Космическое чувство в поэзии тютчева кратко
Обновлено: 04.07.2024
Душа хотела б быть звездою…
Ф. Тютчев
Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины —
И мы плывем, пылающею бездной
С о всех сторон окружены
(т. 1, с. 57).
Как зыбок человек! Имел он очертанья —
Их не заметили. Ушел — забыли их.
Его присутствие — едва заметный штрих.
Его отсутствие — пространство мирозданья
(т. 1, с. 224).
А люди, жалкий род, несчастный и мгновенный,
Которому дано единый миг дышать,
В лазурь глаза вперив, поет вам гимн священный, —
Торжественный привет идущих умирать
(т. 1, с. 228).
Тютчев подчеркивает неодолимый ход времени, скрывающий и тайну начала — рождение человека, и тайну его конца — смерть:
О, Время! Вечности подвижное зерцало! —
Все рушится, падет под дланию твоей .
Сокрыт предел твой и начало
О т слабых смертного очей.
(т. 1, с. 289).
Поэт сравнивает кратковременность и быстротечность земного бытия человека с таяньем льдины, плывущей по весенней реке (т. 1, с. 122—123), с появлением и скорым исчезновением радуги после грозы (т. 1, с. 176—177) и с улетающим в небо дымом (т. 1, с. 61). Он подчеркивает безразличие и равнодушие природы по отношению к человеческим судьбам:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной
(т. 1, с. 218).
Увы, природа устроена так, что несет в себе смерть для всего живущего (т. 1, с. 69), и, соответственно, над всеми людьми нависает Рок неизбежной смерти:
Нам мнится: мир осиротелый
Неотразимый Рок настиг —
И мы, в борьбе, природой целой,
Покинуты на нас самих;
И наша жизнь стоит пред нами,
Как призрак на краю земли,
И с нашим веком и друзьями
Б леднеет в сумрачной дали…
(т. 1, с. 54—55).
О! страшных песен сих не пой
П ро древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
В нимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди,
Он с беспредельным жаждет слиться.
О! бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится.
(т. 1, с. 73).
В душе своей как в бездне погружен ;
И нет извне опоры, ни предела.
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое,
И в чуждом неразгаданном, ночном,
Он узнает наследье роковое
(т. 1, с. 114).
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый!
Какой закон непостижимый
Тебя стремит, тебя мятет ?
Как жадно к небу рвешься ты.
Но длань незримо-роковая,
Твой луч упорный, преломляя,
Свергает в брызгах с высоты
(т. 1, с. 86).
Тютчев не хотел принижать значения науки и просвещения, и эта позиция выражена, например, в его стихотворении, написанном к 100-летней годовщине со дня смерти М. Ломоносова (т. 1, с. 172). Но, по мнению поэта, рассудочное познание не хочет замечать главного — всемирной жизни, разлитой вокруг, и книгу Матери-природы гораздо лучше, чем современные ученые, читали древние народы:
Нет веры к вымыслам чудесным,
Рассудок все опустошил
И , покорив законам тесным
И воздух, и моря, и сушу,
Как пленников — их обнажил;
Ту жизнь до дна он иссушил,
Что в дерево вливала душу,
Давала тело бестелесным.
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов,
Вы книгу Матери-природы
Ч итали ясно без очков.
О раб ученой суеты
И скованный своей наукой!
Напрасно, критик, гонишь ты
Их златокрылые мечты…
(т. 1, с. 41—42).
Не рассуждай, не хлопочи.
Безумство ищет, глупость судит;
Дневные раны сном лечи,
А завтра быть чему, то будет.
Живя, умей все пережить:
Печаль, и радость, и тревогу.
Чего желать? О чем тужить ?
День пережит — и славу богу!
(т. 1, с. 118).
Но как только в своих стихах Тютчев выходит на метафизический и космический уровни, то мифопоэтический угол зрения сразу вступает в свои права. Иначе говоря, его космизм имеет ярко выраженный мифопоэтический характер, включающий мистические сюжеты и персонажи. Горний мир, небо оказываются заселенными олимпийскими богами, демонами, ангелами, призраками и другими таинственными небожителями. Мне непонятна позиция А. Горелова, когда он утверждает, что Тютчеву мистика была чужда (Горелов А. Е. Указ . с оч., с. 130). Как такое можно утверждать при наличии, например, следующего тютчевского стихотворения:
Но мне не страшен мрак ночной,
Не жаль скудеющего дня, —
Лишь ты, волшебник, призрак мой,
Лишь ты не покидай меня.
Крылом своим одень,
Волнения сердца утиши,
И благодатна будет тень
Д ля очарованной души.
Кто ты? Откуда? Как решить,
Небесный ты или земной?
Воздушный житель, может быть, —
Но с страстной женскою душой
(т. 1, с. 131).
Под молнийным блеском, раздвинувшим мглу,
Тень мужа над люлькой сидела в углу
(т. 1, с. 84).
Как рвется из густого слоя,
Как жаждет горних наша грудь,
Как все удушливо-земное
Она хотела б оттолкнуть!
(т. 1, с. 155).
И во сне человеку порой кажется, что он оказывается наверху в небесах:
По высям творенья, как бог, я шагал,
И мир подо мною недвижный сиял .
( т . 1, с. 64).
Следует отметить, что космос Тютчева — это не физическая Вселенная, не ее научная модель. Поэт нередко звезды обожествляет и поет во славу их гимн. Например, в его стихотворении, написанном на французском языке и переведенным на русский В. Брюсовым, есть такие строки:
О непорочный блеск небесного венца!
О звезды! Слава вам! Божественной святыней
З ажглись вы над землей, — и длитесь без конца
(т. 1, с. 228).
Мы в небе скоро устаем, —
И не дано ничтожной пыли
Дышать божественным огнем .
( т . 1, с. 47).
Наяву увидят внуки
Т о, что снилося отцам!
(т. 1, с. 101).
Так связан, съединен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества…
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его .
( т . 1, с. 101).
Невозмутимый строй во всем,
Созвучье полное в природе, —
Лишь в нашей призрачной свободе
Разлад мы с нею сознаем.
Откуда, как разлад возник?
И отчего же в общем хоре
Душа не то поет, что море,
И ропщет мыслящий тростник?
И от земли до крайних звезд
В се безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянной протест?
(т. 1, с. 174).
Чувства мглой самозабвенья
П ереполни через край.
Дай вкусить уничтоженья,
С миром дремлющим смешай!
(т. 1, с. 81).
Но, с другой стороны, кратковременность земной жизни заставляет ее ценить. Тем более она несет в себе свои прелести, радости и счастливые мгновения гармонии:
Так, в жизни есть мгновения —
Их трудно передать,
Они самозабвения
Земного благодать.
Шумят верхи древесные
Высоко надо мной,
Все пошлое и ложное
У шло так далеко,
Все мило-невозможное
Так близко и легко,
И любо мне, и сладко мне,
И мир в моей груди,
Дремотою обвеян я —
О время, погоди!
(т. 1, с. 141—142).
Спрошу тех, кто в Тютчеве видят только пессимиста: разве мог бы написать такие строки безнадежный пессимист?!
Для Тютчева человек — это, прежде всего, сын Земли, который тянется к ее благостям и красотам, получая от них наслаждение:
Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля…
Духов бесплотных сладострастья,
Твой верный сын, не жажду я …
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
Цветущее блаженство мая,
Румяный свет, златые сны.
(т. 1, с. 81).
Тютчев — мастер поэтических пейзажей природы, и ему, как никому другому, удается показывать в стихах гармоническое единение состояний человеческой души и окружающей природы и то, как последняя оказывает благотворное воздействие на душу:
В часы, когда бывает
Т ак тяжко на груди,
И сердце изнывает,
И тьма лишь впереди;
Вдруг солнца луч приветный
Войдет украдкой к нам
И брызнет огнецветной
Струею по стенам;
И с тверди благосклонной,
С лазоревых высот
Вдруг воздух благовонный
В окно на нас пахнет…
Уроков и советов
Они нам не несут,
И от судьбы наветов
Они нас не спасут.
Но силу их мы чуем,
Их слышим благодать,
И меньше мы тоскуем,
И легче нам дышать…
(т. 1, с. 147—148).
Особенно торжество и всеохватность природной жизни ощущается человеком весною. Пусть срок весны краток, но надо успеть испытать это ощущение. Поэтому звучит призыв Тютчева:
И жизни божеско-всемирной
Х оть на миг причастен будь!
(т. 1, с. 36).
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
(т. 1, с. 126).
Но надо сказать, что Тютчев никогда не разочаровывался в своих любимых женщинах, всегда помнил о них и горячо любил всех своих многочисленных детей, рожденных ими. А ему пришлось пережить многие утраты родных и близких людей, начиная с первой жены Элеоноры и кончая матерью, малолетними детьми от Денисьевой Леной и Колей, братом Николаем, сыном Дмитрием и дочерью Марией. Особо потрясла Тютчева смерть Денисьевой, поскольку он считал себя виновником этой смерти и бесконечно любил эту женщину. Появление темы загробной потусторонней жизни, а также богоборческих мотивов в творчестве поэта вполне понятно и объяснимо. Накануне годовщины смерти Денисьевой Тютчев написал замечательное стихотворение, посвященное своей возлюбленной, которое заканчивается такими строками:
Завтра день молитвы и печали,
Завтра память рокового дня…
Ангел мой, где б души не витали,
Ангел мой, ты видишь ли меня?
(т. 1, с. 176).
О вещая душа моя,
О сердце полное тревоги —
О как ты бьешься на пороге
К ак бы двойного бытия.
(т. 1, с. 143).
Земля зеленела, светился эфир,
Сады-лавиринфы , чертоги, столпы,
И сонмы кипели безмолвной толпы.
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…
(т. 1, с. 64).
Во втором стихотворении иной мир представлен так:
Мы видим: с голубого своду
Нездешним светом веет нам,
Другую видим мы природу.
И без заката, без восходу
Д ругое солнце светит там…
Все лучше там, светлее, шире,
Так от земного далеко…
Так разно с тем, что в нашем мире, —
И в чистом пламенном эфире
Душе так родственно-легко.
(т. 1, с. 153).
Чему бы жизнь нас не учила,
Но сердце верит в чудеса:
Есть нескудеющая сила,
Есть и нетленная краса.
И увядание земное
Цветов не тронет неземных,
И от полуденного зноя
Роса не высохнет на них.
И эта вера не обманет
Т ого, кто ею лишь живет,
Не все, что здесь цвело, увянет,
Не все, что было здесь, пройдет!
(т. 1, с. 213).
Однако почти одновременно с созданием этих стихов оптимистического характера Тютчев пишет полное отчаяния стихотворение на смерть брата Николая, в котором нет никаких следов веры в бессмертие. Оно заканчивается такими словами:
Дни сочтены, утрат не перечесть,
Живая жизнь давно уж позади,
Передового нет, и я как есть,
На роковой стою очереди .
( т . 1, с. 215).
Мужайся, сердце, до конца:
И нет в творении творца!
И смысла нет в мольбе!
(т. 1, с. 90).
Кроме того, Тютчев перевел стихотворение Г. Гейне, в котором звучат богохульные мотивы. А по мнению тютчеведов , поэт переводил только те произведения, которые созвучны его думам и настроениям.
А нынче мир весь как распался:
Все кверху дном, все сбились с ног, —
Господь-бог на небе скончался,
И в аде сатана издох .
( т . 1, с. 281).
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них!
(т. 1, с. 59)
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
К ак собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был —
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил!
(т. 1, с. 62).
Мужайтесь, боритесь, о храбрые други ,
Как бой ни жесток, ни упорна борьба!
Над вами безмолвные звездные круги,
Под вами немые, глухие гроба.
Пускай олимпийцы завистливым оком
Г лядят на борьбу непреклонных сердец.
Кто, ратуя пал, побежденный лишь Роком,
Тот вырвал из рук их победный венец
(т. 1, с. 121).
Олимпийские боги и другие языческие персонажи уходят из стихов Тютчева, поскольку душа поэта обращается к христианским образам. У Тютчева нарастает стремление обосновать свое мифопоэтическое мировоззрение на основе христианства и, по мнению Козырева, христианизированного платонизма. (Козырев Б. М. Указ . с оч., с. 119). Сознательное обращение поэта к христианству прямо выражают такие строки его стихотворения:
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть .
( т . 1, с. 144).
В своих стихах Тютчев все больше обращает внимание уже не на природу, а на человеческую душу с ее верой и безверием, грехами и искушениями, радостями и страданиями. Поэт в возрастающей мере осознает необходимость христианской веры как опоры души и условия ее спасения.
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, —
Кто их излечит, кто прикроет.
Ты, риза чистая Христа…
(т. 1, с. 146).
Вставай же, Русь! Уж близок час!
Вставай Христовой службы ради !
Уж не пора ль, перекрестясь ,
Ударить в колокол в Царьграде?
В доспехи веры грудь одень,
И с богом, исполин державный.
О Русь, велик грядущий день,
Вселенский день и православный!
(т. 1, с. 109)
Славян родные поколенья
П од знамя русское собрать
И весть на подвиг просвещенья
Единомысленных , как рать.
Сие-то высшее сознанье
Вело наш доблестный народ —
Путей небесных оправданье
Он смело на себя берет .
( т . 1, с. 70)
Я думаю, что это стихотворение Тютчева, написанное еще в 1831 году, можно отнести к одному из первых поэтических проявлений русского космизма , взятого в его историософском плане. Идея божественной и космической избранности России и русского народа в истории человечества впоследствии стала одной из главных в русском христианском космизме (Н. Фёдоров, Вл. Соловьев и др.).
«Четвертый век уж на исходе, —
Свершится он — и грянет час!
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…
(т. 1, с. 87).
Природа — сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней…
(т. 1, с. 203).
Первая и самая общая черта, определяющая содержание поэзии Тютчева, состоит в том, что его предметное чувство носит космический характер. В этом определении заключено двоякое. С одной стороны, его предметное чувство реалистично, объективно.
Но космический характер поэзии Тютчева не исчерпывается еще ее объективизмом или реализмом; для него существенно также и то, что предметное чувство Тютчева направлено всегда на природу как целое, и что каждое отдельное проявление жизни есть для него символ великого космического целого.
Правда, в известном смысле это есть также черта, присущая всякой поэзии, как таковой. Поэзия, не допуская ничего отвлеченного, тем самым не ведает обособленных частей; всякое ее творение есть не только микрокосм, замкнутое самодовлеющее целое, но именно, в качестве микрокосма, оно таит в своем малом мире всю бесконечность целого; оно есть истинная Лейб- ницева монада, которая на свой лад и с своей точки зрения отражает всю вселенную. Где мы имеем исчерпаемую, ограниченную совокупность определений, где за выявленным комплексом черт не ощущается безграничная полнота невысказанного иного, где перед нами только законченный, мертвый неорганический продукт, а не живое зерно, в котором мы непосредственно ощущаем присутствие великих возможностей, точку приложения неисчерпаемых целостных сил бытия, — там уже не может быть речи о художественном творении. И если таково свойство всякого подлинно художественного выражения жизни, то объективная, реалистическая поэзия тем самым вынуждена быть космической, т.е. невыразимое целое, на которое всегда намекает, которое дает чувствовать всякое искусство, должно быть для нее объективным целым — космосом. lt;. gt; Ту роль, которую философия выполняет в царстве науки, в царстве поэзии выполняет космическая или, что то же самое, религиозная поэзия. Конкретное впечатление жизни в ее целом, бесконечной вселенской основы бытия, — впечатление, которое бессознательно имеется во всяком поэтическом переживании, и, как невысказанный намек, сопровождает всякое художественное восприятие частных проявлений жизни, — это впечатление космическая поэзия делает предметом восприятия, художественным центром, вокруг которого располагаются все частные поэтические идеи.
Это космическое направление, которое проникает всю поэзию Тютчева и превращает ее в конкретную, художественную религиозную философию, проявляется в ней, прежде всего в характере общности и вечности ее тем, предметов ее художественного описания. Вряд ли найдется другой поэт, который в такой мере, как Тютчев, направлял свое внимание прямо на вечные, непреходящие начала бытия.
Карта памяти 27.02.2017 // 3 025
Эсхатология — это учение о конце света, но если человек есть часть вселенной, то его гибель можно воспринять как предвестие земного катаклизма. Своего рода космический бунт (сродни бунту Ивана Карамазова), заложенный в идее преодоления смерти человека через воскрешение отцов, затеял по сути дела Николай Федоров. Он сформулировал идею преодоления тысячелетнего хода дел на Земле — именно преодоления, ибо предложенный человеку миропорядок предполагает неминуемую гибель отдельной человеческой единицы. К федоровской концепции вполне можно отнести эти слова. Это была вполне оптимистическая и в конечном счете утопическая программа.
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы.
Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.
Эта всепоглощающая бездна, однако, лишь раз была им названа миротворной. На самом деле, она открывалась его ночному взору и воспринималась как вместилище Хаоса, древнего, родового проклятия человека.
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь…
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
(Не позднее начала 1839)
О, страшных песен сих не пой
Про древний хаос, про родимый!
Как жадно мир души ночной
Внимает повести любимой!
Из смертной рвется он груди
Он с беспредельным жаждет слиться.
О, бурь заснувших не буди —
Под ними хаос шевелится.
Святая ночь на небосклон взошла,
И день отрадный, день любезный
Как золотой покров она свила,
Покров, накинутый над бездной.
И, как виденье, внешний мир ушел…
И человек, как сирота бездомный,
Стоит теперь, и немощен и гол,
Лицом к лицу пред пропастию темной.
На самого себя покинут он —
Упразднен ум, и мысль осиротела —
В душе своей, как в бездне, погружен,
И нет извне опоры, ни предела…
И чудится давно минувшим сном
Ему теперь все светлое, живое…
И в чуждом, неразгаданном, ночном
Он узнает наследье родовое.
(Между 1848 и мартом 1850)
И бунтует и клокочет,
Хлещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот…
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном.
Но столь же ясна и надежда на Россию.
Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой, —
Но спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный,
Ты стоишь наш великан!
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой.
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы…
Но старые гнилые раны,
Рубцы растлений и обид,
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет, —
Кто их излечит, кто прикроет.
Ты, риза чистая Христа…
(13 августа 1857)
Лице свое скрывает день,
Поля покрыла мрачна ночь;
Взошла на горы черна тень,
Лучи от нас склонились прочь.
Открылась бездна звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне;
Так я, в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен.
Но даже называя бездной ту бездну, в которую падает человек, т.е. смерть, русские поэты принимали ее как закономерность. Вот Державин:
Тебе в наследие, Жуковский!
Я ветху лиру отдаю;
А я над бездной гроба скользской
Уж преклоня чело стою.
Для Тютчева бездна эта ужасна тем, что поглощает человека неожиданно:
Увы, что нашего незнанья
И беспóмощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья
Чрез бездну двух или трех дней?
(11 сентября 1854)
Былое — было ли когда?
Что ныне — будет ли всегда.
Оно пройдет —
Пройдет оно, как все прошло,
И канет в темное жерло
За годом год.
За годом год, за веком век…
Что ж негодует человек,
Сей злак земной.
Он быстро, быстро вянет — так,
Но с новым летом новый злак
И лист иной.
И этому новому злаку тютчевский лирический герой совсем не рад. Надо сохранить каждого, конкретного.
Но ты, мой бедный, бледный цвет,
Тебе уж возрожденья нет,
Не расцветешь!
Когда пробьет последний час природы, —
Состав частей разрушится земных
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
Но почему вообще в России так была сильна космическая тема? Федоров понимал географическое положение России как своеобразный котлован [17] . А из провала, из ямы, из котлована (хоть и страшного — как у Андрея Платонова) звезды видней, они видны даже среди белого дня. Русские люди слишком часто ощущали себя на дне жизни, в котловане. Русская жизнь практически никогда не была защищена бытом от неурядиц бытия, а потому, как всякая культура в таком положении, скажем, древнееврейская в свое время, она остро чувствовала космические и хаотические движения мироздания. Космизм и футуризм явились в России не случайно. Чем меньше шансов на благоустройство повседневной жизни, тем запальчивее и фантастичнее мечта.
Мечтал, однако, и Тютчев.
Если смерть есть сон, если жизнь есть день —
Ах, умаял он, пестрый день, меня.
И сгущается надо мною тень,
Ко сну клонится голова моя.
Обессиленный, отдаюсь ему…
Но все грезится сквозь немую тьму —
Где-то там, над ней, ясный день блестит
И незримый хор о любви гремит…
(1868 или начало 1869)
И нам сочувствие дается,
Как нам дается благодать.
Благодать нами не заслужена — так понимает это православие. Она дается нам как милость. Космический, Божественный миропорядок несет смерть. Ужас этого миропорядка можно преодолеть Божьей милостью — благодатью, обещающей нам по ту сторону жизнь вечную. Благодать для православного человека сильнее и ценнее Закона (об этом говорил еще митрополит Иларион). Воспитанный западноевропейской культурой, Тютчев понимал трагическую необходимость Закона, который правит миром с помощью Смерти. О благодати и сочувствии можно только мечтать, и получить их в земной жизни доступно лишь через людей, живущих неложно по христианским правилам, т.е. по христианскому Закону. Круг замыкается. Благодать немыслима без Закона.
Последнее его стихотворение обращено к жене и говорит о таком сочувствии, которое способно преодолеть эсхатологическую тоску бытия:
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон,
Одну тебя при мне оставил он,
Чтоб я Ему еще молиться мог.
Иными словами, сострадание, сочувствие способны дать веру в Бога, а не наоборот. Бог казнит, а человек милует и тем самым спасает веру в Бога. Может ли это сочувствие одолеть Апокалипсис? Видимо, нет. Но оно может поддерживать живую душу в людях, живущих на космическом теле под названием Земля.
Что если дать волю фантазии и немного помечтать на тему: каким мы хотим видеть Человека Будущего? Каким должен быть этот Человек?
Фото: ссылка
Космизм Ф.И. Тютчева
Что если дать волю фантазии и немного помечтать на тему: каким мы хотим видеть Человека Будущего? Каким должен быть этот Человек?
Искренним, честным, образованным, любящим свою Родину,он должен быть творческой личностью. Должен быть добрым другом, главой большого семейства и если доверие людей поставит на должность управителя — заботиться о подчиненных, как о своих родных и близких. Еще можно пожелать ему крепкого здоровья и личного счатья.
Так вот, если все эти пожелания примерить к личности Федора Ивановича Тютчева, то они окажутся не по размеру малы!
Кроме своего поэтического дара, лирического дара, Тютчев обладал обширными знаниями в исторических науках. Он обладал историческим Видением, как мы сейчас говорим, о многих исторических событиях он писал до их свершения, за 5 или 10 лет. Это касается Русско- Турецкой войны 1854 — 56 годов, это касается французсской революции 1870 года( и многого другого). И в этом нет ничего удивительно, потому что и его дерзновенная мысль и творческое воображение были направлены на разрешения исторических противоречий, которые он стремился решить, будто бы от них зависела его жизнь.
Федор Иванович Тютчев, если можно так выразиться, горел не сгорая, на костре любви. Причем наибольшей силы это чувство его настигло в 50-ти летнем возрасте и сопутствовало до ухода любимой, когда Тютчеву уже было 60-т лет. В эти же годы нашли применение его интелектуально — духовные силы, которые проявились с наибольшей силой и пользой для общества.
Мы далекие потомки Федора Ивановича все это можем узнать, читая и постигая его поэзию. Прочитав его стихи, нам захочется узнать события его жизни, тесно вплетенные в весь ЕГО 19-й Век.
Век, конечно не только Его, он был Веком Пушкина, Толстого, Достоевского. узнав о них больше, проникнувшись их Мечтами и Делами мы узнаем каким должен быть Человек Будущего. Какими должны быть мы их Сыны.
Ведь если Господь Бог называл своим Сыном Иисуса Христа — не большие ли мы Сыны Тютчева, Пушкина, Достоевского, Толстого — они создатели нашей Культуры, Нравственности, Сознательности!
Вот что говорил о взглядах Тютчева религиозный философ и ученый 20-го века П. Флоренский.
«П. А. Флоренский выразительно сказал о величии тютчевского космизма:
О, вещая душа моя
О вещая душа моя!
О сердце, полное тревоги,-
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия.
Так, ты жилица двух миров,
Твой день – болезненный и страстный,
Твой сон – пророчески-неясный,
Как откровение духов…
Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые -
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.
Как океан объемлет шар земной
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь – и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
То глас ее: он нудит нас и просит.
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, –
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
Прежде того, как говорить о сложном жизненном пути, пройденным Ф.И. Тютчевым, нужно сказать о ЛЮБВИ, чувстве понятном и родном каждому жителю Земли. Нужно сказать о служении Женщине, чувству, которому в жизни Федора Ивановича небыло промежутков.
Федор Иванович прожил молодые и зрелые годы на Западе: в Германии и Италии, но за 22 года проведенные там он не стал западником. Что его удерживало на чужбине, только ли дипломатическая работа? Работа, на которой он не мог сделать карьеры, потому что тогда министром иностранных дел был граф Несельроде. Несельроде будучи человеком чуждым России и поклонником канцлера Австо- Венгрии К. Меттерниха (с 1809 министр иностранных дел, в 1821-48 канцлер) проводил политику выгодную противникам России. Которая в конечном итоге привела Россию к поражению в Русско Турецкой войне 1854 — 1855 годов.
Несельроде окружить себя такими же русофобии, они состояли на дипломатической работе, были послами в ведущих европейских державах. Поэтому и Тютчев , и Горчаков ( будущий министр ) были исключениями в ведомстве Несельроде, и ширмой являвшей Николаю 1, то что у него на службе есть и русские.
В двадцать два года Тютчев сочетался браком с молодой вдовой русского дипломата Элеоноре Петерсон, урожденной графиней Ботмер.
В 1838 году умерла Элеонора и Тютчев через год, после пережитого горя, женился на Эрнестине Дернберг, урожденной баронессой Пфеффель.
Видимо судьба забросила Тютчева в Германию чтобы увидеть там нечто прекрасное через прекрасный пол. Через поклонение прекрасным женщинам наполнить свою жизнь высоким служением.
По окончательному возвращению Тютчева в Россию (спустя 22 года) все свои духовные силы он поместит в сверхчеловеческую любовь к Елене Денисьевой , и . любовь к Родине, которая в конечном счёте оказалась спасительной для него, потому что страдания им пережитые с утратой своей любимой ( в 60-ти летнем возрасте) были не совместимы с жизнью, и могли быть преодолены только другой любовью - к России. Этот факт патриотизма нельзя преувеличил, только лишь можно преуменьшить.
Любви Ф. И. Тютчева его биографы посвящают лучшие главы, потому что и любовная лирика поэта глубока, трагична и прекрасна. Через это земное и неземное чувство Любви, Тютчев соприкасается с Божественным и трагическим предназначением человека: познать рай на Земле и в то же время смириться с невозможностью его достижения. В этом высоком трагизме чувств выражается первый уровень Космизма Федора Ивановича.
Вторую часть глав в биографических произведениях о Тютчеве, писатели посвящают его общественной, дипломатической деятельности. Тютчев не занимал высоких дипломатических должностей, как его близкий друг граф Горчаков, но всю его деятельность на ниве дипломатии можно характеризовать придворным званием, данным ему Александром 2 — Тайный Советник.
Мы еще не говорили об этой неотъемлемой черте Тютчева. Любой его разговор был сочетанием несравненного блеска и глубины. Приведенная автохарактеристика или, вернее, автокритика выражает только предельную скромность поэта. В искусстве разговора ему, по-видимому, просто не было равных в его время. Погодин вспоминал об этом так: «…кто-нибудь сообщает Тютчеву „новость, только что полученную, слово за слово, его что-то задело за живое, он оживляется, и потекла потоком речь увлекательная, блистательная, настоящая импровизация… вот он роняет, сам не примечая того, несколько выражений, запечатленных особенною силой ума, несколько острот едких, но благоприличных, которые тут же подслушиваются соседями, передаются шепотом по всем гостиным, а завтра охотники спешат поднести их знакомым, как дорогой гостинец: Тютчев вот что сказал вчера на бале у княгини П.“. Погодин даже высказал мысль, что эти речи Тютчева и составляли его „настоящую службу“.
И в этом — немалая доля истины. Разговоры в том кругу, который был прямо и непосредственно связан с высшими сферами власти, а нередко и в присутствии самих представителей этих сфер, вне всякого сомнения, были частью — и немаловажной — политической деятельности Тютчева. Ту же цель преследовали и многие тютчевские письма к влиятельным людям, письма, не менее блистательные и содержательные, чем речи.
Читайте также: