Я дрался раз в жизни да и то сочинение егэ

Обновлено: 04.07.2024

Цель моих занятий по обучению сочинению ( любому – по литературе или по русскому часть С) состоит не только в том, чтобы ученик освоил формат того или иного сочинения, но прежде всего в том, чтобы он развил свою письменную речь. Ключевое слово в последнем предложении – свою. Во-первых, потому, что никакое копирование чужих текстов, взятых из сети, не поможет ученику потом самому составить связный текст, во-вторых, у каждого человека от рождения есть индивидуальный, присущий только ему стиль письма ( как отпечатки пальцев), и только развитие своего стиля – залог свободной письменной речи.

Большая часть людей жаждет жить спокойной, размеренной, комфортной жизнью. Но есть некие представители человечества, которые хотят чего-то большего, например, совершить подвиг. При этом они, как правило, хотят быть великими полководцами, учеными, изобретателями… Значительная часть из них считает, что, для того чтобы совершить подвиг, необходимо быть кем-то большим и значимым, присутствовать при сотворении истории, а то и возглавлять его, желательно, чтобы тебя запомнили последующие поколения. Так ли это? Нельзя ли совершить подвиг в жизни обыденной, не будучи кем-то большим и значительным? Этот вопрос рассматривается в том числе и в данном нам тексте Дубинина.

Текст представляет из себя рассуждение. Сначала автор текста говорит о том, что люди всегда будут благодарны тем , кто совершил великое. В качестве примера великое совершивших он приводит Пржевальского, променявшего великосветский Петербург на путешествия, и Шаткина, спасшего людей от вируса трахомы, привив ее себе. Отдав должное великим, автор замечает, что не все люди работают в условиях экстремальных, наиболее к подвигам располагающим, а часто заняты на работах вполне себе обыденных. Тем не менее Дубинин говорит о том, что подвигу, по его мнению, есть место в любой обстановке, в подтверждение чего приводит в пример исторического прототипа Робинзона – Александра Селькирка. Пребывание Селькирка на необитаемом острове считается автором подвигом, потому что Селькирк, находясь на острове, одержал победу над самим собой, над малодушием, страхом смерти, ленью… Восхваляя Селькирка, Дубинин отмечает главное – с тем, с чем боролся этот достойный подражания человек, может бороться и каждый из нас, причем не только на необитаемом острове. Далее автор рассуждает об устремлениях человека и его нахождением между добром и злом, что прямого отношения к нашей теме не имеет.

Приведенного вполне достаточно, чтобы сформулировать авторскую позицию. Видимо, Дубинин считает, что подвиг может совершить кто угодно и практически при каких угодно условиях. С ним трудно не согласиться, так как в каждом из нас есть какие –то не способствующие развитию устремления, которые мы должны победить, перед каждым лежат препятствия, которые нужно преодолеть. Делая это, каждый может совершить свой маленький подвиг. Впрочем, обязательно ли маленький?

Подвиг – это героический поступок человека, умение жертвовать ради других. В обычной жизни нам редко предоставляется возможность проявить героизм. Особенно сложно это сделать людям, чей образ жизни не связан с риском и опасностью. Но все же люди хотят совершать подвиги. В чем состоит подвиг в повседневной жизни? Именно этот вопрос автор поднимает в своем тексте.

Свой текст автор начинает с описания подвигов некоторых известных людей, таких, как Н.М.Пржевальский и А.Шаткин. Н. Дубинин говорит, что их вклад в науку очень велик, поэтому их имена хранятся в памяти многих людей. Далее он рассуждает о том, что все профессии важны, даже те, на которых нет возможности совершить подвиг. По мнению автора, подвигу есть место везде. В подтверждение своих слов он приводит жизнь Александра Селькирка, который победил свои пороки и выжил на необитаемом острове. Дубинин приходит к выводу, что со своими пороками нужно бороться не только на необитаемом острове, а всегда и везде. Автор говорит, что победив себя, каждый поймет, что такое подвиг. Завершая свой текст, он рассуждает о том, что человек всегда устремлен к хорошему, и только от него самого зависит, какую дорогу он выберет: добра или зла.

Я не могу не согласиться с автором в том, что настоящим героизмом для человека является умение перебороть самого себя, ведь идти против своих же желаний нелегко- это требует от человека больших волевых усилий. Возможно, такой подвиг не оценят окружающие, но, безусловно, для самого человека он является очень важным.

В заключение я хочу сказать, что человек не должен идти на поводу у всеобщего мнения. Мы должны слушать только самих себя и стараться бороться с ленью и трусостью. Только тогда, когда люди найдут в себе силы бороться за лучшее в своей жизни, человек станет настоящим героем.

ЖАНРЫ 360
АВТОРЫ 282 286
КНИГИ 670 064
СЕРИИ 25 808
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 149

Я дрался раз в жизни, да и то не с тем, с кем следовало. И вовсе не потому, что не встречал людей, с которыми следовало драться. Таких людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался за руку, улыбался им, как лучшим друзьям. Потому что я уже стал воспитанным человеком. А в тот раз, когда дрался, я еще не был воспитанным человеком, меня тогда только воспитывали.

На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто сильнее, а кто слабее. На мою долю выпал мальчик, худой и болезненный, с головой, неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, опущенным вниз, словно уже заранее признавая свое поражение. С кончика носа свисала маленькая прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал ее в нос, как втягивает проводник пассажира, повисшего на ступеньке, когда дан уже сигнал к отправлению. Но пассажир опять повисал, словно еще не со всеми там, на станции, попрощался, а мальчик снова и снова его втягивал, а потом резко провел под носом рукой, окончательно высаживая его из поезда, но тут, неизвестно откуда взявшись, пассажир снова повис…

И туда, в это место, где уже развивались какие-то драматические события, я ткнул кулаком, и пассажир сразу покраснел и на ходу выпрыгнул из поезда, а за ним стали прыгать остальные, такие же красные, как и он.

– Юшка пошла, – констатировал кто-то из судейской коллегии, и драка была остановлена из-за явного неравенства сил.

Я не запомнил, как звали этого мальчика. Тех, кого бьют, обычно не запоминают, – запоминают тех, кто бьет.

Мне не хотелось его бить, просто такая сложилась ситуация. Потом сложилась другая ситуация, и мы с ним вместе гоняли в футбол, лазили по крышам и смотрели, как бьют кого-то третьего. И опять менялась ситуация, и снова кто-то кого-то бил, пусть не кулаками, а словами, по-взрослому, но это получалось еще больней.

Когда взрослый бьет взрослого, это не всегда даже видно со стороны. Сидят и разговаривают. Стоят и разговаривают. И все же, если внимательно приглядеться, то увидишь, как маленькие красные человечки панически выпрыгивают на ходу, поезд идет, как и шел, но у них у каждого внутри катастрофа.

(1)Я дрался раз в жизни, да и то не с тем, с кем следовало. (2)И вовсе не потому, что не встречал людей, с которыми следовало драться. (3)Таких людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался за руку, улыбался им, как лучшим друзьям. (4)Потому что я уже стал воспитанным человеком. (5)А в тот раз, когда дрался, я ещё не был воспитанным человеком, меня тогда только воспитывали.

(6)На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто сильнее, а кто слабее. (7)На мою долю выпал мальчик, худой и болезненный, с головой, неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, опущенным вниз, словно он уже заранее признавал своё поражение. (8)С кончика носа свисала маленькая прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал её в нос, как втягивает проводник пассажира, повисшего на ступеньке, когда дан уже сигнал к отправлению. (9)Но пассажир опять повисал, словно ещё не со всеми там, на станции, попрощался, а мальчик снова и снова его втягивал, а потом резко провёл под носом рукой, окончательно высаживая его из поезда, но тут, неизвестно откуда взявшись, пассажир снова повис… (10)И туда, в это место, где уже развивались какие-то драматические события, я ткнул кулаком, и пассажир сразу покраснел и на ходу выпрыгнул из поезда, а за ним стали прыгать остальные, такие же красные, как и он.

(11)— Юшка пошла, — констатировал кто-то из судейской коллегии, и драка была остановлена из-за явного неравенства сил.

(12)Я не запомнил, как звали этого мальчика. (13)Тех, кого бьют, обычно не запоминают, — запоминают тех, кто бьёт.

(14)Мне не хотелось его бить, просто такая сложилась ситуация. (15)Потом сложилась другая ситуация, и мы с ним вместе гоняли в футбол, лазили по крышам и смотрели, как бьют кого-то третьего. (16)И опять менялась ситуация, и снова кто-то кого-то бил, пусть не кулаками, а словами, по-взрослому, но это получалось ещё больней.

(17)Когда взрослый бьёт взрослого, это не всегда даже видно со стороны. (18)Сидят и разговаривают. (19)Стоят и разговаривают. (20)И всё же, если внимательно приглядеться, то увидишь, как маленькие красные человечки панически выпрыгивают на ходу, поезд идёт, как и шёл, но у них у каждого внутри катастрофа.

(По Ф. Кривину)

Прочитайте фрагмент рецензии, составленной на основе текста. В этом фрагменте рассматриваются языковые особенности текста. Некоторые термины, использованные в рецензии, пропущены. Вставьте на места пропусков (А, Б, В, Г) цифры, соответствующие номерам терминов из списка. Запишите под каждой буквой соответствующую цифру.

Я дрался в жизни один раз, да и то не с тем, с кем следовало. И вовсе не потому, что не встречал людей, с которыми следовало подраться. Таких людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался за руку, улыбался им, как лучшим друзьям. Потому что я уже был воспитанным человеком. А в тот раз, когда дрался, я еще не был воспитанным человеком, меня тогда только еще воспитывали.

На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто сильнее, а кто слабее. На мою долю выпал мальчик, худой и болезненный, с головой, неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, свисавшим вниз, словно уже заранее признавая свое поражение. С кончика носа свисала маленькая прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал ее в нос, как втягивает проводник пассажира, повисшего на ступеньке, когда дан уже сигнал к отправлению. Но пассажир опять повисал, словно еще не со всеми там, на станции, попрощался, а мальчик снова и снова его втягивал, а потом резко провел под носом рукой, окончательно высаживая его из поезда. Но тут, неизвестно откуда взявшись, пассажир снова повис.

— Юшка пошла, — констатировал кто-то из судейской коллегии, и драка была приостановлена из-за явного неравенства сил.

Я не запомнил, как звали этого мальчика. Тех, кого бьют, обычно не запоминают, — запоминают тех, которые бьют.

Когда взрослый бьет взрослого, это не всегда даже видно. Стоят и разговаривают. Сидят и разговаривают. И все же, если внимательно присмотреться, то увидишь, как маленькие красные человечки панически выпрыгивают на ходу, поезд идет, как и шел, но у них у каждого внутри катастрофа.

Другие цитаты по теме

Я запомнил небо над Снигиревкой в обрамлении четырех стен, похожее на картину, на которой изображение все время меняется, а тема остается прежней: немецкие самолеты.

Маленькая станция Снигиревка. Я даже не заметил, были ли там другие дома. Я запомнил всего один дом, вернее, развалины одного дома.

И небо в развалинах.

Когда смотришь на небо из развалин, кажется, что оно тоже в развалинах. Разрушено и перечеркнуто крестами вражеских самолетов.

Я стою под стеной и смотрю на квадрат неба в развалинах.

В одно и то же место дважды не попадают, поэтому при бомбежке лучше всего прятаться в развалинах.

А если бомба промахнется? Если она, летя мимо, как ей положено, промахнется и вторично сюда попадет?

Я теснее прижимаюсь к развалинам. Эти стены мне чужие, но я прижимаюсь к ним, как к родным. Больше, чем к родным: к родным стенам я так не прижимался.

Когда в тебя попадают, не целясь, а, наоборот, промахиваясь, это не только больно, это унизительно. Целились в кого-то, а попали в тебя. Попали, даже не удостоив тебя вниманием.

Сколько людей пострадало оттого, что в них попадали, промахнувшись в других. А может, и не было этих других, может, это сказано для смягчения удара. Промахи считаются извинительными. Может, и эту бомбу, которая меня уничтожит, тоже когда-нибудь извинят.

Кресты бомбардировщиков проходят над вами, равнодушно сбрасывая свой груз. Кресты истребителей пикируют, расстреливая нас из пулеметов.

Как будто с нами играют в крестики-нолики: они в небе крестики, а мы нолики на земле.

Всякий раз, когда меня заставляют почувствовать себя ноликом на земле, я вспоминаю небо над Снигиревкой.

Пацаны — режут, бабы — стреляют, дети — бутузят, взрослые — умом меряются! Вот настоящее поле боя — серое вещество.

Вода вытекала из трубы и, пробежав по длинному деревянному желобу, падала с высоты, достаточной, чтобы считать ее водопадом.

Можно было считать ее водопадом, любуясь ею со стороны, а можно было лечь в желоб и дотечь по нему вместе с ней, а потом рухнуть вниз головой с высоты нескольких метров. Тогда можно было почувствовать то, что чувствует водопад.

В то лето я был водопадом.

Мы ложились животами на плоское дно желоба, протекали по нему и падали. как мы падали! Это было лучшее из всех падений, какие мне пришлось в жизни испытать.

Я никогда не был ветром, — наверно, это тоже замечательно. Дуешь и летишь. Сам дуешь и сам летишь — сам себе ветер и парус. Я никогда не был громом, снегом, дождем.

Но водопадом я был. Это удивительное ощущение.

Быть дождем, ветром или даже просто шорохом, запахом на земле удивительное ощущение.

Быть природой великолепно, хотя, наверное, нелегко. Тянуться к небу деревом или малой травинкой — сильное ощущение. Возможно, даже более сильное, чем косить и рубить дрова.

Первое мое стихотворение было о победе Красной Армии над фашизмом. О неизбежной победе — в том случае, если фашисты нападут на нашу страну.

Я переписал это стихотворение на бумажку и отнес воспитательнице в детский сад. Мне было шесть лет, но я всем говорил, что на самом деле мне девятнадцать. Я не мог допустить мысли, что живу на свете так мало лет.

Это было время не только оптимистических надежд, но и разочарований. Как раз тогда я узнал, что наше Солнце погаснет через столько-то миллиардов лет. Я плакал так, как не плакал еще ни разу в жизни: я не ожидал такого скорого конца. Но об этом я все же не написал, а написал о победе Красной Армии над фашизмом.

Воспитательница прочитала стихи и потребовала мою фотографию. Я очень живо себе представил: моя фотография висит на стене, а под ней стихотворение о победе Красной Армии над фашизмом. Все будут ходить и читать, а кто еще не умеет читать, будет смотреть на мою фотографию.

У меня не было отдельной фотографии, и я отрезал себя от сестры, считая, что в дальнейшем сестра мне здесь не понадобится. На дороге славы наши с ней пути разошлись.

И я бросил писать стихи, поняв, что слава — это обман, что она жестоко оборачивается против человека.

Снова я стал писать лишь во время войны, когда началась битва с фашизмом, о которой было написано в моем первом стихотворении.

В наш город война пришла сразу, и я под выстрелами пробрался домой, чтоб унести во взрослую жизнь фотографии нашего детства.

Этот альбом сохранился. Там, на фотографии, сестра прильнула к кому-то, кого рядом с ней больше нет, кто ушел за славой и не вернулся назад, как не возвращаются те, кто уходит за славой.

А в остальном все осталось по-прежнему, и солнцу светить еще столько же — без каких-то сорока с лишним лет все те же столько-то миллиардов.

Взрослые, как заметила Мария, чаще всего обсуждают погоду или гадают вслух: что же может произойти. Поэтому для настоящего разговора гораздо лучше подходят вещи. Или — животные. Иногда — деревья и растения. Порой то, что они говорят, утешает, порой — неприятно, но это, по крайней мере, настоящий разговор. Для душевных откровений она всегда выбирала только часы. А если так поболтать, годится почти всё.

Взрослые никогда не верят, если вы говорите с ними всерьез.

Была у меня в детстве мечта — побывать на станции Миллерово. Каждое лето я садился в поезд Одесса — Миллерово, ее ехал только до станции Первомайск. Потому что в Первомайске у меня жила бабушка, а в Миллерове у меня никто не жил. Но если садишься в поезд Одесса — Миллерово, хочется доехать до самого конца, а не сходить в начале пути в городе Первомайске.

Что-то подобное я испытал, когда, уже взрослым человеком, летал из Одессы в Киев на самолете Одесса — Владивосток. Даже как-то неловко было выходить в Киеве. Сосед мой летел во Владивосток, мы только начали разговор, рассчитанный до самого Владивостока, — и вдруг — извините, — я выхожу в Киеве.

Но однажды чуть не осуществилась моя мечта и я чуть не доехал до станции Миллерово. Тогда все люди поехали не туда, где у них кто-то был, я туда, где у них никого не было. Все поехали, сами не зная куда.

Поезд Одесса — Миллерово уже не ходил, мы поехали на машине, потом на телеге и только с телеги пересели в поезд, который тоже не шел до станции Миллерово. Мы доехали сначала до Запорожья, потом поехали на Ростов, а от станции Аксай было уже совсем близко до станции Миллерово.

Ехали мы в вагоне, в котором раньше возили лошадей. А назывался вагон телятником. Места вое лежачие, на полу, не лежать нельзя: слишком много народу.

Туалета, конечно, для лошадей не построили, а для людей туалеты — прямо среди степи. Остановится поезд, народ высыпет в эту голую степь, где даже негде спрятаться но нужде человеку. Отбегут подальше — но так, чтоб обратно успеть добежать, — женщины присядут, будто копают картошку, мужчины маячат во весь рост спиной к поезду, будто их выслали в дозор. Поезд с места двигался медленно, чтоб все успели вскочить. Кто успел успел, кто не успел — так посреди степи и остался.

Надо было еще свой вагон найти. Вагоны-то все одинаковые, так что надо соседей в лицо знать. Сейчас годами в одном доме живешь и не знаешь, с кем живешь, а тогда так было нельзя: отстанешь от поезда.

Ехали все до конца, чтоб подальше уехать. Куда — у пассажиров не спрашивают, поезд сам знает, куда ему ехать положено. А пассажиру одна забота: в поезде сиди, в степи присаживайся, а ложись только во время бомбежки. Отбежал от поезда, полежал, но и здесь не зевай, чтоб не отстать от поезда.

Люди быстро сближались в этих вагонах для лошадей. Прямо как одна семья. Да что семья! В семье пока сблизятся, десять раз разойдутся. А тут расходиться некуда. От вагона своего не уйдешь.

Что еще сближало людей, так это то, что у них не было отдельных разговоров. Двое говорят, остальные слушают. А то и сами вступают в разговор. А если в этот не интересно, вступай в другой разговор. Или послушай, что говорят другие.

Удобный был поезд. И для лошадей, и для людей. Едешь в нем, и всю дорогу тебе что-то рассказывают. Ну, не тебе, понятно, но все равно что тебе.

А поезд — тук-тук-тук! тук-тук-тук! — будто стучится из войны в мирное время. Дескать, вспомните, люди, как вы тогда ехали в вагонах для лошадей. Как вы тогда жались друг к Другу. Что ж вы теперь от людей отворачиваетесь, что же их лиц, таких близких, не замечаете? Ой, глядите, отстанете от поезда — трудно будет догонять!

Читайте также: