долгую спокойную жизнь и умрет естественной смертью, и с грустью говорит о молодых людях, которым во время войны давали яд, чтобы воспользоваться им в критическую минуту.

Из разговора героев вырисовывается авторская мысль о том, что в основе понимания естественности лежит мягкое, женственное начало, а понятие природы помимо всего прочего означает не только естественный образ жизни (что предполагает мысли, чувства, поступки, соответствующие гармоничным законам мирового порядка), но и смерти, то есть то, каким образом человек уходит в мир иной.

Как уже говорилось, возможно, подобное суждение настолько типично для японцев, что рассказ, пронизанный им, не привлек внимание читающей публики даже после того, как Кавабата Ясунари ушел из жизни в 1972 г. самым неестественным способом. Он покончил с собой, будучи в зените славы и пользуясь всеобщим признанием, не оставив даже посмертной записки. Изменил ли он своим убеждениям? Или в сложившейся ситуации, когда надо было отдавать дань всемирной известности, в обстановке суетности, противной натуре писателя, это был, с его точки зрения, единственно возможный естественный протест?

Возможно, самоубийство Кавабата — это акт, совершенный как художественный минус-приём, к которому он прибегал в своих произведениях?

О причинах, побудивших писателя, который всегда стремился продолжать те национальные традиции, которые способствуют достижению внутренней уравновешенности и гармонии с окружающим миром, совершить самоубийство, можно только догадываться, достоверно лишь то, что осталось в его произведениях, за которые Кавабата Ясунари была присуждена Нобелевская премия.

Суть души любого народа — это духовные и нравственные ценности, сформировавшиеся на основе традиционного взгляда на мир, на понимание жизни, смерти, времени, пространства, природы, человека. Они определяют критерии красоты и находят материальное воплощение в памятниках культуры. К числу таких памятников относится и творчество Кавабата.

Соотношение этих планов может варьироваться, равно как каждое произведение может отличаться степенью акцентированности того или иного плана или наличием плана, характерного только для данного произведения, но в любом случае переплетение этих планов абсолютно гармонично.

Вещи в произведениях Кавабата, будучи своеобразными произведениями искусства, отражают взгляд писателя на его сущность, будь то изделие ремесла или произведение известного художника.

Отрицание существования видимых противоположностей — тема многих видов не только словесного искусства — притч, поэтических творений и т. д., но и изобразительного. Его аллегорической иллюстрацией является широко распространенный в дзэнской поэзии мотив отражений в зеркале, в воде.

Образ зеркала часто встречается в китайской и японской литературе как доказательство одного из основных положений буддийской философии об иллюзорности материального мира: отражая феноменальный мир, зеркало лишает все материальной субстанции, что как бы говорит о том, что все предметы и явления не более реальны, чем их отражения в зеркале. Луна, отраженная в воде — суйгэцу, — является намеком на то, что отражение столь же реально, сколь и плывущая в небе луна, равно как и луна в небе иллюзорна, как и все в этом мире.

Все эти примеры говорят о том, что дзэнские реминисценции у Кавабата не случайны. Они также органичны в его произведениях и придают им особое звучание, как и всей японской художественной традиции[21].

Однако Кавабата нельзя назвать буддийским, вернее, дзэн-буддийским писателем, подобно тому как называют дзэнскими поэтами Сайге[22], Догэна[23] или Басё[24]. Кавабата был преемником тех культурных и художественных традиций, на формирование которых повлияло учение Дзэн-буддизма, и в своих произведениях выражал философско-поэтические идеалы этого учения, что, впрочем, не мешало ему передавать с большой остротой и человеческие чувства.

Некоторые исследователи склонны толковать сны героя (Синго) в духе фрейдизма. Однако им можно было бы возразить, поскольку сны не являются причиной или следствием каких-либо действий или побуждений и значение имеет не содержание сна, а чувства, вызванные им: проснувшись, герой удерживает в памяти лишь настроение и ощущение, пережитые во сне, а содержание вспомнить не может.

В произведениях Кавабата временные смещения происходят не только в сознании героя. Ощущение некоего вневременья передается и читателю. Это происходит благодаря тому, что время в произведениях — нечленимо. Прошлое и настоящее предстают как душевные переживания героев. Кавабата создает своеобразную симфонию воспоминаний прошлых лет и событий, происходящих в настоящем, контрапунктом в которой и является идея нечленимости времени: прошлое в том или ином виде всегда остается в настоящем, а будущее настоящим прорастает, чтобы в конце концов им стать.

Кавабата не даёт никаких характеристик, обобщений, в его произведениях почти нет авторского текста. Автор в них — объективный рассказчик. Однако в ходе повествования возникают всевозможные образы — зрительные слуховые, поэтические, философские, которые, заставляя работать интеллект и память читателя, порождают в его воображении ассоциативный подтекст.

В основе этого обычая лежит древняя китайская легенда о богине шелководства, которая являлась людям в накинутой на плечи лошадиной шкуре. В легенде говорится о том, как маленькая девочка пообещала коню выйти за него замуж, если он исполнит ее желание. Конь исполнил ее желание, но когда отец узнал о данном девочкой обещании, он застрелил коня, содрал шкуру и разложил во дворе сушиться. Девочка стала сердито пинать шкуру ногами. Тогда шкура вдруг подпрыгнула, обернула девочку, закружила вихрем и исчезла вместе с ней. Через несколько дней среди ветвей и листьев большого дерева отец увидел свою дочь, закутанную в конскую шкуру, превратившуюся в животное, похожее на большого извивающегося червя, медленно покачивающего головой и выплевывающего изо рта шелковую нить. Так появился шелкопряд, говорится в легенде, а девочка превратилась в богиню шелководства, но шкура так и осталась на ней навеки[25].

Возникает здесь и другая цепь ассоциаций. Имя героя Симамура созвучно слову мура, мурагару — стадо, пасти стадо. Пастух, он же Волопас, ассоциируется с Ткачихой (созвездия Вега и Альтаир), а соответственно, и с полотном, которое ткут в этих местах (о чем говорилось выше).

Красочный мир фокусников, танцовщиц и городских бродяг токийского квартала Асакуса во многом напоминал мир, запечатленный на гравюрах укиёэ и в рассказах укиё дзоси.

Случайно обретая облик человека, в котором нелегко возродиться…

3. «Тебя трудно повстречать, но мне удалось тебя встретить,

а также хайку Бусона[29]:

В этих поэтических реминисценциях воссоздается образ человека, внезапно почувствовавшего себя старым, но живо сохранившего светлые воспоминания о давней любви, человека, продолжающего жить, работать, страдать от безнравственности своего сына, испытывать неосознанную нежность к невестке.

Философская поэтичность в японском искусстве проявляется именно благодаря сопоставлению — противопоставлению — космического, соотносимого с Вечностью, и реального, мирского, повседневного, соотносимого с миром предметов, явлений, человеческих чувств и поступков.

Наиболее очевиден этот приём в поэтических трехстишиях хайку, с которыми часто сравнивают прозаические произведения Кавабата. Подобно прославленным поэтам этого жанра, он также прибегает к сопоставлению символов вечного и преходящих явлений жизни для того, чтобы показать, насколько незначительно по сравнению с вечностью выхваченное из жизни событие, сколь бы прекрасным или важным оно ни было.

Эта поэтическая ассоциация не случайна. У Басё есть хайку:

Бушует морской простор.

Далеко до острова Садо

Стелется Млечный путь[30].

В небе над островом Садо[31], где томятся сосланные со всех уголков Японии, над бушующим морем и над объятыми смятением и страхом людьми — незыблемый и величавый Млечный путь. В обоих случаях один и тот же подтекст. И у Басё, и у Кавабата Млечный путь символизирует Вечность, в которой бесследно исчезнет любое событие.

Оттого и признаны произведения Кавабата Ясунари современными образцами национального художественного вкуса. Однако неверным было бы считать, что в поисках своего пути в литературе, равно как и средств художественной выразительности, он не прибегал к различным экспериментам.

Литературная деятельность Кавабата была довольно долгой. Она началась на рубеже 10–20-х гг. XX в. и не прекращалась до самой смерти, когда писатель, находясь в зените славы и всеобщего признания, ушел из жизни, покончив с собой.

Проследить жизненный и творческий путь писателя — это значит в некотором роде воссоздать эпоху, духовную жизнь общества и перемены, происходящие в ней.

К моменту окончания Токийского университета в 1924 г. Кавабата уже был известен в литературных кругах как автор художественных рассказов, критических статей и литературных обозрений. Все это позволяло ему быть в курсе литературных споров и веяний. Более того, молодой Кавабата довольно скоро оказался в центре событий, которые, будучи отражением общественно-политической ситуации в стране, возвестили начало нового периода в литературе. Содержание его было обусловлено движением противоборствующих литературных школ — различных модернистских течений, с одной стороны, и пролетарской школы (пурорэтариа-ха) — с другой.

Модернизм в Японии, как и везде, был порождением чувства страха и тревоги, переживаемыми во всем мире после Первой мировой войны, и неудовлетворенности существующими направлениями в искусстве. Возникновение же пролетарской литературы было результатом распространения социалистических идей, имевшего место во многих странах мира.

Глава двадцать четвертая Пушкинская премия: октябрь — декабрь 1888 года

Глава двадцать четвертая Пушкинская премия: октябрь — декабрь 1888 года Вернувшись в свой кабинет, Антон погрузился в работу. Шуму в доме прибавилось: теперь по лестнице стучал башмаками гимназист Сережа Киселев. В семье появилась кухарка Марьюшка — эта немолодая женщина

РИМ, 5 МАЯ 1968 ГОДА

РИМ, 6 МАЯ 1968 ГОДА

РИМ, 6 МАЯ 1968 ГОДА С Розелиусами в Ангуиллару, местечко, лежащее на берегу одного из круглых кратерных озер, Браччиано. Отсюда Рим в Святки снабжается угрями. Название городка связано, скорее всего, с anguilla[749]. Однако этимологи со своей стороны утверждают, что оно происходит

РИМ, 7 МАЯ 1968 ГОДА

РИМ, 8 МАЯ 1968 ГОДА

РИМ, 8 МАЯ 1968 ГОДА С Розелиусами во Фраскати и Тускуло. Мы бродили между холмов с округлыми вершинами, на которых в тени очень старых дубов паслись овцы. В живых изгородях цвели боярышник, розы и ежевика. От вилл Цезаря, Катона, Мария, Цицерона, а также Лукулла и других

РИМ, 11 МАЯ 1968 ГОДА

РИМ, 11 МАЯ 1968 ГОДА Прогулка в Олевано Романо и Палестрину с Розелиусами, Штирляйн и Ингой Дам. Мы пришли, чтобы посмотреть большое изображение Нила, и не разочаровались в своих ожиданиях. Произведение, мозаика, хранится в Археологическом музее Палестрины, бывшем дворце

Глава 24 Пушкинская премия октябрь – декабрь 1888 года

Глава 24 Пушкинская премия октябрь – декабрь 1888 года Вернувшись в свой кабинет, Антон погрузился в работу. Шуму в доме прибавилось: теперь по лестнице стучал башмаками гимназист Сережа Киселев. В семье появилась кухарка Марьюшка – эта немолодая женщина будет готовить

С. Д. Серебряный РАБИНДРАНАТ ТАГОР Индия Премия 1913 года

С. Д. Серебряный РАБИНДРАНАТ ТАГОР Индия Премия 1913 года …за удивительную, тонкую, оригинальную и прекрасную англоязычную поэзию, авторитет и подлинное совершенство которой сделало его творчество образцом для всей литературы Запада Рабиндранат Тагор и Нобелевская

Кавабата Ясунари КРАСОТОЙ ЯПОНИИ РОЖДЕННЫЙ Нобелевская лекция Перевод с японского Т. П. Григорьевой

Кавабата Ясунари КРАСОТОЙ ЯПОНИИ РОЖДЕННЫЙ Нобелевская лекция Перевод с японского Т. П. Григорьевой Цветы — весной, Кукушка — летом. Осенью — луна. Чистый и холодный снег — Зимой. Дзэнский монах Догэн (1200–1253) сочинил это стихотворение и назвал его «Изначальный

Ким Рехо ООЭ КЭНДЗАБУРО Япония Премия 1994 года

Ким Рехо ООЭ КЭНДЗАБУРО Япония Премия 1994 года …который силой своего поэтического дара создал воображаемый мир, в котором слитые воедино, реальная жизнь и миф обнажили печальную картину бед и несчастий современного человека Литература Востока прошла вековой путь

Д. Н. Воскресенский ГАО СИН-ЦЗЯНЬ Китай Премия 2000 года

Д. Н. Воскресенский ГАО СИН-ЦЗЯНЬ Китай Премия 2000 года …за произведения общечеловеческой значимости, горькую ответственность и языковое мастерство, открывшее новые пути в китайской прозе и драматургии В формулировке Нобелевского комитета о присуждении премии в 2000 г.

Н. В. Колесникова ВИДЬЯДХАР СУРЬЯПРАСАД НАЙПОЛ Тринидад и Великобритания Премия 2001 года

Н. В. Колесникова ВИДЬЯДХАР СУРЬЯПРАСАД НАЙПОЛ Тринидад и Великобритания Премия 2001 года …за удачную попытку совмещения повествовательного мастерства, беспристрастной наблюдательности в произведениях, заставляющих нас повернуться лицом к истории малоизвестных

М. М. Репенкова ОРХАН ПАМУК Турция Премия 2006 года

М. М. Репенкова ОРХАН ПАМУК Турция Премия 2006 года …за реальные достоинства его творчества, за то, что в поисках меланхолической души родного города он открыл новые символы столкновения и переплетения культур Творчество Орхана Памука, которого называют «турецким

Снова выйдя замуж, Кёко захватила столик с собой, в качестве приданого.

Потом она переложила зеркало на живот, прошептав:

– У вас всегда болела грудь, как бы зеркало не стало излишней тяжестью.

– Кажется, стекло! Что бы это могло быть? – удивился кто-то из родственников.

Дело в том, что на ручное зеркало Кёко положила еще одно – маленькое зеркальце из своего несессера. Оно было двустороннее, в форме тандзаку. [2] Кёко мечтала взять его в свадебное путешествие, но была война, и свадебное путешествие не состоялось. При жизни прежнего мужа ей так и не пришлось попользоваться этим зеркальцем.

В первый день их поездки, обнимая Кёко, муж прошептал:

– Ты совсем как девушка. Бедненькая!

– У тебя и детей вроде бы не было, – сказал он и опять разбередил ей душу.

– Но у меня было что-то вроде ребенка, – возразила Кёко и тотчас умолкла.

– Пока не окончила колледж. А трудовую повинность выполняла на военном заводе в Сандзё.

– Вовсе я не красива. – Кёко прижала руку к груди.

– У тебя красивые руки, красивые ноги. Значит, и все остальное не хуже.

– Нет-нет! – Кёко почувствовала, что рука мешает ей, и отняла ее от груди.

У нее было ощущение, словно безжалостно сожжено множество миров, отражавшихся в двух зеркалах. Она не целала разницы между этой потерей и тем, что тело ее мужа превратилось в горстку пепла. Вначале Кёко, когда она захотела показать мужу свой огород, дала ему ручное зеркало, и он больше не расставался с ним, но вскоре и ручное зеркало стало трудно удерживать в руках подолгу, и Кёко приходилось всякий раз массировать ему кисти и плечи. Тогда она решила дать ему еще одно зеркальце – маленькое и легкое.

И пока в нем теплилась жизнь, муж с помощью двух зеркал мог видеть не только отражение ее огорода. Он видел в зеркале еще небо и облака, снег, дальние горы и ближний лес. Видел луну, полевые цветы и перелетных птиц. Там, в зеркале, люди переходили дорогу, играли дети в саду.

Кёко сама удивилась обширному и разнообразному миру, открывшемуся в маленьком зеркале. Зеркало – всего лишь предмет туалета, служащий для ухода за внешностью, тем более ручное зеркало, нужное лишь затем, чтобы в другом зеркале увидеть собственный затылок… А больному в нем сызнова открылись природа и человек! Присев у изголовья, Кёко тоже заглядывала в зеркало и размышляла вместе с мужем о том, что они видят. Со временем она перестала отличать настоящий мир от отраженного в зеркале. Они для нее сделались двумя самостоятельно существующими мирами, причем тот, новый, видимый в зеркале, даже начинал ей казаться более истинным.

– В зеркале небо светится серебристым цветом, – говорила она; потом выглядывала из окна и добавляла: – А из окна оно серое.

Небо в зеркале не вызывало гнетущего впечатления. Там оно и в самом деле светилось.

– Может быть, это потому, что вы так тщательно полируете зеркало?

Муж слегка поворачивал голову, чтобы поглядеть через окно на небо.

– Верно, оно сейчас тускло-серое. Кстати, человеческие глаза и, к примеру, глаза собаки или воробья – разве они видят небо одинаково? И кто скажет, какой цвет неба настоящий?

– Это отпечаток твоего большого пальца. От правой руки. – Муж показал на край зеркала. У нее почему-то екнуло сердце. Она подышала на зеркало и стала поспешно стирать след.

– Оставь. А знаешь, когда ты впервые показала мне огород, на зеркале тоже остался отпечаток твоего пальца.

– Я и не заметила.

– Ты не обратила внимания, а я теперь в точности знаю, какие следы оставляют твои большой и указательный пальцы. – Должно быть, только человек, прикованный к постели долгой болезнью, способен запомнить отпечатки пальцев собственной жены.

С тех пор как они поженились, он почти все время болел. Он даже не был на войне.

Собственный их дом сгорел, и они сняли комнату у знакомых Кёко. Муж тогда еще ходил на службу. Месяц с небольшим в собственном доме да два месяца в доме знакомых – вот все время, что муж не хворал при ней.

Когда война уже близилась к концу, его мобилизовали. Всего несколько дней он занимался земляными работами на одном из аэродромов, сразу же свалился и вернулся домой. В тот самый день окончилась война. Ходить он уже не мог, и Кёко увезла его в деревню, куда эвакуировались ее родители. Большую часть своего имущества, как и вещей мужа, она отправила туда загодя.

Он снял маленький домик в горах и начал лечиться. Кроме них в доме жила семья эвакуированных, но, поскольку война окончилась, они вскоре вернулись в Токио. Кёко в наследство остался небольшой огород – три на три кэна [4] вскопанной в саду земли.

Здесь, в деревне, они могли покупать овощи у крестьян, но не то было время, чтобы отказаться от доставшегося им огорода, и Кёко теперь каждый день копалась в земле, с интересом наблюдая, как зреют выращиваемые ею овощи. Она увлеклась огородом не потому, что ей хотелось иногда побыть вдали от кровати мужа. Просто шитье и вязанье наводили тоску. К тому же работа на огороде вселяла в нее светлые надежды на выздоровление мужа, была своего рода непроизвольным проявлением ее любви к нему. А с мужем она и так проводила достаточно времени, читая ему вслух книги. И еще: оттого ли, что Кёко устала ухаживать за больным, но у нее появилось ощущение, будто все безвозвратно уходит, и она надеялась этой работой вернуть себе душевное спокойствие.

Они переехали в горы в середине сентября. Когда эти места покинули спасавшиеся здесь от жары столичные жители, зарядили обычные для ранней осени холодные дожди. Но однажды перед наступлением сумерек послышались веселые птичьи голоса и небо очистилось. Кёко вышла в огород, освещаемый яркими лучами солнца, и загляделась на сочную зелень овощей. Потом подняла глаза и залюбовалась розовыми облаками, плывшими над далекими вершинами гор. Она не сразу услышала доносившиеся со второго этажа крики мужа. Даже не отряхнув землю с рук, она помчалась наверх.

– Я ору во всю глотку! Неужели не слышно?

– Простите, я задумалась.

– Брось ты свой огород! Можно помереть, пока тебя дозовешься. И потом: я не знаю, где ты и чем занимаешься.

– На огороде я. Но раз вы требуете, я больше не пойду.

– Слышала, как пела синица? – Он звал ее лишь для того, чтобы спросить об этом. Пока они разговаривали, из ближней рощи вновь донеслось пение. Роща отчетливо рисовалась на фоне вечернего неба. Кёко запомнила, как поет синица.

– Давайте купим колокольчик – так вам будет легче меня дозваться. А я пока положу какую-нибудь вещь у вашего изголовья. Если я понадоблюсь, бросьте ее в окно.

– Чашки, что ли, прикажешь бросать со второго этажа? Новое дело!

Муж все же не запретил Кёко возиться в огороде. Она догадалась воспользоваться зеркалом, чтобы показать мужу свой огород, лишь после того, как минула бесконечная, суровая в горах зима и наступила весна.

О, как она радовалась, когда простое зеркало возродило для больного мужа мир молодой свежей зелени! Он даже видел теперь, как Кёко снимает с листьев насекомых-вредителей. Но самих насекомых не различал, и Кёко несла их на второй этаж, чтобы показать мужу. Он наблюдал также за тем, как жена вскапывает землю.

– Я видел в зеркале дождевых червей, – говорил он потом Кёко. Нередко к концу дня, когда солнечные лучи падали косо, она вдруг ощущала на лице яркий свет. Кёко поднимала глаза и замечала, как муж там, наверху, наводит на нее зайчики. Он приказал ей сшить из дешевой ткани, хранившейся у него еще со студенческих времен, шаровары. Ему доставляло удовольствие глядеть, как жена в этих шароварах, синих в белый горошек, копалась на огороде.

Кёко знала, что муж видит ее в зеркале, но, увлекшись работой, иногда забывала об этом. Как же я переменилась с тех пор, когда в первые дни замужества смущалась даже из-за обнажившейся по локоть руки, вспоминала Кёко, и теплая волна подступала к сердцу.

В те времена, когда Япония начала терпеть поражение в войне, Кёко вообще не красилась. Потом стеснялась пользоваться белилами и помадой из-за больного мужа и по-настоящему стала употреблять косметику лишь после второго замужества. Она замечала, как преображают ее белила и помада. Буквально на глазах она превращалась в красавицу. И она начинала верить в искренность нового мужа, так восхищавшегося ее красотой в первый день, когда они остались наедине.

Кёко уже не стеснялась, когда разглядывала себя в зеркале после ванны. Она видела свою красоту. Но покойный муж научил ее иному, чем у других людей, восприятию красоты, отраженной в зеркале, и это ощущение она сохранила. И не то чтобы она сомневалась в красоте, видимой в зеркале. Просто она уверовала в то, что в зеркале существует другой мир.

Но все же, когда она глядела на себя, а потом разглядывала свое отражение, она не ощущала той разницы, какая была между серым небом за окном и серебристым небом в зеркале. Может быть, это объяснялось не только разницей в расстояниях. Не исключено, что здесь играло роль тоскливое томление прикованного к постели мужа. Сколь прекрасной казалась ему работавшая на огороде жена, когда он разглядывал ее в ручном зеркале! Теперь уже Кёко не суждено об этом знать. Л когда он был еще жив, она этого не понимала.

И она сама, какой ее видел в зеркале больной муж, и отраженная в зеркале синева цветов володушки, и белизна лилий, и деревенские дети, играющие на краю поля, и утреннее солнце, поднимающееся над далекими снежными вершинами… Кёко даже не столько пыталась оживить все это в памяти, сколько тосковала, томилась по тому, иному миру, принадлежавшему некогда ей и ее покойному мужу. Она старалась подавить это чувство, готовое в любое мгновение прорваться страстным желанием, так как не хотела тревожить нынешнего мужа; она заставляла себя думать о нем как о чем-то далеком и предназначенном для иного, нездешнего мира.

Однажды майским утром Кёко услышала по радио пение лесных птиц. Передачу вели с гор, невдалеке от местности, где скончался ее первый муж. Проводив нового супруга на службу, она достала из туалетного столика ручное зеркало и стала разглядывать в нем ясное в тот момент небо. Потом поглядела в зеркало на свое лицо. И неожиданно сделала странное открытие: оказывается, свое лицо можно увидеть только в зеркале, а без него никак не обойтись. Теперь она каждый день разглядывала и трогала свое лицо, точно и вправду веря, что лицо в зеркале, собственно, и есть ее лицо, видимое без посредства зеркала. Но для чего бог создал человека так, чтобы он сам не мог видеть своего лица?

Нет, скорее всего, человеку с самого начала природой было не дано видеть свое лицо. А вот стрекозы и богомолы, должно быть, видят.

Лицо человеку необходимо, чтобы его видели другие? Что-то вроде побуждения к любви…

Она отложила ручное зеркало и вдруг приметила, что тутовая отделка туалетного столика не сочетается с камакурской резьбой ручного зеркала. То, прежнее зеркало сгорело вместе с мужем, и туалетный столик будто овдовел, Когда она дала мужу ручное зеркало и потом еще маленькое зеркальце, это принесло ему не только добро, но и зло. Ведь он каждый день видел в них также и свое лицо, разглядывая себя в зеркале, подмечал все новые признаки развития болезни и надвигающейся смерти, Если существует способ психологического убийства с помощью зеркала, то не получается ли, что Кёко совершила его? Она уже давно догадалась о зле, какое таит в себе зеркало, и даже пыталась отобрать его у мужа, но тот отказался наотрез.

– Ты хочешь лишить меня радости видеть, – сказал он тогда, – а я, пока жив, хочу наслаждаться видимым!

Он пожертвовал жизнью, чтобы дать жизнь миру, существующему в зеркале. Он любовался в зеркале луной, отраженной от ее отражения в луже воды, разлившейся во дворе после дождя. И память об отраженной луне – но просто ли отраженной? – до сих пор хранится в ее сердце.

– Здоровая любовь бывает лишь у здоровых людей, – утверждает ее новый муж, и Кёко всякий раз смущенно кивает головой, но где-то в глубине души не соглашается с его словами. Вначале она упрекала себя: к чему было так избегать близости с больным мужем? Ведь это все равно не спасло его от смерти! Но незаметно эти мысли превратились в воспоминания о печальной любви, а потом она уже думала, что и тогда, когда они сделались воспоминаниями, сердце ее по-прежнему переполняла любовь, и она перестала упрекать себя.

А новый муж?… Не слишком ли просто понимает он женскую любовь?!

– Почему вы, такой добрый человек, расстались со своей прежней женой? – однажды спросила его Кёко. Тот промолчал. Кёко вышла за него, поддавшись настойчивым уговорам старшего брата покойного мужа. Прежде чем пожениться, они встречались четыре месяца. Новый муж был старше ее на пятнадцать лет.

– Кёко, не забывай, что у тебя будет ребенок, – уговаривал ее муж, тряся за плечи.

Врач советовал поместить ее в больницу. Кёко отказывалась, но в конце концов ее уговорили.

– Хорошо, я лягу в больницу, но перед этим отпустите меня на несколько дней к родителям, – попросила она.

Муж отвез ее в родительский дом.

А на следующий день она поехала в горы, где последнее время жила с прежним мужем. Было начало сентября – тогда они приехали туда дней на десять позже. В поезде ее снова стали мучить жестокие приступы рвоты и головокружение. Она даже боялась, что придется сойти с поезда раньше. Все же она добралась до места, и. когда вышла на станции и полной грудью вдохнула свежий воздух, ей сразу полегчало. Она пришла в себя – будто мгновенно рассеялось владевшее ею наваждение. Кёко остановилась и со странным чувством поглядела на окрестные горы. Темно-синие горные цепи четко выделялись на фоне неба. Кёко ощутила вокруг себя живой мир. Утирая полные теплой влаги глаза, она направилась к их бывшему дому. И сегодня, как и в тот день, слышалось пение синиц из рощи, темневшей на розовом закате.

В доме кто-то жил – на окне второго этажа висели белые кружевные занавески. Не решаясь подойти ближе, Кёко глядела на дом и неожиданно, сама удивляясь своим словам, прошептала:

ПОЭЗИЯ | ЛИНГВИСТИКА | ЭСТЕТИКА запись закреплена

___________________________________________
Ясунари Кавабата (11 июня 1899 — 16 апреля 1972) — первый японский лауреат Нобелевской премии по литературе, чьи удивительные рассказы, романы и повести вошли в золотой фонд мировой прозы. Он родился в один год с двумя другими нобелиатами: Хемингуэем и Астуриасом, а также с такими видными писателями, как Борхес, Набоков и Платонов.

- Кавабата Ясунари - Мастер игры в го.-2009

- Ясунари Кавабата - Снежная страна.-2000

- Ясунари Кавабата - Стон горы.-1995

- Писатели Востока — лауреаты Нобелевской премии.-2013
Кавабата Ясунари, Найпол Видиадхар Сураджпрасад.

Широкому кругу читателей предоставляется редкая возможность встретиться в одной книге со всеми писателями Востока — лауреатами Нобелевской премии. Это поэт и прозаик Индии Рабиндранат Тагор, классики современной японской литературы Кавабата Ясунари и Ооэ Кэндзабуро, египетский прозаик Нагиб Махфуз, китайский писатель и переводчик, политический эмигрант Гао Син-цзянь, тринидадец индийского происхождения Видьядхар Найпол и турецкий постмодернист Орхан Памук. Каждый из них — одна из вершин национальной культуры, каждый открыл новые пути национальной литературы, создал произведения общечеловеческого значения, оказал влияние на развитие всего мирового литературного процесса. В деятельности каждого из них преломились история и жизнь своей страны.
Книга написана специалистами-востоковедами, знающими историю, культуру и язык земли, породившей этих уникальных авторов и уже не раз публиковавшими труды об их художественных достижениях и жизненных дорогах.
В книге читатель найдет также и Нобелевские лекции писателей-лауреатов.

- Японская новелла.-2003
Акутагава Рюноскэ, Кавабата Ясунари

- Существование и открытие красоты.-1998

- Ясунари Кавабата - Рассказы на ладони.-2006

Впервые на русском языке отдельной книгой выходят "Рассказы на ладони" знаменитого японского писателя, лауреата Нобелевской премии Кавабата Ясунари (1899–1972). Кавабата писал свою книгу рассказов всю жизнь. Тончайшее понимание того, как устроен человек, рождённый японской культурой, нашло не только международное признание. В Японии ему было присвоено звание "человека-сокровища". Шедевры Кавабата позволили всему миру ощутить, что это значит — родиться японцем.

"Красота чаще соединяется с бесцельным злом, чем с добром".
Показать полностью.

Сочинение состоит из шестнадцати разделов, в которых подчеркивается традиционный японский уклад в противовес современному и западному. Запад, в своем стремлении к прогрессу, представляется здесь в постоянном поиске света и ясности, в то время как тонкие и приглушенные формы восточного искусства и литературы тесно связанны с японской концепцией ваби-саби (скромная простота). К контрасту света и тени, Танидзаки добавляет слоистые тона различных разновидностей теней и их насыщенности, чтобы дать большую выразительность различным изделиям, таким как золотое шитье, патина, матовые поверхности камней в противовес глянцевым покрытиям.

В тексте представлены личные размышления писателя на тему японской архитектуры и ремесел, продуктов питания и косметики, используемой женщинами.

В "Похвале тени" Танидзаки с огромным художественным вкусом, в превосходном литературном стиле затрагивает основные аспекты традиционной культуры японского быта. Непревзойденный эстет, Танидзаки убедительно раскрывает читателю понимание красоты по-японски.

Девять главных понятий, помогающих постичь японскую культуру:

Очарование вещей, печаль одиночества, приглушенность на грани исчезновения красок и звуков, следы времени, вечное в текущем, сломанная ветка и другие красивые метафоры, которыми еле-еле можно объяснить непереводимые японские слова

Предуведомление. Точных определений рассмотренных ниже понятий не существует, они, как и другие представления, возникшие в Японии в Средневековье, расплывчаты, плохо формулируются, но ясно ощущаются. Перевести их одним словом невозможно. Европейское сознание требует ясной логики, четких формулировок, а японское скорее погружает свои понятия в тень, относится к ним более потаенно, интимно. Отсюда множество интерпретаций, с одной стороны, с другой — отсутствие каких бы то ни было пояснений, кроме метафорически-загадочных.

Читайте также: