Набережная неисцелимых краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Вот первая. Знаменитое эссе Иосифа Бродского о Венеции называется "Набережная Неисцелимых". Впервые опубликованное, оно носило название "Водяной знак", но потом он счел необходимым изменить заголовок. Эта набережная единожды появляется в тексте эссе, скорее даже мелькает. "От дома мы пошли налево и через две минуты очутились на Fondamenta degli Incurabili". Фондамента Инкурабили - так звучит на итальянском название этого странного места. Странного, потому что этого места в Венеции не существует.

Однажды я провел в поисках Инкурабили целый день. Купил подробный план города, изучил его, но ничего подобного не обнаружил. Тогда я двинулся буквально по следам Иосифа Александровича: пересек мост Академии, повернул направо и узкими переулками выбрался на тихий безлюдный канал как раз в том месте, где стоял пансион Академия - первое венецианское пристанище Бродского. В задумчивости я прошел по набережной канала до конца, повернул в направлении церкви Санта Мария делла Салюте, дошел до респектабельного квартала, где по моим скудным представлениям могла проживать несколько лет назад Ольга Радж - вдова известного поэта Эзры Паунда. Собственно, визит к Ольге Радж и описывал Бродский, упомянув о набережной Инкурабили. Итак, я стоял у дома, который по моим представлениям принадлежал вдове Эзры Паунда. Изобразив из себя давнего гостя Ольги Радж, я в полном соответствии с полученной инструкцией пошел от дома налево и через две минуты. оказался на Терра Фоскарини, в трех шагах от моста Академия, откуда, собственно, и начал свое расследование. Фиаско оказалось полным и красноречивым.

Однако, ничто на земле не проходит бесследно. Гуляя некоторое время спустя по виа Гарибальди - улице далекой от расхожих туристических маршрутов этого городка, я наткнулся на замечательную антикварную лавочку. Замечательную уже тем, что у хозяина ее оказался старинный план Венеции. Краткий, но интенсивный торг был завершен в условиях полного непротивления сторон, и таким образом в моих руках оказался документ немыслимой топографической силы. Взглянув на него повнимательнее, я буквально подпрыгнул от восторга: в нижнем левом углу этого выдающегося манускрипта, на южном окончании района Дорсодуро, на том самом месте, где суша этого островка граничила с проливом Джудекка, было написано черным по белому: Fondamenta degli Incurabili. Так-то, друзья мои!

Стало быть, она существует, эта набережная, во всяком случае, существовала когда-то. Но почему исчезла из современных карт? И откуда Бродский мог знать о существовании Инкурабили - набережной-невидимки? Загадки продолжались. Но поскольку любопытство буквально пожирало меня, я бросился их разгадывать. Из первой же толстой книги об истории Венеции, приобретенной в местном книжном магазине, я узнал, что странное название набережной дал госпиталь и прилегающие к нему кварталы, в которых средневековый город содержал безнадежных больных, зараженных чумой. И когда эпидемия, унесшая тысячи жизней, отступила, выжившие жители Венеции соорудили в память об избавлении от напасти потрясающей красоты церковь - Санта Мария делла Салюте. Она и по сей день возвышается на стрелке Дорсодуро, соединяя (или разделяя) кварталы Академии и кварталы Инкурабили.

Надписи со словом Инкурабили исчезают с венецианских стен.

В общем, откуда пошло название этой набережной, более или менее стало понятно. Прояснилась и ситуация с современными картами города, на которых нет набережной Неисцелимых: Венеция, сознательно или исподволь хотела поскорее забыть скорбные страницы своего прошлого. Оттого некогда зачумленный район с прилегающей набережной Инкурабили в буквальном смысле стер со старых стен прежнее название. И теперь то, что когда-то называлось набережной Неисцелимых, носит название Fondamenta Zattere.

Проницательный читатель, вероятно, догадался уже, что во всей этой истории с набережной существует и еще одно немаловажное обстоятельство: почему, собственно, Бродский употребил именно это слово - "неисцелимые", тогда как буквальный перевод "incurabili", да и историческая этимология слова требует скорее обыденного и отдающего карболкой "неизлечимые"? Почему он, на клеточном уровне чувствовавший слово, предпочел перевести название этого места именно так - "Набережная Неисцелимых"? Почему он решил добавить в лапидарное понятие неизлечимости небесной высоты и пространства? Честное слово, мне почудилась здесь очередная загадка. И я понял: чтобы ощутить разницу между "Набережной Неизлечимых" и "Набережной Неисцелимых" надо выйти, наконец, на современную Fondamenta Zattere.

Вот она - набережная Неисцелимых, где противоположный берег напоминает питерский, а пролив - Неву.

День выдался солнечным, и я решил начать путь к Инкурабили с острова Сан Микеле, городского кладбища Венеции, где сегодня стоит скромная изящная плита с лаконичной надписью на русском и английском "Иосиф Бродский. Joseph Brodsky. 1940 - 1996". Как и многие, я принес сюда скромный букетик цветов, купленных у цветочницы на фондамента Нуово, постоял несколько минут у могилы, покинул остров мертвых и углубился в запутанные переулки Каннареджио - северного района Венеции. Честно говоря, по пути к заветной набережной мне не терпелось заглянуть в церковь Мадонна дель Орто. Ничего особенного, так, пустяк. Просто из головы не выходили строчки Бродского из того же знаменитого эссе: "Мы обогнули остров мертвых и направились обратно к Canaredggio. Церкви, я всегда считал, должны стоять открытыми всю ночь; по крайней мере Madonna dell Orto - не столько потому, что ночь - самое вероятное время душевных мук, сколько из-за прекрасной "Мадонны с младенцем" Беллини. Я хотел высадиться там и взглянуть на картину, на дюйм, отделяющий Ее левую ладонь от пятки Младенца. Этот дюйм - даже гораздо меньше! - и отделяет любовь от эротики. А может быть, это и есть высшая форма эротики. Но собор был закрыт. "

Словом, мне ужасно захотелось взглянуть на ту самую "Мадонну с младенцем" великого итальянца Джованни Беллини, чтобы самому понять, чем отличается любовь от эротики. Собор, меж тем был открыт, я стащил с головы мой венецианский картуз, потянул массивную дверь и нырнул внутрь. Скоро глаза привыкли к прохладному полумраку, и в гулкой тишине я отправился на поиски "Мадонны с младенцем". Через четверть часа ваш покорный слуга, потрясенный и растерянный стоял у хорошо освещенной стены собора, на которой в небольшом углублении покоилась массивная рама, окаймлявшая некогда "Мадонну с младенцем". Картины не было. В красноречивой пустоте зияла табличка с лаконичным текстом: "Картина Джованни Беллини украдена из церкви в 1993 году".

Что было делать? Не знаю, как поступили бы вы, а я поплелся в ближайший книжный магазин, благо он действительно оказался неподалеку. Я попросил у вежливого продавца все альбомы Беллини, устроился за крошечным столиком и принялся листать три толстенные книги, поступившие в мое распоряжение. Если не считать подозрительных взглядов продавца и полутора потраченных часов - результат превзошел все ожидания: я нашел репродукцию украденной картины. Но на ней мадонна и правой, и левой руками достаточно внятно касалась младенца. Я бы даже сказал, она прижимала его к себе. Никакого дюйма, отделяющего любовь от эротики, не было и в помине. Ну и дела, выходило, что Бродский ошибся.

Ошибка гения - всегда утешение для посредственности. Не то, чтобы мне стало обидно за Иосифа Александровича - я захотел понять, что же произошло на самом деле. Под пристальным взглядом продавца я кое-что выписал из представленного мне трехтомника, вежливо отказался от приобретения слишком роскошных для меня изданий и скорым шагом отправился на поиски церкви Сан Дзакариа. Именно там, если верить каталогам, находилась еще одна работа Джованни Беллини, названная автором "Мадонна с младенцем и четырьмя святыми".

Удивительно быстро я обнаружил этот храм, свернув с главной венецианской набережной Скьявони на кампо Сан Дзакариа. Дверь была открыта, я вошел. Несколько шагов до алтаря, и вот слева я увидел, наконец-то, о чем писал Бродский. Мадонна располагалась в центре композиции. Правой рукой она придерживала младенца, стоящего у нее на колене правой ножкой и слегка приподнявшего стопу левой. Ладонь левой руки мадонны, как маленькая чаша, следовала за стопой младенца, но не касалась ножки, оставляя между безымянным пальцем мадонны и пальчиками стопы крошечный зазор. Это пространство неприкосновения и вправду создавало какое-то магическое поле невероятной нежности. Я смотрел на картину несколько минут, сознавая в ней авторство и Беллини, и Бродского, и капельку своего тоже. Во всяком случае, мне не стыдно признаться вам, что я был вполне счастлив в эти мгновения.

Мне остается рассказать совсем немного. Уже на закате, миновав мост Академия, я нашел квартал, который когда-то назывался Инкурабили. Вот госпиталь, вот канал, ведущий к набережной, а вот и сама набережная, которая теперь носит имя Дзаттере. Морской ветер лагуны принес запах водорослей, упруго ударил в лицо. Я взглянул с набережной на пролив, на неровную линию фасадов острова Джудекка на противоположном берегу и остолбенел: на самом деле передо мной плескалась Нева, а неровная линия фасадов упиралась в знаменитые питерские Кресты. Секундою спустя, стряхнув наваждение, я понял, что принял за Кресты красный кирпич строившегося "Хилтона". Впрочем, все остальное - и река, и фасады были вполне питерскими.

Так вот почему он предпочел назвать это место "Набережной Неисцелимых": оно слишком напоминало ему родной город. Этот зазор между двумя берегами, разделенными то ли лагуной, то ли рекой, то ли временем, - скорее всего создавал именно в этом месте невероятное поле нежности и любви, ностальгии и светлого страдания, которые человеку не дано исцелить при жизни.

Досье

24 мая Иосифу Бродскому исполнилось бы 65 лет.
В январе 1996-го он умер в Нью-Йорке, его похоронили там, но позднее прах поэта был перенесен в Венецию, на остров Сан Микеле. Бродский любил этот город, много лет подряд прилетал сюда зимой из Нью-Йорка во время рождественских каникул. Он посвятил Венеции прекрасные стихи и одно из лучших своих эссе.

Иосиф Бродский - Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых) краткое содержание

Венецианское эссе Иосифа Бродского "Набережная Неисцелимых" (или "Watermark") написано автором по-английски.

Джон Апдайк писал об эссе "Набережная Неисцелимых": "[Оно] восхищает тонким приемом возгонки, с помощью которого из жизненного опыта добывается драгоценный смысл. Эссе "Набережная неисцелимых" – это попытка превратить точку на глобусе в окно и мир универсальных переживаний, частный опыт хронического венецианского туриста – в кристалл, чьи грани отражали бы всю полноту жизни… Основным источником исходящего от этих граней света является чистая красота".

Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых) - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Fondamenta degli incurabili (Набережная Неисцелимых) - читать книгу онлайн бесплатно, автор Иосиф Бродский

Он ведь не был по-настоящему захоронен в Нью-Йорке, где умер 28 января 1996 года. На кладбище в Верхнем Манхэттене была ниша в стене, куда вдвинули гроб и закрыли плитой. Через полтора года гроб опустили в землю, здесь, на Сан-Микеле. У Иосифа тут замечательное соседство, через ограду – Дягилев, Стравинский. На табличке с указателями направления к их могилам я тогда от руки написал фломастером и имя Бродского. Эту надпись все время подновляют приходящие к его могиле.

К церемонии перезахоронения Иосифа на Сан-Микеле съехалось много народу, его друзей, близких. Президент Ельцин прислал роскошный венок. Правда, какой-то идиот из совсем уж перегретых антисоветчиков переложил этот венок на могилу Эзры Паунда.

В тот вечер в июне 97-го мы все собрались в палаццо Мочениго на Большом канале, которое тогда арендовали американские друзья Марии. И это был замечательный вечер, поскольку боль потери уже успела приглушиться, и все просто общались, выпивали, вели себя так, словно он вышел в соседнюю комнату. Кстати, о комнатах. Этот вечер проходил как раз в тех апартаментах, где жил когда-то Байрон.

Через два дня мы с Лосевым, Алешковским и Барышниковым приехали на Сан-Микеле к его могиле. Еще раз помянули его, выпили… Миша взял метлу и аккуратно все подмел вокруг. Такая картинка: Барышников с метлой у могилы Бродского…

А надгробие сделал хороший знакомый Иосифа еще по Нью-Йорку, художник Володя Радунский, они жили по соседству, их дети играли вместе (сейчас Володя живет в Риме). Получилось скромное, изящное, в античном стиле надгробие с короткой надписью на лицевой стороне на русском и английском:

Иосиф Бродский Joseph Brodsky 24 мая 1940 г. – 28 января 1996 г.

Правда, на обратной стороне есть еще одна надпись по латыни – цитата из его любимого Проперция:

Letum non omnia finit

– со смертью все не кончается.

Беседу записал корреспондент Юрий Лепский, полный текст: "Российская газета" – Центральный выпуск №4573 от 28 января 2008 г

[2] Сорт итальянских сигарет.

[4] Поле (ит.), площадь.

[6] "Направо, налево, прямо, прямо" (ит.).

[7] История о Сусанне и старцах (Книга Даниила, гл. 13) была частым

сюжетом для живописцев эпохи Возрождения.

[8] Итало Звево (1861-1928) – итальянский писатель.

[9] "Монобиблос" (греч.; букв. "Однокнижие") – традиционное наименование

первой книги элегий Секста Проперция (ок. 50 – ок. 15 г. до н. э.).

[11] Ива Тогури – родившаяся в США японка, которая во время Второй

мировой войны вела передачи японского радио на Америку.

[12] "Маленькая ночная серенада" (соч. Моцарта).

[13] Кассиодор (ок. 487 – ок. 578) – писатель и государственный

деятель, живший в государстве остготов; автор "Истории готов", дошедшей в

Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный обойтись без меня.

Иосиф Бродский, Венецианские строфы.

К моменту написания этого произведения Бродский побывал в Венеции 17 раз и всегда приезжал туда зимой. Эссе представляет собой картинки из разных его впечатлений от Венеции, или его представления о Венеции, какими они были еще до эмиграции. Давайте пролистаем эти картинки-абзацы, вспомним или помечтаем о Венеции вместе с Йосифом Бродским.

Первая поездка Бродского в Венецию состоялась зимой 1973 года. Со сцены его прибытия на венецианский вокзал Санта-Лучия книга и начинается:

Название эссе отсылает к наименованию венецианской набережной — Fondamenta degli incurabili (дословно - Набережная неизлечимых). Название набережной дал госпиталь и прилегающие к нему кварталы, в которых средневековый город содержал безнадежных больных, зараженных чумой или сифилисом.

"Зимой в этом городе, особенно по воскресеньям, просыпаешься под звон бесчисленных колоколов, точно за кисеей позвякивает на серебряном подносе гигантский чайный сервиз в жемчужном небе. Распахиваешь окно, и комнату вмиг затопляет та уличная, наполненная колокольным гулом дымка, которая частью сырой кислород, частью кофе и молитвы. Неважно, какие таблетки и сколько надо проглотить в это утро, – ты понимаешь, что не все кончено. Неважно и насколько ты автономен, сколько раз тебя предавали, насколько досконально и удручающе твое представление о себе, – тут допускаешь, что еще есть надежда, по меньшей мере – будущее. (Надежда, сказал Фрэнсис Бэкон, хороший завтрак, но плохой ужин.) Источник этого оптимизма – дымка; ее молитвенная часть, особенно если время завтрака. В такие дни город действительно приобретает фарфоровый вид, оцинкованные купола и без того сродни чайникам или опрокинутым чашкам, а наклонные профили колоколен звенят, как забытые ложки, и тают в небе. Не говоря уже о чайках и голубях, то сгущающихся, то тающих в воздухе. При всей пригодности этого места для медовых месяцев, я часто думал, не испробовать ли его и для разводов – как для тянущихся, так и для завершенных? На этом фоне меркнет любой разрыв; никакой эгоист, прав он или неправ, не сумеет долго блистать в этих фарфоровых декорациях у хрустальной воды, ибо они затмят чью угодно игру. Я знаю, что вышепредложенное может весьма неприятно отразиться на ценах, даже зимой. Но люди любят свои мелодрамы больше, чем архитектуру, и беспокоиться мне не о чем. Странно, что красота ценится ниже психологии, но пока это так, этот город мне по карману – то есть до самой смерти, возможно, и после."

"…Распахиваешь окно, и комнату вмиг затопляет та уличная, наполненная колокольным гулом дымка, которая частью сырой кислород, частью кофе и молитвы.Неважно, какие таблетки и сколько надо проглотить в это утро, – ты понимаешь, что не все кончено. Неважно и насколько ты автономен, сколько раз тебя предавали, насколько досконально и удручающе твое представление о себе, – тут допускаешь, что еще есть надежда, по меньшей мере – будущее. (Надежда, сказал Фрэнсис Бэкон, хороший завтрак, но плохой ужин.) Источник этого оптимизма – дымка; ее молитвенная часть, особенно если время завтрака. В такие дни город действительно приобретает фарфоровый вид, оцинкованные купола и без того сродни чайникам или опрокинутым чашкам, а наклонные профили колоколен звенят, как забытые ложки, и тают в небе. Не говоря уже о чайках и голубях, то сгущающихся, то тающих в воздухе. При всей пригодности этого места для медовых месяцев, я часто думал, не испробовать ли его и для разводов – как для тянущихся, так и для завершенных? На этом фоне меркнет любой разрыв; никакой эгоист, прав он или неправ, не сумеет долго блистать в этих фарфоровых декорациях у хрустальной воды, ибо они затмят чью угодно игру. Я знаю, что вышепредложенное может весьма неприятно отразиться на ценах, даже зимой. Но люди любят свои мелодрамы больше, чем архитектуру, и беспокоиться мне не о чем. Странно, что красота ценится ниже психологии, но пока это так, этот город мне по карману – то есть до самой смерти, возможно, и после."

Савельев С.В. Двойственность поведения приматов, из сборника “Как человек заселил планету Земля”, стр.99

У Бродского есть об этом состоянии:

Бессонница. Часть женщины. Стекло
полно рептилий, рвущихся наружу.
Безумье дня по мозжечку стекло
в затылок, где образовало лужу.
Чуть шевельнись -- и ощутит нутро,
как некто в ледяную эту жижу
обмакивает острое перо
и медленно выводит "ненавижу"
по росписи, где каждая крива
извилина. Часть женщины в помаде
в слух запускает длинные слова,
как пятерню в завшивленные пряди.
И ты в потемках одинок и наг
на простыне, как Зодиака знак.
Иосиф Бродский. Фрагмент из Литовского дивертисмента (1971)

Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма.
Родился я с любовию к искусству;
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слезы
Невольные и сладкие текли.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке. Труден первый шаг
И скучен первый путь. Преодолел
Я ранние невзгоды. Ремесло
Поставил я подножием искусству;
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию. Тогда
Уже дерзнул, в науке искушенный,
Предаться неге творческой мечты.
А.С. Пушкин. Моцарт и Сальери

Иосиф Александрович Бродский родился в 1940 году в Ленинграде, первые годы его жизни пришлись на военное время. С ранней юности будущий поэт активно ищет свое место в литературе, знакомится с Булатом Окуджавой, Сергеем Довлатовым, Анной Ахматовой, Лидией Чуковской, путешествует по стране. Первым опубликованным произведением Бродского стала "Баллада о маленьком буксире", и уже через год начались преследования (за "паразитический образ жизни", "тунеядство"), приведшие к скорому аресту и ссылке в Архангельскую область. Знаковой стала публикация в иностранной прессе материалов суда над поэтом, что положило начало правозащитному движению в СССР. За судьбой Бродского активно следили за рубежом, на родине стартовала кампания в защиту молодого литератора. В 1965 году ему разрешили вернуться в Ленинград. К этому времени 25-летний Бродский был уже сложившийся, признанный поэт.

Спустя 7 лет в 1972 году Бродского настоятельно попросили покинуть страну. Примечательно, что сам поэт не был склонен драматизировать неприятные события своей жизни, будь то арест, ссылка, принудительные медицинские осмотры в психбольницах или просьба покинуть СССР. Бродского решительно не устраивал образ борца с режимом, напротив – он стремился, по словам его близких, к созданию имиджа self-made man и считал, что в чем-то ему повезло больше, чем остальным.

После отъезда из СССР Бродский поселился в США, где активно печатался, преподавал, занимался переводами. Американская писательница и близкий друг поэта Сюзан Зонтаг однажды сказала: "Я уверена, что он рассматривал свое изгнание как величайшую возможность стать не только русским, но всемирным поэтом". В 1987 году Бродский становится Нобелевским лауреатом по литературе "за всеобъемлющее творчество, пропитанное ясностью мысли и страстностью поэзии". На его творческом счету также — Стипендия Макартура и звание поэта-лауреата Библиотеки конгресса США. "Я — еврей, русский поэт и американский гражданин," – неоднократно говорил Бродский о самом себе.

С конца 1980-х творчество Бродского постепенно возвращается на Родину, однако сам он неизменно отклоняет предложения приехать в Россию. В то же время в эмиграции он активно поддерживает и пропагандирует русскую культуру.

PS По ссылке на РИА очень инетерсная инфографика о творчестве Бродского. Рекомендую посмотреть.

3. Чем и кому полезна

Дорогой Карл Двенадцатый, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
время покажет — кузькину мать, руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченый изотопом,
— жовто-блакитный реет над Конотопом,
скроенный из холста: знать, припасла Канада -
даром, что без креста: но хохлам не надо.
Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.
Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,
по адресу на три буквы на все четыре
стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть, так сообща, сук выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще?
Прощевайте, хохлы! Пожили вместе, хватит.
Плюнуть, что ли, в Днипро: может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
отвернутыми углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом! Вашего неба, хлеба
нам — подавись мы жмыхом и потолком — не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коли была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом!
Вас родила земля: грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Эта земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой-да левада-степь, краля, баштан, вареник.
Больше, поди, теряли: больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,
Нет на нее указа ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
Иосиф Бродский. На независимость Украины

Мне даже на полном серьезе доказывали, что это — фейк. Ну а после того как я показал видео:

Читайте также: