Аракчеевщина пикуль краткое содержание
Обновлено: 04.07.2024
Валентин Пикуль - Сын Аракчеева — враг Аракчеева краткое содержание
Сын Аракчеева — враг Аракчеева - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Сын Аракчеева — враг Аракчеева - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Валентин Пикуль
Валентин Саввич Пикуль
Сын Аракчеева — враг Аракчеева
Кого угодно, но Аракчеева лентяем не назову. Он мог пять дней подряд пересчитывать богатый ассортимент военных поселений, пока в числе 24 523 лопат и 81 747 метел не обнаруживал убытка:
— Разорители! Куда делась одна метелка? Шкуру спущу…
Выпоров человека, граф становился ласков к нему:
— Теперь, братец, поблагодари меня.
— За што, ваше сясество?
— Так я ж тебя уму-разуму поучил.
Все знали тогда о небывалой страсти Аракчеева к Настасье Минкиной, которая появилась в Грузине невесть откуда. Об этой женщине написано, пожалуй, даже больше, нежели о самом Аракчееве. «Настасья была среднего роста, довольна полная; лицо ее смугло, черты приятны, глаза большие и черные, полные огня… Характера живого и пылкого, а в гневе безгранична.
До наших дней уцелела великолепная икона богоматери с младенцем, висевшая до революции в соборе села Грузине; под видом богоматери на иконе изображена сама Настасья, а пухлый младенец на ее руках — это и есть Шумский, сын Аракчеева, враг Аракчеева.
Откуда он взялся? .. Настасья, желая крепче привязать к себе графа, решила завести ребенка. Но сама к деторождению была неспособна. Случилось так, что граф долго отсутствовал, а в деревне Пролеты у крестьянки Авдотьи Филипповны Шейной умер муж, оставив жену беременной. Однажды вечером к жилищу вдовы подкатила графская коляска, из нее вышла Минкина и — в избу.
— Ну что, голубушка? — заговорила приветливо. — Видит Бог, я с добром прибыла… Когда ребеночка родишь, отдашь мне его, а сама объяви соседям, что Бог его прибрал.
— Нет, нет! — зарыдала Авдотья. — Как же я дите свое родное отдам? Смилуйся, госпожа наша… Или нет у тебя сердца?
— Сердце мое, — отвечала Минкина спокойно, — и потому, если не отдашь младенца, я тебя замучаю и, как собаку, забью! А теперь рассуди сама, сколь завидна выпадет судьба младенцу — станет он сыном графа, дадим ему воспитанье дворянское, будет жить барином. От тебя требуется лишь едино: молчать да еще издали радоваться счастью своего дитяти…
— Бедная моя кормилица! Я не обращал на нее внимания: простая баба не стоила того… Мне с младенчества прививали презрение к низшим. Если замечала мать (то есть Минкина), что я говорил с мужиком или играл с крестьянским мальчиком, она секла меня непременно. Но если я бил по лицу ногой девушку, обувавшую меня по утрам, она хохотала от чистого сердца. Можете судить, какого зверя готовили из меня на смену графа Аракчеева!
Аракчеев приставил к мальчику четырех гувернеров: француза, англичанина, итальянца и немца, которые образовали его в знании языков и светских приличиях; из рук гувернеров смышленый и красивый мальчик был отдан в пансион Колленса, где стал первым учеником… Аракчеев скрипучим голосом внушал ему:
— Вам предстоят, сын мой, великие предначертания. Помните, что отец ваш учился на медные грошики, а вы — на золотой рубль!
— Теперь, сударь, вы напишите мне письмо с изъявлением благодарности моей особе, и письмо ваше подошьем в архив, дабы потомство российское ведало, что я был человеком добрым…
Давайте. сделаем хронологический подряок книг, соответсвтенно тем событиям, которые в них описываются.
Ну,тогда первой наверно будет"Псы Господни",хоть она и не закончена. В ней описывается правление Ивана Грозного.
По-мойму, книги эти не обязательно читать по порядку. ЛУчше всего читать так, как их написал Валентин Саввич.
Лучше просто - читать их :)
И перечитывать.
Кстати, Константин полностью прав - лучше читать в хронологии со временем написания романов, т.к. постепенно стиль Пикуля выстраивается в тот неповторимый, что представлен в последних романах.
Романы, в порядке написания:
Баязет (1961)
Пером и шпагой
Битва железных канцлеров
Моонзунд
Честь имею
Каторга
Богатство
Псы господни
Океанский патруль
На задворках великой империи
Фаворит
Слово и дело (1961-1971)
Из тупика
Крейсера
Три возраста Окини-сан
Нечистая сила
Каждому свое
Париж на три часа
Ступай и не греши
Реквием каравану PQ-17
Мальчики с бантиками (автобиографический)
Морские миниатюры
Ночной полет
Аракчеевщина (неокончен)
Площадь павших борцов (неокончен)
Народ, если я правильно понял, то тут книги не в хронологии написания, а хронология событий и вообще времени, описанного в книгах. Например из мною прочитанного "Пером и шпагой" - правление Елизаветы, потом "Фаворит" - Екатерина 2, "Каждому свое" - Павел 1, Александр 1 ну и так далее, если вы понимаете. Мне также, как автору темы, хотелось бы знать порядок книг, по описанному времени. Хоть Пикуль и не историк, но я его очень катирую в плане исторического содержания и достоверности.
Кого угодно, но Аракчеева лентяем не назову. Он мог пять дней подряд пересчитывать богатый ассортимент военных поселений, пока в числе 24 523 лопат и 81 747 метел не обнаруживал убытка:
— Разорители! Куда делась одна метелка? Шкуру спущу…
Выпоров человека, граф становился ласков к нему:
— Теперь, братец, поблагодари меня.
— За што, ваше сясество?
— Так я ж тебя уму-разуму поучил.
Все знали тогда о небывалой страсти Аракчеева к Настасье Минкиной, которая появилась в Грузине невесть откуда. Об этой женщине написано, пожалуй, даже больше, нежели о самом Аракчееве. «Настасья была среднего роста, довольна полная; лицо ее смугло, черты приятны, глаза большие и черные, полные огня… Характера живого и пылкого, а в гневе безгранична.
До наших дней уцелела великолепная икона богоматери с младенцем, висевшая до революции в соборе села Грузине; под видом богоматери на иконе изображена сама Настасья, а пухлый младенец на ее руках — это и есть Шумский, сын Аракчеева, враг Аракчеева.
Откуда он взялся? .. Настасья, желая крепче привязать к себе графа, решила завести ребенка. Но сама к деторождению была неспособна. Случилось так, что граф долго отсутствовал, а в деревне Пролеты у крестьянки Авдотьи Филипповны Шейной умер муж, оставив жену беременной. Однажды вечером к жилищу вдовы подкатила графская коляска, из нее вышла Минкина и — в избу.
— Ну что, голубушка? — заговорила приветливо. — Видит Бог, я с добром прибыла… Когда ребеночка родишь, отдашь мне его, а сама объяви соседям, что Бог его прибрал.
— Нет, нет! — зарыдала Авдотья. — Как же я дите свое родное отдам? Смилуйся, госпожа наша… Или нет у тебя сердца?
— Сердце мое, — отвечала Минкина спокойно, — и потому, если не отдашь младенца, я тебя замучаю и, как собаку, забью! А теперь рассуди сама, сколь завидна выпадет судьба младенцу — станет он сыном графа, дадим ему воспитанье дворянское, будет жить барином. От тебя требуется лишь едино: молчать да еще издали радоваться счастью своего дитяти…
— Бедная моя кормилица! Я не обращал на нее внимания: простая баба не стоила того… Мне с младенчества прививали презрение к низшим. Если замечала мать (то есть Минкина), что я говорил с мужиком или играл с крестьянским мальчиком, она секла меня непременно. Но если я бил по лицу ногой девушку, обувавшую меня по утрам, она хохотала от чистого сердца. Можете судить, какого зверя готовили из меня на смену графа Аракчеева!
Аракчеев приставил к мальчику четырех гувернеров: француза, англичанина, итальянца и немца, которые образовали его в знании языков и светских приличиях; из рук гувернеров смышленый и красивый мальчик был отдан в пансион Колленса, где стал первым учеником… Аракчеев скрипучим голосом внушал ему:
— Вам предстоят, сын мой, великие предначертания. Помните, что отец ваш учился на медные грошики, а вы — на золотой рубль!
— Теперь, сударь, вы напишите мне письмо с изъявлением благодарности моей особе, и письмо ваше подошьем в архив, дабы потомство российское ведало, что я был человеком добрым…
Собаку, коя осмеливалась залаять, тут же давили, о чем — соответственно — писалась графу докладная записка, подшиваемая в архив: мол, такого-то дня пес по кличке Дерзай вздумал тишину нарушить, за что его. и т, д. Кладбища сельские граф выровнял так, что и следа от могил не осталось. Аракчеевщина — поле чистое!
И Шумский не хотел быть сыном Аракчеева…
Подсознательно он уже пришел к выводу, что Минкина ему не мать, а граф — не отец его. Однажды во время прогулки по оранжереям Грузина он напрямик спросил Аракчеева:
— Скажите, чей я сын?
— Отцов да материн. Не пойму, чем вы недовольны? ..
Шумский поздно вечером навестил и Настасью:
— А чей я сын, мамушка?
Минкина, почуяв недоброе, даже слезу пустила:
— Мой ты сыночек… Иль не видишь, как люблю тебя?
— Врешь ты мне! — грубо сказал ей Шумский.
Настасья тяжко рухнула перед киотами.
— Вот тебе Бог свидетель! — крестилась она. — Пусть меня ноженьки по земле не носят, ежели соврала…
— Кровинушка ты моя. жа-аланный! — сказала она.
Именно в этот момент он понял, кто его мать. А мать поняла, что отныне таиться нечего. Впопыхах рассказала всю правду.
— Только не проговорись, родимый… Сам ведаешь, что бывает с бабами, которые Настасье досадят: со свету она сживет меня!
— Нет! — заорал Мишель в ярости, и конь взвился под ним на дыбы. — Ты, генерал, ошибся: я тебе не бастард… Знай же, что у меня тоже есть родители — и не хуже твоих, чай!
Боясь аракчеевского гнева, скандал поспешно замяли, но Шумский не простил обиды. Пришел как-то в театр, а прямо перед ним сидел в кресле Васильчиков, лицо к государю близкое. Мишель первый акт оперы просидел, как на иголках. В антракте пошел в буфет, где велел подать половину арбуза. Всю мякоть из него выскоблил — получилось нечто вроде котелка. И во время оперного действия он эту половинку арбуза смело водрузил на лысину своего обидчика:
— По Сеньке и шапка! Носи, генерал, на здоровье…
После этого Александр I велел Шумскому ехать обратно в Грузине; Аракчеев назначил сына командиром фузилерной роты и усадил его за изучение шведского языка (Шумский знал все европейские языки, кроме шведского). Он в глаза дерзил графу:
— Наверное, вы из меня хотите дипломата сделать? Отправьте послом в Париж, но не разлучайте с фузилерной ротой…
Герцен когда-то писал, что русский человек, когда все средства борьбы исчерпаны, может выражать свой протест и пьянством. Шумский и сам не заметил, как свернул на этот гибельный путь. Вскоре Минкина, что-то заподозрив, услала Авдотью Шеину из Грузина в деревню Пролеты; Шумский по ночам навещал мать в избе, из долбленой миски хлебал овсяный кисель деревянной ложкой и почасту плакал.
— Не пей, родимый. Опоили тебя люди недобрые.
— Не могу не пить! Все постыло и все ненавистно…
Дерзость неслыханная! Но. конь споткнулся под ним, Шумский выпал из седла, переломив под собой саблю.
— Шумский! — закричал царь. — Я тебя совсем не желал видеть. Тем более в таком несносном виде…
Аракчеев сгорбился. Александр I повернулся к нему:
— Это ваша рекомендация, граф! Благодарю…
Шумского потащили на графскую конюшню, где жестоко выпороли плетьми. Аракчеев присутствовал при этой грубой сцене:
— Секу вас не как слугу престола, а как сына своего…
Утром он провожал императора из поселений:
— Государь! А я с жалобой к тебе: твой флигель-адъютант Шумский шалить стал… Что делать с ним прикажешь?
— Что хочешь, но в моей свите ему не бывать…
В 1825 году настал конец и Минкиной. Дворовая девушка Паша, завивая ей волосы, нечаянно коснулась щипцами лица фаворитки.
— Ты жечь меня вздумала? — прошипела Настасья и с калеными щипцами в руках набросилась на бедную девушку.
Вырвавшись от мучительницы, Паша кинулась бежать на кухню, где служил поваренком ее брат Василий Антонов.
— Кто тебя так истерзал? — спросил он сестру.
Услышав имя Настасьи, поваренок из массы кухонных ножей выбрал самый длинный и острый.
Минкина напрасно кричала, что озолотит его на всю жизнь.
Антонов вернулся на кухню и вонзил нож в стенку:
— Вяжите меня. Я за всех вас расквитался…
Описать, что происходило с Аракчеевым, невозможно. Врачи даже подозревали, что он сошел с ума.
Подле могилы Настасьи он вырыл могилу и для себя. А потом в Грузино начались казни. В разгар казней скоропостижно скончался Александр I, но Аракчееву было сейчас не до этого.
Все его помыслы были о Минкиной: сгорбленный и состарившийся, граф блуждал по комнатам, повязав себе шею окровавленным платком убитой… Отныне с жизнью его связывала тонкая ниточка — это. сын! И граф не понимал, отчего сын не рыдает по матери!
Они встретились в церкви, и Аракчеев сказал:
— Помолись со мной за упокой ее душеньки…
И тут Шумский нанес ему сокрушительный удар.
— Моя мать жива, — ответил он…
Над могилой Минкиной он изложил Аракчееву всю печальную историю своего появления в графских покоях.
— Чего же мне теперь плакать и молиться?
— Уйдите, сударь, — сказал Аракчеев, пошатнувшись.
Шумский отправился на Кавказ, где вступил в ряды боевого Ширванского полка. Здесь из него выковался смелый и опытный офицер, любимый солдатами за отвагу и щедрость души.
Пять лет страшных боев, множество ран и лицо, рассеченное чеченской саблей… Он стал инвалидом и кавалером двух боевых орденов святой Анны. В 1830 году Михаил Андреевич попрощался с Кавказом, а куда деться — не знал. Вернуться в деревню к матери — на это сил не хватило.
— Отрезанный ломоть к хлебу не прильнет, — говорил он.
Полковник А. К. Гриббе, служивший в военных поселениях, пишет в мемуарах, что однажды в Новгороде, когда он шел через мост на Софийскую сторону, его окликнул странный человек — не то чиновник, не то помещик, в коричневом засаленном сюртуке. «Вглядываюсь пристальнее
— Не узнаешь? — спросил он, придвигаясь к Гриббе.
Это был Шумский, который рассказал о себе:
— Отдал меня Аракчеев под опеку к такому же аспиду, каков и сам, к вице-губернатору Зотову, но я до него скоро доберусь. Меня, брат, с детства тошнит от аракчеевских ранжиров…
— Хотя, сударь, вы и подкидыш, но ваше имя столь тесно сопряжено с моим, что, позоря себя, вы и меня оскорбляете.
Предлагаю одуматься — помолитесь-ка за меня в Юрьевском монастыре!
— А где послушник Мишель? Без него скушно…
Наливает в келье рюмочку Шумский и тоже не пьет:
— Где этот зверь настоятель? Чего не тащится в гости? ..
Кончилась эта монастырская идиллия тем, что однажды Малиновский с Шумским клубком выкатились в церковь из кельи — к вящему соблазну черноризников и черносхимников, взыскующих жизни праведной в затворении от мира грешного.
К чести Малиновского надо сказать, что он виновных не искал, а графу Аракчееву доложил честно:
— Лукавый попутал — оба мы хороши были! ..
— Дворянин, как видите! Сечь меня, увы, нельзя…
— Здравствуй, друг! Помнишь ты меня в мундире флигельадъютанта, а теперь полюбуйся, каков я в мужицкой рубахе.
Эх, жаль, что потерял ямскую шляпу с павлиньим пером… Уж такое красивое было перышко! Кто я? Теперь я беглец, бродяга.
Ушел тайным образом, от самого Белого моря питался христовым именем . Где копейку дадут, где хлебца отломят… Вот и возвратился я на родимое пепелище, в свои пенаты… Один!
Гриббе из своего гардероба мог дать ему только дворянскую фуражку с красным околышем, но Шумский отверг ее:
— Не смеши ты меня, полковник! Каков же я станусь — при бороде и армяке с дворянской фуражкой на голове… Прощай, брат! Вряд ли мы когда свидимся. Пойду по Руси странничать…
Между тем Шумский снова попался властям, которые вернули его в стены Соловецкой обители. Сохранилось его письмо от 1838 года к императору Николаю I, в котором он просил избавить его от монашества, но царь распорядился держать его в келье, а за прошлые заслуги на Кавказе велел выплачивать пенсию, как отставному офицеру… Шумский в 1851 году серьезно заболел, и монахи переправили его для лечения в Архангельск, где в городской больнице он и скончался.
Правда, есть глухие сведения, будто он умер не в Архангельске, а на Соловках лишь в 1857 году; когда англо-французская эскадра вошла в Белое море, чтобы бомбардировать стены Соловецкой цитадели, Михаил Андреевич Шумский — уже старик! — вспомнил былое, когда считался неплохим артиллеристом, и под его руководством древние монастырские пушки отвечали на залпы иноземной эскадры…
Но этот факт я оставляю без проверки…
В издательстве "Алгоритм" вышла новая книга Николая Коняева "Валентин Пикуль", рассказывающая о биографии Валентина Саввича. Предлагаем ознакомиться с отрывком из этой книги. В 2007 году издание поступит во все центральные книжные магазины.
Дмитрий Якунин
Николай Коняев. Валентин Пикуль. М., "Алгоритм". 2007.
Сейчас, когда в самой крепости сооружен гигантский музей, когда о подвиге ее защитников написаны сотни книг, сняты десятки фильмов, как-то и не верится, что целых пятнадцать лет о героической обороне упорно молчали. О подвиге Бреста ничего не сообщалось в военных сводках, забыли о нем и после войны. Мифические герои — сержант Иванов уничтожил сто пятьдесят гитлеровцев, боец Петров подбил семь немецких танков — заполняли страницы газет, а о том настоящем подвиге, о котором и нужно было бы трубить повсюду, молчали.
И объясняется это, как мне кажется, не только неразберихой первых месяцев войны.
Нет.
Для партийных идеологов причудливая, наспех сколоченная ложь была удобнее и приемлемей, нежели то, что происходило в Бресте, где уже окруженные, потерявшие управление подразделения продолжали удерживать рубежи, хотя никто и не зачитывал им — ни шагу назад! — приказа № 227, хотя и не стояли за их спинами заградотряды.
Книга Сергея Смирнова, рассказавшая об этом забытом подвиге, оказала огромное влияние на всю нашу литературу о войне. Оказала она большое влияние — Валентин Саввич всегда подчеркивал это — и на творчество Пикуля.
Зарево великого подвига защитников Брестской крепости по-новому осветило не только первые месяцы Великой Отечественной войны, но и всю войну.
Отблески этого света легли и на прошлые десятилетия.
И не их ли и различил Валентин Пикуль, когда, пробираясь в глухой черноте позабытых времен, наткнулся на развалины крепости Баязет, заслонившей путь турецкой армии во время войны 1877-1878 годов.
Читайте также: