Кондратьев искупить кровью кратко

Обновлено: 05.07.2024

Итак, достоверность. В большом и малом. И все же — не одна она, не только она. Что же еще?

Но Сашкиному комроты нет дела до того, что там пишется в листовках. Фриц? Фриц. Не хочет давать показаний против своих? Расстрелять! Да не кому-нибудь — Сашке! А как же листовка. Что должен чувствовать честный человек, которому поверили другие? Поверили — и расплатились за это доверие. Они — расплатились, а он. Что должно твориться после этого в его душе, пока он жив (если он вообще еще может жить после того, как — пусть невольно — обманул других; Венька, как мы знаем, не смог).

Мотив этот пронизывает все произведения Кондратьева, это поистине долг живого перед павшими. И одновременно — урок на будущее. Как тут опять же не вспомнить Александра Твардовского:

На торжестве о том ли толки,
Во что нам стала та страда,
Когда мы сами вплоть до Волги
Сдавали чохом города.
О том ли речь, страна родная,
Скольких сынов и дочерей
Не досчитались мы, рыдая,
Под гром победных батарей.

Теперь я приступаю к самым трудным для меня, да, думаю, и для читателя страницам этого разговора.

Когда, почти 30 лет спустя, в статье о творчестве Кондратьева я сопоставил кондратьевского Сашку с нилинским Венькой Малышевым, мне и в голову не могло прийти, что — объективно — заложено в этом сходстве, во что оно может прорасти.

Сегодня, задним числом, задумываешься уже не о Джо Барреле. И даже не о Веньке. Задумываешься: кто (или что? / убил/о) Вячеслава Кондратьева?

По большому счету — Кондратьева догнала война.

Немец не убил, бандит не тронул — сам себя порешил. Но все равно, пуля — оттуда, из той войны. Из ею привитой тяги к оружию как единственной, вроде бы спасительной гарантии, обернувшейся на деле гарантией гибельной. Как там у Пушкина:

Из мертвой главы гробовая змея
Шипя, между тем, выползала.
Гробовая змея войны.
Но — не только она. Не одна она.
Тогда — что же?

Этого — в точности — мы уже никогда не узнаем: записки Кондратьев не оставил. Можно лишь предполагать (не выдавая, разумеется, своих предположений за истину в последней инстанции).

Не меняю — в принципе — своей точки зрения и сейчас. Но есть и другие люди, другой взгляд на эту непростую проблему.

Впрочем, на всех этих версиях можно было бы не останавливаться в силу их полной бездоказательности.

Нам (вам, мне, им) могут нравиться или не нравиться те или иные из цитируемых Кожемяко высказываний Кондратьева, вы можете соглашаться или не соглашаться с ним (с ними), но это — Кондратьев подлинный, непридуманный: его голос, его мысли. И все свои претензии по этому поводу, все согласия и несогласия адресуйте (если сможете!) самому Кондратьеву — Кожемяко за своего героя не в ответе.

Так, намой взгляд, случилось и с Кондратьевым.

Советской системой Кондратьев не очаровывался никогда. Но пережить — к исходу жизни — еще одну глобальную переоценку ценностей было, ох, как нелегко.

А что ж, приятель, ты хотел ?
Как думал ты, красавец ?
Чтоб шел повсюду Беспредел,
Тебя лишь не касаясь ?
Чтоб, проложивши путь шпане, Жирующей на рынке,
Ты правил только по стране - Не по себе поминки ?
Нет, этот номер не пройдет.
Пусть мы покуда здравствуем,
Но самый скверный анекдот —
В котором мы участвуем.

Всякие параллели рискованны. Но это не значит, что ими вовсе нельзя пользоваться. Важно лишь не принимать знак параллели за знак равенства, сопоставление — за тождество. Предупреждение, как мы дальше увидим, не лишнее.

Впрочем, кто бы из героев ни победил на дуэли, кровь побежденного это всегда и кровь автора-творца, его, героя, создавшего. И художественная победа оборачивается нередко человеческой, жизненной трагедией. Так произошло и с Пушкиным, как бы предугадавшим в судьбе Ленского — собственную судьбу. И все-таки не сумевшим отклониться от нее.

— Он меня похоронил в книге, а я его — в жизни. Лучше бы — наоборот.

На этот раз я Кривицкому поверил.

Кондратьева нет. Но остались его книги. И осталась — до сих пор почти неизвестная читателям весомая и очень интересная часть его литературного наследия — переписка.

Переписка эта громадна. Круг его корреспондентов широк: от писателей одного с ним — фронтового — поколения, одной судьбы до рядовых участников войны, большей частью — людей переднего края, узнающих в его повестях и рассказах самих себя, свои фронтовые хлопоты, будни, быт — жизнь, идо людей иного, невоенного поколения — не всех, разумеется, но тех из них, кто продолжает мерить жизнь и судьбу, в первую очередь свою, мерками фронтовой нравственности.

Л-ра: Литературное обозрение. – 1995. – № 2. – С. 11-16.

Авторы фильма были вынуждены подкрутить некоторые ручки, чтобы на экраны вышел сбалансированный и не отталкивающий зрителя продукт. Сюжет во второй половине картины подкорректирован не только в пользу героизации бойцов и духоподъемности, но и для большей кинематографичности и драматургической сочности.

В книге автор настолько увлечен набрасыванием обличительных фактов и реплик, что легко отпускает некоторые линии персонажей (например, это касается вредного особиста и бандита, покидающего деревню, напоследок расстреляв немцев из пулемета), юный боец в книге — просто юный, без характера,он ценен для писателя только как будущая сакральная жертва.

Образ наивного, но принципиального нквдшника в исполнении Григория Некрасова — один из самых сильных в фильме "Ржев".

Тот случай, когда фильм получился на голову выше книги. Даже при том, что внесенные киношниками аргументы командира с лицом Георгия Константиновича об уместности отправки бойцов почти на верную смерть звучат не вполне убедительно.

Некоторые могут обругать режиссера за заметный поворот от радикальной книжной антисоветчины. Но зачем? Хорошее киноискусство ценно предполагаемым диалогом. Книга была именно яростным антисоветским разрушительным памфлетом.

Рота старшего лейтенанта Пригожина ухитрилась захватить у немцев село Овсянниково, хотя и потеряла половину бойцов. Но соседям продвинуться не удалось, подкрепления Пригожину не прислали, а, значит, немцы явно выбьют их из села этой же ночью. Самое разумное — отступить, но приказа на отступление комбат не даст, как и адекватной подмоги. Ситуация понятна большинству уцелевших бойцов первой роты, а уж как поступить — каждый решает по-своему.

Похожие произведения:

URRRiy, 8 ноября 2020 г.

Повесть в основном сделана неплохо, но откровенно — идеологический подход заметен невооружённым глазом. На тот момент — только что распался СССР — вероятно просто не было другого выхода. Если до этого издательства прогибались под коммунистическую власть, то теперь чутко переориентировались на антикоммунистическую (хотя у власти остались те же самые существа). Поэтому необходимо делать поправку на эту ситуацию, прежде чем пенять вполне достойному автору на откровенно нелепые эпизоды.

Безусловно, с точки зрения участников событий, такой подход не просто возмутителен, но и оскорбителен — мало того, что их жизнью распоряжаются откровенно безжалостно — вперёд под обстрел без поддержки артиллерии, так ещё и бессмысленно, поскольку деревню не удержать.

В общем, сюжетная интрига с явно перегнутым уровнем драматизма. Однако впечатления вранья не возникает, поскольку автор сам там был, это во-первых, и в принципе такой вариант событий был возможен, это во-вторых. Другое дело, что на мой взгляд все таки такой набор перегибов в одном конкретном эпизоде выглядит избыточным.

Как вывод: повесть сделана хорошо с литературной точки зрения, по уровню интриг и остросюжетности даже близка к боевику, но вот в реалистичности изложенных событий возникают большие сомнения.

Павел1982, 22 мая 2019 г.

Читается хорошо, язык автора лёгкий к восприятию, просто события очень горестные, да и не может быть война радостным событием.

Описания боя не много, больше бытовых событий из фронтовой жизни.

Присутствует клешированное описание ЧКиста, но думаю, что были и такие, хотя подавляющее большинство всё таки делали своё дело хорошо.

Самодур комбат, на убой роту отправил, а это не много не мало треть всего его личного состава. Быстрее людей растратить и в тыл, на переформирование, ну или ещё маршевых рот пришлют.

sergej210477, 13 декабря 2015 г.

Книга по ВОВ. Классика.

Страшный вопрос, на который, по-моему, нет ответа.

Впрочем, Кондратьев думает по-другому.

Повесть очень реалистичная, живая и яркая, но тяжёлая, даже трагическая.

Надо понимать, что проза Кондратьева, на мой взгляд, несколько однобока. Рядовые и младшие командиры — безупречны. Но, уже начиная с помкомбата и выше, все офицеры — подлецы. Пьяницы, карьеристы. Особисты, политруки — это, вообще, отдельная песня. Идеал негодяя.

Страшная, трагическая книга. Есть приказ, его нужно выполнить любой ценой. А если он не выполнен — искупить вину кровью.

Когда началась перестройка, Кондратьев, сполна натерпевшийся за сорок лет и унижений, и подлости, и цинизма властей, поддался модным настроениям и призвал художественную интеллигенцию поучаствовать в демонтаже советской системы. Однако, когда он увидел, к чему привёл слом советского режима, то пришёл в ужас и застрелился. При этом победившая власть попыталась всячески замолчать происшедшую трагедию честного, но наивного солдата, каким до конца оставался Кондратьев.

Читайте также: