Чавчавадзе отшельник краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Яркими, глубоко впечатляющими красками нарисовал поэт картину пещеры, в которой нашел себе убежище отшельник. Илья Чавчавадзе и здесь проявил большое мастерство поэтической живописи:

Там, где орлы, кочуя над Казбеком, Не достигают царственных высот, Где цепи гор блистают вечным снегом И ледники не тают круглый год, Где шум людской и суета земная Не нарушают мертвенный покой, Где только бури стонут, пролетая, Да рев громов проносится порой, — Давным-давно в скале уединенной Отцы-монахи вырубили скит.

В таком царстве неприступной и не тронутой человеком природы поселился отшельник, чтобы подавить в себе все мирское, земное, жить только духовной жизнью, молитвами и божественными песнопениями.

Чуждаясь треволнения мирского, Его душа воскресла средь могил, И все желанья сердца молодого Он глубоко в себе похоронил.

Но однажды, поздней ночью, в пещере отшельника неожиданно появилась заблудившаяся в горах пастушка. Она хотела укрыться от бури и темноты и дождаться наступления дня.

Когда б любовь явиться пожелала В наш бедный мир, наверно, и она О красоте иной бы не мечтала, В девических чертах воплощена. …Кто б устоял пред этими очами, Пред этим ликом, сладостным, как сон, Пред этими волшебными устами, Где поцелуй любви напечатлен?

Так поэт описывает красоту пришедшей к пещере отшельника пастушки, а в другом месте поэмы обаяние уснувшей у огня девушки изображено еще более живо и образно:

…Лишь дева молодая Дремала сладко возле очага, И бледный свет, ланиты озаряя, Скользил по ней, смущая бедняка. И так была пленительно-прекрасна Она в сиянье трепетных огней, Как будто все усилия соблазна Соединились, торжествуя, в ней. Как будто все утехи наслажденья, Вся свежесть молодой ее поры Рассыпали в пещере на мгновенье Свои благословенные дары!

Так лицом к лицу столкнулись два противоположных образа: отшельник — олицетворение разочарования в земной жизни, ухода от общества, и девушка-пастушка — символ полнокровного и брызжущего радостью земного бытия.

Философии отшельника, утверждающего превратность и жестокость мирского бытия, здесь противопоставлена простая и ясная мысль пастушки о превосходстве живой жизни и людского общества над одиночеством и уходом от этого мира:

Жилищем ты избрал каменьев груду. Но сладок мир, как ты ни прекословь! Здесь смерть царит — там жизнь кипит повсюду! Здесь скорбь кругом — там радость и любовь!

Напрасно борется отшельник с поднявшейся в его душе волной земных желаний. С большой эпической силой изображена в поэме трагедия монаха, охваченного непреодолимой стихией чувств:

Заплакал он и поднял кверху очи… О горе! Вместо матери святой Сиял пред ним во мраке темной ночи Прелестный образ девы молодой! Что с ним стряслось? Проклятое виденье! Ужели грех его настоль велик, Что матери святой изображенье Восприняло греховный этот лик? Ужели бог лишил его навеки Святого лицезренья божества, Чтоб снова плоть воскресла в человеке И отказался дух от торжества?

Отшельник не сумел одолеть эту силу живой жизни, земных человеческих чувств и страстей. Борьба с этой силой окончилась для монаха полным поражением. Луч утреннего солнца уже не вознес к небу его смиренной молитвы. Он не в силах перенести жестокую душевную боль. Монах умирает, терзаемый тревогой и отчаянием.

И там, где раньше, полные терпенья, Отцы святые славили творца, Где возносились к небу песнопенья, Где проливались слезы без конца,— Там, посреди пустующих развалин, Теперь лишь ветра раздается вой Да стонет зверь, испуган и печален, Спеша уйти от тучи грозовой.

Бледные лучи свои роняя,
Движется владычица ночная,
И по кругу спящий небосвод
Над землею спящею плывет.
Тихо все. В листве заснули птицы,
Ветер спит, трава не шевелится,
Благостным покоем осенен,
Спящий мир блаженный видит сон.
Здесь один я плачу поневоле.
Сердце так болит не оттого ли,
Что другой мне снится небосвод,
Где река не этих звезд течет;
Что когда-то на меня глядело
Небо материнского придела;
Что иначе брезжило оно,
По-иному тишины полно.

Юность, где сладость твоя? Где живые усилья,
Страстное сердце влекущие к яркому раю?
Чувства ограблены, рано подрезаны крылья,
Ветвью безлистной я в пору весны поникаю.

Юные сны расточились, как легкие тени,
Юное сердце покинуто верою ранней,
Радость убита холодным дыханьем сомнений.
И облетели цветы молодых упований.

Тщетным огнем неземную любовь называя,
Крылья подрезал мне разума вкрадчивый холод,
Чистого чувства померкла святыня былая.
Горе тому, кто в года молодые не молод!

Под бременем печали изнывая,
Не у людей ищу я утешенья,
Сама собой, свободная, простая,—
Приходит песня в горькие мгновенья.
Каких скорбей мы с ней не разделяли!
Она моей окутана тоскою.
Печаль ее сродни моей печали,
Столь милой мне, пока она со мною.

Пустую жизнь без вдохновения
Небесным даром не зови:
Она — земное порождение
И достояние земли.

Но если искрою нетленною
Твой подвиг западет в сердца,
Ты светом озаришь вселенную
И не изведаешь конца.

Хвала любви! Хвала бесстрашию!
Служителю добра —хвала!
Он пьет бессмертье полной чашею
В награду за свои дела.

Темно вокруг, и на душе темно,
И это сердце — холода жилище.
Ни в ненависти, ни в любви — равно
Душа моя не обретает пищи.

Боролся я с коварством и враждой,
Окрепла юношеская десница,
Терпел я поражения порой,
Но ни пред кем не пожелал склониться.

Не стоили моих усилий те,
С кем я боролся долго и напрасно.
Не засмеюсь я, внемля клевете,
И не заплачу горестно и страстно.

. Когда ручьи племен сольются воедино
И, от последних бурь освобождая нас,
Могучая душа, достойная грузина,
С любовью осенит прославленный Кавказ.

Когда своим лучом священная свобода
Расплавит цепи зла и превозможет тьму
И снова будет горд достойный сын народа,
Что он принадлежал народу своему.

. Отчизна милая, жемчужина вселенной,
О, сколько страшных бурь промчалось над тобой!
Кто, сломленный в боях грозой иноплеменной,
Сумел бы перенесть ужасный жребий твой?

Полки твоих сынов в сраженьях погибали,
Две тысячи годин звенели их щиты,
Но голову свою в унынье и печали
Ни перед кем еще не преклонила ты.

. Пусть я умру – в душе боязни нет,
Лишь только б мой уединенный след
Заметил тот, кто выйдет вслед за мною;
Чтоб над моей могильною плитою -
Далекий житель солнечных долин -
Склонился мой возлюбленный грузин,
И голосом, исполненным участья,
Мне пожелал спокойствия и счастья,
И так сказал: «Хоть рано ты умолк,
Но ты исполнил свой великий долг,
И песнь твоя от самого начала
Нам не напрасно с севера звучала!

Горы Кварели! Покинув родные селенья,
Может ли сердце о вас вспоминать без волненья?

Где бы я ни был, со мною вы, горы, повсюду.
Сын ваш любимый, ужели я вас позабуду!

Помню: ребенком, исполнен неясной тревоги,
Весь замирая, смотрел я на ваши отроги.

Но не от страха тогда мое сердце дрожало -
Я и в младенчестве вас не боялся нимало.

Полный восторга, взирая на ваше величье,
Дивные тайны стремился душою постичь я -

Тайны вершин, пропадающих в дымке туманов,
Где раздается ликующий гул ураганов,

Где, задыхаясь, летит караван журавлиный,
Еле равняясь с далекою вашей вершиной.

О, как я жаждал невинною детской душою
В буре и мраке взлететь высоко над землею.

О, как мечтал я, почуяв орлиные крылья
К вам прикоснуться, едва напрягая усилья!

В час, когда ветры, нарушив ночное молчанье,
Львиное в пропасти вдруг исторгали рычанье, -

О, как дрожал я! Но, внемля раскатам обвала,
Звуки родные душа моя в них узнавала.

Детскому сердцу довольство собой незнакомо.
Ныне же, горы, я горд, что воспитан я дома,

Как я от вас утешения ждал и привета!
Но, как всегда, не давали вы, горы, ответа.

Этого чудного, полного тайны молчанья
Вплоть до последнего я не забуду дыханья!

Горы Кварели, сопутники юности нежной,
Долг перед жизнью влечет меня в путь неизбежный.

Судьбы грядущего требуют нашей разлуки, -
Можно ли требовать более тягостной муки!

Конь мой торопится, рвется душа от печали,
С каждым вы шагом уходите в синие дали.

Вот вы исчезли. И только вершины седые
Еле видны. И расстался я с вами впервые.

Тщетно глаза я от солнца рукой прикрываю,
Тщетно я взоры в пустое пространство вперяю -

Всюду раскинулись синего неба просторы,
Уж не венчают их больше прекрасные горы!

О, так прощайте же, дивные горы Кварели!
Сердце мое, полюбившее вас с колыбели,

Вечной любовью к великой отчизне пылая,
Вам улыбнется, рыдая, из дальнего края!

Страдал и я. И я отлично знаю,
Что впереди еще немало бед,
Но не о том я слезы проливаю
И не о том грущу во цвете лет.

Все вынесу: жестокое страданье,
Позор друзей, ушедших от борьбы,
Любовных клятв забуду поруганье,
Приму любой удар моей судьбы.

Все вынесу с отвагою железной,
В борьбе с судьбой не запятнаю честь,
И лишь никчемность жизни бесполезной -
Вот я чего не в силах перенесть!

В туманном блеске лунного сиянья,
В глубоком сне лежит мой край родной.
Кавказских гор седые изваянья
Стоят вдали, одеты синей мглой.

Какая тишь! Ни шелеста, ни зова.
Безмолвно спит моя отчизна-мать.
Лишь слабый стон средь сумрака ночного
Прорвется вдруг, и стихнет все опять.

Стою один. И тень от горных кряжей
Лежит внизу, печальна и темна.
О господи! Все сон да сон. Когда же,
Когда же мы воспрянем ото сна?

Слышу звук цепей спадающих,
Звук цепей неволи древней!
Не гремела никогда еще
Правда над землей так гневно.

Слышу я - и в восхищении
Грудь живой надеждой дышит
Вешний гром освобождения
И в родной стране услышать.

День падения коммуны
(23 мая 1871 г.)

Стяг надежды угнетенных,
Обездоленных спасенье.
вновь тебя швырнули наземь
Силы зла и угнетенья!

Дело правды, что сияло
Всеспасительной любовью,
Вновь убито палачами,
Залито святою кровью.

Вновь нарушены заветы,
Божья заповедь спасенья,
Сам Иисус из-за которой
Принял крестные мученья.

Вновь История застыла,
Дальше двигаться не смея, -
И справляют пир кровавый
Победители-злодеи.

Посвящается Ольге Чавчавадзе

Там, где орлы, кочуя над Казбеком,
Не достигают царственных высот,
Где цепи гор блистают вечным снегом
И ледники не тают круглый год;
Где шум людской и суета земная
Не нарушают мертвенный покой,
Где только бури стонут, пролетая,
Да рев громов проносится порой,—
Давным-давно в скале уединенной
Отцы-монахи вырубили скит.
Поныне, Вифлеемом нареченный,
Тот божий храм в народе знаменит.
Сплошной ледник отвесною стеною
Спускался в пропасть. Как гнездо орла,
Сквозь глыбы льда высоко над землею
Пробита дверь убогая была.
К подошве скал от той высокой двери
Спускалась цепь, прикована навек,
И лишь по ней подняться мог к пещере
Отрекшийся от мира человек.

Подвижники минувших поколений
Здесь основали бедный свой приют.
Над миром льдов лишь звуки песнопений
Во славу бога раздавались тут.
И под напев смиренного хорала,
Преодолев соблазны бытия,
Здесь свой покой душевный обретала
Монахов просветленная семья.
Года прошли. Обитель опустела.
Вслед за монахом в землю лег монах.
Но весть о них селенья облетела
И до сих пор не умерла в горах,
И до сих пор окрестности пещеры
Священной почитаются землей,
И коль туда бегут, спасаясь, звери —
Для них стрелок не страшен удалой.
Он знает: только праведник смиренный
Достоин здесь с молитвою пройти,
Но прямо в сердце грешник дерзновенный,
Сраженный громом, ляжет на пути.

Случилось так, что в древнюю обитель,
В покинутый и позабытый храм,
Из дальних мест пришел пустынножитель,
Поднялся вверх и поселился там.
Простой монах, он мир покинул грешный,
Ревнуя к правде, бросил бедный свет,
Где человек живет во тьме кромешной,
Где от соблазнов избавленья нет;
Где день и ночь вослед за человеком
Влачится грех, коварный, словно вор,
Где истина, не принятая веком,
Обречена на гибель и позор;
Где все превратно, временно и тленно,
Где нож на брата поднимает брат,
Где клевета, коварство и измена
Взамен любви вражду боготворят.
Всеобщего падения свидетель,
Он, полный гнева, скрылся из страны,
Где даже красота и добродетель
Служить пороку гнусному должны.

Под сенью скал и ледников опасных
Он поселился — бедный житель гор,
И позабыл о прежних он соблазнах
И не стремился к людям с этих пор.
Достигнув монастырского порога,
Убил он в сердце грешные мечты,
Чтоб в судный день предстать пред очи бога,
Не запятнав душевной чистоты.
Он день и ночь на страже был духовной,
Здесь, в глубине однообразных скал,
Он плоть свою—сосуд тоски греховной —
Слезами покаянья омывал.
И день и ночь неслись его стенанья,
И день и ночь, стекая из очей,
Не высыхали слезы покаянья,
Как безутешной горести ручей.
Чуждаясь треволнения мирского,
Его душа воскресла средь могил,
И все желанья сердца молодого
Он глубоко в себе похоронил.

Он был не стар, но в молодые годы.
На нем почила божья благодать,
И дух его, забыв свои невзгоды,
Привык в высоком небе обитать,
Был худ и бледен лик его угрюмый,
Но светом озаренное чело
Невыразимо благостною думой
Дышало и сердца к себе влекло.
И взор его, когда-то полный страха,
Теперь светился тихой добротой,
И было видно, что душа монаха
Погружена в смиренье и покой.
Какой сиял он радостью смиренной,
В небесные чертоги устремлен!
Какой дышал он верой неизменной,
Когда смотрел в далекий небосклон!
Смирив себя молитвой и постами,
Он все страданья плотские постиг,
Но дух его, испытанный трудами,
Воистину был светел и велик.

И услыхал господь его моленья,
И дал ему избыток дивных сил,
И символ своего благоволенья
Страдающему иноку явил.
В пустынной келье малое оконце
Пробито было посредине скал,
Чтоб днем туда заглядывало солнце
И свет луны во мраке долетал.
Когда, в одежды светлые одето,
Светило поднималось ото сна,
Наклонный луч дымящегося света
К ногам монаха падал из окна.
И брал монах молитвенник смиренный,
И возлагал на луч перед собой,
И в час молитвы этот луч нетленный
Держал его, как дивный аналой.
Так проходили годы и недели,
Так соблюдал отшельник свой устав,
И чистоту души своей на деле
Он мог проверить, чудо испытав.

Вечернею молитвой истомленный,
Стоял он раз у края ледника.
Туманных гор шатер темно-зеленый
Манил его и звал издалека.
Еще, сверкая, солнце не успело
Уйти из глаз, и в золоте огней
Оно, припав к вершине, пламенело,
Как колесо, скатившееся к ней.
Гигантский уголь тлел перед очами,
И запад был охвачен багрецом,
И облако, пронзенное лучами,
Переливалось перед чернецом.
И понял он мгновенное обличье
В природе существующих начал,
И дивный образ божьего величья,
Весь потрясенный, в солнце различал.
И вдруг оно померкло, и свирепо
Дохнул в пещеру ветер ледяной,
И, закрывая солнечное небо,
Громада туч повисла над землей.

Громада туч повисла над землею,
Как будто в небе встретилась с врагом,
И, молнией сверкнув над головою,
Обрушила на землю первый гром.
И вздрогнула вселенная от страха,
И тяжкий мрак упал на листья трав,
И грянул град, перед лицом монаха
По ледяной скале зарокотчв.
И этот град, и молнии сверканье,
И этот грохот яростных громов,
И облаков безумное метанье,
И злобное дыхание ветров—
Все это вдруг смешалось воедино
И разразилось, словно божий гнев,
Который небо свергло на долины,
Людского беззаконья не стерпев.
И удалился инок потрясенный,
И пред иконой матери святой
Молил ее, коленопреклоненный,
Вернуть земле утраченный покой.

«Что сделаешь? Ведь сердце своенравно,
Слова ему — что прошлогодний снег!
И вот, еще сверкающий недавно,
Нахмурил брови ледяной Казбек.
Все небо разом обступили тучи,
Рванулся ветер, набежала мгла.
Как ни хотела я спуститься с кручи—
Ступить в потемках шагу не могла.
И грянул гром над самой головою,
И град пошел, и наступила ночь,
И разбежались овцы предо мною,
И я была не в силах им помочь.
И впрямь, коварна высота Казбека,
Коль может вмиг покрыться темнотой,
Соединив в себе для человека
И ад, и рай, и бурю, и покой!
Ах, как нуждалась в отчем я совете!
Зачем я в горы вздумала идти?
Знать, верно, что неправедные дети
Всегда идут по ложному пути!

„Сгубила я родительское стадо,
Сама себе наделала хлопот.
Но, знаешь ли, печалиться не надо,
Когда беда нежданная придет.
И не о стаде вовсе я горюю,—
Мне жаль отца. У хижины пустой
Единственную дочку дорогую
Напрасно он сегодня ждет домой.
Не поведет и бровью мой любимый,
Когда узнает о судьбе овец,
Лишь только б мне вернуться невредимой.
И успокоить старца наконец.
А град хлестал, и небо надо мною,
Казалось, землю поглотить могло,
И от раскатов грома под ногою
Тряслась скала, вздыхая тяжело.
Что было делать? Где искать спасенья?
Как пережить ужасный этот град?
Довериться ли власти провиденья,
Или дорогу поискать назад?

Несчастному?! Что он сказал такое?
Как повернулся у него язык?
Как вылетело слово роковое,
К которому он вовсе не привык?
Несчастному?! Ведь это стон-печали,
Ведь это вопль тоскующей души,
Души того, кто счастлив был вначале,
Души того, кто здесь погиб в глуши!
Но что случилось? В чем его утрата?
Не в том ли, что, расставшись с суетой,
Греховный мир,. покинул он когда-то
И здесь обрел душевный свой покой?
Ужель считает мукою бесплодной
Свои труды бестрепетный монах?
Не в том ли счастье, чтоб душе свободной
Воздвигнуть храм бессмертия в веках?
Что с ним стряслось? Откуда это слово?
Ужель роптать он стал на свой удел?
Ужель он счастья захотел земного?
Ужель творца он упрекнуть посмел?

Но нет, напрасна грешная тревога!
Свой светлый дух не бросит он во тьму!
Его удел—хвалить и славить бога,
Столь дивного и щедрого к нему!
Но кто ж его лукавый соблазнитель?
Кто породил в устах его упрек?
Взглянул вокруг себя пустынножитель,
И никого заметить он не мог.
Да, никого. Лишь дева молодая
Дремала сладко возле очага,
И бледный свет, ланиты озаряя,
Скользил по ней, смущая бедняка.
И так была пленительно-прекрасна
Она в сиянье трепетных. огней,
Как будто все усилия соблазна
Соединились, торжествуя, в ней.
Как будто все утехи наслажденья,
Вся свежесть молодой ее поры
Рассыпали в пещере на мгновенье
Свои благословенные дары!

Дитя любви, дитя земного праха,
Молчала дева, в сон погружена,
И в сердце истомленное монаха
Блаженная сходила тишина.
Зачем же он с нее не сводит взгляда,
Зачем глядит чем дале, тем нежней,
Зачем струится в грудь ему отрада
И он невольно радуется ей?
И вот душа страдальца посветлела,
Небесный луч, сверкая, пал во тьму,
И трепет, пробегающий по телу,
Теперь, увы, приятен был ему.
А сердце билось так неукротимо,
Как будто вырывалось из груди,
И золотая арфа серафима
Звала его и пела впереди.
Впервые это чувство неземное
Познал отшельник, гордый и немой,
И понял он, что грех блаженней вдвое,
Чем торжество души его живой.

И он шагнул вперед, не понимая,
Чего он хочет. Сладостно чиста.
Она спала, едва приоткрывая
Улыбкой озаренные уста.
Казалось, к упоительным лобзаньям
Звала она улыбкою своей.
И в этот миг, истерзанный желаньем.
Кто б устоял, не дрогнув, перед ней?
Не устоял и схимник. И ликуя,
Склонился он над девою. И вдруг
Остолбенел. Ужели поцелуя
Он жаждет, грешный? Горестный недуг
Ужель его преодолел сегодня?
Нет, это ложь! Жива его душа!
Тверда в нем вера дивная господня,
И он пред нею чист, не согреша!
О, нет, он не лишится благодати!
Живую душу, что воздвиг господь,
Он променять не может на объятье
И превозможет немощную плоть!

Зажглась заря, и утро засияло,
И разбежались в небе облака,
И тихо над землей затрепетало
Спокойное дыханье ветерка.
Кто там бежит над пропастью ужасной?
Кто бродит там, блуждая между скал?
Ужель монах? Да, это он, несчастный!
Как бледен он, как жалок и устал!
Вот он остановился на мгновенье,
Вот устремил на небо жадный взор.
Последняя надежда на спасенье
Вставала, полыхая, из-за гор.
Он солнца ждал. Но медлило светило.
Еще вчера открыв из кельи дверь,
Он тихо ждал, пока оно всходило.
Он ни минуты ждать не мог теперь!
И наконец взошло, блистая, солнце.
И побежал он, торопясь, домой,
И светлый луч, упавший сквозь оконце,
Опять, опять увидел пред собой!

И с облегченьем он вздохнул, и снова
На богоматерь глянул, весь дрожа,
И чудным светом образа святого
Опять его наполнилась душа.
И взял монах молитвенник смиренный,
Чтобы прославить бога своего,
И возложил на луч благословенный.
Но луч, увы, не удержал его!
И закружилась голова монаха,
И слезы горя хлынули ручьем,
И возопил он к богу, полон страха,
И бездыханный пал перед лучом.
И там, где раньше, полные терпенья,
Отцы святые славили творца,
Где возносились к небу песнопенья,
Где проливались слезы без конца,—
Там, посреди пустующих развалин,
Теперь лишь ветра раздается вой
Да стонет зверь, испуган и печален,
Спеша уйти от тучи грозовой.

Илья Чавчавадзе - Стихотворения и поэмы краткое содержание

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.

Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.

Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.

Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.

Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Стихотворения и поэмы - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Но, тоскующему, исцеленья
Не дала мне княжеская кровь.

Этими словами завершает Закро повествование о своем столкновении с князем, закончившемся убийством последнего. В поэме отображен тот период исторической жизни грузинского народа, когда предельно измученное трудовое крестьянство, еще не поднявшееся до уровня организованной, сознательной революционной борьбы, выражало свой протест и гнев лишь в формах стихийного сопротивления и индивидуальной мести.

В таких условиях Како и Закро являлись лучшими выразителями непокорности и свободолюбия народа. И поэт, создавая эти образы, выступал вдохновенным глашатаем непримиримости народа к феодально-патриархальному правопорядку.

В этом замечательном эпическом творении Илья Чавчавадзе дал сугубо своеобразное художественное решение проблемы отшельничества, аскетизма, бегства человека от жизни, от общества.

Многие писатели в мировой литературе обращались к теме отшельничества (в различных его формах), ухода, бегства человека от реального бытия, создавали образы людей, разочаровавшихся в жизни, находившихся в глубоком конфликте с обществом.

Где день и ночь вослед за человеком
Влачится грех, коварный, словно вор,
Где истина, не принятая веком,
Обречена на гибель и позор;
Где всё превратно, временно и тленно,
Где нож на брата поднимает брат,
Где клевета, коварство и измена
Взамен любви вражду боготворят…

Такими сгущенными красками рисует Илья Чавчавадзе то социальное бытие, от которого бежал его герой — отшельник. Развивая сюжет, основанный на легенде, он выносит, по существу, суровый приговор социальной обстановке, в которой царят зло, корысть и насилие, взаимная вражда и несправедливость.

Вместе с тем он показывает, что отшельничество героя поэмы не результат какого-либо случайного обстоятельства, оно порождено определенным мировоззрением.

Большой художник должен был показать и все величие той силы, одно прикосновение к которой развеяло в прах столь продуманное и органически сложившееся убеждение монаха-отшельника.

Там, где орлы, кочуя над Казбеком,
Не достигают царственных высот,
Где цепи гор блистают вечным снегом
И ледники не тают круглый год,
Где шум людской и суета земная
Не нарушают мертвенный покой,
Где только бури стонут, пролетая,
Да рев громов проносится порой, —
Давным-давно в скале уединенной
Отцы-монахи вырубили скит.

Чуждаясь треволнения мирского,
Его душа воскресла средь могил,
И все желанья сердца молодого
Он глубоко в себе похоронил.

Когда б любовь явиться пожелала
В наш бедный мир, наверно, и она
О красоте иной бы не мечтала,
В девических чертах воплощена.
…Кто б устоял пред этими очами,
Пред этим ликом, сладостным, как сон,
Пред этими волшебными устами,
Где поцелуй любви напечатлен?

…Лишь дева молодая
Дремала сладко возле очага,
И бледный свет, ланиты озаряя,
Скользил по ней, смущая бедняка.
И так была пленительно-прекрасна
Она в сиянье трепетных огней,
Как будто все усилия соблазна
Соединились, торжествуя, в ней.
Как будто все утехи наслажденья,
Вся свежесть молодой ее поры
Рассыпали в пещере на мгновенье
Свои благословенные дары!

Жилищем ты избрал каменьев груду.
Но сладок мир, как ты ни прекословь!
Здесь смерть царит — там жизнь кипит повсюду!
Здесь скорбь кругом — там радость и любовь!

Петр Петрович Верещагин. Вид на Тифлис. 1874

Бурерожденный

Вечером 27 октября 1837 года Мария Кристофоровна отправилась спать со смутным чувством тревоги. Муж уехал по тифлисским делам, вернуться был должен лишь через два дня.

Кварельские Чавчавадзе

Белоснежный музей Ильи Чавчавадзе в Кварели напоминает исписанные бумажные свитки. Через это затейливое здание в стиле модерн можно попасть в родовую усадьбу Чавчавадзе, побывать в доме, винном погребе (который больше, чем сам дом, но так, по представлению грузинских дворян, и должно быть) и увидеть ту самую оборонительную башню, в которой, по легенде, родился Илья.

Его отец, Григорий Чавчавадзе, принадлежал к известному княжескому роду, был офицером Нижегородского драгунского полка, принимал участие в русско-турецкой войне 1828—1829 годов. Мария (в девичестве Бебуришвили) была родом из интеллигентной дворянской семьи, прекрасно разбиралась в древней грузинской литературе, особенно поэзии, любовь к которой привила и своим детям.

Тергдалеулеби

Язык, Отечество, вера

Конечно, защитники традиционных стиля и орфографии ополчились на него. Княгиня Варвара Джорджадзе, первая грузинская феминистка, упрекала преобразователя литературного языка не только в недостатке строя, но и в неблаговоспитанности. Григол Орбелиани — страж и законодатель грузинского литературного олимпа — высказывался с неодобрением.

Понимая, что будущее грузин неразрывно связано с Российской империей, Чавчавадзе требовал отмены смертной казни в России, проведения аграрных и социальных реформ в государстве Романовых.

Читайте также: