Семен каминский судьба барабанщицы сочинение

Обновлено: 05.07.2024

"Золотыми" я называю сочинения, за которые на экзамене экспертами выставлен максимальный балл. Если следовать этой логике, сегодняшнее сочинение можно считать "серебряным": из 24 возможных баллов за свою работу ученица получила 23. Один балл снят за речь (К10), при этом за точность и выразительность речи (К6) стоит максимум. Знаю, что такого быть не должно, но .

Сочинение по тексту М. Гуминенко о писательской деятельности. ( На свете очень много людей по-настоящему талантливых. Каждому от рождения даются какие-то способности, которые он может употребить в будущем. Но хотя талант - это великая вещь и драгоценный дар, одного его недостаточно. Талант - это как самородный алмаз. )

Писательница не случайно делает акцент на отношении к работе других современных авторов. Многих из них собственные произведения устраивают "как есть", а работа с текстом "представляется чем-то ненужным". Этот пример показывает, что не все авторы стремятся доработать свои тексты, "отшлифовать" их. С расхождениями и неувязками они заставляют разбираться читателей. Это приводит к тому, что идею текста понимают неправильно или не понимают вообще.

М. В. Гуминенко доводит до нас мысль о том, что автор несёт ответственность за каждую написанную им строчку. Она считает, что писательская деятельность подобна скальпелю хирурга: можно с её помощью лечить, а можно калечить. Ответственное, профессиональное отношение к своей работе должно стоять на первом месте.

Нельзя не согласиться с мнением автора. В любой деятельности важно постоянно двигаться вперёд. А в писательстве, когда книга попадает в руки стольких людей, нужно быть особенно внимательным. Ярким примером человека, который вкладывал особый смысл в каждое написанное им слово, является А. П. Чехов. В своих рассказах он позволяет нам увидеть реальных людей. Каждое его небольшое произведение настолько отточено, что заставляет читателя о многом задуматься и сделать выводы.

Таким образом, Гуминенко подчёркивает важность ответственного отношения к своей работе, постоянного профессионального роста.

P.S сочинение опубликовано с согласия автора.

Несмотря на то что за эту работу не поставлен максимальный балл, она мне нравится больше "золотых" сочинений, опубликованных на канале ранее:

В прошлом учебном году на канале была опубликована серия статей о сочинении ЕГЭ (задание 27):

Также можете ознакомиться с моими вариантами готовых сочинений:

Предупреждаю: эти статьи и сочинения написаны по критериям прошлого года, в них не отражено новое требование к комментарию - проанализировать связь между примерами.

Однажды родственники из деревни привезли Чупраковым в качестве гостинца петуха. Петух был ярко-белый, толстый и самодовольный, с пухлым багровым гребнем. Несколько дней он жил у них на балконе, привязанный верёвочкой за лапку к решётке. Маленькой Ирке петух понравился. Ей сказали, что его зовут, естественно, Петей, но она называла его почему-то Пашкой. Ирка часто бегала на балкон посмотреть, чем он занимается, беседовала с ним по душам, подсыпая пшена в железную коробочку от сайры. Когда петух клевал пшено – тук, тук, тук-тук-тук, – Ирка отстукивала такой же неровный ритм деревяшкой по перилам. Звук метался, дробился оглушительным многоголосием в колодце двора, окружённом одинаковыми девятиэтажками. В окнах появлялись недовольные физиономии соседей. Петух поднимал голову, минуту-другую прислушивался к этому тарараму и снова продолжал клевать.

Дня через три, пока Ирка была в детсаду, петуха зарезали и сварили наваристый суп. Ирка сначала ничего о случившемся не знала, выскочила на балкон – а там пусто, даже подстилки от петуха не осталось. И тут её позвали обедать: иди, попробуй, какой супчик замечательный получился! Ирка плакала навзрыд и есть категорически отказалась: вы все, заявила, самые подлые предатели и убийцы, я никогда не буду есть суп из моего друга.

– И давно ты так сидишь? – спросил он, выглянув из репетиционной по какому-то делу.

– Не очень, – отозвалась Ирка. – Недели три… или немножко дольше.

Оказывается, в течение месяца она регулярно приходила сюда во время репетиций (вторник – четверг – суббота). Подложив курточку, устраивалась возле заветной двери в рок-музыку и, внимательно прислушиваясь к каждому доносившемуся оттуда звуку, отбивала ритм на коленях. Пока шли занятия, Вилен Давидович (за глаза называемый Вилей) выходил из комнаты редко, а ребята, если и бегали покурить, на Ирку особого внимания не обращали: сидит малолетка, видно, ждёт кого-то из музыкантов – может, сест-

ра или знакомая. Им, в творческом порыве, было не до неё. Как только начинался перерыв и в комнате замолкала музыка, Ирка подбирала курточку, уходила в другой конец коридора и терпеливо ждала продолжения репетиции, расположившись на подоконнике и болтая ногами в чёрных мужских ботинках. А потом опять возвращалась под дверь.

– И зачем ты сидишь? – заинтересовался Виля.

– Я это… от барабанов тащусь, – сказала Ирка.

– Заходи, – ухмыльнулся Виля.

Тут как раз начался перерыв. Все музыканты вышли, и Виля распахнул створку окна, чтобы немного проветрить комнату.

– Можно мне там посидеть? – попросила она, кивнув на трёхногий стул ударника.

– Посиди, – разрешил Виля. – Можешь даже постучать немного. Только не трогай Геркины фирменные палочки – убьёт. Он их на толчке покупает. Вот тебе запасные, совковые. Я сейчас приду.

Виля остановился в дверях, поражённый тем, что она вытворяет, а за его спиной собрались вернувшиеся с перекура музыканты – гитарист Миха, барабанщик Герка и рыжий басист Вадюня. Завидев их, вошедшая в раж Ирка прекратила стучать, с невинным видом аккуратно сложила палочки на рабочий барабан и выскользнула из-за ударной установки.

– Ты где это так научилась? – спросил Виля.

– Дома. – бросила Ирка, топая к выходу.

– У тебя что – дома барабаны есть? – удивился Герка.

– Не… я на книжках. – не очень внятно проговорила Ирка и попыталась выйти из репетиционной.

Вилен Давидович задержал её:

– Погоди. посиди тут. С нами.

С этого момента Ирка, крайне довольная переменой в своей жизни, торчала у них в комнате на каждом занятии. Она нашла себе укромное местечко в углу, между колонками, на ящике с проводами, и терпеливо ждала перерыва, чтобы хоть немного посидеть за ударными. Она приходила раньше всех и уходила самая последняя – только тогда, когда Виля готовился запереть дверь и включить охранную сигнализацию. Незаметно музыканты так привыкли к постоянному Иркиному присутствию, что она стала как бы частью репетиционной обстановки, и когда один раз Ирка не появилась из-за сильного гриппа, все с некоторым удивлением поглядывали на пустой угол.

Как-то само собой вышло, что она стала ездить с ними на концерты: помогала собирать барабаны, расставлять по сцене стойки, сматывать микрофонные шнуры, развешивать костюмы. И звать её в команде начали по-свойски – Чупой. А Герка стал задерживаться после репетиций, чтобы показать ей, как правильно держать палочки, сидеть за барабанами, извлекать звук. У неё получалось – всё лучше и лучше.

В начале весны в группе узнали, что Герке скоро уходить в армию. Однако ни у кого не возникла мысль, что Ирка сможет его заменить, – уж слишком маленькой она для них была, – и, чтобы найти нового ударника, Вилен Давидович дал объявление в газету.

Ирка приходила домой только спать. Виля, зная, что творится у неё дома, доверил ей ключи от репетиционной, и она, сидя в наушниках, целыми днями барабанила там под фонограмму. Выбежит на полчаса в булочную или в буфет Дворца культуры (если открыт), заскочит в туалет пару раз – и опять за палочки.

Ирке едва исполнилось шестнадцать, когда Виле всё-таки пришлось взять её на свадьбу. Арсений попал на пятнадцать суток за хулиганство в пьяном виде, и рассчитывать на него в этот раз было уже невозможно. А свадьба намечалась денежная, но трудная – у цыган.

– Для нас это великая честь бачиты на нашей свадьбе таких прекрасных артыстив, як вы, хлопци! – на суржике уговаривал он Вилю, возбуждённого успехом концерта и ещё не совсем ясно воспринимавшего действительность.

– Деточки, йдите-ко сюда, знайомиться с артыстами!

– Так они ж цыгане. – шепнул Рыжий, упаковывая басовый усилитель и при этом, как бы ненароком, приблизившись к Виле. Действительно, внешность Василя и особенно его будущей супруги не оставляла в таком выводе никаких сомнений.

– Да вижу я! – с досадой сказал Виля, но отказываться было уже неловко.

Так жарким августовским днём они оказались на цыганской свадьбе, да ещё и Ирку вынужденно прихватили с собой.

Хозяева были, конечно, не кочевыми цыганами, и дом их выглядел как обычный поселковый дом – не сильно большой и не шибко богатый, – но во дворе раскинулся белый, внушительных размеров шатёр, чем-то напоминавший о далёкой кочевой жизни. Пёстрая, шумная толпа гостей – родственников и соседей – плотно заполняла длинные деревянные лавки, разливалась по двору, выплёскивалась на улицу.

Долгие витиеватые тосты, обильная еда и беспрерывные возлияния продолжались не один час. Целовались молодые, их целовали и обнимали гости, гости целовали и обнимали друг друга и тащили подарки. Стоял жуткий галдёж.

Во время короткой настройки ансамбля публика чуток притихла. Ирка трижды цокнула палочками – и по всему посёлку с шальным захлёбом разлетелась нехитрая заводная мелодийка:

А запрягай, папаня, лошадь,

А я поеду в дальний табор,

Я парамела, я чебурела,

Я сам самели тулия,

Гоп, я парамела, гоп, я чебурела,

Гоп, барон цыганский я!

– Тошно… – не глядя на него, проговорила Ирка и, скривившись, со всего маху вмазала по тарелкам так, что гости, сидевшие за ближайшими столами, от неожиданности пролили самогон из поднятых стопок.

– А сейчас для наших гостей из солнечной Молдавии звучит эта песня… – забубнили динамики сладким, слегка шутовским Михиным говорком – и веселье продолжилось.

– Вы все чудови, хлопци, чудови! – повторял цыган, пожимая руки окончательно упарившимся музыкантам. – Но мала дивчинка – от шустра, от спритна. Оце тильки тоби! – и сунул в Иркину руку несколько влажных скомканных бумажек.

И ещё душа у Вили была неспокойна по другому поводу: Ирка начала взрослеть и отчаянно хорошеть. Несмотря на то, что она по-прежнему одевалась как пацан, никогда, даже на сцене, не пользовалась косметикой и совсем немного прибавила в росте и в весе, принять её за мальчишку теперь было уже трудно. У неё как-то совершенно неожиданно, чуть ли не в один день, началось явственное округление форм и появилась своеобразная грация.

Сам Виля был не очень юн и женат на Леночке Сутеевой, сухонькой руководительнице танцевального ансамбля того же ДК железнодорожников. Имелись у него двое детишек: маленький мальчик от Леночки и девочка постарше от первой жены, соученицы Вили по музучилищу. Брак с Леночкой тоже давно стал ему в тягость. Во время гастролей он вполне активно включался в различные любовные интрижки с директрисами клубов, методистками и культорганизаторшами и месяцами жил не дома, но до полного развода дело пока ещё не доходило. Можно сказать, что на окончательное решение этого вопроса у них с Леночкой просто не хватало времени.

‒ Ира! Чупракова! Успехов тебе! До скорого!

Ирка подошла очень близко к вагону, подняла голову и сказала, серьёзно и непонятно:

– А я никогда не буду есть суп из моего друга.

Через два года, зимой, Миха по какому-то делу приехал в столицу. Они встретились с Вилей в крошечном пивном баре. В студию, объяснил Виля, он пригласить Миху не может: там, мол, идёт запись некой крутой группы (сказать какой – нельзя, секрет!), и посторонних не пускают.

– Герка? – переспросил Виля. – А где же Чупракова?

– Чупа. а она это… похоже, померла, – бесцветным голосом произнес Миха и шумно отхлебнул пива.

– В милицию ходили? – выдавил из себя Виля, прислоняя к щеке холодный бокал с остатками пива.

– Ходили, один раз. Разговаривать с нами они не захотели. Кто вы такие, волосатые, обкурились, наверно, никакой Чупраковой мы не знаем, у нас работы невпроворот, будете доставать, сейчас вас самих.

– Эх, чёрт, если бы я там был, я бы, конечно. – начал Виля и осёкся.

Они долго сидели за столиком и молчали. Миха изучал панно из медной чеканки, занимающее полстены за спиной Вили. Панно изображало романтические, но слегка квадратные фигуры юношей и девушек, свершающих что-то героическое в лучах квадратного солнца. Виля уставился в окно, где мокрый снег прилипал к грязному стеклу и бесформенными ошмётками медленно, бесконечно сползал вниз.

Мёрзли ноги. Виля заказал ещё пива.

– А вы тут как, Вилен Давидович?

– Ты знаешь, тут тоже на самом деле ничего особо интересного. – вздохнул Виля. – Обещали одно, получилось другое. Я ж им не мальчик, чтобы подай-принеси и инструменты настраивать! Я из студии ушёл. В Израиль вот собрался, а оттуда думаю махнуть в Америку. Есть там знакомые, обещали пристроить сессионным музыкантом в одну из чикагских студий. Хорошие музыканты, говорят, всегда нужны.

– Вот это да… – покрутил головой Миха. – В Америку?

Зал погрузился в такой потрясающий, многослойный шквал звуков и взбалмошного темпа, что стало невозможным отвлечься или уйти. Замерли за кассами опытные продавцы, слышавшие игру не одной сотни музыкантов и наверняка знающие толк в искусстве барабанщика. Замолкли на полуслове, повернувшись к источнику неукротимого звука, немногочисленные посетители, потянулись люди из других залов.

– Ну, Пашка, пойдём, пора, – негромко, хрипло сказала она по-русски, протянув дочке руку. – Мне сегодня работать в госпитале в ночную смену, нам надо ещё многое дома успеть.

Но… не шевельнулся.

…Маленькая упрямая барабанщица поднимает голову, смотрит на него и говорит, серьёзно и непонятно:

Однажды родственники из деревни привезли Чуприниным в качестве гостинца петуха. Петух был ярко-белый, толстый и самодовольный, с пухлым багровым гребнем. Несколько дней он жил у них на балконе, привязанный верёвочкой за лапку к решётке. Маленькой Ирке петух понравился. Ей сказали, что его зовут, естественно, Петей, но она называла его почему-то Пашкой. Ирка часто бегала на балкон посмотреть, чем он занимается, беседовала с ним по душам, подсыпая пшена в железную коробочку от сайры. Когда петух клевал пшено: тук, тук, тук-тук-тук,— Ирка отстукивала такой же неровный ритм деревяшкой по перилам. Звук метался, дробился оглушительным многоголосием в колодце двора, окружённом одинаковыми девятиэтажками. В окнах появлялись недовольные физиономии соседей. Петух поднимал голову, минуту-другую прислушивался к этому тарараму и снова продолжал клевать.

Дня через три, пока Ирка была в детсаду, петуха зарезали и сварили наваристый суп. Ирка сначала ничего о случившемся не знала, выскочила на балкон — а там пусто, даже подстилки от петуха не осталось. И тут её позвали обедать: иди попробуй, какой супчик замечательный получился! Ирка плакала навзрыд и есть категорически отказалась: вы все, заявила, самые подлые предатели и убийцы, я никогда не буду есть суп из моего друга.

— И давно ты так сидишь? — спросил он, выглянув из репетиционной по какому-то делу.

— Не очень,— отозвалась Ирка.— Недели три… или немножко дольше.

Оказывается, в течение месяца она регулярно приходила сюда во время репетиций (вторник-четверг-суббота). Подложив курточку, устраивалась возле заветной двери в рок-музыку и, внимательно прислушиваясь к каждому доносившемуся оттуда звуку, отбивала ритм на коленях. Пока шли занятия, Вилен Давидович (за глаза называемый Вилей) выходил из комнаты редко, а ребята, если и бегали покурить, на Ирку особого внимания не обращали: сидит малолетка, видно, ждёт кого-то из музыкантов — может, сестра или знакомая. Им, в творческом порыве, было не до неё. Как только начинался перерыв и в комнате замолкала музыка, Ирка подбирала курточку, уходила в другой конец коридора и терпеливо ждала продолжения репетиции, расположившись на подоконнике и болтая ногами в чёрных мужских ботинках. А потом опять возвращалась под дверь.

— И зачем ты сидишь? — заинтересовался Виля.

— Я это… от барабанов тащусь,— сказала Ирка.

— Заходи,— ухмыльнулся Виля.

— Можно мне там посидеть? — попросила она, кивнув на трёхногий стул ударника.

— Посиди,— разрешил Виля.— Можешь даже постучать немного. Только не трогай Геркины фирменные палочки — убьёт. Он их на толчке покупает. Вот тебе запасные, совковые. Я сейчас приду.

Виля остановился в дверях, поражённый тем, что она вытворяет, а за его спиной собрались вернувшиеся с перекура музыканты — гитарист Миха, барабанщик Герка и рыжий басист Вадюня. Завидев их, вошедшая в раж Ирка прекратила стучать, с невинным видом аккуратно сложила палочки на рабочий барабан и выскользнула из-за ударной установки.

— Ты где это так научилась? — спросил Виля.

— Дома…— бросила Ирка, топая к выходу.

— У тебя что — дома барабаны есть? — удивился Герка.

— Не… я на книжках…— не очень внятно проговорила Ирка и попыталась выйти из репетиционной.

Вилен Давидович задержал её:

— Погоди… посиди тут. С нами.

С этого момента Ирка, крайне довольная переменой в своей жизни, торчала у них в комнате на каждом занятии. Она нашла себе укромное местечко в углу, между колонками, на ящике с проводами, и терпеливо ждала перерыва, чтобы хоть немного посидеть за ударными. Она приходила раньше всех и уходила самая последняя — только тогда, когда Виля готовился запереть дверь и включить охранную сигнализацию. Незаметно музыканты так привыкли к постоянному Иркиному присутствию, что она стала как бы частью репетиционной обстановки, и когда один раз Ирка не появилась из-за сильного гриппа, все с некоторым удивлением поглядывали на пустой угол.

Как-то само собой вышло, что она стала ездить с ними на концерты: помогала собирать барабаны, расставлять по сцене стойки, сматывать микрофонные шнуры, развешивать костюмы. И звать её в команде начали по-свойски — Чупой. А Герка стал задерживаться после репетиций, чтобы показать ей, как правильно держать палочки, сидеть за барабанами, извлекать звук. У неё получалось — всё лучше и лучше.

Но родители ужасно скандалили, потому что Ирка поздно возвращалась домой. Они не понимали, да и не хотели понимать, чем она занимается: шляется, конечно, с мальчишками — что же ещё?

— Проститутка! — визжала мать, принюхиваясь к Ирке, и, не учуяв, к своему удивлению, запаха спиртного, продолжала: — Таблетки жрёшь?

Ирка пыталась что-то объяснить, но её не слушали, и она вообще перестала что-либо объяснять.

В начале весны в группе узнали, что Герке скоро уходить в армию. Однако ни у кого не возникла мысль, что Ирка сможет его заменить,— уж слишком маленькой она для них была,— и, чтобы найти нового ударника, Вилен Давидович дал объявление в газету.

— Вообще-то могу постучать я…

— Ну, Чупа! Ну, молодца-а!

— Для нас это великая честь — бачиты на нашей свадьбе таких прекрасных артыстив, як вы, хлопци! — на суржике уговаривал он Вилю, возбуждённого успехом концерта и ещё не совсем ясно воспринимавшего действительность.

— Деточки, йдите-ко сюда, знайомиться с артыстами!

— Так они ж цыгане…— шепнул Рыжий, упаковывая басовый усилитель и при этом как бы ненароком приблизившись к Виле.

Действительно, внешность Василя и особенно его будущей супруги не оставляла в таком выводе никаких сомнений.

— Да вижу я! — с досадой сказал Виля, но отказываться было уже неловко.

Хозяева были, конечно, не кочевыми цыганами, и дом их выглядел как обычный поселковый дом — не сильно большой и не шибко богатый,— но во дворе раскинулся белый, внушительных размеров, шатёр, чем-то напоминавший о далёкой кочевой жизни. Пёстрая, шумная толпа гостей — родственников и соседей — плотно заполняла длинные деревянные лавки, разливалась по двору, выплёскивалась на улицу.

Пора было играть. В начале празднества музыкантов посадили за стол, расположенный в углу шатра, очень близко к забору. Чтобы выбраться со своих мест, они должны были теперь по очереди протиснуться между столом и коленями толстенной соседки-украинки, усевшейся на краю лавки и закупорившей собой весь проход. Очумевшая от водки красномордая бабища развлекалась тем, что, заливаясь глупым смехом, бесстыдно хватала между ног каждого пытавшегося пролезть мимо неё музыканта. Завидев Ирку, баба удивлённо пробасила:

— О-о! Так цэ ж дивка! — и, подобрав гигантское пузо, беспрепятственно позволила Ирке выбраться из-за стола.

Во время короткой настройки ансамбля публика чуток притихла. Ирка трижды цокнула палочками — и по всему посёлку с шальным захлёбом разлетелась нехитрая заводная мелодийка:

А запрягай, папаня, лошадь,
Рыжую, мохнатую,
А я поеду в дальний табор,
Цыганочку сосватаю.

Я парамела, я чебурела,
Я сам самели тулия,
Гоп, я парамела, гоп, я чебурела,
Гоп, барон цыганский я!

Толпа исступлённо прыгала, выкрикивая в такт:

— Гоп! Парамела! Гоп! Чебурела!

— Тошно…— не глядя на него, проговорила Ирка и, скривившись, со всего маху вмазала по тарелкам так, что гости, сидевшие за ближайшими столами, от неожиданности пролили самогон из поднятых стопок.

— А сейчас для наших гостей из солнечной Молдавии звучит эта песня…— забубнили динамики сладким, слегка шутовским Михиным говорком — и веселье продолжилось.

— Вы все чудови, хлопци, чудови! — повторял цыган, пожимая руки окончательно упарившимся музыкантам.— Но мала дивчинка — от шустра, от спритна… Оце тильки тоби! — и сунул в Иркину руку несколько влажных скомканных бумажек.

На вокзале музыканты мялись, курили, по нескольку раз жали ему руку:

— Счастливо, Вилен Давидович!

Ирка пришла, когда поезд уже вот-вот должен был тронуться, и Виля, стоя на площадке вагона, едва выглядывал из-за плеча крупнокалиберной проводницы. Он увидел Ирку, закричал:

— Ира! Чупринина! Успехов тебе! До скорого!

Ирка подошла очень близко к вагону, подняла голову и сказала серьёзно и непонятно:

— А я никогда не буду есть суп из моего друга.

Через два года, зимой, Миха по какому-то делу приехал в столицу. Они встретились с Вилей в крошечном пивном баре. В студию, объяснил Виля, он пригласить Миху не может: там, мол, идёт запись некой крутой группы (сказать какой — нельзя, секрет!), и посторонних не пускают.

— Герка? — переспросил Виля.— А где же Чупринина?

— Чупа… а она это… похоже, померла,— бесцветным голосом произнёс Миха и шумно отхлебнул пива.

— В милицию ходили? — выдавил из себя Виля, прислоняя к щеке холодный бокал с остатками пива.

— Ходили, один раз. Разговаривать с нами они не захотели. Кто вы такие, волосатые, обкурились, наверно, никакой Чуприниной мы не знаем, у нас работы невпроворот, будете доставать — сейчас вас самих…

— Эх, чёрт, если бы я там был, я бы, конечно…— начал Виля и осёкся.

Мёрзли ноги. Виля заказал ещё пива.

— А вы тут как, Вилен Давидович?

— Ты знаешь, тут тоже на самом деле ничего особо интересного…— вздохнул Виля.— Обещали одно — получилось другое… Я ж им не мальчик, чтобы подай-принеси и инструменты настраивать! Я из студии ушёл. В Израиль вот собрался, а оттуда думаю махнуть в Америку. Есть там знакомые, обещали пристроить сессионным музыкантом в одну из чикагских студий. Хорошие музыканты, говорят, всегда нужны.

— Вот это да…— покрутил головой Миха.— В Америку?

— Ну, Пашка, пойдём, пора,— негромко, хрипло сказала она по-русски, протянув дочке руку.— Мне сегодня работать в госпитале в ночную смену, нам надо ещё многое дома успеть.

Но… не шевельнулся.

…Маленькая упрямая барабанщица поднимает голову, смотрит на него и говорит, серьёзно и непонятно:

Однажды родственники из деревни привезли Чуприниным в качестве гостинца петуха. Петух был ярко-белый, толстый и самодовольный, с пухлым багровым гребнем. Несколько дней он жил у них на балконе, привязанный верёвочкой за лапку к решётке. Маленькой Ирке петух понравился. Ей сказали, что его зовут, естественно, Петей, но она называла его почему-то Пашкой. Ирка часто бегала на балкон посмотреть, чем он занимается, беседовала с ним по душам, подсыпая пшена в железную коробочку от сайры. Когда петух клевал пшено – тук, тук, тук-тук-тук, – Ирка отстукивала такой же неровный ритм деревяшкой по перилам. Звук метался, дробился оглушительным многоголосием в колодце двора, окружённом одинаковыми девятиэтажками. В окнах появлялись недовольные физиономии соседей. Петух поднимал голову, минуту-другую прислушивался к этому тарараму и снова продолжал клевать.

Дня через три, пока Ирка была в детсаду, петуха зарезали и сварили наваристый суп. Ирка сначала ничего о случившемся не знала, выскочила на балкон – а там пусто, даже постилки от петуха не осталось. И тут её позвали обедать: иди, попробуй, какой супчик замечательный получился! Ирка плакала навзрыд и есть категорически отказалась: вы все, заявила, самые подлые предатели и убийцы, я никогда не буду есть суп из моего друга.

– И давно ты так сидишь? – спросил он, выглянув из репетиционной по какому-то делу.

– Не очень, – отозвалась Ирка. – Недели три… или немножко дольше.

Оказывается, в течение месяца она регулярно приходила сюда во время репетиций (вторник-четверг-суббота). Подложив курточку, устраивалась возле заветной двери в рок-музыку и, внимательно прислушиваясь к каждому доносившемуся оттуда звуку, отбивала ритм на коленях. Пока шли занятия, Вилен Давидович (за глаза называемый Вилей) выходил из комнаты редко, а ребята, если и бегали покурить, на Ирку особого внимания не обращали: сидит малолетка, видно, ждёт кого-то из музыкантов – может, сестра или знакомая. Им, в творческом порыве, было не до неё. Как только начинался перерыв и в комнате замолкала музыка, Ирка подбирала курточку, уходила в другой конец коридора и терпеливо ждала продолжения репетиции, расположившись на подоконнике и болтая ногами в чёрных мужских ботинках. А потом опять возвращалась под дверь.

– И зачем ты сидишь? – заинтересовался Виля.

– Я это… от барабанов тащусь, – сказала Ирка.

– Заходи, – ухмыльнулся Виля.

– Можно мне там посидеть? – попросила она, кивнув на трёхногий стул ударника.

– Ты где это так научилась? – спросил Виля.

– Дома… – бросила Ирка, топая к выходу.

– У тебя что – дома барабаны есть? – удивился Герка.

– Не… я на книжках… – не очень внятно проговорила Ирка и попыталась выйти из репетиционной.

Вилен Давидович задержал её:

– Погоди… посиди тут. С нами.

С этого момента Ирка, крайне довольная переменой в своей жизни, торчала у них в комнате на каждом занятии. Она нашла себе укромное местечко в углу, между колонками, на ящике с проводами, и терпеливо ждала перерыва, чтобы хоть немного посидеть за ударными. Она приходила раньше всех и уходила самая последняя – только тогда, когда Виля готовился запереть дверь и включить охранную сигнализацию. Незаметно музыканты так привыкли к постоянному Иркиному присутствию, что она стала как бы частью репетиционной обстановки, и, когда один раз Ирка не появилась из-за сильного гриппа, все с некоторым удивлением поглядывали на пустой угол.

Автор Семен Каминский

– Деточки, йдите-ко сюда, знайомиться с артыстами!

– Так они ж цыгане… – шепнул Рыжий, упаковывая басовый усилитель и при этом, как бы ненароком, приблизившись к Виле. Действительно, внешность Василя и особенно его будущей супруги не оставляла в таком выводе никаких сомнений.

– Да вижу я! – с досадой сказал Виля, но отказываться было уже неловко.

А запрягай, папаня, лошадь,
Рыжую, мохнатую,
А я поеду в дальний табор,
Цыганочку сосватаю.

Я парамела, я чебурела,
Я сам самели тулия,
Гоп, я парамела, гоп, я чебурела,
Гоп, барон цыганский я!

– Вы все чудови, хлопци, чудови! – повторял цыган, пожимая руки окончательно упарившимся музыкантам. – Но мала дивчинка – от шустра, от спритна… Оце тильки тоби! – и сунул в Иркину руку несколько влажных скомканных бумажек.

Сам Виля был не очень юн и женат на Леночке Сутеевой, сухонькой руководительнице танцевального ансамбля того же ДК железнодорожников. Имелись у него двое детишек: маленький мальчик от Леночки и девочка постарше от первой жены, соученицы Вили по музучилищу. Брак с Леночкой тоже давно стал ему в тягость. Во время гастролей он вполне активно включался в различные любовные интрижки с директрисами клубов, методистками и культ-организаторшами и месяцами жил не дома, но до полного развода дело пока ещё не доходило. Можно сказать, что на окончательное решение этого вопроса у них с Леночкой просто не хватало времени.

– А я никогда не буду есть суп из моего друга.

– Герка? – переспросил Виля. – А где же Чупринина?

– Чупа… а она это… похоже, померла, – бесцветным голосом произнес Миха и шумно отхлебнул пива.

– В милицию ходили? – выдавил из себя Виля, прислоняя к щеке холодный бокал с остатками пива.

– Ходили, один раз. Разговаривать с нами они не захотели. Кто вы такие, волосатые, обкурились, наверно, никакой Чуприниной мы не знаем, у нас работы невпроворот, будете доставать, сейчас вас самих…

– Эх, чёрт, если бы я там был, я бы, конечно… – начал Виля и осёкся.

Мёрзли ноги. Виля заказал ещё пива.

– А вы тут как, Вилен Давидович?

– Ты знаешь, тут тоже на самом деле ничего особо интересного… – вздохнул Виля. – Обещали одно, получилось другое… Я ж им не мальчик, чтобы подай-принеси и инструменты настраивать! Я из студии ушёл. В Израиль вот собрался, а оттуда, думаю, махнуть в Америку. Есть там знакомые, обещали пристроить сессионным музыкантом в одну из чикагских студий. Хорошие музыканты, говорят, всегда нужны.

– Вот это да… – покрутил головой Миха. – В Америку?

Но… не шевельнулся.

…Маленькая упрямая барабанщица поднимает голову, смотрит на него и говорит, серьёзно и непонятно:

– Я никогда не буду есть суп из моего друга.

Семён Каминский
Чикаго, 2013-2015
Рисунки Ирины Андреевой и Галины Новиковой.

* * *
Прошёл год, но разрешения на ПМЖ (Постоянное Место Жительства) в Германии они не получили. Майк вынудил жену продать квартиру и Большие Деньги Для Отъезда В Германию в тот же момент стали таять.
– Мы должны быть наготове, – требовал Майк. – Когда я получу разрешение, нам некогда будет заниматься продажей квартиры, мы должны будем уехать в два дня. Всё надо упаковать в коробки и чемоданы. Оставьте только самое необходимое.
Пришлось снимать комнату, жить в тесноте, но и это был немалый расход. Затеяли учить немецкий всей семьёй – это тоже оказалось недёшево и безрезультативно. Работала по-прежнему на двух работах Алевтина. Какой уж тут немецкий? Майк сидел дома, боясь выходить на улицу, чтобы чего-нибудь не случилось. Сидел – это значит лежал и трепал нервы подросшим девочкам.
– Из школы сразу домой! – кричал он. – Возможна любая провокация. У меня полно врагов. И скромность, скромность! Я не позволю вам носить шутовские наряды! И никаких джинсов.
Девочки выходили из дому в скромных юбках и переодевались в джинсы за гаражами.
Выяснилось, что за год стоимость проданной квартиры возросла в два раза. Майк восемь дней пролежал, отвернувшись к стене, вставал поесть ночью – когда никто не видит – оставленную ему еду. На девятый день, ничуть не потеряв в весе, поскандалил с женой, обвинив её в том, что это она продешевила. И, вообще, поторопилась продавать. У Алевтины не хватило сил спорить с ним и требовать справедливости.
Жизнь становилась всё хуже в нашем южном столичном городе. Начался неудержимый галоп инфляции. Цены росли каждую ночь, пока народ спал, а деньги таяли, удлиняя цепочку нулей на ценниках и купюрах. Алевтина имела небольшой запас в надёжных долларах, но тщательно скрывала его от мужа. Он вполне был способен растратить его на какой-нибудь глупый прожект вроде покупки нескольких сотен утюгов для вывоза в Германию. И только недавно отказался от проекта покупки икон на предмет вложения капитала, не подверженного инфляции.
В республиках начались национальные революции. Многие укатили, улетели, уехали. Евреи – снабженцы и замначальники цехов – в Израиль и в Америку. Русские – замдиректора фабрик и проректоры институтов – в Россию, хохлы – парторги совхозов и заведующие универмагов – в самостийную Украину. Остановились и остыли фабрики и заводы. Распались на наделы богатейшие колхозы. Рассыпался СССР.

Читайте также: