Эпистола от российской поэзии к аполлину тредиаковский кратко

Обновлено: 02.07.2024

С 1735 г. Тредиаковский, осуществивший тоническую реформу силлабического стиха и выработавший свой собственный метр, начинает писать стихи этим метром. Приверженность к нему он сохранил на всю жизнь, хотя к 1750-м гг. он освоил ломоносовские метры, а к началу 1760-х разработал метрический аналог античного гекзаметра – шестистопный дактило-хореический стих.

Именно стихи, написанные собственным метром Тредиаковского, наиболее показательны для его индивидуальной поэтической манеры; в них сложились и основные стилевые закономерности лирики Тредиаковского, сделавшие его неповторимый стиль объектом многочисленных насмешек и пародий и послужившие главной причиной стойкой репутации Тредиаковского как плохого поэта.

Между тем, он поэт не плохой, а весьма своеобразный, с четкими (хотя и совершенно небесспорными) критериями нормы поэтического стиля. Изначально эти критерии были обусловлены тем, что Тредиаковский получил фундаментальное классическое образование в католической иезуитской коллегии. Как никто из своих современников он был сведущ в древних языках и широко начитан в латинской поэзии. В известной мере латинское стихосложение осталось для него на всю жизнь идеальной стихотворной нормой. И русские стихи, особенно стихи своего излюбленного метра, он пытался приспособить к этой идеальной норме, воспользовавшись законами латинского стихосложения[51].

Девяти парнасских сестр, купно Геликона,

О начальник Аполлин, и пермесска звона! ‹…›

Посылаю ти сию, Росска поэзия,

Кланяяся до земли, должно что, самыя. ‹…›

Галлы ею в свет уже славны пронеслися,

Цесарем что, но давно, варвары звалися.

Подлежащее, разрывающее ряд однородных членов (О Аполлин, начальник девяти парнасских сестр, купно Геликона и пермесска звона), инверсия подлежащего и сказуемого ([Я] посылаю ти, Росска поэзия, сию [эпистолу]), разрыв определяемого слова и определения обстоятельством образа действия, которое относится к сказуемому (кланяясь, что должно, до самыя земли) – все это типичные приемы инверсии в поэтической речи Тредиаковского, которая из-за них приобретает вид почти что иностранного текста, требующего перевода на обычный разговорный язык. Но именно это – максимальное отделение стихотворной речи от прозаической – и было целью Тредиаковского: его синтаксис – это полная стилевая аналогия его ритмической реформе стихосложения, преследовавшей цель принципиального расподобления стихотворного ритма и ритма прозы.

Приметой латинской нормы стихотворной речи была и исключительная любовь Тредиаковского к восклицательным междометиям, которые могли появляться в его стихах в любом месте, независимо от смысла стиха:

Не возможно сердцу, ах! не иметь печали;

Очи такожде еще плакать не престали

Неисцельно поразив в сердце мя стрелою,

Непрестанною любви мучим, ах! бедою

Счастлив о! де ла Фонтен басен был в прилоге!

Характерным признаком латинского стихосложения является вариативность произношения слова: в стихах, где принципиально важна позиция долгого гласного, и в прозе, где она не имеет жесткой закрепленности, слова произносились по-разному с акцентологической точки зрения: поэтическое ударение в латинском слове во многих случаях не совпадало с реальным ударением. В случае с Тредиаковским это свойство латинского стихосложения отозвалось возможностью смещения ударения в слове. Согласно закономерности чередования ударных и безударных слогов в стихе, Тредиаковский считает возможным менять позицию ударения:

Тако дерзостный корабль море на пространном,

Вихрями со всех сторон страшно взволнованном ‹…›

Отдается наконец вихрей тех на волю

И в известнейшу корысть жидкому весь полю

Милосердия на мя сын богини злится,

Жесточайшим отчасу тот мне становится

И уже здесь, в этой ранней силлабо-тонике Тредиаковского, обозначилась, может быть, главная особенность его поэтического стиля, сослужившая ему как литератору самую плохую службу: безграничной свободе инверсии и безграничной свободе в обращении со смыслом и звуковым составом слова соответствует такая же безграничная свобода в словосочетаниях. Тредиаковскому ничто не мешает совместить в пределах стиха самый архаический славянизм с самым просторечным и даже грубым словом. Это свойство индивидуальной стилевой нормы Тредиаковского стало особенно заметно после того, как Ломоносов систематизировал открытия Тредиаковского в области русского стихосложения, и Тредиаковский, освоив ломоносовские метры, стал писать стихи в обеих поэтических системах – своей и ломоносовской.

В том случае, когда Тредиаковский пишет в системе ломоносовской метрики, он свободно и спокойно держится в пределах общепоэтических стилевых норм; так могли бы писать и Ломоносов, и Сумароков; это хороший усредненный поэтический стиль эпохи:

Воззрим сначала мы на всю огромность света,

На весь округ его, достигнет коль примета.

Воззрим на дол земли, на коей мы живем,

По коей ходим все, где смертными слывем (213).

Но как только Тредиаковский начинает писать стихи своим метром, так сразу появляются все характерные приметы его индивидуальной стилевой нормы: инверсии, многословие, вспомогательные слова, стилевые диссонансы в словосочетаниях:

Всем известно вещество грубых тел тримерньгх,

Нет о бытности его сцептиков неверных.

В веществе том самом, из которого весь свет,

Праздность токмо грунтом, действенности сроду нет (199).

От рамен произросли по странам две руки.

Сими каковы творим и колики штуки! (269).

Именно эта полемическая тенденция определяет своеобразие силлабо-тонической лирики Тредиаковского, усваивающей ломоносовские метры. Тредиаковский не мог не видеть, что за Ломоносовым, а не за ним пошла русская поэзия, что он и сам должен был освоить ломоносовские метры, чтобы остаться в литературе. И о том, что поэтического дарования Тредиаковскому на овладение ломоносовской системой вполне хватало, свидетельствует целый ряд силлабо-тонических текстов, относящихся к началу 1750-х гг. Будучи с формальной точки зрения безупречными силлабо-тоническими текстами, эти стихи предлагают вместе с тем и оригинальные жанровые варианты торжественной и духовной оды:

Ода благодарственная

Не оных общих лика –

Ты всех верьх благостынь.

Тебе, с тимпаны стройно

Гласят трубы достойно (181).

Парафразис вторыя песни Моисеевы

Вонми, о! небо, и реку,

Земля да слышит уст глаголы:

Как дождь я словом потеку;

И снидут, как вода к цветку

Мои вещания на долы (185).

Кое трезвое мне пианство

Слово дает к славной причине?

Чистое Парнаса убранство,

Музы! не вас ли вижу ныне?

И звон ваших струн сладкогласных,

И силу ликов слышу красных;

Все чинит во мне речь избранну.

Народы! радостно внемлите;

Бурливые ветры! молчите:

Храбру прославлять хощу Анну (1734. С. 129).

Кое странное пианство

К пению мой глас бодрит!

Вы парнасское убранство,

Музы! ум не вас ли зрит?

Струны ваши сладкогласны,

Меру, лики слышу красны;

Пламень в мыслях восстает.

О! народы, все внемлите;

Бурны ветры! не шумите:

Анну стих мой воспоет (1752. С. 453).

Но слишком часто подобные эксперименты оканчивались плачевно для литературной репутации Тредиаковского: пока он держался общеупотребительного поэтического стиля, он писал нормальные стихи, средние или даже хорошие, но как только он пытался внести свою индивидуальную стилевую норму в уже устоявшуюся жанровую форму, он создавал очередной повод для остроумия Сумарокова или последующих поколений пародистов.

Исшел и пастырь в злачны луги

Из хижин, где был чадный мрак;

Сел каждый близ своей подруги,

Осклабенный склонив к ней зрак (353).

СТИХИ И ПРОЗА

СТИХИ И ПРОЗА Л. Чернышев КОММУНИСТ Стихотворение Коммунист! Величавее слова В целом мире нигде не найти. Сколько дум, сколько счастья большого, Сколько дел на великом пути. В кандалах через мрачные годы Путь к свободе был крут и тернист. Но для счастья

Т. Тюричев СТИХИ

Т. Тюричев СТИХИ ВЕСНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА В садах зацветающих, в парках зеленых, В полях, где посевами новь проросла, В улыбках людей, в эту землю влюбленных, Я вижу, как шествует наша весна. Весна, о которой веками мечтали, Которой немало мы отдали сил, Весна, что открыли нам

Стихи

Стихи Название последней главы нашей книги мы позаимствовали у Юрия Михайловича Лотмана. Кажется, он был первым, кто таким простым и убедительным образом сформулировал все, что произошло, происходит и будет происходить вокруг имени Пушкина после 27 января 1837 года. Свою

I. Стихи, мне посвященные

I. Стихи, мне посвященные Я гость не лишний, не случайный И говорю Тебе: Поверь, Нежнее будь с сердечной тайной И к ней припри плотнее дверь. Оберегай ее, как сторож, Когда падет ночная тень, Чтобы какой-нибудь заморыш Не отравил твой добрый день… — писал мне К. М. Фофанов

СТИХИ

СТИХИ Вольф Эрлих Волчья песнь Белый вечер, Белая дорога, Что-то часто стали сниться мне. Белый вечер, Белая дорога, При широкой голубой луне. Вот идут они поодиночке, Белым пламенем горят клыки. Через пажити, Овраги, Кочки Их ведут седые вожаки. Черный голод В их кишках

ГДЕ ЖИВУТ СТИХИ?

ГДЕ ЖИВУТ СТИХИ? Ты спросишь — где стихи живут? И я отвечу — там и тут. Поверь, живут они везде: В озерной голубой воде, В росинке, в шепчущей листве, В цветке, в небесной синеве. Они бывают так тихи. Не каждому слышны

СТИХИ И ПРОЗА

Стихи — это опыт

Стихи в лагере

СТИХИ И ПРОЗА

СТИХИ И ПРОЗА Людмила Татьяничева МЕТАЛЛУРГ Стихотворение Я в космос не летал, Но эта сталь — моя. А это значит, помогал и я Достичь тебе Загадочной звезды, Которую держал В своих ладонях ты. Я в космос не летал, В грохочущей ночи С любовью я ковал Путей твоих лучи. Я отдых

Стихи

1. Про эти стихи

1. Про эти стихи На тротуарах истолку С стеклом и солнцем пополам, Зимой открою потолку И дам читать сырым углам. Задекламирует чердак С поклоном рамам и зиме, К карнизам прянет чехарда Чудачеств, бедствий и замет. Буран не месяц будет месть, Концы, начала

ТВОРЧЕСТВО В. К. ТРЕДИАКОВСКОГО (1703—1769)

Начну на флейте стихи печальны, Зря на Россию чрез страны дальны: Ибо все днесь мне ее доброты Мыслить умом есть много охоты (60). Красное место! Драгой берег Сенеки! Кто тя не любит? разве был дух зверски! А я не могу никогда забыти, Пока имею здесь на земле быти (77).

Весна катит Зиму валит, И уж листик с древом шумит. Поют птички Со синички Хвостом машут и лисички (94). Смутно в воздухе! Ужасно в ухе! Набегай тучи, Воду несучи, Небо закрыли, В страх помутили (95).

К чему нас ранить больше? Себя лишь мучишь дольше Кто любовью не дышит? Любовь всем нам не скучит, Хоть нас тая и мучит. Ах, сей огнь сладко пышет! (74). Так в очах ясных! Так в словах красных! В устах сахарных, Так в краснозарных! Милости нету, Ниже привету? (76).

Бой у черного с белым, У сухого есть с влажным. Младое? Потом спелым, Бывает легко важным, Низким — высоко (78).

Эта ода Тредиаковского — своеобразный концентрат мироощущения, свойственного ему и всем его современникам, людям той исторической эпохи, когда стремительно меняющаяся действительность создавала и представления о неограниченных возможностях в преобразовании реальности, и ощущение зыбкости и непрочности мира, в котором нет ничего постоянного, включая и самого человека.

Подлежащее, разрывающее ряд однородных членов (О Аполлин, начальник девяти парнасских сестр, купно Геликона и пермесска звона), инверсия подлежащего и сказуемого ([Я] посылаю ти, Росска поэзия, сию [эпистолу]), разрыв определяемого слова и определения обстоятельством образа действия, которое относится к сказуемому (кланяясь, что должно, до самыя земли) — все это типичные приемы инверсии в поэтической речи Тредиаковского, которая из-за них приобретает вид почти что иностранного текста, требующего перевода на обычный разговорный язык. Но именно это — максимальное отделение стихотворной речи от прозаической — и было целью Тредиаковского: его синтаксис — это полная стилевая аналогия его ритмической реформе стихосложения, преследовавшей цель принципиального расподобления стихотворного ритма и ритма прозы. Приметой латинской нормы стихотворной речи была и исключительная любовь Тредиаковского к восклицательным междометиям, которые могли появляться в его стихах в любом месте, независимо от смысла стиха:

Не возможно сердцу, ах! не иметь печали; Очи такожде еще плакать не престали (Элегия I, 397) Неисцельно поразив в сердце мя стрелою, Непрестанною любви мучим, ах! бедою (Элегия II, 399) Счастлив о! де ла Фонтен басен был в прилоге! (Эпистола. 391).

Тако дерзостный корабль море на пространном, Вихрями со всех сторон страшно взволнованном Отдается наконец вихрей тех на волю И в известнейшу корысть жидкому весь полю (Элегия I, 397). Милосердия на мя сын богини злится, Жесточайшим отчасу тот мне становится (Элегия II, 399).

Воззрим сначала мы на всю огромность света, На весь округ его, достигнет коль примета. Воззрим на дол земли, на коей мы живем, По коей ходим все, где смертными слывем (213).

Всем известно вещество грубых тел тримерньгх, Нет о бытности его сцептиков неверных. В веществе том самом, из которого весь свет, Праздность токмо грунтом, действенности сроду нет (199). От рамен произросли по странам две руки. Сими каковы творим и колики штуки! (269).

Ода благодарственная Монархиня велика! Зерцало героинь! Не оных общих лика — Ты всех верьх благостынь. Тебе, с тимпаны стройно Гласят трубы достойно (181). Парафразис вторыя песни Моисеевы Вонми, о! небо, и реку, Земля да слышит уст глаголы: Как дождь я словом потеку; И снидут, как вода к цветку Мои вещания на долы (185).

Исшел и пастырь в злачны луги Из хижин, где был чадный мрак; Сел каждый близ своей подруги, Осклабенный склонив к ней зрак (353).

Сей, что ты видишь так важна, Назван от всех Почтение; Мать его есть Любовь кажна; Отец — само Любление Сия ж, что видишь, другая, Предосторожность драгая (103).

В крепости Молчаливости Тирсис видит Аминту, и она догадывается о его любви, потому что на этой стадии любовного чувства влюбленные объясняются не словами, а глазами и вздохами:

В сей-то крепости все употребляют Языком немым, а о всем все знают: Ибо хоть без слов всегда он вещает, Но что в сердце есть, все он открывает (106).

Не кажи, мое сердце, надобно, чтоб Слава Больше тысячи Филис возымела права Ты выграшь сей пременой: Слава паче красна, Нежель сто Аминт, Ирис, Сильвий и всем ясна (123).

Куды всякой человек в свое время шлется. Стары и молодые, князья и подданны, Дабы видеть сей остров, волили быть странны Разно сухой путь «оды ведет, также водный, И от всех стран в сей остров есть вход пресвободный (101).

Я спросил у него, состоит в чем царска державность? Он отвещал: царь властен есть во всем над народом; Но законы над ним во всем же властны конечно. Мощь его самодержна единственно доброе делать; Связанны руки имеет он на всякое злое Боги царем его не ему соделали в пользу; Он есть царь, чтоб был человек всем людям взаимно (341).

Я никого не учила из смертных с радением большим Я показала тебе, чрез чувствительны опыты сами, Истинны правила, купно и ложны, как царствуют в людях Будешь когда если царствовать ты на престоле державно, Твой народ люби, и тщись от него быть любимым (352—353).

Вонми о! Небо, и реку,

Земля да слышит уст глаголы:

Как дождь я словом потеку;

И снидут, как роса к цветку,

Мои вещания на долы[32].

Осуждая как деспотизм, так и анархию, автор приходит к чисто просветительской мысли о необходимости издания в государстве законов, обязательных как для монарха, так и для подданных:

Я спросил у него, состоит в чем царска державность?

Он отвещал: царь властен есть во всемнад народом,

Но законы над ним во всем же властны, конечно[35].

Вонми о! Небо, и реку,

Земля да слышит уст глаголы:

Как дождь я словом потеку;

И снидут, как роса к цветку,

Мои вещания на долы[32].

Я спросил у него, состоит в чем царска державность?

Он отвещал: царь властен есть во всемнад народом,

Но законы над ним во всем же властны, конечно[35].

Эта ода Тредиаковского – своеобразный концентрат мироощущения, свойственного ему и всем его современникам, людям той исторической эпохи, когда стремительно меняющаяся действительность создавала и представления о неограниченных возможностях в преобразовании реальности, и ощущение зыбкости и непрочности мира, в котором нет ничего постоянного, включая и самого человека.

Силлабо-тоника индивидуального метра. Стихи ломоносовских метров

Девяти парнасских сестр, купно Геликона, О начальник Аполлин, и пермесска звона! ‹…› Посылаю ти сию, Росска поэзия, Кланяяся до земли, должно что, самыя. ‹…› Галлы ею в свет уже славны пронеслися, Цесарем что, но давно, варвары звалися.

Читайте также: