Домбровский и культура казахстана реферат
Обновлено: 04.07.2024
Содержание к диссертации
Глава I. Локальный текст как литературоведческая проблема 14
1.3 Алма-Ата в творческой судьбе Ю.О. Домбровского 31
1.4 Об особенностях биографического мифа Ю.О. Домбровского 45
2.1 Авторский модус повествования 54
2.2 Геопрезентемы, мифы, символы алма-атинского текста 62
Глава III. Функционально-семиотическая парадигма алма-атинского текста 81
3.1. Функциональная семиотика локального текста 81
3.2 Функция испытания 103
3.3 Функция искупления 108
3.4 Функция творения: алма-атинские литературные портреты 114
Список использованных источников 136
Введение к работе
Актуальность теоретической и практической разработки этой проблемы детерминирована и стоящей перед глобальными сообществами задачей: обозначить их собственное место в мире и наметить линию дальнейшего исторического развития. В этом отношении локальный текст выполняет экспланаторную функцию.
Городское пространство интенсивно самоактуализируется, а потому
определяет вектор развития самой человеческой культуры. Это
Город – это объект не только социокультурного и эстетического восприятия, но и чувственного миропостижения. В сознании входящего в его пределы он разворачивается и как материя (физический аспект), и как экзистенция, как сагитталь (имманентный образ города, порожденный его историей, траекторией развития и пр.) и эгональ (трансцендентный образ города, преломленный сквозь модус восприятия) 2 .
1 Степанова А. А. Город на границах: эстетические грани образа в литературе переходных эпох // Уральский
филологический вестник. Серия: Русская литература XX-XXI веков: направления и течения. 2014. №4. С. 26
2 Бродецкий А.Я. Внеречевое общение в жизни и в искусстве. Азбука молчания. М.: Гуманит. Изд. Центр
ВЛАДОС, 200. 192 с.
культуры. В неконтролируемом мире природы это то единственное, что претендует на аутентичность и объективность человеческого бытия. Несмотря на то, что история каждого города уникальна, они (города) выполняют сходные функции 3 .
На втором этапе (XVIII-XIX вв.) город осмысливается как локус,
определяющий сознание его жителей. Он начинает восприниматься
соматически, ментально, спиритуально. Устанавливается связь между
В 80-е годы ХХ века в рамках семиотической школы город стал рассматриваться как текст. Он строится и читается по определенным правилам и, следовательно, может быть типологизирован (такую попытку предпринимали Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, Н.Е. Меднис).
Burton Pike. The Image of the City in Modern Literature (Princeton, 1981). – Р.26
Основная ее функция – преодоление социального утопизма.
Материалом исследования послужили художественные тексты
Методологическую базу настоящей работы составляют фундаментальные
исследования в области пространства и текста (М.М. Бахтина 5 , Д.С. Лихачева 6 ,
Ю.М. Лотмана 7 , Б.А. Успенского 8 , Вяч.Вс.Иванова 9 ), а также труды,
посвященные семиотике географического пространства в литературе
(В.Н. Топорова 10 ) и анализу конкретных локальных текстов русской литературы (В.В. Абашева 11 , Н.Е. Меднис 12 и др.).
Основная цель – исследование алма-атинского текста, представленного в произведениях Ю. Домбровского. Отметим, что локальным мы называем такой текст условно, т.к. термин предполагает наличие соответствующей текстуальной парадигмы. Уместнее было бы говорить об уровне (слое, ярусе) алма-атинского текста, репрезентированного в произведениях конкретного автора.
Для реализации поставленной цели нами сформулированы следующие задачи:
4 Зайцева А.Р. Художественные искания неофициальной литературы середины XX века. – М.-Берлин:
Директ-Медиа, 2015. – 216 с.
5 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. 2-е изд. – М.: Искусство, 1986. – 445 с.
6 Лихачев Д.С. Литература – реальность – литература. – Л.: Сов. писатель, 1981. – 215 с.
7 Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек – текст – семиосфера – история. – М.: Язык русской
культуры, 1996. – 464 с.
8 Успенский Б. А. Семиотика искусства. – М.: Языки русской культуры, 1995. – 360 с., 69 илл.
9 Иванов Вяч. Вс. К семиотическому изучению культурной истории большого города // Труды по знаковым
системам. Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 720. 1986. С. 22.
10 Топоров В.Н. Петербург и петербургский текст русской литературы // Семиотика города и городской
среды. Петербург. Ученые записки Тартусского государственного университета. Вып. 664. Тарту, 1984. С.
11 Абашев В.В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ в. – Пермь: Изд. Пермского
университета, 2000. – 404 с.
Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. – Новосибирск. Издательство Новосибирского университета,
- Исследовать локальный текст как теоретическую категорию,
дифференцировать ее основные функции и парадигматику входящих в нее
элементов.
- Обозначить место локального текста в системе филологических
дисциплин.
- Проанализировать нехудожественные источники алма-атинского
локального текста для создания общего исторического и культурного фона.
- Разработать методику анализа алма-атинского локального текста.
- Реконструировать наиболее значимые элементы алма-атинского
локального текста на материале произведений Ю. Домбровского.
Эти задачи обуславливают и соответствующую методологию
исследования. Основными методами являются структурно- и историко-
функциональный, системно-типологический. Особая роль при решении
поставленных задач отдана семиотическому анализу; исследование опирается на
теорию сверхтекста. Разрабатываемая проблематика потребовала
междисциплинарного подхода с опорой на научные труды не только по литературоведению, но по культурологии, истории, этнологии, географии.
Практическая значимост ь работы. Основные положения исследования могут быть использованы при разработке учебных пособий и спецкурсов по современной русской и русскоязычной литературе.
На защиту выносятся следующие положения:
На сегодняшний день правомерно говорить о существовании алма-атинского локального текста, формируемого посредством различных источников исторического, культурологического, художественного характера.
Генерализация семиотического поля вокруг места/края/города зависит от уровня его культурной витальности.
В творчестве Ю. Домбровского была создана модель описания Алма-Аты, ставшая канонической. Сама фигура Ю. Домбровского мифологизируется и является одним из персонажей алма-атинского локального текста.
Алма-атинский локальный текст имеет собственную внутреннюю парадигматику: мифы, символы, геопрезентемы, литературные портреты.
Гипот еза исследования: Алма-Ата, представленная в творчестве Ю. Домбровского, – это концепт с амбивалентным наполнением; в его
Апробация результатов исследования. Основные положения прошли обсуждение на международных научно-практических конференциях.
2017, КазНУ им.аль-Фараби).
Основные положения диссертации отражены в 14 публикациях, в том числе в изданиях, рекомендованных ВАК.
Структура исследования отвечает поставленным задачам и служит всестороннему рассмотрению заявленной темы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 110 наименований, в число которых входят монографии, учебники и учебные пособия, статьи и книги на русском и английском языках, а также анализируемые офлайн и онлайн ресурсы. Общий объем работы – 142 страницы.
Алма-Ата в творческой судьбе Ю.О. Домбровского
«Это замечательный писатель – умный, зоркий, душевно-отзывчивый и живой, правдивый, очень много знающий и с большим жизненным опытом. Кто прочтет его книгу “Хранитель древностей”, у того не может возникнуть сомнений в его даровитости, при том не только литературной, но и общей, не поддающейся узкому, отдельному определению.
И писал эти иконы не монах, не богомаз, а учитель рисования - художник Хлудов, такой же великий украшатель, как и сам строитель Зенков.
Говоря о самобытности зенковского стиля, герой пишет: Именно поэтому каждое его здание узнается безошибочно. Узнается по резным оконным рамам, по ажурному железу, по дверям, по крыше, по крыльцу, а главное, по свободному сочетанию всего этого. А то, что этот стиль не стал стилем города, в этом Зенков не виноват. В ту пору не было и не могло быть никакого стиля у города Верного. Он рос стихийно, произвольно - то лез на прилавки, то сбегал в овраги, то прижимался саманными подслеповатыми избушками к одной речке, медленной и грязной (ее и звали-то Поганка!), то шарахался всеми своими теремами и башнями к другой - к кипучему горному потоку, бьющему прямо из ледников. Он был так молод, жизнелюбив, энергичен, что никакой стиль не мог бы подчинить его себе.
И все-таки представить себе Алма-Ату без построек Зенкова невозможно. При всей его любви к архитектурным побрякушкам, резному дереву и гофрированному железу было у него какое-то честное и четкое единство детали, что-то такое, что роднило его здание с рождественской елкой, разукрашенной снизу доверху. Тут тебе и звезда, тут тебе и петухи, тут еще и другие бессмысленно красивые завитушки и кренделя. И есть, есть в его зданиях что-то действительно нарядное, по-настоящему ликующее и веселое. Он хотел радовать и удивлять людей, и, конечно, ему это удавалось.
Функциональная семиотика локального текста
Символическая ценность локального текста несомненна, т.к. он – своего рода знак, манифест того или иного локуса, выполняющий функцию идентификации.
Первый подход существенно шире второго, т.к. требует привлечения фольклорных, этнографических, исторических, географических и других источников.
Для локального текста характерны единство и семантическая связность.
Несмотря на то, что это корпус текстов, за каждым из которых стоит свой автор, такой текст имеет единое смысловое ядро, под которым подразумевается не столько объект описания, сколько установка описания, или семантическая сверхзадача автора по отношению к дескрипции места. В отношении петербургского сверхтекста В.Н. Топоровым предложены также такие параметры, как кросс-жанровость, кросс-темпоральность и кросс персональность111. Думается, что эти черты свойственны всякому локальному тексту литературы, т.к. образ места всегда эксплицирован в системе жанров, в смене темпоральных ритмов, в различных авторских модусах.
Функция творения: алма-атинские литературные портреты
Неслучайно временной план прошлого так настойчиво вводится Домбровским в повествование: он призван усилить идею автора о преемственности в искусстве, о вечных и незыблемых традициях, об искусстве, порожденном местностью, самим краем с его самобытной природой, уникальной историей, удивительными нравами жителей. Встреча настоящего с прошлым разворачивается на глазах повествователя, когда он видит художника Иткинда, вдумчиво глядящего на каменную бабу.
Он стоял, нагнувшись над статуей и осторожно, как слепой, проводил пальцами по ее глазам, губам, маленьким ушам, а потом согнувшись еще ниже по самому овалу лица. Когда он выпрямился, я узнал его. Это был Иткинд знаменитый скульптор, ученик Пастухова … Сейчас он стоял и смотрел на статую. Я подошел поближе, он меня не заметил. Теперь мне стало видно все его лицо. Оно было мягким, задумчивым, сосредоточенным. На людях Иткинд таким не был. На людях он был страшно живым, взвинченным, экспансивным; он всегда кипел, острил, смеялся и других приглашал смеяться тоже. Ему было уже за восемьдесят, но все равно он казался неиссякаемым. А сейчас он что-то рассматривал, прикидывал, соображал, думал. И тут я вдруг от удивления даже воскликнул про себя - как же я не понял, что вот это и есть его излюбленная тема: косная материя и живая душа!
Сборник открывается воспоминанием рассказчика о замечательном художнике Хлудове, который за 40 лет своей творческой деятельности фактически превратился в миф: все знали о его существовании, но никто не мог восстановить детали его жизни:
Пожилой человек прожил лет пятьдесят в одном и том же месте, имел свой дом, был знаком с доброй половиной города. И вот ничего! Ничего достоверного! Одни анекдоты и сплетни. И непонятно с чего начинать.
Долгое время Хлудов был единственным художником Алма-Аты. Рассказчик поясняет, что город много лет жил бытом, а Бытия – культурного, эстетического, метафизического – не знал.
Одним словом, город работал, торговал, пел, пил, ел, танцевал, воспитывал детей, сочинял стихи и прозу, ходил в паноптикум и в электротеатр, в нем жила уйма мастеровых, торговцев, чиновников, купцов, городовых - и только вот художников в нем не было совсем.
Рассказчик резюмирует, что единственное, что в городе рисовали – это вывески.
Алма-Ата сыграла важную роль в выборе профессии Марианны Таврог.
А у Юрия Осиповича Домбровского с Алма-Атой связана большая часть его почти семидесятилетней жизни.
Юрия Домбровского называют сейчас одним из крупнейших писателей 20 века, его книги переведены на десятки языков. А в Казахстан он попал молодым, неизвестным, в беде. И там стал зрелым и мужественным.
Из Алма-Аты его дважды арестованным увозили на ледяные острова ГУЛАГа. После освобождения его жизнь была бедной и скудной. Он был необычайно талантлив. Так сложилась его судьба.
Московский студент, слушавший лекции в ГИТИСе, писавший иногда стихи, попал в политическую "историю". Обвинили его в какой-то ерунде.Под его кроватью в студенческом общежитии обнаружили какое-то знамя.Такой был этот первый арест.Был 1933 год. Но, в общем-то, чекисты почувствовали в нём, что он не соответствовал требованиям, которые время предъявляло к "человеческому материалу". Всего в нём было слишком – интеллигентности, любознательности. Было у него неверие тому, что провозглашалось со страниц газет и трибун.
Алма-Ата тогда была местом ссылки. Его туда и сослали. Работы не было, город голодал.
Юрий Домбровский снял угол в Тастаке у вдовы-казашки с пятью ребятишками. Каждое утро она пекла лепёшку и ломала её на шесть частей – своим детям и этому чужому человеку. Вспоминая об этом, говорили люди, знавшие его, он не мог сдержать слёзы.
Он человек увлекающийся, был по характеру просветителем.
Делиться своими знаниями с окружающими людьми было его потребностью. А образован он был энциклопедически. Не было ни одной области гуманитарных наук, в которой он не чувствовал бы себя свободно – история, литературоведение, философия, искусствоведение (театр и живопись). Кроме того, он был прекрасным орнитологом (знатоком птиц). Это при том, что он не успел окончить ВУЗ, и долгие годы был за колючей проволокой.
Он преподавал в школе, увлеченно работал в становлении казахской литературы.
Учителем его называли многие казахские деятели искусств.
Его блистательная проза – сопереживание с автором-художником – очень отличались от сухих искусствоведческих статей тогдашних авторов.
В 1936-м его вторично арестовали. Его история стала сюжетом книг "Хранители древностей" и "Факультет ненужных вещей". Однако в этот раз дело продолжалось недолго.
В 1939 году его снова (в третий раз) арестовали, на этот раз он плыл в корабельном трюме из Владивостока на Колыму. На Колыме, позже в Тайшетлаге суровые испытания выпали на его долю.
В 1943 году он вернулся в Алма-Ату больным, но вернулся к жизни.
В больнице начал писать роман "Обезьяна приходит за своим черепом". Этим романом он сводил счёты с фашизмом. Его книги не имеют подтекста, но вызывают поток мыслей и ассоциаций. Действие романа происходит в маленькой стране, оккупированной гитлеровцами. Когда читаешь роман, чувствуешь, что автор жил в этой стране десятки лет. Это отмечал такой знаток темы, как И. Эренбург. Но это произошло позже. Намного.
А пока вновь начались аресты. Рукопись романа послужила поводом для нового, четвёртого ареста в 1949 году. Шла охота за "космополитами".
В 1956 году после реабилитации он получил разрешение жить в Москве. Работал над переводами.
Рукопись "Обезьяны …" считалась утерянной. Но её спрятал и тайно хранил бывший работник органов. Он передал её автору.
Книга вышла в свет в 1958 году. Позже в "Новом мире" был напечатан роман "Хранитель древностей".
Я тогда работала в библиотеке. Я знаю какие длинные очереди читателей записывались на номера "Нового мира" с романом Юрия Домбровского.
В Казахстан он ездил при любой возможности. В эти годы его женой становится юная студентка Клара Фазулаевна Турумова. Её отец погиб в Бресте в первые дни войны. Юрий Домбровский долго сомневался из-за разницы в возрасте. Думал у Клары "это пройдёт". Но Клара любила его и своей жизнью доказала это.
Культура Казахстана была для Юрия Домбровского родной. Он настойчиво делился ею со своими московскими друзьями – Юрием Казаковым, Владимиром Дудинцевым. Он уговорил их приехать в Алма-Ату.
Дудинцев вспоминал потом, как Юрий Домбровский несколько раз спрашивал: "Чёрт возьми, ну когда казахи объявят независимость?". Даже сейчас, говоря о распаде СССР, многие уверены, что эта инициатива исходила от отдельных личностей, возглавлявших государство. А уж тогда об этом никто и не говорил.
Но писатель был историком и сопоставлял события – распад колониальных империй (английской и французской) и видел "многонациональную" советскую империю. Ненависть к тоталитарному порядку делала писателя и наивным.
Главное – свобода, считал он. А потом все быстро договорятся. Действительность оказалась драматичней.
В романах "Хранитель древностей" и "Факультет ненужных вещей" молодой человек – двойник автора – в полубреду, держа сухую голодовку, в застенке ГУЛАГа, обращается к Сталину:
"Мне страшно другое, а вдруг Вы правы? Мир уцелеет и процветёт. Тогда, значит разум, совесть, добро, гуманность – всё, всё, что выковывалось тысячелетиями и считалось целью существования человечества, ровно ничего не стоит. И тогда демократия – просто-напросто глупая побасенка о гадком утёнке. Никогда, никогда этот гадёныш не станет лебедем. Тогда, чтобы спасти мир, - нужны железо и огнемёты, каменные подвалы, а в них люди с браунингами".
Юрий Домбровский подписывает договор с "Новым миром" о публикации романа "Хранитель древностей".
Роман был опубликован в "Новом мире" в 1964-ом году.
А. Берзер рассказывала о двух часах разговора с А. Твардовским, что это самый восторженный приём вещи за всё время её работы.
А. Твардовский, отлично понявший значение романа, проделал настоящую боевую кампанию для её опубликования.
"Хранитель древностей"вышел на всех основных языках мира.
В коммуналке Юрия Домбровского появлялись иностранные корреспонденты. Наверное , это явилось причиной получения новой двухкомнатной квартиры около Преображенки. В 60 лет ему начислили пенсию – 120 рублей.
Иногда я открываю для себя новое, неожиданное в творчестве Ю. Домбровского.
Вот еще один стихотворный документ возник в самом неожиданном месте и при неожиданных обстоятельствах, это лагерные стихи известного прозаика и поэта Юрия Домбровского (1909–1978):
Но случилось худшее – в этом же году Юрий Осипович был избит недалеко от ресторана ЦДЛ. Скончался от побоев 29 мая 1978 года. Ему исполнилось 69 лет. Ни одна газета не сообщила о его смерти.
Усилиями вдовы в 1990 году увидел свет шеститомник писателя.
Фотография сделана мною при подготовке вечера.
Были у Юрия Осиповича свои любимые места, это Вознесенский собор, парк имени 28 гвардейцев-панфиловцев и сосновая аллея на улице Дзержинского
"Впервые я увидел этот необычный город, столь не похожий ни на один из городов в мире, в 1933 году. И помню, как он меня тогда удивил", — пишет Домбровский в "Хранителе древностей". Героиню этого романа зовут Клара Файзуллаевна. Роман посвящен памяти друга писателя Файзуллы Турумова, погибшего 22 июня 1941 года при обороне Брестской крепости. Это отец супруги Домбровского, с которой писатель также познакомился в Алма-Ате. Ей на ту пору было 20 лет, а ему – 51.
Со стороны это, возможно, выглядело даже чуть-чуть комично. Домбровскому было тогда уже за шестьдесят. Он был высок ростом и физически очень силен. Как его судьба гнула и ломала, был он битый-перебитый, казалось бы, что ему случайный конфликт со вновь назначенным директором издательства. Но это был неожиданный удар.
Я был в курсе этой истории и понимал: Домбровский не преувеличивает — его действительно обидели, бесцельно и походя.
Так я до сих пор и не знаю, что тогда толкнуло нового директора, человека порядочного и мягкого по характеру, на поступок, столь задевший Юрия Осиповича.
Надо сказать, с казахами, Казахстаном, Алма-Атой у Домбровского связана большая часть его почти семидесятилетней жизни.
Это сейчас Домбровского называют одним из крупнейших писателей XX века; это теперь его произведения переведены на десятки языков. Казахстан же принял Юру молодым, безвестным, попавшим в беду. Казахстан дал ему зрелость и мужество. Из Алма-Аты его дважды увозили на ледяные острова ГУЛАГа. Его обрекали на гибель, но он выжил.
Его жизнь не стала легкой и счастливой, после того как кончилась ее трагическая полоса. Она была бедной и скудной материально до самого последнего дня. При жизни писатель не получил на своей родине официального признания, достойного его таланта. Только не надо представлять его несчастным страдальцем. Он сам как-то написал, что быть талантливым — это уже великое счастье, а он был невероятно, празднично талантлив. Он жил с огромной полнотой восприятия мира, его звуков и красок и никому бы не позволил себя пожалеть, да умному и не могло прийти в голову такое.
И эту жизненную крепость и стойкость он получил тоже в Казахстане, благодарность к которому жила в его сердце до последнего часа.
Я не знаю, сколько в этой истории правды, а сколько легенды. Не исключено, что все это миф — как многие талантливые художники, Домбровский не был чужд стремлению приукрасить свою биографию (хотя она и без того была яркой и драматической). Знаю только, что цыганами, их жизнью и историей он интересовался всегда — писал о них, никогда не проходил мимо торгующих или попрошайничающих цыганок, не ответив им (и они воспринимали его как своего), с заботливой нежностью относился к цыганским детишкам. Да и в быту он был безалаберен по-цыгански.
Впрочем, безбытность и бездомность Домбровского — вплоть до старости — объяснялась, в основном, его биографией, точнее, судьбой.
Не так давно я впервые увидел два фотоснимка молодого Домбровского. Между ними — промежуток в год или полтора, не больше. Но как человек на них не похож на себя! Черты почти не изменились, но на первом фото — юноша, очень красивый, уверенный в себе, пожалуй, даже несколько надменный, победительно входящий в жизнь. На втором — страшно осунувшийся человек с погасшим взглядом, глядящий исподлобья, словно ожидающий каждую минуту удара. До ареста — и после.
Тогда Алма-Ата еще была местом ссылки, и все горожане помнили, где был дом ссыльного Троцкого и его загородная дача (на пути к Медео).
Крушение было страшным, какое-то время жизнь представлялась молодому человеку разбитой и конченой.
В Казахстане был голод. Работы для подозрительного ссыльного не находилось.
Приезжий снял угол в Тастаке, в домике вдовы-казашки с пятерыми ребятишками. Каждое утро из остатков муки эта женщина пекла большую лепешку и ломала ее на шесть равных кусков — своим детям и этому чужому и малопонятному ей русскому парню.
Когда Домбровский в старости рассказывал об этом, в глазах его стояли слезы.
Домбровский, не успевший окончить вуз и многие годы проведший за колючей проволокой, был образован поистине энциклопедически. К тому времени, как я познакомился с ним, он просто поражал богатством своих знаний. Не было, кажется, ни одной области гуманитарных наук, в которой он не чувствовал бы себя совершенно свободно. История, литературоведение, право, философия, искусствознание (живопись и театр)… Впрочем, был он и профессионально квалифицированным орнитологом, знатоком птиц.
Причем знания его были не начетническими, а живыми, объединенными общей идеей, приведенными в соответствие с цельным мировоззрением (уж, конечно, не марксистско-ленинским, хотя он отлично знал и труды Маркса, и работы Ленина).
Когда мы познакомились, меня сначала поражала способность Домбровского говорить на любую затронутую тему из области общественных наук или искусства так, будто он специально готовился к докладу по этому вопросу. Потом я привык — это же Домбровский. Его гениальность для меня, как и для многих других, была вне сомнения.
Как искусствовед, критик, переводчик, педагог Домбровский увлеченно участвовал в становлении и мужании профессиональной казахской литературы, профессионального казахского искусства. Гуляя с ним по алма-атинским улицам в шестидесятых-семидесятых годах, я не раз бывал свидетелем его случайных, но всегда радостных встреч с далеко не молодыми уже людьми, которые с горячей признательностью называли Юрия Осиповича своим учителем.
Впрочем, все это было временной передышкой. В тридцать девятом Домбровского вновь арестовали, и на этот раз ему пришлось плыть в корабельном трюме из Владивостока на Колыму.
Свирепые испытания Колымы, а позже Тайшетлага не сломали и не согнули Домбровского, а закалили его душу до алмазной твердости.
Но в романе, действие которого происходит в маленькой неназванной стране, оккупированной гитлеровцами, — не то в Бельгии, не то в Люксембурге, проникновение автора в европейскую жизнь полнейшее, словно писатель жил там десятки лет; отмечено таким знатоком темы, как Илья Эренбург.
С конца пятидесятых годов Домбровский стал каждое лето приезжать в Алма-Ату и проводить здесь месяц-два. Это продолжалось в течение десятилетия, потом его наезды стали более редкими и случайными, замаячила в конце концов все-таки где-то рядом старость, а с ней болезни. Но рвался Юрий Осипович в Алма-Ату до самой смерти, в год кончины планировал новый приезд. Это был его город.
В эти годы — пожалуй, самые счастливые для него — мы с ним и познакомились; знакомство быстро перешло в дружбу, продолжавшуюся почти два десятка лет.
Писателя Домбровского страшно интересовали люди, мне кажется, для него неинтересных людей не существовало, в каждой самой неприметной личности он умел открыть нечто свое. А сам Домбровский мог быть нелюбопытен только дураку.
О чем мы только не переговорили с Юрием Осиповичем во время бесконечных скитаний по городу и вылазок в горы!
Хорошо помню, как несколько раз он повторял:
— Черт возьми, ну когда казахи объявят независимость?
Кое в чем святая ненависть к тоталитарному порядку делала Домбровского и наивным. Ему казалось, что все дело в политической свободе, будет свобода — и все остальное приложится, все быстро устроится, люди без усилий договорятся друг с другом обо всем. Увы, действительность оказалась намного сложней, запутанней и драматичней.
Однажды мы проходили с ним по улице Виноградова от Панфилова к Фурманова. Домбровский махнул рукой на здание транспортного управления МВД.
— Здесь я бросил курить.
Мы довольно много переписывались с Юрием Осиповичем. После его смерти я нашел в своих бумагах больше пятидесяти его писем 1963-1978 годов. Ниже я хочу привести несколько из них.
«Итак, дорогой друг, вчера, 27-го, вот этой самой рукой я подписал договор с „Новым миром“. 2-3 месяца уйдет на редактирование, и, значит, в половине года в №№ 6-7 жди первую часть. Два часа продолжалось толковище с редколлегией во главе с Твардовским. А. Берзер* говорит, что это самый восторженный прием вещи за все время ее работы… Но советов, конечно, надавали много, и, кажется, ¾ их зряшные. Вот пример: ты знаешь (я говорил тебе, кажется), что во 2-й части много места уделяется истории с удавом. Из зоопарка (а он был в том крытом павильоне на Зеленом базаре, который недавно разрушили, а фонтан — для крокодилов — еще торчит и до сих пор) сбежал удав и уполз в горы. Об этом написали в „Казправде“, и началась паника, слухи и неразбериха, усиленная еще тем, что этот казус начал обходить европейские газеты, а немецкий консул в Новосибирске прислал запрос в правление колхоза „Горный гигант“ на имя того бригадира, который упоминался в газете как якобы сражавшийся с удавом. Вмешался НКВД, ну и пошла история! Весь этот глупый анекдот, едва не стоивший головы двум или трем человекам, оказывается, очень близок к действительности. Наконец, удава убивают, и пятиметровую тушу доставляют в музей. Этого не было, и сколько метров в удаве и куда он девался, я так и не знаю. А Твардовский вдруг предлагает мне: „Слушайте, а надо ли, чтоб в нем было 5 м? Ведь этакая анафема, действительно, хуже Мосгаза**. Нельзя ли, чтоб вам притащили дохлого змееныша этак метра на полтора?“
Анна Самойловна Берзер — работник отдела прозы „Нового мира“ в эпоху Твардовского. Ей Домбровский посвятил „Факультет ненужных вещей“.
Я сказал: „Так, действительно, Александр Трифонович, было бы и смешнее, и круглее, и если бы это мне пришло в голову раньше, я так, безусловно, и сделал бы – но ведь этот ход — это чистейшая беллетристика, плавное закругление углов, концовка по формуле „гора родила мышь“, „у страха глаза велики“ и т.д. А вы ведь только что произнесли горячую речь против всяческой беллетристики, и в конце концов действительно лучше идти на поводу жизни, чем беллетристики с ее продуманными неожиданными концами“. Он засмеялся и махнул рукой.
Другой стал требовать с меня две-три политбеседы, а то как бы читатель не подумал что не надо. Я спросил его: „А вы ведь не подумали?“ — „Я? — нет. Но…“ — „Значит, вы считаете, что работаете на читателя, который априорно глупее вас, редакторов? Ох, какая это опасная позиция! Вспомните-ка, что говорил Ленин про Бедного, а, кроме того, вы ведь „Новый мир“. Снова засмеялись и замяли вопрос.
В общем, огрызался я энергично и, кажется, отгрызся, это, конечно, не значит, что роман совершенно благополучен и работать над ним не придется. Очень и очень придется…
Твардовский мне заметил, что иногда я недостаточно сильно опускаю ладонь, можно было бы порезче. И это действительно так“.
Нужно, наверно, привести и выдержки из письма, посвященного знаменитой повести А. И. Солженицына „Один день Ивана Денисовича“. Домбровский, разумеется, мог с полным пониманием оценить и степень художественного проникновения автора в материал (ему-то он был известен не хуже, чем самому Солженицыну. Это признавал и Александр Исаевич, пришедший вскоре после опубликования „Ивана Денисовича“ к Домбровскому на его московскую „квартиру“ — комнату в коммуналке в Большом Сухаревском переулке; Домбровский рассказывал: „Вошел, представился, поставил портфель на стол, он стеклянно звякнул. Солженицын на него кивнул: „Вот, видите, кое-что я о вас знаю“).
Резкость отзыва Домбровского может сейчас удивить. „Один день Ивана Денисовича“ был по тем временам настолько неслыханно смелой публикацией, так что всем „передовым“, „порядочным“ людям полагалось, так сказать, автоматически хвалить ее. Но дело в том, что Домбровский сразу увидел в Солженицыне государственника, отрицающего „плохую“, коммунистическую империю во имя „хорошей“ (как потом выяснилось, таковой автор „Красного колеса“ считает Россию начала XX века). Героическое мужество Александра Солженицына в его противоборстве с аппаратом тоталитарного государства навсегда заслужило глубокое уважение, но мужество мужеством, а ошибочная политическая позиция остается ошибочной. Для Домбровского же права личности, ее свобода всегда были выше и значительнее любых „государственных интересов“, а колониализм решительно неприемлем, под какой бы маской он ни скрывался.
Итак, в 1963 году Домбровский по поводу повести Солженицына писал следующее:
“…1. Иван Денисович — шестерка, сукин сын, „каменщик, каменщик в фартуке белом“*, потенциальный охранник и никакого восхваления не достоин. Крайне характерно, что отрицательными персонажами повести являемся мы (рассуждающие о „Броненосце Потемкине“), а положительными — гнуснейшие лагерные суки… Уж одна расстановка сил, света и теней говорит о том, кем автор был в лагере…
* Цитата из стихотворения Валерия Брюсова, начинающегося строфой: „Каменщик, каменщик в фартуке белом, что ты там строишь? Кому? — Эй, не мешай нам, мы заняты делом, строим мы, строим тюрьму“.
2. Начальство… было много человечнее, чем изображено у С. , и тому был ряд причин:
А. Оно жило на сверхвыполнении (т. Е. туфте), а „выполняли“, т.е. „туфтили“, опять-таки мы. Если он (начальник) был с нами плох, то и „выполнения“ не было, и денег не было, и летел такой начальник, как голубок.
В. Все свои делишки начальство делало через нарядчиков и бригадиров (т. Е. тоже з/к), а они нас боялись — их-то мы держали в норме, т.е. они, конечно, „гуляли“, но все-таки шею свою порой щупали.
С. Они сами были люди 2-го сорта (окруженцы, пленные, штрафованные).
Д. Они знали (благодаря близкому соприкосновению с нами), за что сидят люди и кто эти люди. Они — в тайге, в степи, в тундре — инстинктивно тянулись к нам, единственно живым людям. Ведь были в этой пустыне только мы, псы да охрана — охрана пила мертвую, а с псами не поговоришь!
Это было как будто бы единственное материальное благо, которое принесла автору знаменитого романа всемирная слава. Гонорара за многочисленные заграничные издания он не получал. Жил на случайные разовые заработки — переводы, издательские рецензии. Когда исполнилось шестьдесят лет, стали ему платить пенсию — 120 рублей в месяц.
Пошли застойные годы.
Время от времени возникали различные планы, за которые Домбровский брался с пылом, однако обычно они кончались ничем. Так, в конце шестидесятых Есенберлин, тогда директор издательства „Жазушы“, задумал переиздать „Хранителя“. Мы с Домбровским (я — в качестве редактора) потратили на подготовку нового текста года полтора, всячески ухудшая его, приноравливая к новым цензурным требованиям. Но нельзя же было плюс изменить на минус, и издание это не осуществилось — не знаю уж, к худу ли, к добру ли. От этих месяцев осталась у меня записка Юрия Осиповича к Есенберлину:
Несколько лет имя покойного писателя в печати не упоминалось. Потом стали упоминать. Потом переиздавать. Потом печатать не публиковавшееся при жизни.
Не хочу кончать эти заметки печально. Вспомню лучше такую картинку.
- Для учеников 1-11 классов и дошкольников
- Бесплатные сертификаты учителям и участникам
Описание презентации по отдельным слайдам:
МОУ СОШ п.Арчаглы- Аят
Юрий Осипович Домбровский
Учитель русского языка и литературы
МОУ СОШ п.Арчаглы- Аят
Емцова Е.Ю.
Ю. О. Домбровский – русский советский прозаик, поэт и литературный критик, мемуарист. Также был известен как археолог, искусствовед и журналист.
Родился Юрий Осипович 12.05.1909 года в Москве. Он вырос в хорошей интеллигентной семье. Его отец был еврей, исповедовал иудаизм, работал присяжным поверенным. Мать – русская лютеранка, ученый-биолог, изучавшая анатомию и цитологию растений, получившая степень кандидата биологических наук и должность доцента Московской сельскохозяйственной академии.
Весной 1978 г. группа неизвестных людей жестоко избила 69-летнего писателя на территории Центрального дома литераторов. Началось сильное внутреннее кровотечение. Полтора месяца Домбровский находился в больнице, но последствия избиения оказались необратимыми. Писатель умер 29 мая 1978 г. Могила его – на Кузьминском кладбище в Москве.
Читайте также: