Птицы смерти в зените стоят анализ кратко
Обновлено: 30.06.2024
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.
В этом стихотворении лирическая героиня одушевляет город. Это теперь не толпы отчаявшихся людей, а один большой единый живой организм, ждущий помощи:
Но то, что слышит город, ему хочется скорее забыть. Это стон сыновей, которые ушли на войну и не вернутся. А город уже не сможет их защитить.
Оживший город на грани катастрофы. Ведь именно в нем люди ждут так необходимого всем хлеба. Этот непременный атрибут нашего стола оказался в голодном Ленинграде настолько тысячам людей. Измученные люди к самому небу взывают о помощи, чтобы оно смогло принести ему самое необходимое — пищу.
Но птицы смерти не хотят этого слышать. Они готовы пресечь все попытки, которые помогли бы доставить в осажденный город хоть корочку хлеба. Они не имеют жалости. Они твердыня, которой все нипочем в этом мире. Поэтому единственное, чем они могут приветствовать людей, это смерть.
Заметим, что в своих стихах А. А. Ахматова не показывает конкретных людей. Она весьма обобщенно рисует картину военных действий. Но в каждую из них поэтесса добавляет такой эпизод, который сразу соединяет с кошмарной реальностью. Каждый, даже самый маленькой штрих в стихотворении отсылает читателя событиям, которые поэт пережила сама.
Ахматова показывает свое восприятие войны, которое в тоже время основано на впечатлениях многих людей, способных пережить время блокады Ленинграда. В сентябре 1941 года Ахматова уезжает за пределы блокадного кольца. Но мысленно она остается в городе, который должен выстоять несмотря ни на что. Она оказывается в Ташкенте, но все равно продолжает писать.
В стихотворении лирическая героиня словно напоминает о том, что на карту поставлено все. Каждый человек понимает, что это Родина, которая не должна оказаться в лапах врага. Поэтому все стараются всеми силами не только помешать врагу разорять русские города, но и не пускать его в свою душу.
В этом году исполняется 70 лет со дня полного снятия ленинградской блокады.
Возрождение веры и русского национального сознания отразилось в поэзии военных лет, посвященной блокаде Ленинграда и битве за Ленинград.
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
Это стихотворение является удивительно библейским по смыслу и духу. Особенно ярко это видно из двух последних двустиший:
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
Эти строки напоминают слова книги Второзакония о медном небе, непроницаемом для земных молитв:
Переходим к следующим строкам:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне.
А. Блинков. Переход из Таллина в Кронштадт
Это память о жертвах Таллинского перехода (28–30 августа 1941 года), когда при переходе Балтийского флота из Таллина в Кронштадт от немецких мин и бомб погибло 15 тысяч солдат, матросов и беженцев. Но здесь вспоминаются и строки из 87 псалма:
Образ смерти, как тяжкого сна, близок Ветхому Завету. Но этот же образ тесно связан и с памятью о пророке Ионе и его молитве:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
И в нем продолжается тема Суда. Образ весов в русском сознании неразрывно связан со Страшным Судом и образом ангела, взвешивающего человеческую душу.
На улицах блокадного Ленинграда
На снятие блокады Анна Андреевна Ахматова откликнулась следующим стихотворением:
«Всем нам известна их философская теория насчет пространства и освоения его: чтобы продвинуться и захватить. сады, виноградники, огороды, поля, луга, леса, реки, горы и так далее. Но вы, сербы, вместе с Богом воскликните в ужасе: “Как же это вы сделаете, если там живут тысячи и тысячи людей, братьев ваших, которые признают Того же Единого Творца и Отца — своего и вашего? Как?!”
И от этого режима спасли нас незатейливые парнишки, душу свою положившие за други своя.
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! — захлопываю святцы;
И на колени все! — багровый хлынул свет,
Рядами стройными проходят ленинградцы,
Живые с мертвыми. Для Бога мертвых нет.
Ольга Берггольц Христианскими смыслами наполнена и поэзия Ольги Федоровны Берггольц, которая всю блокаду трудилась в Ленинграде. Христианские смыслы могут появляться в ее стихах совершенно неожиданно. Ольга Федоровна описывает блокадников, пешком возвращающихся после разборки на дрова и доски разбомбленного дома. И вдруг — неожиданно пронзительно:
Вот женщина стоит с доской в объятьях,
Угрюмо сомкнуты ее уста.
Доска в гвоздях — как будто часть Распятья,
Большой обломок Русского Креста.
(Ленинградская осень. Октябрь 1942).
И действительно, распятый, голодающий, терзаемый Ленинград — в основе своей город святого Петра, распятого в 67 году римскими мучителями. Но за Распятием идет Воскресение. Вспомним строки той же О.Ф. Берггольц:
И каждый защищавший Ленинград,
Вложивший руку в пламенные раны,
Не просто горожанин, а солдат,
По мужеству подобный ветерану.
Когда строки кричат
☝ Поэтесса словно бы смотрела вперед и видела ужасы блокады Ленинграда, стоящего лицом к лицу против смерти до зимы 1944 года. Уже в 41 году Ахматова пишет:
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
👀 Словно бы предчувствуя великий голод блокады, когда кусочек хлеба перевешивал на весах жизни золото и бриллианты.
Несмотря на ужасное положение, и жизнь в обнимку со смертью, Ленинград не сдастся, не откроет двери захватчикам с хлебом и солью, умирая непокоренным, чтобы возродиться заново.
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
Стихотворение показывает подвиг Ленинграда, зажатого между двумя демонами Сталиным и Гитлером, но не потерявшего в такой компании своей чести.
Разбираем средства выразительности
Стих написан смежной рифмовкой (стоят – Ленинград), где есть женские (часах) и мужские (стоят) рифмы.
✔ В роли главного героя сам Ленинград, показанный живым существом, которое дышит и слышит. Отсюда первые тропы: олицетворения – он дышит, он слышит (Ленинград). Ещё видим несколько олицетворений:
- До седьмого доходят неба (вопли)
- Стоит везде на часах (страх).
- Глядит из всех окон — смерть.
Также отметим метафору, которая идет первой строкой и во многом определяет тональность стихотворения –
✔ Риторический вопрос: Кто идет выручать Ленинград? Он риторический потому что во время блокады с Питером была вся страна – от узбекского хлопковода, до омской доярки.
Б локада Ленинграда — одно из самых чудовищных человеческих злодеяний прошлого столетия. Об этом событии, о подвиге города и его жителей написано множество документальных и художественных произведений. Блокадный Ленинград стал символом человеческих страданий и мужества, смерти и бессмертия. Мы перелистаем с учениками только несколько страниц блокадной летописи вместе с её создателями — поэтами Анной Ахматовой (1889–1966), Ольгой Берггольц (1910–1975) и Юрием Вороновым (1929–1993). Донести до ребят атмосферу времени помогут фотографии, запечатлевшие повседневную жизнь блокадного Ленинграда.
Смерть вторгается в жизнь людей, властно изменяя всё вокруг. “Пёстрая суета” застывает, как природа перед грозой. Не случайно Ахматова сравнивает звук падающего снаряда с раскатом дальнего грома, но тут же улавливает их главное различие: гроза, несмотря на страх, вызываемый у людей, несёт в себе жизнь — “влажность высоких свежих облаков”, “вожделение лугов”, “весёлых ливней весть”; звук же, о котором идёт речь и который читатель дополнительно слышит благодаря звукописи, — этот звук несёт гибель. Пронзительны две последние строки стихотворения, в которых сталкиваются два образа — “равнодушной смерти” и “ребёнка”. “Смятенный слух” человека не хочет и не может поверить в такую возможность, в такую бесчеловечность!
Почти все военные стихотворения Ахматовой лаконичны по форме и сдержанны по выражению чувств. Скорбь поэта, его мужественное противостояние смерти и горю, желание во что бы то ни стало сохранить связь времён не знают громких фраз, красивых слов. Эвакуированная в Ташкент, Ахматова сердцем осталась в блокадном городе, оплакивая его жертвы: “Разлучение наше мнимо: // Я с тобою неразлучима, // Тень моя на стенах твоих. ”
Поэт создаёт образ вселенской катастрофы, надвигающейся на его дом. Бой превращает космос в хаос. Чердак на этом фоне воспринимается как скворечник — образ подчёркивает хрупкость всего дома, особенно его жителя — человека — крохотной птички. Однако именно человек может противостоять хаосу и ужасу обезумевшего от войны мира. Запоминается финал стихотворения: о девятой бомбёжке за день сказано буднично, почти прозаически.
Прочитаем только третью главу поэмы (текст см. в Приложении на диске). В ней Берггольц рисует блокадный Ленинград зимой 1942 года. Первая строка начинается с многоточия, как будто начало фразы потерялось в памяти автора или, напротив, воспоминание ворвалось в поэму внезапно. Безусловно, перед нами художественный приём, показывающий, что перед читателем — воспоминание о блокаде и о городе, о его пути через смерть к победе и жизни. Только прочитав всю поэму, мы понимаем, о чьём пути идёт в ней речь, что за местоимениями ты, тот, твой стоит Ленинград и обобщённый образ ленинградцев. Догадываемся, что за этим ты — многие, многие, многие…
Как непохож образ Ленинграда, глядящий на нас со страниц поэмы, на привычный нам! Описаний немного: Берггольц создаёт портрет блокадного города, используя самые общие детали, но именно эта обобщённость и рождает у читателя ужас, боль, ощущение нереальности происходящего, его невозможности в нормальном мире. Вызывая в памяти читателя такие родные приметы города, поэтесса показывает, что с ним стало, во что его превратили фашисты.
Невский, воспетый Гоголем, из многоликого, таинственного, фантастического проспекта, главной артерии города, превратился в льдистый, туда ходят за водой; северо-западный ветер (норд-вест) воет, как свирепое чудовище (седой, косматый, резкий). Север-чародей уступил место Кощею Бессмертному — вместо запаха жизни в городе висит запах гари. И довершает образ смерти, сковывающей вокруг ещё живого города ледяное кольцо, метафора темнел скелет Гостиного двора.
Отточие служит не только знаком паузы, границей между обобщённым портретом, но и знаком, указывающим, что читатель — современник Берггольц может сам вспомнить тот блокадный город и всё пережить заново. Мы же можем это сделать благодаря мемуарам, документальным кадрам кинохроники, фотографиям.
Даже при первом взгляде на текст поэмы мы замечаем, что Берггольц прибегает при записи строк к лесенке. Если прочитать текст этой части вслух, то становится ясно: каждая ступенька лесенки диктует читателю необходимость выделить слово или словосочетание, сделать между ними небольшую паузу, что придаёт тексту особую пульсацию. Сочетание лесенки со строками обычной длины вызывает перебивы внутреннего ритма, передаёт напряжение, вызывает тревогу.
Рассказ о прорванной на Литейном проспекте трубе и гибели человека, вмёрзшего в лёд, заставляет читателя похолодеть от ужаса и от осознания того, что это не из ряда вон выходящее событие в блокадном городе, а норма жизни. Повествование, казалось бы, не содержит авторских оценок, но они есть и прорываются в синтаксисе, в записи строк лесенкой, в композиции эпизода.
Деепричастные обороты и одиночные деепричастия помогают автору, лаконично и сохраняя ритм, показать необычайную картину: “…поплыла, смерзаясь в глыбы льда, // Вода плыла, гремя и коченея…” Повтор грамматических основ в соседних строках (вода поплыла — вода плыла) — стилистический приём. Первая основа обозначает результат противоборства воды с почвой (вырвалась и поплыла). Вторая — процесс, следствие результата, новый этап, кажущийся бесконечным. Между этими предложениями должна быть сделана логическая пауза, позволяющая увидеть борьбу, начало движения воды, застывающей на глазах у ленинградцев. Сила бьющей из-под земли воды, её количество переданы в тексте словосочетанием глыбы льда. Деепричастие гремя позволяет нам и увидеть, как бьются глыбы друг о друга, и услышать это. Картина становится настолько яркой, детальной, хотя описание сведено к минимуму, что удерживать её в своём воображении невыносимо, потому что сам холодеешь вместе с водой.
Человек, не пожелавший, как другие, жаться у стенки, приковывает к себе внимание автора. Казалось бы, он совершает необдуманный, неразумный поступок: разве может голодный, обескровленный человек победить стихию? Но в тексте главы нет ни слова осуждения. Напротив, поединок человека со стихией заставляет нас затаить дыхание и надеяться на чудо. Ритм сбивается (вновь появляется лесенка) — мы видим и физически ощущаем, как трудно двигаться герою. Помогают поэтессе добиться этого эффекта пиррихии (отсутствие ударения в слове на том месте, где оно должно быть) в начале строки (в предыдущих строках пиррихии приходились на концы строк): “наперерез пошёл // по корке льда, // ожесточась пошёл, // но не прорвался”. Эту же роль играют и повтор сказуемого пошёл, и звукопись.
Гибель ожесточённого блокадой, не желающего смириться человека закономерна и возвышенна. Из текста в этот момент уходят все изобразительно-выразительные средства, авторская речь становится скупой, фиксирующей только действие, как будто ледяная вода выжгла все чувства и краски в этом мире. И только лесенка, которой записана последняя строка, когда каждое слово становится особо значимым, выражает авторское чувство. Голос поэтессы звучит тожественно и скорбно, а образ вмёрзшего в лёд человека становится символом блокадного Ленинграда.
Кощунством может показаться тому, кто не знает, что такое блокада, то, что случилось на месте гибели одинокого бунтаря наутро и длилось до марта: “к его прозрачной ледяной могиле // до марта приходили за водой”. Опять нет ни слова о переживаниях длинной череды людей. Только эпитет прозрачная (могила) сам заставляет нас испытать то, что испытывал каждый приходящий на это место: жизнь и смерть в Ленинграде идут рядом, рука об руку. Но смерть не стала привычной, жители — равнодушными; они научились терпеть, скрывать свою боль друг от друга, потому что нужно было выжить, нужно было отстоять Ленинград. Поэтому в следующей строфе голос автора звучит громко и страстно, теперь Берггольц пишет о чувствах — своих и каждого ленинградца. Она знает всё, потому что тоже там была, и ей не нужно объяснять, почему эту картину забыть невозможно, хотя хочется избавиться от страшного видения. Она знает жгучий вкус этой воды и не отделяет свою судьбу от судьбы ленинградцев: погибший назван ею судьбы моей собрат.
После взволнованных лирических строк в тексте появляется чеканное обобщение: “…Вот так настал, // одетый в кровь и лёд, // сорок второй, необоримый год”, — смелая метафора, рождённая множеством страшных фактов этой ленинградской зимы.
Так, раскрыв перед читателем только одну страницу блокадной книги, Берггольц высказала самое главное — жизнь билась в Ленинграде в объятиях смерти, через смерть, вопреки смерти, потому город и победил её.
Дополнительные материалы к статье размещены на диске.
Снятие блокады Ленинграда
В этом году исполняется 70 лет со дня полного снятия ленинградской блокады.
Возрождение веры и русского национального сознания отразилось в поэзии военных лет, посвященной блокаде Ленинграда и битве за Ленинград.
Анна Андреевна Ахматова
Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?
Не шумите вокруг — он дышит,
Он живой еще, он все слышит:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
Это стихотворение является удивительно библейским по смыслу и духу. Особенно ярко это видно из двух последних двустиший:
Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон — смерть.
Эти строки напоминают слова книги Второзакония о медном небе, непроницаемом для земных молитв:
Переходим к следующим строкам:
Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне.
А. Блинков. Переход из Таллина в Кронштадт
Это память о жертвах Таллинского перехода (28–30 августа 1941 года), когда при переходе Балтийского флота из Таллина в Кронштадт от немецких мин и бомб погибло 15 тысяч солдат, матросов и беженцев. Но здесь вспоминаются и строки из 87 псалма:
Образ смерти, как тяжкого сна, близок Ветхому Завету. Но этот же образ тесно связан и с памятью о пророке Ионе и его молитве:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
И в нем продолжается тема Суда. Образ весов в русском сознании неразрывно связан со Страшным Судом и образом ангела, взвешивающего человеческую душу.
На улицах блокадного Ленинграда
На снятие блокады Анна Андреевна Ахматова откликнулась следующим стихотворением:
«Всем нам известна их философская теория насчет пространства и освоения его: чтобы продвинуться и захватить. сады, виноградники, огороды, поля, луга, леса, реки, горы и так далее. Но вы, сербы, вместе с Богом воскликните в ужасе: “Как же это вы сделаете, если там живут тысячи и тысячи людей, братьев ваших, которые признают Того же Единого Творца и Отца — своего и вашего? Как?!”
И от этого режима спасли нас незатейливые парнишки, душу свою положившие за други своя.
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена! — захлопываю святцы;
И на колени все! — багровый хлынул свет,
Рядами стройными проходят ленинградцы,
Живые с мертвыми. Для Бога мертвых нет.
Ольга Берггольц
Христианскими смыслами наполнена и поэзия Ольги Федоровны Берггольц, которая всю блокаду трудилась в Ленинграде. Христианские смыслы могут появляться в ее стихах совершенно неожиданно. Ольга Федоровна описывает блокадников, пешком возвращающихся после разборки на дрова и доски разбомбленного дома. И вдруг — неожиданно пронзительно:
Вот женщина стоит с доской в объятьях,
Угрюмо сомкнуты ее уста.
Доска в гвоздях — как будто часть Распятья,
Большой обломок Русского Креста.
(Ленинградская осень. Октябрь 1942).
И действительно, распятый, голодающий, терзаемый Ленинград — в основе своей город святого Петра, распятого в 67 году римскими мучителями. Но за Распятием идет Воскресение. Вспомним строки той же О.Ф. Берггольц:
И каждый защищавший Ленинград,
Вложивший руку в пламенные раны,
Не просто горожанин, а солдат,
По мужеству подобный ветерану.
Читайте также: