Блок о реалистах краткое содержание
Обновлено: 02.07.2024
Александр Блок – яркий представитель символистов. От символизма он не отступал, по сути, никогда. Лирика Блока представляет собой, в сущности, единое произведение. “Собрание стихотворений” в трех томах составлялось самим Блоком многие годы.
По этой “Трилогии вочеловечения” нетрудно проследить становление Блока как поэта, постепенный переход от мечтаний к действительности. Переход, конечно, весьма условный, но заметный.
Ранний Блок – это, прежде всего, “Стихи о Прекрасной Даме”. Она предстает символом Вечной Женщины,
Вечной Жены, Святой, Ясной. Ее образ не омрачен земными реалиями, хотя известен тот факт, что Блока вдохновляла в эти годы реальная, из плоти и крови, женщина – Л. Д. Менделеева, ставшая впоследствии его женой.
Но вполне земное, пусть возвышенное и чистое, чувство чудесным образом преломлялось в стихах и превращалось в нечто мистически-романтическое.
Блок в своих посвящениях Прекрасной Даме ограждается от окружающей действительности, запирается в келью своих дум. В эти годы ему свойственна отрешенная созерцательность. Однако изредка даже у раннего Блока просыпается предчувствие грядущего обновления
Поэт уходил от увлечения мистикой постепенно, медленно. Решающее же влияние на пересмотр им жизненных ценностей оказали события начала двадцатого века. Надо заметить, что в ряду этих событий присутствовала и личная драма – расставание с женой.
Блок отходит от бесплодных мечтаний и все чаще смотрит в глаза реальности.
Вырвала же Блока из философского мистицизма революция 1905 года. Социальные, революционные мотивы звучат все чаще. Так, довольно широко известное стихотворение “Сытые” неприкрыто направлено против господствующего класса. “Сытые” здесь настолько беспощадно сравниваются со свиньями, что приходит удивление: неужели тот же автор несколько лет назад обращался к Прекрасной Даме?
Блок решительно рвет с прошлым, не отказываясь от него.
Поэт много размышлял в эти годы о красивом и о прекрасном. “Смертельно скучно не прекрасное, а только красивое…” – говорит он. Красивое – не более чем яркая упаковка, форма, прикрывающая пустоту содержания. Искусство должно быть подчинено прекрасному.
Для этого нужно в первую очередь обращаться к человеку, считает Блок.
Революция тогда уже прочно вошла в сознание народа. Отрешиться, отвернуться, не замечать ее было невозможно. Блок пишет:
Мы – дети страшных лет России –
Забыть не в силах ничего.
На смену юношеской мечтательности пришло сознание своего гражданского долга, понимание ответственности перед своей страной. Влияние революции чувствуется теперь во всех блоковских стихах, будь это любовная лирика или строки, посвященные России. Как итог размышлений о мире, о революции, о судьбе Родины рождается позже поэма “Двенадцать”, где странным образом перемешались мистика и реальность, а также проявился в полной мере Блок-символист.
Но, невзирая на переоценку ценностей, налет романтизма никогда не исчезал из лирики Блока. Точно так же, его творчество всегда имело гуманистическую направленность и никогда не изменяло ей.
Вновь и вновь поэт возвращается к своей Незнакомке. Однако эпитет “Вечная Жена” навсегда отошел для него в прошлое. Теперь Незнакомка, пусть окутанная туманом, – вполне земная женщина.
Раньше женский образ виделся Блоку “в мерцаньи красных лампад”, сейчас – за столиком в дешевом ресторане.
Но не женскому образу отдаст Блок свой гений в эти годы. Все чаще в его стихах звучит мотив “страшного мира”. Но это для него не одна лишь буржуазная действительность.
В равной мере это мир, где царят осознание своей греховности, безверие, опустошенность. Любви здесь нет, только низкая страсть. Безысходность живо воплотилась в стихотворении “Ночь, улица, фонарь, аптека…” Вечный роковой круговорот…
Блока одолевают тяжкие, горестные размышления. Он со свойственной ему в этот период безнадежностью утверждает: “Но счастья не было – и нет”. Блок всю жизнь искал, колебался, поддавался влияниям, совершал ошибки.
Его нельзя с полной уверенностью назвать ни мистиком, ни реалистом. Но это один из лучших русских поэтов.
В эту тему скидываем краткие содержания статей. Объем - полстраницы.
1. Скабичевский. Заметки о текущей литературе.
2. Розанов В. Три момента в развитии русской критики. Декаденты. Чехов.
3. Михайловский. О Максиме Горьком и его героях. Русское отражение французского символизма.
"Рассказы" Леонида Андреева.
4. Горький М. По поводу нового рассказа Чехова "В овраге". Заметки о мещанстве.
Разрушение личности. О карамазовщине.
5. Соловьев Вл. Русские символисты. Импрессионизм мысли.
6. Волынский А. Декаденство и символизм.
7. Анненский И. Драма На дне. Драма настроения. Бальмонт-лирик.
8. Волошин М. Анри де Ренье. Леонид Андреев и Федор Сологуб. Некто в сером.
9. Мережковский Д. Чехов и Горький. О причинах упадка. В обезьяних лапах.
10. Бальмонт К. Элементарные слова о символистской поэзии. Поэзия как волшебство.
11. Брюсов В. Русские символисты. Ключи тайн.
12. Блок А. О реалистах. О современной критике. Три вопроса.
13. Иванов Вяч. Две стихии в современном символизме. Заветы символизма.
14. Белый А. Символизм как миропонимание. Настоящее и будущее русской литературы.
Мережковский. Апокалипсис в русской поэзии.
15. Гумилев Н. Наследие символизма и акмеизм. Письма о русской поэзии.
16. Кузмин М. О прекрасной ясности.
17. Мандельштам О. Утро акмеизма.
18. Луначарский А. Дачники. Варвары. Социальная психология и социальная мистика.
19. Овсяннико-Куликовский. "Жизнь Человека" (Заметки о творчестве Леонида Андреева). 20. Плеханов Г. К психологии рабочего движения. О том, что есть в романе "То, чего не было".
21. Троцкий Л. О смерти и об эросе. Новогодний разговор об искусстве. Освобождение
слова.
22. Манифесты футуризма: Пощечина общественному вкусу. Садок судей. Слово как таковое.
23. Маяковский В. Ранние статьи (Два Чехова, Капля дегтя и др.).
АННЕНСКИЙ. Бальмонт – лирик.
Анненский Драма настроения (1906)
Чехов более, чем какой-нибудь другой русский писатель, показывает мне и вас, и меня, - а себя открывает при этом лишь в той мере, в какой
каждый из нас может проверить его личным опытом. Люди Чехова, господа, это хотя и мы, но престранные люди, и они такими родились, это литературные
люди. Все эти люди похожи на лунатиков вовсе не потому, что Чехову так нравились какие-то сумерки, закатные цветы и тысячи еще бутафорских предметов, приписанных ему досужей критикой, а потому что Чехов чувствовал за нас, и это мы грезили, или каялись, или величались в словах Чехова. А почему мы-то такие, не Чехову же и отвечать .
Три сестры - какая это красивая группа! Старшая - Ольга. Это сестра-мать. Есть такие люди, которые точно родятся с этикеткой для других.
Какая она серьезная, чистая, эта Ольга! Ее, Ольгины, радости - это чужие радости. А между тем она, пожалуй, еще более сестры - мечтательница.
Вторая сестра - Маша. В этой больше жизни, грома больше, эта - бродяга, дочь полка. Ей восемнадцати лет не было, когда она выпрыгнула замуж. Ей надо покорять, а Федор Ильич - да ведь это же сама покорность. Маше надо уверять и разуверять, а тут ей верят и без всяких ее уверений. Маша задумчива. Она даже сентиментальна.
Младшая сестра - Ирина. Ирина это - цвет семьи, - не надежда, не гордость, а именно цвет, т. е. утешение и радость. Надо же на кого-нибудь любоваться, кого-нибудь дарить, кого-нибудь баловать.Ирина такая же чистая и великодушная, как ее сестры, она такая же трогательно-благородная, только ей не надо ни семьи, как Ольге, ни любви, т. е. жизни, как Маше, ей, видите ли, нужен труд. Впрочем, знаете, любовь, брак - это все второстепенное. Главное, у нее, Ирины, будет труд - не телеграф, не управа - фи! а непременно школа.
Три сестры так похожи одна на другую, что кажутся одной душою, только принявшей три формы. Они любят одно и то же и в одно и то же верят.
Они любят то, чего уже нельзя утратить. Они любят прошлое. Сестры любят свое прошлое трогательно и неунизительно, положим, но все
же немножко смешно. В Москву. в Москву! В Москве похоронены их родители. Потом. завтра, но исполниться. И вот лучи Москвы заходят далеко в будущее сестер. В настоящем можно многое простить и принять, многому покориться, так как будущее несомненно и светло. Будущее обещано Москвой, а Москва не могла ни налгать, ни нахвастать.
Жизнь задела всех трех сестер своим черным крылом. В начале драмы это была еще свободная группа. Каждая из трех сестер и хотела и могла, как ей
казалось, жить по-своему. Каждая вглядывалась в горизонт, искала своей точки, которая пойдет только к ней или позовет только ее.
В конце драмы сестры жмутся друг к другу, как овцы, застигнутые непогодой. Как ветлы в поле, когда ветер шумно собьет и скосматит их
бледную листву в один общий трепет. У каждой стало в душе не то что меньше силы, а как-то меньше доверия к себе, меньше возможности жить одной. И это их еще более сблизило. Стало точно не три единицы, а лишь три трети трех.
Вот первый номер - Тузенбах. Ему уже под тридцать, а он не знал еще, что такое труд, и родители его не знали, и предки не знали. Но он любит
труд. И он, Тузенбах, себя еще покажет. У барона есть и свое миросозерцание, и не только миросозерцание, а даже философия есть, и притом удивительно ясная.
Но Тузенбаха убил штабс-капитан Соленый. У этого тоже была своя Москва.
Андрюша Прозоров? Гениальный человек! Но этот, господа, слишком занят. Ему, видите ли, некогда даже подписывать бумаги. Ему читать некогда.
Несчастья на него просто отовсюду. вот уж поистине на бедного Макара. Деньги проиграл.
Чего стоило одно воспитание. А потом? Жил он жил спокойно. Отец служил, получал жалованье, он учился. Все по-хорошему! Над ним была рука и
как раз в то время, ко
Над ним была рука и
как раз в то время, когда надо было его, Андрея, поддержать. Бац. отца не стало. Опеки не стало. Вот он и опустился, тут и женитьба эта, и
одышка. Растолстел.
Еще герой - Вершинин. Ну, на этот раз уж, кажется, именно такой человек, которого могут беззаветно полюбить все три сестры. Недаром же
Маша так смело и так жарко его поцеловала. и не наедине. Фи, она, Прозорова. тайком. А при Ольге.
Он - военный, значит, он свой. В нем ничто не оскорбляет. Он беден, но у него, несмотря на его сорок два года, ни одного седого волоса. Он чисто
русский человек, т. е. великодушный, отвлеченный и чуточку бестолковый человек.
То, что является драмой для Маши, то, что таким ореолом светится около нежной Ирины, - какой это фарс около лысеющей головы Вершинина!
А по-моему, господа, у Чебутыкина тоже только наша общая душа. Завтра, завтра. Москва. Школа. Триста лет. Бобик спит.
Ну и пускай, все это прекрасно, живите, бог с вами, кто как умеет, но, право же, и "Тарабумбия. сижу на тумбе я", ну, ей-богу же, я не понимаю, чем
этот резон хуже хотя бы и кирпичного завода в смысле оправдания жизни.
Блок "Три вопроса" (1908)
В те годы, когда русское новое искусство было гонимо, художники постояли за себя, предпочли работать и ждать. Вопрос "как", вопрос о формах искусства мог быть боевым лозунгом. Огромными усилиями вырабатывалась форма. Передовым бойцам она давалась упорным трудом, без которого не реален ни один шаг истинного художника. Пришли новые дни "признания", всеобщего базарного сочувствия и опошления искусства. Одинокими усилиями художников были достигнуты огромные результаты: в разных областях искусства даны были образцы новых форм. Получилась возможность выработки шаблона, и этот вечный спутник не заставил себя долго ждать. С его помощью "непосвященные" и не потерпевшие ни одной из невзгод одиноких странствий узнали, "как" можно "по-новому" преломлять старую жизнь. И вот появились плеяды ловких подделывателей.
Тогда перед истинными художниками, которым надлежало охранять русскую литературу от вторжения фальсификаторов, вырос второй вопрос: вопрос о содержании, вопрос, "что" имеется за душой у новейших художников, которые подозрительно легко овладели формами. Благодаря такой постановке вопроса были своевременно уличены и не признаны многие новаторы и фальсификаторы. Но судьями художников являются не только сам "взыскательный" художник, а и публика. В сотнях душ (русских душ без дна и покрышки) вспыхнуло вдохновение и полетели искорки. Сотни юношей вмиг стали художниками (заметьте: почти исключительно лирическими поэтами:* ведь это всего легче и всего менее ответственно; с поэта, по нынешним временам, "взятки гладки"). И что же? Форма дана - шаблон выработан, и формальному вопросу "как" способен удовлетворить любой гимназист. Но и на вопрос "что" гимназист ответит по крайней мере удовлетворительно: он - яростный поклонник нового искусства, он считает представителей его своими учителями, он заразился их "настроениями" (как часто приходится убеждаться, что очень многие до сих пор вожжаются с этим термином!), он видит в городе - "дьявола", а в природе - "прозрачность" и "тишину". Вот вам - удовлетворительное содержание. Следовательно - его пускают в журнал, альманах и газету, а читатель думает: "Вот родился новый Валерий Брюсов".
В такие-то дни возникает третий, самый соблазнительный, самый опасный, но и самый русский вопрос: "зачем?". Вопрос о необходимости и полезности художественных произведений. Перед русским художником вновь стоит неотступно этот вопрос пользы.
Ритм нашей жизни - долг. Это - самый опасный, самый узкий, но и самый прямой путь. Пока же слова - остаются словами, жизнь - жизнью, прекрасное - бесполезным, полезное - некрасивым. Художник, чтобы быть художником, убивает в себе человека, человек, чтобы жить, отказывается от искусства. Ясно одно: что так больше никто не хочет, что так не должно.И художнику, услыхавшему голос долга, и человеку, пожелавшему стать художником, предстоит решить вопрос "зачем?", игнорировать который может или отвлеченный утонченник, безысходный декадент, или человек, для которого "все игра, усмешка на все, сомнения во всем - последняя мудрость мещанства", как недавно удивительно глубоко писал Мережковский.
Кузмин "О прекрасной ясности. Заметки о прозе" (1910)
Периоды творчества, стремящегося к ясности, неколебимо стоят, словно маяки, ведущие к одной цели, и напор разрушительного прибоя придает только новую глянцевитость вечным камням и приносит новые драгоценности в сокровищницу.
Есть художники, несущие людям хаос, недоумевающий ужас и расщепленность своего духа, и есть другие - дающие миру свою стройность. Нет особенной надобности говорить, насколько вторые, при равенстве таланта, выше и целительнее первых, и нетрудно угадать, почему в смутное время авторы, обнажающие свои язвы, сильнее бьют по нервам, подчинены законам ясной гармонии и архитектоники. Автор пускает туман, чтобы заставить не понять того, в чем и понимать-то нечего? Это несоответствие формы с содержанием, отсутствие контуров, ненужный туман и акробатский синтаксис могут быть названы не очень красивым именем. Мы скромно назовем это - безвкусием.
Может быть, техника прозаической речи не так разработана, как теория стиха и стихотворных форм, но то, что сделано для прозы ораторской, т. е. произносимой перед слушателями, всецело может касаться и слов. Мы учимся, так сказать, кладке камней в том здании, зодчими которого хотим быть; и нам должно иметь зоркий глаз, верную руку и ясное чувство планомерности, перспективы, стройности, чтобы достигнуть желаемого результата. Это и будет тем искусством, про которое говорилось: "Ars longa, vita brevis". Необходимо, кроме непосредственного таланта, знание своего матерьяла и формы и соответствия между нею и содержанием.
Подводя итоги всему сказанному, если бы я мог кому-нибудь дать наставление, я бы сказал так: "Друг мой, имея талант, то есть - уменье по-своему, по-новому видеть мир, память художника, способность отличать нужное от случайного, правдоподобную выдумку, - пишите логично, соблюдая чистоту народной речи, имея свой слог, ясно чувствуйте соответствие данной формы с известным содержанием и приличествующим ей языком, будьте искусным зодчим как в мелочах, так и в целом, будьте понятны в ваших выражениях". Любимому же другу на ухо сказал бы: "Если вы совестливый художник, молитесь, чтобы ваш хаос (если вы хаотичны) просветился и устроился, или покуда сдерживайте его ясной формой: в рассказе пусть рассказывается, в драме пусть действуют, лирику сохраните для стихов, любите слово, как Флобер, будьте экономны в средствах и скупы в словах, точны и подлинны, - и вы найдете секрет дивной вещи - прекрасной ясности", - которую назвал бы я "кларизмом".
Но "путь искусства долог, а жизнь коротка", и все эти наставления не суть ли только благие пожелания самому себе?
Троцкий "О сметри и об эросе" (1908)
Столик был грязен, кофейная жижа, смешанная с табачным пеплом, стояла на его мраморе круглыми лужицами, окурки и обгоревшие спички валялись кучами в пепельницах, на блюдцах, даже в стаканах.
- Как хотите, - произнес совсем еще молодой русский приват-доцент, - но вы слишком уж легко разделались нынче с интеллигенцией, с декадентской литературой, с проблемой пола и со страхом смерти. Так нельзя. Но не станете же вы отрицать, что вопросы пола составляют добрый кусок жизни. И смерть - и смерть тоже составляет добрый кусок жизни. То, что мы все, здесь присутствующие, умрем, то, что издохнет все человечество, и то, что лопнет и обратится в труху весь земной шар, - это же имеет, чорт возьми, некоторое значение даже рядом с бюджетом посланника в Токио.
Прежде у людей было авторитетнейшее примирение житейского "служения" с уверенностью в неизбежном конце. Это примирение давала вера. А нынче кто или что его даст? Может быть, исторический материализм? Исторический материализм в лучшем случае попытается объяснить происхождение тех или других общественных настроений (эротизм, мистицизм) борьбой разных социальных сил.
- Господа! - сказал журналист - Прошу понять: мистика нам просто не нужна. Отказываются верить в самую возможность пришествия будущего человека без костылей мистики. Только широкая практика, активность, только воля в действии может обеспечить правильный душевный бюджет. Это искусство не только потакает социальному безволию интеллигенции, но и систематически усиливает его. Она спиною стоит к большому реальному миру и, вместо удовлетворения им в его реальности, сеет лишь безответственную брезгливость к нему. Великий и настойчивый протест против сущего возможен только на почве безусловного признания мира в его неотразимой реальности. И с другой стороны: мистическое самовознесение над миром означает в действительности примирение с сущим во всем его реальном безобразии. Она заражена проказой безнадежности, потому что в своей злобствующей безысходности она - хула, подловатая, трусливая хула. Отрицание морали, эстетики, даже гигиены любви. Но ведь это просто скверная копия скверной натуры. То, что мне так противно в нашей нынешней литературе, так это именно ее морализированье - хотя бы и наизнанку. Анархизм плоти, арцыбашевщина - ведь это сплошное и надоедливое поучение: не бойтесь, не сомневайтесь, не стыдитесь, не стесняйтесь, берите, где можете.
- Принцип: свобода и гармония личности.
- Вот-вот: свобода и гармония. Я мог бы придраться и сказать, что это бессодержательно.
. - До завтрашнего дня!
Д. С. Мережковский
"М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества"
Пушкин был весь на людях, но в творчестве был один, а Лермонтов – в творчестве шел к людям, но был один в жизни. «Созерцание, отречение от действия для Пушкина -- спасение, для Лермонтова -- гибель поэта, ржавчина клинка… У Пушкина жизнь стремится к поэзии, действие -- к созерцанию; у Лермонтова поэзия стремится к жизни, созерцание -- к действию… Лермонтовская действенность вечно борется с пушкинской созерцательностью, вечно ею побеждается и сейчас побеждена как будто окончательно, раздавлена.
И Гоголь, и Пушкин, и Достоевский, и Толстой – все смирились, а Лермонотов – единственный, кто не смирился.
«Воспоминание, забвение -- таковы две главные стихии в творчестве Лермонтова.
Противоположение пушкинского созерцательного и лермонтовского действенного начала -- не эмпирическое, а метафизическое. Никакого действия нет и у Лермонтова, так же как у Пушкина: вся разница в том, что один спасается, другой погибает в бездействии.
Пушкин кажется более народным, чем Лермонтов. Но если русскому народу религиозная стихия -- родная, то Лермонтов не менее, а может быть, и более народен, чем Пушкин.
Дам тебе я на дорогу
Ты его, моляся Богу,
Ставь перед собой.
Не от "благословенного" Пушкина, а от "проклятого" Лермонтова мы получили этот "образок святой" -- завет матери, завет родины. От народа к нам идет Пушкин; от нас -- к народу Лермонтов; пусть не дошел, он все-таки шел к нему. И если мы когда-нибудь дойдем до народа в предстоящем религиозном движении от небесного идеализма к земному реализму, от старого неба к новой земле -- "Земле Божьей", "Матери Божьей", то не от Пушкина, а от Лермонтова начнется это будущее религиозное народничество.
События 1917 года вызвали в российском сообществе панику. Паникёры голосили, что после октября 1917 года России пришёл конец. В своей статье Блок раскрывает другую точку зрения.
За минуту
1917 год для России выдался переломным. Тогда произошло две революции. Первая случилась в феврале 1917 года и положила конец монархическому режиму. Вторая – в октябре того же года, но тогда закончила своё существование буржуазная Россия, уступив место социалистической республике.
Второе событие подавляющее большинство представителей интеллигенции восприняло негативно. Имели место и панические настроения, предрекающие скорый крах государства, основанного на трудах Карла Маркса.
С самого начала Александр парирует доводы паникёров, рассказывая о недостатках царской власти и о том, как назначенные императором министры и другие помощники пресекали все преобразования, которые могли бы помочь народу.
На время короткой жизни Александра Александровича Блока (1880 – 1921г.) пали важнейшие исторические события жизни Росси.
Конец XIX и начало XX века – это бурное развитие капитализма и нарастание революционных настроений, интенсивные процессы урбанизации и разорения мелкого крестьянства. Это взлёты и поражения революции 1905 года, трагические события Ходынки и 9 января, свержение самодержавия и победа Великой Октябрьской социалистической революции в России.
Однако, дальнейшие отношения с этим поэтическим течением сложилось неоднозначно. Известна резкая полемика поэта со своими недавними единомышленниками, его высказывания об отходе от символизма.
Разнообразное в жанровом отношении охватывающее весь спектр человеческих чувств и переживаний, творчество Блока обладает удивительной цельностью и внутренней гармонией. Это единство определено высокой духовностью и нравственностью, которые были столь характерны для писателя.
Издавался журнал на средства редактора Н.П. Рябушинского. Под маркой журнала выходили книги символистов. Журнал устраивал выставки произведений современных русских художников, неизменно привлекавшие к себе внимание публики.
Проза создавалась Блоком на протяжении всей его литературной жизни, рядом с его стихами. Первые рецензии были напечатаны им в 1903 году.
Творчество Блока – как большая река, которая, сохраняя своё единство и направление, образует несколько параллельных русел.
Если в своих стихах Блок возникает перед читателем как поэт и человек, то в своей прозе он, кроме того, критик, публицист, литератор, находящийся в тесном общении с духовной и гражданской жизнью своего времени. Проза заземляет, дополняет и во многом объясняет его поэзию, а поэзия лирически кристаллизует, углубляет и освещает его прозу. Поэтому вполне естественны переклички стихов и прозы Блока.
Помимо общей их связи по духу, тону и направленности, между ними можно провести множество вполне конкретных параллелей.
В статьях Блока изумляет исключительно редкое в раздробленности жизни эпохи сочетание тончайшей художественной культуры с глубоким сознанием ответственности перед судом своего духа, народом и историей.
Так, случайна драматическая техника Чехова. Чехов пошёл куда-то много дальше и много глубже Метерлинка, а драма его не стала догматом; предшественников не имел, последователи ничего по-чеховски сделать не умеют.
«В сознании долга великой ответственности и связи с народом и обществом, которое произвело его художник, находит силу ритмически идти единственно необходимым путём… Долг – единственное проявление ритма души человеческой в наши безрадостные и трудовые дни, - и только этим различаются подлинное и поддельное, вечное и невечное, святое и кощунственное.
28 августа 1908 года исполнялось 80 лет Л.Н. Толстому. Споры о том, как должна быть отмечена эта дата, велись на страницах газет.
Министерство внутренних дел разрешило праздновать, но не устраивать собраний и манифестаций к Толстому – общественному деятелю. Синод также призывал воздержаться от чествования Л.Н. Толстого.
«И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
В письме к Станиславскому, написанному в декабре 1908 года, читаем: «…Стоит передо мной моя тема, тема о России…. Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь. Всё ярче сознаю, что это первейший вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с начала своей сознательной жизни.
В черновом варианте, после всей статьи, шла следующая запись Блока, как бы подытоживая все написанное:
Проза блока отличается широтой охвата, органичностью объединения сфер литературы, культуры, жизни. Высокую оценку прозе Блока, за её тесную связь со своим историческим временем, её жгучую современность и её причастность ко всему прогрессивному, демократическому движению эпохи дало всё прогрессивное человечество.
Сила блоковской прозы в её артистизме, в свежести и полноте жизннных и эстетических восприятий, лежащих в её основе, и в умении передать их точно, проникновенно и трепетно. Все эти черты прозы Блока дают право рассматривать её как явление высокого словесного искусства.
1. П. Тартаковский. Александр Блок Стихотворения и поэмы. Текст: Л.: Художественная литература, 1980.
2. Т.Н. Беднякова. А. Блок о литературе. Текст: М. – Л., Гослитиздат, 1962.
3. В.П. Енишерлов. Я лучшей доли не искал. М. : Правда, 1988.
4. Л.П. Кременцов и др. Русская советская поэзия. Хрестоматия: Пособие для студентов пед. Институтов. Л.: Просвещение. 1988.
Читайте также: