Рассмотрение второе вина нечистая совесть и все что сродни им кратко

Обновлено: 02.07.2024

– А как называют они то, что служит им утешением от всех жизненных страданий, – свою фантасмагорию оговоренного будущего блаженства?

– "Как? Не ослышался ли я? Они именуют это "Страшным судом", пришествием их царства, "Царства Божия", – а пока что они живут "в вере", "в любви", "в надежде"".

Примечание. Я пользуюсь случаем, который дает мне это рассмотрение, чтобы публично и официально выразить пожелание, высказывавшееся мною до сих пор лишь в случайных беседах с учеными: именно, что какой-нибудь философский факультет мог бы стяжать себе честь серией академических конкурсов в поощрение штудий по истории морали; должно быть, сама эта книга послужит тому, чтобы дать мощный стимул как раз в указанном направлении. В предвидении такой возможности пусть будет предложен следующий вопрос: он в равной мере заслуживает внимания филологов и историков, как и собственно профессиональных философов.

"Какие указания дает языкознание, в особенности этимологическое исследование по части истории развития моральных понятий?"

– С другой стороны, разумеется, столь же необходимо привлечь к этой проблеме (о ценности существовавших доселе расценок ценности) физиологов и врачей; причем философам-специалистам и в этом особом случае может быть предоставлена роль ходатаев и посредников, если им в целом удастся преобразить столь чопорное изначально и недоверчивое отношение между философией, физиологией и медициной в дружелюбнейший и плодотворнейший обмен мыслями. В самом деле, все скрижали благ, все "ты должен", известные истории или этнологическому исследованию, нуждаются прежде всего в физиологическом освещении и толковании, больше, во всяком случае, чем в психологическом; равным образом все они подлежат критике со стороны медицинской науки. Вопрос: чего стоит та или иная скрижаль благ и мораль? – требует постановки в самых различных перспективах; главным образом не удается достаточно тонко разобрать: "для чего стоит?" Скажем, нечто такое, что имеет явную ценность с точки зрения возможных шансов на долговечность какой-либо расы (или с точки зрения роста ее приспособляемости к определенному климату, или же сохранения наибольшего числа), вовсе не обладает тою же ценностью, когда речь идет о формировании более сильного типа. Благополучие большинства и благополучие меньшинства суть противоположные точки зрения ценности: считать первую саму по себе более высококачественной – это мы предоставим наивности английских биологов… Всем наукам предстоит отныне подготавливать будущую задачу философа, понимая эту задачу в том смысле, что философу надлежит решить проблему ценности, что ему надлежит определить табель о ценностных рангах.

РАССМОТРЕНИЕ ВТОРОЕ
"ВИНА", "НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ" И ВСЁ, ЧТО СРОДНИ ИМ

РАССМОТРЕНИЕ ВТОРОЕ
"ВИНА", "НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ" И ВСЁ, ЧТО СРОДНИ ИМ

РАССМОТРЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ЧТО ОЗНАЧАЮТ АСКЕТИЧЕСКИЕ ИДЕАЛЫ?

Фридрих приписывает подобный аскетизм христианству – имея, наверное, в виду апокалипсическую практику покаяния в ожидания скорого конца света и конечного Суда.
Между тем, известно, что Христос Иисус не был аскетом, в плане истязания плоти. Некоторые из ходивших с Ним даже обвиняли Его в сибаритстве, – что, в частности, и послужило соблазном Иуде.
Если мы не будем далее понимать аскезу только лишь как упражнение в безусловном подчинении себе своего естества и превращения тела в орудие ума, но увидим ее как подвиг внутри межличных отношений, тогда обнаружится, что культурные формы рождаются внутри межличных отношений, и сила их есть сила взаимного уважения и почитания лиц. Не случайно единственная заповедь христианства звучит как "любите друг друга!": она требует не делания какой-то формы, но - персонального отношения к другому лицу.
Таковы, именно, были культурные формы, явленные Христом Иисусом, – Он пребывал в постоянном диалоге с Отцом, и ощущал себя в Его присутствии. Отсюда, поступки Христа производились не самовластным подчинением себя умному идеалу, но – почитанием Отца, прислушиванием к уважаемому Старшему, который всегда суть здесь.

Мы, теперешние люди, живущие в указанные века, и в самом деле суть свидетели и участники предсказанной Фридрихом драмы, – которой он был глашатаем.

РАССМОТРЕНИЕ ПЕРВОЕ
"ДОБРО И ЗЛО", "ХОРОШЕЕ И ПЛОХОЕ"

Для того, чтобы навязать обществу эту новую нравственную рациональность против традиционной морали, недостаточно оставаться нуворишами, нужно приписать себе достоинство прежней аристократии и так развязать себе руки в трактовке того, что хорошо и что плохо

Иными словами, нравственность – это род заболевания; и даже не психического, но – телесного (sic!).
На этом мы позволим себе закончить наш обзор произведения Ницше. И тоже готовы предложить его врачам, но, скорее, – психологам. Думается, Фридрих – не первый и не последний носитель и выразитель попыток творческой компенсации фундаментальной ущербности современного европейского человека.

Что же до нравственности, как непременной составляющей существования, то мы уверены в ее трансцендентности по отношению ко всем человеческим позитивностям, – в том числе и к науке о происхождении морали.
В чем это выражается? Именно в том, что независимо ото всех обычаев, габитусов, культурных привычек, приличий, правил поведения, заповедей, сопереживаний, и т.п., мы существуем пред лицом Отца, в присутствии Отца и в почтении к Отцу. Это сознание Присутствия и наше уважение к Отцу, – вкупе с живыми силами, которые это уважение поддерживают, – нечто определяет в нашем бытии. Именно эта определенность является источником нравственности как таковой; как живой силы – до и прежде всех ее культурных отпечатков, имеющих общественный авторитет.
Это сознание присутствия Отца и есть, собственно, совесть, способная обеспокоиться также в тех случаях, когда все внешние приличия и требования соблюдены; о наличии которой спрашивают, когда никакое внешнее причинение невозможно.

8. Чувство вины, личной обязанности, – скажем, чтобы возобновить ход нашего исследования, – проистекало, как мы видели, из древнейших и изначальных личных отношений, из отношения между покупателем и продавцом, заимодавцем и должником: здесь впервые личность выступила против личности, здесь впервые личность стала тягаться с личностью.

Ницше, Ф. К генеалогии морали / Фридрих Ницше // Сочинения в 2 т. [пер. с нем. К.А. Свасьяна]. М.: Мысль, 1990. Т. 2. С. 416-418, 424-431, 433, 436, 443-451.

Полемическое сочинение "К генеалогии морали" было замыслено как приложение к "По ту сторону добра и зла". Внешним поводом к его написанию послужила волна кривотолков, обрушившаяся на автора в связи с предыдущей работой, так что дело шло о предварении ex post facto основного текста своего рода "Пролегоменами". Ницше уже по выходе книги в свет отмечал даже возможность повторения заглавия прежней книги и прибавления к нему подзаголовка: "Дополнение. Три рассмотрения". Написанная за 20 дней (между 10 и 30 июля 1887 г.), рукопись была опубликована в ноябре того же года в издательстве К.Г. Наумана; расходы на издание пришлось оплачивать автору.

РАССМОТРЕНИЕ ПЕРВОЕ - "ДОБРО И ЗЛО", "ХОРОШЕЕ И ПЛОХОЕ" 2

РАССМОТРЕНИЕ ВТОРОЕ - "ВИНА", "НЕЧИСТАЯ СОВЕСТЬ" И ВСЁ, ЧТО СРОДНИ ИМ 10

РАССМОТРЕНИЕ ТРЕТЬЕ - ЧТО ОЗНАЧАЮТ АСКЕТИЧЕСКИЕ ИДЕАЛЫ? 20

Ницше Фридрих Вильгельм
К генеалогии морали

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе: на то имеется своя веская причина. Мы никогда не искали себя - как же могло случиться, чтобы мы однажды нашли себя? Справедливо сказано: "где сокровище ваше, там и сердце ваше"; наше сокровище там, где стоят улья нашего познания. Как прирожденные пчелы и медоносны духа мы всегда попутно заняты одним; в сердце нашем гнездится одна лишь забота - что бы "принести домой". Что до жизни вообще, до так называемых "переживаний" - кто из нас достаточно серьезен для этого? Или достаточно празден? С этими делами, боюсь, мы никогда не бывали действительно "у дел": к этому не лежит наше сердце - и даже наши уши! Скорее, как некто блаженно рассеянный и погруженный в себя мигом просыпается, когда часы изо всей силы бьют над его ухом свои полуденные двенадцать ударов, и спрашивает себя: "сколько же, собственно, пробило?", так и мы временами протираем себе задним числом уши и спрашиваем совсем удивленно, совсем озадаченно: "что же, собственно, такое мы пережили?" больше того: "кто, собственно, мы такие?", и пересчитываем задним, как сказано, числом все вибрирующие двенадцать часовых ударов наших переживаний, нашей жизни, нашего существования - ах! и обсчитываемся при этом… Мы по необходимости остаемся чуждыми себе, мы не понимаем себя, мы должны путать себя с другими, извечным пребывает для нас положение: "Каждый наиболее далек самому себе" - в отношении самих себя мы не являемся "познающими"…

- Мои мысли о происхождении наших моральных предрассудков - ибо о них идет речь в этом полемическом сочинении - получили свое первое, все еще оглядчивое и предварительное выражение в том собрании афоризмов, которое озаглавлено "Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов" и которое было начато в Сорренто, зимою, позволившею мне сделать привал, как делает привал странник, и окинуть взором обширную и опасную страну, по которой до той поры странствовал мой дух. Это случилось зимою 1876-77 года; сами мысли старше. По существу, это были те же мысли, которые я снова возобновляю в предлежащих рассмотрениях, - будем надеяться, что долгий промежуток пошел им на пользу, что они стали более зрелыми, ясными, сильными, совершенными! Что, однако, я придерживаюсь их еще и сегодня, что и сами они тем временем все крепче прилегали друг к другу, даже вросли друг в друга и срослись, - это усиливает во мне радостную уверенность, что они с самого начала возникли во мне не разрозненно, не по прихоти и не спорадически, а из одного общего корня, из некой повелевающей в глубинах, все определенней изъявляющей себя, требующей все большей определенности радикальной воли познания. Так единственно это и подобает философу. Мы не имеем права быть в чем-либо разрозненными: нам негоже ни заблуждаться в розницу, ни в розницу настигать истину. Скорее, с тою же необходимостью, с каковою дерево приносит свои плоды, растут из нас наши мысли, наши ценности, наши "да" и "нет" и "если" да "или" - совокупно родственные и связанные друг с другом свидетельства одной воли, одного здоровья, одной почвы, одного солнца. - По вкусу ли они вам, эти наши плоды? - Но что до этого деревьям! Что до этого нам, философам.

При свойственной мне недоверчивости, в коей я неохотно сознаюсь, - она относится как раз к морали, ко всему, что доселе чествовалась на земле как мораль, - недоверчивости, которая выступила в моей жизни столь рано, столь незванно, столь неудержимо, в таком противоречии с окружением, возрастом, примером, происхождением, что я чуть ли не вправе был бы назвать ее своим "A priori", - мое любопытство, равно как и мое подозрение должны были со временем остановиться на вопросе, откуда, собственно, берут свое начало наши добро и зло. В самом деле, уже тринадцатилетним мальчиком я был поглощен проблемой происхождения зла: ей я посвятил в возрасте, когда "сердце принадлежит наполовину детским играм, наполовину Богу", свою первую литературную детскую игру, свою первую философскую пробу пера, - что же касается моего тогдашнего "решения" проблемы - ну, я воздал, как и следовало, честь Богу и сделал его Отцом зла. Требовало ли именно этого от меня мое "A priori"? то новое, неморальное, по меньшей мере, имморалистическое "A priori" и глаголящий из него, ах! столь антикантовский, столь загадочный "категорический императив", которому я тем временем дарил все больше внимания, и не только внимания. По счастью, я заблаговременно научился отделять теологический предрассудок от морального и не искал более истоков зла позади мира. Небольшая историческая и филологическая выучка, включая врожденную разборчивость по части психологических вопросов вообще, обратили вскоре мою проблему в другую проблему: при каких условиях изобрел человек себе эти суждения ценности - добро и зло? и какую ценность имеют сами они? Препятствовали они или содействовали до сих пор человеческому процветанию? Являются ли они признаком бедственного состояния, истощения, вырождения жизни? Или, напротив, обнаруживается ли в них полнота, сила, воля к жизни, ее смелость, уверенность, будущность? - На это я нашел и рискнул дать разные ответы, я исследовал времена, народы, ранговые ступени индивидов, я специализировал свою проблему, ответы оборачивались новыми вопросами, исследованиями, догадками, вероятностями, покуда я не обрел наконец собственную страну, собственную почву, целый безмолвный, растущий, цветущий мир, как бы тайные сады, о которых никто и не смел догадываться… О, как мы счастливы, мы, познающие, допустив, что нам впору лишь достаточно долго молчать.

Первый толчок огласить кое-что из своих гипотез относительно происхождения морали дала мне ясная, опрятная и умная, даже старчески умная книжка, в которой я впервые отчетливо набрел на вывернутую наизнанку и извращенную разновидность генеалогических гипотез, их собственно английскую разновидность, и это привлекло меня - тою притягательной силою, каковая присуща всему противоположному, всему противостоящему. Заглавие книжки было: "Происхождение моральных чувств", автор д-р Пауль Рэ; год издания 1877. Мне, пожалуй, никогда не доводилось читать что-либо, чему бы я в такой степени говорил про себя "нет" - фразе за фразой, выводу за выводом, - как этой книге: но без малейшей досады и нетерпения. В названном раньше произведении, над которым я тогда работал, я при случае и без случая ссылался на положения этой книги, не опровергая их - какое мне дело до опровержений! - но, как и подобает положительному уму, заменяя неправдоподобное более правдоподобным, а при известных условиях и одно заблуждение другим. Тогда, как сказано, я впервые извлек из-под спуда те гипотезы происхождения, которым посвящены эти рассмотрения, - весьма неловко (что мне меньше всего хотелось бы скрыть от самого себя), все еще несвободно, не обладая еще собственным языком для этих собственных вещей, полный всяческих рецидивов прошлого и колебаний. В частностях сравните сказанное мною в "Человеческом, слишком человеческом" (I 483 сл.) [I 270] о двойной предыстории добра и зла (именно из сферы благородных и из сферы рабов); равным образом (там же 535 сл.) [1315 сл. ] о ценности и происхождении аскетической морали; равным образом (там же 504 сл. и 770) [I 289 сл. ] о "нравсгвенности нравов", той гораздо более старой и изначальной разновидности морали, которая toto coelo отстоит от альтруистического способа оценки (в каковом д-р Рэ, подобно всем английским генеалогам морали, усматривает способ моральной оценки в себе); равным образом (там же 501 сл.) [I 286 сл. ], а также в "Страннике" (там же 885 сл.) и "Утренней заре" (там же 1084 сл.) - о происхождении справедливости как баланса между приблизительно равномощными натурами (равновесие как предпосылка всех договоров, стало быть, всяческого права); равным образом о происхождении наказания ("Странник" - там же 881 сл. и 890 сл.), для которого террористическая цель не является ни существенной, ни изначальной (как полагает д-р Рэ, - она скорее инкрустирована сюда позднее, при известных обстоятельствах и всегда как нечто побочное и привходящее).

Читайте также: