Сообщение нельзя читать не волнуясь из под пальцев текла струйка

Обновлено: 04.07.2024

– Так вот как, наконец ты кандидат и домой приехал, – говорил Николай Петрович, потрогивая Аркадия то по плечу, то по колену. – Наконец!

– А что дядя? здоров? – спросил Аркадий, которому, несмотря на искреннюю, почти детскую радость, его наполнявшую, хотелось поскорее перевести разговор с настроения взволнованного на обыденное.

– Здоров. Он хотел было выехать со мной к тебе навстречу, да почему-то раздумал.

– А ты долго меня ждал? – спросил Аркадий.

– Да часов около пяти.

Аркадий живо повернулся к отцу и звонко поцеловал его в щеку. Николай Петрович тихонько засмеялся.

– Какую я тебе славную лошадь приготовил! – начал он, – ты увидишь. И комната твоя оклеена обоями.

– А для Базарова комната есть?

– Найдется и для него.

– Пожалуйста, папаша, приласкай его. Я не могу тебе выразить, до какой степени я дорожу его дружбой.

– Ты недавно с ним познакомился?

– То-то прошлою зимой я его не видал. Он чем занимается?

– Главный предмет его – естественные науки. Да он все знает. Он в будущем году хочет держать на доктора.

– А! он по медицинскому факультету, – заметил Николай Петрович и помолчал. – Петр, – прибавил он и протянул руку, – это, никак, наши мужики едут?

Петр глянул в сторону, куда указывал барин. Несколько телег, запряженных разнузданными лошадьми, шибко катились по узкому проселку. В каждой телеге сидело по одному, много по два мужика в тулупах нараспашку.

– Точно так-с, – промолвил Петр.

– Куда это они едут, в город, что ли?

– Полагать надо, что в город. В кабак, – прибавил он презрительно и слегка наклонился к кучеру, как бы ссылаясь на него. Но тот даже не пошевельнулся: это был человек старого закала, не разделявший новейших воззрений.

– Хлопоты у меня большие с мужиками в нынешнем году, – продолжал Николай Петрович, обращаясь к сыну. – Не платят оброка. Что ты будешь делать?

– А своими наемными работниками ты доволен?

– Да, – процедил сквозь зубы Николай Петрович. – Подбивают их, вот что беда; ну, и настоящего старания все еще нету. Сбрую портят. Пахали, впрочем, ничего. Перемелется – мука будет. Да разве тебя теперь хозяйство занимает?

– Тени нет у вас, вот что горе, – заметил Аркадий, не отвечая на последний вопрос.

– Я с северной стороны над балконом большую маркизу приделал, – промолвил Николай Петрович, – теперь и обедать можно на воздухе.

– Что-то на дачу больно похоже будет… а впрочем, это все пустяки. Какой зато здесь воздух! Как славно пахнет! Право, мне кажется, нигде в мире так не пахнет, как в здешних краях! Да и небо здесь…

Аркадий вдруг остановился, бросил косвенный взгляд назад и умолк.

– Конечно, – заметил Николай Петрович, – ты здесь родился, тебе все должно казаться здесь чем-то особенным…

– Ну, папаша, это все равно, где бы человек ни родился.

– Нет, это совершенно все равно.

Николай Петрович посмотрел сбоку на сына, и коляска проехала с полверсты, прежде чем разговор возобновился между ними.

– Не помню, писал ли я тебе, – начал Николай Петрович, – твоя бывшая нянюшка, Егоровна, скончалась.

– Неужели? Бедная старуха! А Прокофьич жив?

– Жив и нисколько не изменился. Все так же брюзжит. Вообще ты больших перемен в Марьине не найдешь.

– Приказчик у тебя все тот же?

– Вот разве что приказчика я сменил. Я решился не держать больше у себя вольноотпущенных, бывших дворовых, или по крайней мере не поручать им никаких должностей, где есть ответственность. (Аркадий указал глазами на Петра.) Il est libre, en effet, [Он в самом деле вольный (франц.).] – заметил вполголоса Николай Петрович, – но ведь он – камердинер. Теперь у меня приказчик из мещан: кажется, дельный малый. Я ему назначил двести пятьдесят рублей в год. Впрочем, – прибавил Николай Петрович, потирая лоб и брови рукою, что у него всегда служило признаком внутреннего смущения, – я тебе сейчас сказал, что ты не найдешь перемен в Марьине… Это не совсем справедливо. Я считаю своим долгом предварить тебя, хотя…

Он запнулся на мгновенье и продолжал уже по-французски.

– Строгий моралист найдет мою откровенность неуместною, но, во-первых, это скрыть нельзя, а во-вторых, тебе известно, у меня всегда были особенные принципы насчет отношений отца к сыну. Впрочем, ты, конечно, будешь вправе осудить меня. В мои лета… Словом, эта… эта девушка, про которую ты, вероятно, уже слышал…

– Фенечка? – развязно спросил Аркадий.

Николай Петрович покраснел.

– Не называй ее, пожалуйста, громко… Ну да… она теперь живет у меня. Я ее поместил в доме… там были две небольшие комнатки. Впрочем, это все можно переменить.

– Помилуй, папаша, зачем?

– Твой приятель у нас гостить будет… неловко…

– Насчет Базарова ты, пожалуйста, не беспокойся. Он выше всего этого.

– Ну, ты, наконец, – проговорил Николай Петрович. – Флигелек-то плох – вот беда.

– Помилуй, папаша, – подхватил Аркадий, – ты как будто извиняешься; как тебе не совестно.

– Конечно, мне должно быть совестно, – отвечал Николай Петрович, все более и более краснея.

Николай Петрович глянул на него из-под пальцев руки, которою он продолжал тереть себе лоб, и что-то кольнуло его в сердце… Но он тут же обвинил себя.

– Вот это уж наши поля пошли, – проговорил он после долгого молчания.

– А это впереди, кажется, наш лес? – спросил Аркадий.

– Да, наш. Только я его продал. В нынешнем году его сводить будут.

– Зачем ты его продал?

– Деньги были нужны; притом же эта земля отходит к мужикам.

– Которые тебе оброка не платят?

– Это уж их дело, а впрочем, будут же они когда-нибудь платить.

– Жаль леса, – заметил Аркадий и стал глядеть кругом.

Так размышлял Аркадий… а пока он размышлял, весна брала свое. Все кругом золотисто зеленело, все широко и мягко волновалось и лоснилось под тихим дыханием теплого ветерка, все – деревья, кусты и травы; повсюду нескончаемыми звонкими струйками заливались жаворонки; чибисы то кричали, виясь над низменными лугами, то молча перебегали по кочкам; красиво чернея в нежной зелени еще низких яровых хлебов, гуляли грачи; они пропадали во ржи, уже слегка побелевшей, лишь изредка выказывались их головы в дымчатых ее волнах. Аркадий глядел, глядел, и, понемногу ослабевая, исчезали его размышления… Он сбросил с себя шинель и так весело, таким молоденьким мальчиком посмотрел на отца, что тот опять его обнял.

– Теперь уж недалеко, – заметил Николай Петрович, – вот стоит только на эту горку подняться, и дом будет виден. Мы заживем с тобой на славу, Аркаша; ты мне помогать будешь по хозяйству, если только это тебе не наскучит. Нам надобно теперь тесно сойтись друг с другом, узнать друг друга хорошенько, не правда ли?

– Конечно, – промолвил Аркадий, – но что за чудный день сегодня!

– Для твоего приезда, душа моя. Да, весна в полном блеске. А впрочем, я согласен с Пушкиным – помнишь, в Евгении Онегине:

Как грустно мне твое явленье,
Весна, весна, пора любви!
Какое…

– Аркадий! – раздался из тарантаса голос Базарова, – пришли мне спичку, нечем трубку раскурить.

Николай Петрович умолк, а Аркадий, который начал было слушать его не без некоторого изумления, но и не без сочувствия, поспешил достать из кармана серебряную коробочку со спичками и послал ее Базарову с Петром.

– Хочешь сигарку? – закричал опять Базаров.

– Давай, – отвечал Аркадий.

Петр вернулся к коляске и вручил ему вместе с коробочкой толстую черную сигарку, которую Аркадий немедленно закурил, распространяя вокруг себя такой крепкий и кислый запах заматерелого табаку, что Николай Петрович, отроду не куривший, поневоле, хотя незаметно, чтобы не обидеть сына, отворачивал нос.

Четверть часа спустя оба экипажа остановились перед крыльцом нового деревянного дома, выкрашенного серою краской и покрытого железною красною крышей. Это и было Марьино, Новая слободка тож, или, по крестьянскому наименованью, Бобылий Хутор.

Потом я поднял черпак и в последний раз посмотрел на камень с клочками папоротника, торчащими из-под него, и вдруг мне почему-то стало жалко оставлять здесь кувшин, придавленный холодным скользким камнем, и я неожиданно вспомнил строки давно любимого стихотворения:

Лежит на нем камень тяжелый,

Чтоб встать он из гроба не смог.

Мне стало до того жалко императора Наполеона, что хоть ревмя реви. Мало того, думал я, ковыляя домой, что он вынужден вставать из гроба и искать любимого сына -- а где его теперь найдешь? -- так они еще камень положили ему на могилу. Он-то, мертвый, об этом не знает, потому что ему снизу не видно, он думает, что просто сам он слишком слаб в своей могиле.

Эх, если б он знал, думаю я. Меня угнетает вероломство врагов императора. Конечно, думаю я, было бы глупо искусственно поднимать его из гроба, напяливать на него мундир и заставлять приветствовать войска, но камнем давить на мертвеца -- тоже подлое занятие. Как же быть? Очень просто, решаю я, надо оставить его в покое. И если он может подняться из гроба сам, пусть подымается. Только не надо ему ни помогать, ни мешать. Все должно быть честно.

Постепенно я на этом успокоился и обратил внимание на то, что снег под ногами похрустывает, а когда я шел за вином, этого не было. Я понял, что подморозило, и в то же время никак не мог сообразить, почему ж мне так тепло.

Время от времени я поглядывал на чайник, потому что боялся, как бы из носика не выплеснулось вино. Но вино не выплескивалось, и это стало меня беспокоить. Я немного тряхнул чайник и, когда струйка вылилась на снег, отпил несколько хороших глотков и пошел дальше. По дороге я еще несколько раз повторил эти контрольные встряски, каждый раз отпивая излишек. Казалось, я готовлю чайник с вином к долгому верховому путешествию по горным дорогам.

Когда я вошел в кухню, тетка приняла у меня чайник, глубоко заглянула мне в глаза и вдруг улыбнулась.

-- Немножко есть? -- спросила она понимающе.

-- Есть! Есть! -- ответил я почему-то восторженно.

-- Если хочешь, полежи, -- посоветовала она и показала на кушетку.

Я в самом деле лег, но не на кушетку, а на длинную скамью, стоявшую у очага. Сквозь закрытые глаза я чувствовал лицом пылание огня и даже как бы видел кожей то сильней, то слабей полыхавшие струи. Потом я вдруг почувствовал, как все стронулось с места и поплыло, как бывает, когда долго смотришь на текучую воду. Я открыл глаза, и снова все поплыло. Потом опять закрыл, и снова все остановилось. Тогда я вообразил, что в случае чего я всегда успею открыть глаза, и, успокоившись, отдался течению.

С какой-то обостренной нежностью я теперь слышал каждый звук, раздававшийся в кухне и на веранде. В каждом звуке я угадывал его истинный, больший, чем он означает, смысл. И каждый раз он звучал так, словно я его давно ожидал. Так в детстве в закрытой комнате, бывало, ожидал шаги матери, когда она возвращалась с базара. И теперь я радовался узнаванию этих звуков, как тогда узнаванию материнских шагов.

Вот тетушкины пальцы зашлепали по ситу, вот звякнули в шкафу тарелки, вот мамалыжная лопатка в чугунке заходила, -- и все эти звуки, я чувствую, означают не только приближение ужина, а что-то большее, может быть, уют домашнего очага, древнюю песню вечернего сбора.

А потом я слышу, как хозяйские дети, брат и сестра, моют ноги в тазу. И это опять означает что-то большее, чем боязнь испачкать постель, может быть, означает извечное возвращение детей под родительский кров. А потом я слышу, как они возятся на кушетке, дерутся, и я чувствую в самой этой щенячьей возне какую-то необходимость, тайный уют, словно это им так нужно -- рвануться в разные стороны, чтобы больней и слаще почувствовать потом общую привязь родства.

И каждый раз, угадывая за каждым звуком его истинный смысл, я чувствую в груди вспышку благодарности, которая, оказывается, вызывает у меня смех. Но я его не замечаю, я узнаю о нем по восклицаниям детей или тетушки, которая то и дело входит и выходит.

Перед вами вопросы теста, правильный ответ только 1. Время на прохождение теста не ограничено, правильные ответы будут отображаться после нажатия на кнопку результатов (внизу).

C. (И)ТАК, все мои блестящие надежды рушились, и (C.МЕСТО весёлой московской жизни ожидала меня скука в стороне глухой и отдалённой

B. Воспитательное значение художественной литературы огромно, (ПО)ТОМУ что она действует на мысли человека ТАК(ЖЕ) сильно, как и на чувства

A. Художники-импрессионисты большое внимание уделяли свету, постоянно меняющемуся (В)ТЕЧЕНИЕ дня, и воздуху, в который КАК(БЫ) погружены предметы и фигуры людей

Таня не дала моим мыслям продолжить разговор в моей голове, она увидела меня:

— Иди выпей бокал вина.

— Я не пью, мне нельзя, ты сама запретила, помнишь?

— Со мной можно, — она посмотрела на меня, рот ее чуть приоткрылся. Я подошел медленно к ней и нежно поцеловал. Она ответила, чуть подалась вперед ко мне и своими грудями провела по моей груди. Она снова задрожала, как тогда в офисе, я услышал легкий стон, тихий, приглушенный. — Что ты любишь с женщиной в постели?

— Все, — ответил я. — Абсолютно все, есть одна слабость правда.

Таня вопросительно посмотрела на меня.

— Смотреть, мои глаза — моя главная эрогенная зона. Смотреть, а потом осязать, вкушать.

— Вкушать? — она подняла бровь.

— Ребенок ты еще, но ладно……..хорошо…

С этими словами она отошла от меня и села на кожаный диван. Таня медленно и широко раздвинула ноги, расстегнула пуговицы на рубашке, и скинула ее с себя. Я увидел гладко выбритый лобок, и аккуратные небольшие половые губки, на внутренней стороне бедра левой ноги, было небольшое родимое пятнышко. Твердые соски крупной груди были розовые. Я подошел к ней, скинул с себя всю одежду, она опустила глаза и посмотрела на мой член. Я увидел, как она часто задышала. Опустившись на колени рядом с диваном, я обнял ее и поцеловал. Опустился ниже на шею, мой язык оставлял чуть мокрый след на ее теле. Я взял руками ее за груди, они сразу напряглись. Провел языком по шее и медленно поехал вниз. Остановился на соске правой груди, взял его в ротик. Я услышал стон. Не задерживаясь, я опустился ниже, облизал пупочек, и нырнул между ножек. Дотронувшись языком до ее влагалища, я ощутил насколько она влажная. От вагины исходил жар и коечто еще. Никогда в жизни у меня такого не было. Танина плоть пахла. Не в том плане, что плохо или был неприятный запах. Нет! Она пахла женщиной, голодной самкой. Она была самим естеством, в понимании какого-нибудь художника. Я ощутил непонятный мне раньше голодный животный трепет, я готов был сожрать ее. Мой язык вылизывал ей всю промежность, половые губки я брал в ротик, и чуть оттягивал. Затем я засунул язык прямо внутрь нее. Стенки влагалища обхватили мой язык, не желая выпускать меня. Я шире раздвинул ей ноги, бедра задрожали, и вагина увлажнилась настолько, что я почувствовал солоноватый вкус у себя во рту. Минут пять прошло, как я начал целовать ее, но Таня остановила меня:

— Иди ко мне……не мучай меня…..

Она легла на диван, раздвинула ноги вновь, и смотрела на меня. Я лег на нее сверху, Таня сама раздвинула себе чуть половые губки, и я уперся головкой члена в ее дырочку, чуть надавил. Боже, она была как девочка. Настолько маленькая и тугая, узкая, что когда головка нырнула в нее, Таня дернулась и остановила меня:

— Подожди, тихонько, мне больно.

— Ты такая маленькая, — прошептал я на ушко. — Я не выдержу долго сразу, если ты такая всегда.

— Выдержишь, — она улыбнулась и нежно поцеловала меня, — я помогу тебе. Успокойся. Не бойся меня Саша, давай.

Я снова попытался войти в нее. Влагалище втянуло меня, засосало, туго туго. Я почувствовал жар, влажность и сильнейшее острое до боли возбуждение. Член стоял как бешеный, твердый как сталь.

— О, да, — застонала Таня, — Какой же ты. Еще, хочу еще. Двигайся. Жестче. Хочу жестко, и немного больно сделай соскам.

Я приподнялся, схватил одной рукой сосок правой груди, сжал его двумя пальцами, и резко заходил внутри Тани. Влагалище немного привыкло ко мне, хватка немного ослабла. В такт нашим движениям, груди колыхались, дразня меня сосками, я убрал руку и, изогнувшись, взял сосок в рот и прикусил. Таня закричала, и я почувствовал, как влагалище сжалось с бешеной силой, не давая двигаться моему члену. Таня кончила.

Капельки пота струились по ее лбу, она лежала с закрытыми глазами и прерывисто дышала. Отстранившись от меня, Таня встала, повернулась ко мне спиной, и встала раком, облокотившись об спинку дивана. Я вошел в нее сзади, ухватил сильно за верхнюю часть ягодиц, где у спины была самая узкая часть. Бешено и жестко двигаясь, я хлопнул ей ладошкой по попке, она вскрикнула и улыбнулась:

Я с силой нажал Тане не спину, заставив тем самым, сильно оттопырить попу. Влагалище раскрылось, как розочка. Я еще сильнее раздвинул губки пальчиками рук, и смотрел, как входит и выходит член. Я почувствовал, что скоро кончу, Таня поняла это тоже….

— Тс….тише, медленно, нежно, Сашка…..ох Сашка, что же ты со мной делаешь….. Я помогу тебе, не спеши.

Я склонился над ней, член был глубоко, и я на время остановился, дотянулся до клитора пальчиком руки и нежно начал его гладить.

— Вот так, да…..немного двигайся во мне, нежно Саша, очень нежно.

— Тебе говорили, что ты шикарный любовник? — спросила Таня.

— Ну и дуры те бабы, что кинут тебя, — она улыбнулась. — Ты прошел испытание. Ты принят в мой штат.

Обособление или необособление одиночного деепричастия может зависеть от места, занимаемого им по отношению к глаголу-сказуемому: одно и то же слово в начале или в середине предложения может обособляться, а в конце — нет. Ср.:

Он говорил запинаясь. — Он добавил, запинаясь, несколько слов от себя;

Они шли не торопясь. — По дороге, не торопясь, они собирали грибы и ягоды;

Она будила сына улыбаясь. — Улыбаясь, она разбудила сына;

Ужинали не спеша (Марк.). — Через двор, не спеша, шагал приземистый, коротконогий, круглоголовый человек (Марк.).

На обособление одиночного деепричастия может влиять вид его: чаще не обособляются деепричастия несовершенного вида (на —а -я), поскольку обычно они выражают обстоятельство образа действия, тогда как деепричастиям совершенного вида (на —в, -ши) присущи другие оттенки значения (времени, причины, условия, уступки), что часто приводит к их обособлению. Ср.: Слушал не перебивая; Стала всматриваться не узнавая; Делал перерывы уставая; Отказавшись, он упустит эту последнюю возможность; Обомлев, стояла она неподвижно в дверях; Не дозвонясь, зашел ко мне на дом; Возмутившись, он отказался отвечать; Утомившись, они делали остановки в пути.

Обособление или необособление одиночного деепричастия может быть связано с лексическим значением глагола— сказуемого: одно и то же деепричастие при одних глаголах обособляется, при других — нет. Ср.:

Если одиночное деепричастие находится между двумя глаголами-сказуемыми и по смыслу может быть отнесено к любому из них как обстоятельство образа действия, оно не отделяется запятой от того сказуемого, к которому пишущий его относит: Он присел на корточки, кряхтя полез в нижний ящик стола; Девочка выбежала в сад, плача бросилась к матери.

Читайте также: