Две концепции свободы исайя берлин кратко
Обновлено: 04.07.2024
Наши философы, видимо, не отдают себе отчета в сокрушительности их собственных деяний. Завороженные своими достижениями в самых абстрактных областях, лучшие из них пренебрегают предметами, в которых нет перспективы столь радикальных открытий, и дар скрупулезного анализа вознаграждается реже. Со слепым схоластическим педантизмом пытаются они отделиться от политики, но она по-прежнему вплетена во все философские исследования. Пренебрегая областью политической мысли из-за того, что ее неустойчивый, нечетко очерченный предмет не укладывается в застывшие категории или абстрактные модели и не подвластен тонким инструментам, пригодным для логического или лингвистического анализа; требуя единства метода и отвергая все, что этим методом не охватывается, мы остаемся во власти примитивных, неосмысленных политических верований. Только очень вульгарный исторический материализм отрицает силу идей и считает их просто замаскированными материальными интересами. Возможно, без помощи социальных сил политические идеи и остаются мертворожденными, но очевидно, что эти силы слепы и неуправляемы, пока не облекутся в идеи.
В ответах на вопрос о допустимых пределах принуждения звучат противоположные точки зрения, каждая из которых привлекает огромные множества людей. Поэтому мне кажется, что рассмотрения заслуживают все стороны этой проблемы.
Понятие негативной свободы
Последнее соображение и верно, и важно, но сама фраза отдает политической демагогией. Да, наделяя политическими правами или гарантиями от государственного вмешательства полуодетых, неграмотных, голодных и больных людей, мы издеваемся над ними. Прежде чем они поймут, что такое свобода, или сумеют ею воспользоваться, они должны получить медицинскую помощь и образование. Что значит свобода для тех, кто не может ею пользоваться? Какова ее ценность, если нет надлежащих условий, чтобы пользоваться ею? Сначала главное, потом — остальное. Согласно высказыванию, которое Достоевский иронически приписывает нигилистам, башмаки важнее Пушкина; свобода личности не для всех — первейшая потребность. Ведь свобода — не просто отсутствие каких бы то ни было помех; это перегрузило бы само понятие, оно стало бы значить слишком много или не значить ничего. Египетский крестьянин нуждается в одежде и лекарствах больше, чем в личной свободе, но тот минимальный уровень свободы, который ему нужен, а еще больше — тот, который ему понадобится, это не какая-то особая свобода, а та самая, в которой нуждаются и ученые, и художники, и миллионеры.
Во-вторых, доктрина эта относительно современна. В древнем мире, по-видимому, свобода личности как осознанный политический идеал (а не как реальная ситуация) практически не обсуждалась. Уже Кондорсе замечал, что понятия индивидуальных прав не было в юридических представлениях римлян и греков; равным образом это относится к иудейской, китайской и другим цивилизациям, о которых мы узнали с тех пор. Господство этого идеала — скорее исключение, чем правило, даже в новейшей истории Запада. Свобода в этом смысле не очень часто становится лозунгом, объединяющим много людей. Желание жить самому по себе — признак высокой цивилизованности и человека, и сообщества. Само чувство приватности, области личных отношений как чего-то священного проистекает из такого понимания свободы, которое, несмотря на свои религиозные корни, в развитой форме едва ли старше Ренессанса и Реформации. Однако угасание этого чувства означало бы смерть цивилизации, всех ее моральных основ.
Понятие позитивной свободы
Это, по крайней мере, часть того, что я подразумеваю, когда говорю, что я разумен и что разум отличает меня, человека, от остального мира. Превыше всего считать себя мыслящим, наделенным волей, активным существом, несущим ответственность за свой выбор и способным его обосновать, ссылаясь на свои идеи и цели. Б той степени, в какой мне представляется, что это так и есть, я чувствую себя свободным — и наоборот.
Отступление во внутреннюю цитадель
Аскетическое самоотречение может способствовать целостности характера, безмятежному спокойствию, духовной силе, но трудно увидеть в нем увеличение объема свободы. Если я, спасаясь от противника, спрячусь в доме и запру все входы и выходы, я, может быть, и буду свободней, чем у него в плену, но буду ли я свободнее, чем если бы я победил и пленил его самого? Если я надолго запрусь в тесном помещении, я задохнусь и умру. Уничтожение всего, чем меня можно уязвить, логически завершается самоубийством. Пока я живу в физическом мире, я никогда не смогу быть в полной безопасности. В этом смысле (как правильно ощутил Шопенгауэр) полное освобождение дает только смерть.
Нам говорят, что единственный способ достигнуть свободы — использование критического разума, отличающего необходимое от второстепенного и случайного. Если я школьник, даже простейшие математические истины застревают у меня в мозгу в виде неизвестно кому нужных теорем, мешая мне думать. Их сочли истинными какие-то внешние авторитеты, а мне они кажутся инородными телами, которые я, раз уж от меня этого ждут, должен механически встроить в свою систему. Но когда я пойму, зачем существуют символы, аксиомы, правила построения уравнений и математических преобразований, — словом, ту логику, с помощью которой получаются решения, и смогу убедиться, что иначе и быть не может, потому что все это следует из законов, управляющих моим собственным мышлением, математические истины покажутся мне не навязанными, внешними предметами, которые я должен принять независимо от своих желаний, а плодами моей свободной воли, которые я получаю, работая разумом. Для математика доказательство этих теорем — часть свободного проявления его естественных мыслительных способностей. Музыкант, который научился читать партитуру, играя на рояле, не повинуется каким-то законам или чьему-то принуждению и не теряет свободы, а свободно, без помех, проявляет себя. Он не привязан к партитуре, как вол к плугу или рабочий — к станку. Он впитал нотную грамоту, ввел ее в свою систему, понял ее, отождествился с ней и превратил из помехи свободе в часть свободной деятельности.
То, что относится к музыке или математике, скажут нам, должно относиться к любым препятствиям, возникающим на пути самосовершенствования, подобно глыбам постороннего вещества. В этом и состоит программа просвещенного рационализма от Спинозы до позднейших (нередко — бессознательных) последователей Гегеля. Sapere aude. Если вы понимаете рациональную необходимость чего-то, вы не можете, оставаясь разумным, хотеть, чтобы было по-другому. Если миром правит необходимость, хотеть, чтобы что-то было не таким, как должно быть, может либо невежда, либо глупец. Страсти, предрассудки, страхи, неврозы вырастают из невежества, принимая вид мифов и иллюзий. Породило ли их воображение беззастенчивых шарлатанов, обманывающих нас, чтобы эксплуатировать, или они имеют психологические или социологические корни, попадая под их власть, мы подчиняемся внешним факторам, толкающим нас туда, куда мы идти не хотим. Научные детерминисты XVIII в. полагали, что, изучая естественные науки и создав по тому же образцу науку об обществе, мы поймем такие силы, а значит — осознаем свою роль в работе разумного мира, который подавляет только тех, кто его не понял. Как давным-давно учил Эпикур, знание освобождает, устраняя иррациональные страхи и желания.
Примерами таких псевдообъективных сил он считал законы спроса и предложения, институт собственности, вечное разделение общества на богатых и бедных, на собственников и рабочих и множество других неизменных человеческих категорий. Старый мир можно разрушить и создать вместо него более совершенные и обеспечивающие свободу социальные устройства только тогда, когда мы сбросим чары этих иллюзий, то есть когда достаточное число людей достигнет такой стадии общественного развития, которая даст возможность понять, что институты — порождение человеческих рук и умов, необходимое в свое время, которые потом ошибочно сочли неумолимыми объективными силами.
В этом и состоит позитивная доктрина освобождения через разум. Социализированные ее версии, совершенно не похожие друг на друга и друг с другом конфликтующие, таятся в сердцевине многих националистических, коммунистических, авторитарных и тоталитарных убеждений. Развиваясь, эта доктрина могла уплывать далеко от своей рационалистической гавани. Тем не менее именно такую свободу обсуждают, за такую свободу борются и в демократиях, и в диктатурах многих уголков земли. Не вдаваясь в подробности ее исторической эволюции, я хочу коснуться некоторых превратностей ее судьбы.
Спиноза предлагает одни объяснения и лекарства, Гегель — другие, Маркс — третьи. Некоторые из этих теорий могут, по-видимому, в какой то степени дополнить друг друга, какие-то из них несочетаемы, но все они исходят из допущения, что в обществе совершенных и разумных существ жажды господства не будет или она станет неэффективной. Угнетение или влечение к нему — первый симптом того, что проблемы социальной жизни еще не решены.
Если бы все эти посылки были верны, социальные проблемы разрешались бы так, как разрешаются проблемы в естественных науках, а разум был бы тем, чем его считали рационалисты, — может быть, все и было бы, как сказано выше. В идеальном случае свобода совпадает с законом, автономия — с властью. Закон, запрещающий мне делать то, чего я как здравомыслящее существо и не захочу делать, свободу не ограничивает. В идеальном обществе, состоящем из полностью ответственных людей, правила, которые я буду едва чувствовать, постепенно отомрут. Только одно социальное движение — движение анархистов — оказалось достаточно смелым, чтобы вполне открыто это провозгласить и принять все последствия. Но всякий либерализм, основанный на рационалистической метафизике, в большей или меньшей мере разбавлен версиями этой доктрины.
Вот куда мы забрели от нашего первоначального либерализма. Эти доводы, используемые поздним Фихте, а после него — другими защитниками авторитаризма, от викторианских педагогов и колониальных администраторов до националистических и коммунистических диктаторов, — в точности то, против чего во имя свободного и разумного индивидуума, повинующегося своему внутреннему свету, отчаянно протестовала мораль стоиков и Канта. Таким образом, рассуждения рационалистов с их посылкой единственно верного решения шаг за шагом вели, может быть, и не совсем логично, но понятно для психолога или историка, от этической доктрины индивидуальной ответственности и самосовершенствования к авторитарному государству, послушному директивам элиты, состоящей из наставников в духе Платона.
В погоне за статусом
Отсутствие свободы, на которое жалуются люди или группы, порой сводится к отсутствию должного признания. Я могу искать не того, чего хочет от меня Милль, не гарантий против принуждения, произвольного ареста, тирании, лишения определенных возможностей и не пространства, внутри которого я ни перед кем не обязан отчитываться. Равным образом я могу не стремиться к разумной организации социальной жизни или самосовершенствованию в духе бесстрастного мудреца. Представим, что я просто боюсь невнимания, снисходительного презрения или безразличия, короче говоря, не хочу, чтобы со мной обращались, не замечая моей уникальности, и воспринимали меня как часть какой-то бесцветной амальгамы, как статистическую единицу, у которой нет своих собственных, особенных свойств и устремлений. Именно с таким отношением к себе я и борюсь. Я ищу не равенства юридических прав или свободы делать что угодно (хотя и этого мне хочется), но условий, при которых смогу чувствовать себя ответственным действующим лицом, потому что другие меня им признают. Я хочу, чтобы с волей моей считались, признавая мои права даже в том случае, если на меня ополчатся или станут преследовать за то, какой я, или за мой выбор.
То, что верно относительно индивидуума, верно и в отношении социальных, политических, экономических, религиозных групп, то есть людей, осознающих нужды и устремления, имеющиеся у них как у членов такой группы. Угнетенные классы и национальности добиваются, как правило, не какой-то неограниченной свободы действия для своих членов, не поставленного превыше всего равенства социальных групп и уж никак не места в бесконфликтном органическом государстве, сконструированном разумным законодателем. Хотят они чаще всего, чтобы их (их класс, их расу, их цвет кожи) просто признали как независимый источник человеческой активности, как целостность со своей собственной волей, намеренную действовать в соответствии с ней, а не быть управляемой, воспитуемой, ведомой, пусть даже легкой рукою, но все же не совсем человеческой, а значит — не совсем свободной.
В своём эссе Берлин проводит принципиальное разграничения между двумя пониманиями свободы - позитивным и негативным, впоследствии отдавая предпочтение последней.
Свобода как как возможности субъекта действовать не будучи ограничиваемым внешними силами.
Неспособность к выполнению какого-либо действия само по себе не является ограничением, накладываемым на человека
· Однако, определённая интерпретация социально-политической действительности может быть трактована как прямое ограничение или угнетение
Введение концепции минимальной области свободы – проведение чёткой границы области недопустимого вмешательства (один из ключевых принципов либерализма)
Разграничение понятия свободы и сопряжённых с ним концепций
Критические замечания по поводу концепции свободы у Милля
· Догматический характер утверждений Милля, описывающего необходимые для развития свободы условия -> смешение ценностей свободы и других добродетелей
· Эмпирические свидетельства против единства добродетели описанных Миллем и свободы в его понимании
Утверждение отсутствия связи между негативной свободой и характером государственного управления
Свобода как стремление к самоуправлению.
«"Позитивное" значение слова "свобода" проистекает из желания индивида быть хозяином своей собственной жизни. Я хочу, чтобы моя жизнь и принимаемые мной решения зависели от меня, а не от действия каких-либо внешних сил. Я хочу быть орудием своего собственного волеизъявления, а не волеизъявления других людей. Я хочу быть субъектом, а не объектом; хочу, чтобы мной двигали мои собственные мотивы и осознанно поставленные цели, а не причины, воздействующие на меня извне. Я хочу быть кем-то: хочу быть деятелем, принимающим решения, и не хочу быть тем, за кого решают другие; я хочу сам собой руководить и не хочу подчиняться воздействию внешней природы или других людей, как если бы я был вещью, животным или рабом, не способным к человеческой деятельности: не способным ставить перед собой цели, намечать линии поведения и осуществлять их. «
Определение самоуправления через разграничение Я – иррационального и Я- рационального, только которое может быть источником свободы.
Расширение области Я-рационального, придание ему онтологического статуса
Возможность противоречия между частными стремлениями индивидуального Я и Я-источника свободы
Проистекание деспотизма из навязывания концепции позитивной свободы
Разрешение противоречия через ценностный плюрализм
Отсутствие обязательной совместимости всех ценностей (критика единства блага)
Свобода как одна в ряду ценностей (против абсолютизации)
Плюрализм как возможный способ сопротивления тирании (недопущение диктатуры единственного мнения через предоставления выбора и свободной конкуренции позиций)
Необходимость ограничения свободы сильных
Основные особенности политических воззрений Бёрка
· Традиционализм и преемственность политических институтов
В период Революции мы хотели и осуществили наше желание сохранить все, чем мы обладаем как наследством наших предков. Опираясь на это наследство, мы приняли все меры предосторожности, чтобы не привить растению какой-нибудь черенок, чуждый его природе. Все сделанные до сих пор преобразования производились на основе предыдущего опыта; и я надеюсь, даже уверен, что все, что будет сделано после нас, также будет строиться на предшествующих авторитетах и образцах.
Вы видите, что начиная с Великой хартии до Декларации прав наша конституция следовала четкой тенденции отстаивания свобод, которые являются нашим наследством, полученным от праотцов и переданных потомкам как достояние народа, и без каких-либо ссылок на другие более общие приобретенные права.
· Защита монархии через обращение к её рассмотрению как традиционной ценности и государствообразуещего института
Английский народ прекрасно понимает, что идея наследования обеспечивает верный принцип сохранения и передачи и не исключает принципа усовершенствования, оставляя свободным путь приобретения и сохраняя все ценное, что приобретается.
В соответствии с конституцией, выработанной по подобию законов природы, мы получаем, поддерживаем и передаем наше правительство и привилегии точно так же, как получаем и передаем нашу жизнь и имущество.
Рассматривая наши свободы в свете идеи наследования, мы получаем немалые преимущества. Общая свобода тем лучше защищена, чем больше различных точек зрения. Пока монархия своим весом скрепляет все разрозненные части, им не грозит искажение, распад, сдвиг с предназначенных мест.
· Выступление в защиту сословного разделения общества. Рассмотрение эгалитарных тенденций как противоестественных. Бёрк основывает свой тезис на наблюдении разделения социальны ролей и неизбежному сосредоточению власти в куках определённой группы как закономерного процесса социального развития.
Поверьте мне, сэр, те, кто покушаются на ранги, никогда не обретают равенства. Во всех обществах, состоящих из разных категорий граждан, одна должна доминировать. Уравнители только искажают естественный порядок вещей; возводя общественное здание, они подвешивают в воздухе конструкции, которые должны быть положены в его основу.
· Необходимость сохранения не только сословных но и имущественных привеллегий и широкого представительства землевладельческой элиты ввиду общей инерт ности имущих классов по сравнению с авантрюристами, выделяющимися из основной массы населения, стремящихся к перераспределению собственности из корыстных побуждений.
Но дарование всегда активно и предприимчиво; собственность же, напротив, по природе ленива, инертна и застенчива;ей никогда не удастся пробиться, если она не получит преимущества в пропорциональном представительстве; она должна быть представлена в большей пропорции, иначе ей трудно будет защититься.
Массы, которые испытывают зависть и стремление к грабежу, должны быть поставлены в условия, обеспечивающие ее безопасность.
· Апелляция к наследственной передаче собственности как фундамента ои гаранта общественной стабильности.
Закрепление собственности навечно за семьями - одна из наиболее ценных и значительных ее характеристик, это обеспечивает долговечность самого общества, превращает нашу слабость в добродетель и оправдывает скупость
· Приверженность принципу аристократического управления государством. Аристократия как наиболее достойный и способный к управлению класс должна руководить политическими процессами.
· Отсутствие права на участие в государственном управлении в концепции прав человека
Что же касается прав на раздел власти, руководство государственными делами, я всегда буду утверждать, что они лишь формально входят в число прямых и основных прав человека в гражданском обществе.
· Роль государства в первую очередь связана с сохранением имущественных прав граждан, являющихся источником удовлетворения естественных потребностей. Государство не выступает гарантом имущественного равенства.
Если гражданское общество было создано для блага человека, то он имеет права на все преимущества, которыми это общество обладает. Это благодетельный институт; и сам закон, если он действует в соответствии с принятыми правилами, не что иное как благодеяние. Люди имеют право жить по этим правилам, имеют право на справедливость, на исполнение политических должностей в государстве и на занятие другими профессиями. Они имеют право на продукты производства и на средства, позволяющие им сделать это производство доходным; они имеют право на наследование имущества родителей; на воспитание и обучение детей; на наставление при жизни и утешение в смерти. Человек имеет право работать для себя, не вредя другим; и вместе со всем обществом имеет неоспоримое право на часть общего достояния. Но в этом партнерстве все люди имеют равные права, но не равное имущество.
Правительство создается не для защиты естественных прав человека, которые могут существовать и существуют независимо от него, сохраняя свое в высшей степени абстрактное совершенство; но это абстрактное совершенство - их практический недостаток. Имея право на все, люди хотят получить все. Государство - это мудрое изобретение человечества, предназначенное для обеспечения человеческих желаний.
· При этом государство и общество выступают как механизм, сдерживающий разрушительные склонности индивидов
Общество требует не только ограничения потребностей индивидуумов, но чтобы и в массе посягательства людей пресекались, их воля управлялась, а страсти сдерживались. Все это возможно только при наличии Власти, стоящей вне их, которая при выполнении своих функций не будет подвержена тем же страстям и желаниям, которые сама обязана подавлять и подчинять. В этом смысле ограничение так же, как свобода, должно быть включено в число прав человека.
· Утверждение ценности религиозных иснтитутов
Мы знаем, более того, мы чувствуем душой, что религия - основа гражданского общества, источник добра и утешения;
· Прогрессивная роль государства и его связь с идеей блага. Преемственный и исторически-целостный характер общественных отношений, обусловленных естественным договором.
Государство требует уважения, потому что это - объединение, целью которого не является удовлетворение животных потребностей или решение ничтожных и скоротечных задач. Это общество, в котором должны развиваться все науки и искусства, все добродетели и совершенства. Такая цель может быть достигнута только многими сменявшими друг друга поколениями - поэтому общественный договор заключается не только между ныне живущими, но между нынешним, прошлым и будущим поколениями.
· Право на собственность и её свободное использование как основное право гражданина.
что первое изначальное обязательство гражданского общества - это торжественное обещание охранять собственность граждан, а не удовлетворение требований кредиторов к государству. Правам граждан принадлежит приоритет.
· Обращение к традиции как легимирующей силы закреплённых общественных отношений
Узаконенные почести и привилегии, глубоко укоренившиеся обычаи страны, имеющие вековую давность, ни у кого не могли вызвать протеста и возмущения.. Только люди злобные, раздражительные, завистливые и лишенные вкуса могут с радостью наблюдать незаслуженное падение тех, кто многие годы процветал в чести и великолепии.
· Антиреформатороские тенденции. Предпочтение отдаётся устойчивому развитию и постепенным эволюционным изменениям
Сохранять и одновременно реформировать - дело совсем иное.
Интеллектуальное наследие философа и историка Исайи Бёрлина не подходит ни под одно определение, да и сама его жизнь, его происхождение поражают своей неординарностью. Русский еврей, родившийся в Латвии и живший в Петрограде во время революции, эмигрировал в Великобританию, где провел большую часть своей жизни, преподавая в Оксфорде. В годы Второй мировой войны он работал в британском посольстве в Вашингтоне. При этом он открыто выступал с позиций сионизма, защищая право еврейского народа на обладание своим государством и поддерживая тесную связь с его лидерами. За это, а также за свою бескомпромиссность в отстаивании либерального понимания свободы он заслужил нелюбовь многих левых интеллектуалов Запада.
Аналогичным образом выводится неравнозначность понятий права и возможности: изначально имея неравные с другими возможности, можно, тем не менее, иметь равные с другими права.
Различие в понимании демократии у древних греков и у европейцев Нового времени основано вовсе не только и не столько на различии в степени свободы выбора. Это различие более глубинно: в Греции преобладал плебисцитарный тип демократии, где каждый шел на ограничение личных прав во имя ощущения значимости при принятии решений. В Греции, таким образом, существовало, если так можно сказать, самоуправление без прав человека. Каждый имел равный голос на общем собрании граждан. При этом сообщество граждан, принимавших решения, не было практически ничем ограничено в возможности вмешательства в личную свободу отдельного гражданина.
То есть демократия у греков была, по крайней мере, нелиберальной (если не анти либеральной). Трансформация начала происходить в Афинах, где и зародилось понимание и уважение к правам и свободам суверенного гражданина.
В эссе Берлин дает собственную трактовку понятий позитивной и негативной свободы, но прежде, чем обратиться к его интерпретации, имеет смысл проследить историю этих понятий.
Тэйлор подчеркивает, что негативная свобода сводится к шансам, а позитивная – к их реализации. При этом шансы определяются внешними возможностями и ограничениями, реализация же – внутренними барьерами или их отсутствием. Таким образом, негативную свободу в понимании Тейлора можно связать с внешними условиями, позитивную же – с преодолением внутренних преград.
В философии Бердяева понятия позитивной и негативной свободы связаны с интерпретацией Канта и его die Freiheit im negativen Verstande und die Freiheit im positiven Verstande – свободы в негативном и свободы в позитивном смысле. Для Бердяева это различие, в первую очередь, двух степеней свободы: свободы как произвола и свободы как добра.
Чем же оригинальны две концепции Берлина?
Определяя негативную и позитивную свободу Берлин задает два вопроса:
- Какова та область, в рамках которой субъекту – будь то человек или группа людей – разрешено или должно быть разрешено делать то, что он способен делать, или быть тем, кем он способен быть, не подвергаясь вмешательству со стороны других людей?
- Что или кто служит источником контроля или вмешательства и заставляет человека совершать это действие, а не какое-нибудь другое, или быть таким, а не другим?
В этом пассаже, на мой взгляд, отражена проблема не только смешения понятий, но и слишком широкой трактовки самой свободы. Слишком часто в истории требование позитивной свободы для определенного класса или народа было связано с возможностью обретения для него и других благ, таких как благополучие, равенство, справедливость и пр. Однако очевидно, что обретение свободы не предполагает автоматическое обретение всех прочих благ. За каждое из них необходима будет собственная борьба, возможно, еще более длительная и тяжелая, чем за свободу.
Понимать это необходимо и анализируя любые революционные события и освободительные движения. Свобода часто бывает лозунгом и даже основной целью, но важно отдавать себе отчет в том, что обретение субъектом свободы – это лишь первый шаг на пути ко всем прочим социальным и индивидуальным благам.
И очень часто случается так, что успешная борьба за позитивную свободу – свободу быть нацией или классом - приводит к полной утрате свободы негативной – свободы каждого из нас быть собой.
«Позитивная свобода . является действительной универсальной целью. Я не знаю, почему меня заставили сомневаться в этом или, если уж на то пошло, в дальнейшем утверждении, что демократическое самоуправление является фундаментальной потребностью человека, чем-то ценным в само по себе, независимо от того, противоречит ли оно притязаниям на негативную свободу или какой-либо другой цели . В основном я стремлюсь установить, что, что бы ни было общим основанием между ними, и все, что подвержено более серьезным искажениям, отрицательным и позитивная свобода - это не одно и то же ".
Исайя Берлин, Пять эссе о свободе: введение [1]
"Две концепции свободы"было первым лекция поставленный либеральным философом Исайя Берлин перед Оксфордский университет 31 октября 1958 года. Впоследствии он был опубликован в Оксфорде в виде брошюры на 57 страниц в Clarendon Press. Он также фигурирует в собрании берлинских газет под названием Четыре очерка свободы (1969) и совсем недавно был переиздан в сборнике, названном просто Свобода (2002). [2]
Содержание
Резюме
Положительная свобода
Положительная свобода может пониматься как самообладание и включает в себя роль человека в выборе того, кто управляет обществом, частью которого он является. [ нужна цитата ] Берлин проследил позитивную свободу из аристотелевского определения гражданства, которое исторически вытекает из социальной роли свободных граждан классических Афин: это была, как утверждал Берлин, свобода выбора своего правительства, предоставленная гражданам и превозносимая, что наиболее известно, Перикл. Берлин признал, что обе концепции свободы представляют собой действительные человеческие идеалы и что обе формы свободы необходимы в любом свободном и цивилизованном обществе. [ нужна цитата ]
Отрицательная свобода
Для Берлина, отрицательная свобода представляет собой иное, а иногда и противоречивое понимание концепции свободы, которое необходимо тщательно изучить. Его более поздние сторонники (такие как Токвиль, Постоянный, Монтескье, Джон Локк, Дэвид Хьюм и Джон Стюарт Милл, [ нужна цитата ] кто принял Хрисипп' понимание самоопределение) [8] настаивал на том, что принуждение и дисциплина являются противоположностью свободы и поэтому менее склонны смешивать свободу и принуждение в манере рационалистов и философских предвестников тоталитаризма. [ нужна цитата ] Эта концепция негативной свободы, утверждал Берлин, представляет собой альтернативу, а иногда даже противоположность концепции позитивной свободы, и часто более близкую к интуитивному современному использованию этого слова. Берлин считал негативную свободу одной из отличительных концепций современного либерализма и соблюдал
«Отцы либерализма - Милль и Констант - хотят большего, чем этот минимум: они требуют максимальной степени невмешательства, совместимой с минимальными требованиями общественной жизни. Кажется маловероятным, чтобы это крайнее требование свободы когда-либо выдвигалось любой, кроме небольшого меньшинства высоко цивилизованных и застенчивых людей ". [9]
Злоупотребление позитивной свободой
Исайя Берлин отмечает, что исторически позитивная свобода оказалась особенно восприимчивой к риторическим злоупотреблениям; особенно с 18 века и далее, оно было либо по-патерналистски перерисовано от третьего лица, либо объединено с концепцией негативной свободы и, таким образом, замаскировано лежащие в основе конфликты ценностей.
Диалектика позитивной и негативной свободы
Читайте также: