Почему современники скрябина назвали двенадцатый этюд буревестником кратко

Обновлено: 04.07.2024

Скрябин жил в эпоху, предшествовавшую великой нашей революции, которая является вместе с тем и великой революцией мирового значения; революцию 1905 года он непосредственно включил в свой опыт. Люди, близко знавшие Скрябина, говорят, что он интересовался вопросами политики и экономики и был одно время близок к социал–демократии. Но нам даже не особенно важно знать, так это было или не так. Достаточно констатировать, что Скрябин великолепно понимал неустойчивость общества, в котором он живет. Готовившиеся бури ему были известны. Он был тоже буревестником, то есть одним из тех художников, которые чувствуют надвигающуюся грозу, накопление электричества в атмосфере, и реагируют на эти тревожные симптомы. Конечно, реакция художника — в зависимости от класса, выразителем которого он является, — может быть различной. Если Горький был буревестником радостным, потому что принадлежал к той части интеллигенции, которая примыкала к народным массам, а позднее определился как пролетарский писатель — то многие другие писатели, примыкая к консервативным слоям, смотрели на нарождающуюся бурю с ненавистью и встречали ее проклятиями. Скрябин испытал глубокое волнение от предчувствия колоссальных катастроф. Нервы его напрягались. В нем зарождались бурные ритмы, своеобразные звукосочетания, своеобразные музыкальные мысли и образы. Сперва он не отдавал себе ясного отчета в характере своего новаторства, в своей потребности создавать какие–то неслыханные еще формы. Ему прежде всего доставляло гигантское наслаждение сознание власти художника. В области музыки он казался себе настоящим творцом, то есть человеком, который как бы из ничего, при помощи только музыкального материала, создает целые миры образов и настроений. Власть над миром своих чувств и мыслей, а вместе с тем и над существом своего произведения переполняла его огромным восхищением. Обладая умом философским, широко обобщающим, Скрябин на этой стадии своего развития, стадии творческого индивидуализма, создал себе целую метафизику (не без заимствования ее у разных философов–индивидуалистов) о творческом духе, который вот так же, как он, сидя за роялем или нотной бумагой, вызывает из хаоса миры, которые явились, таким образом, результатом его игры. Но общественная стихия все больше и больше привлекала к себе внимание Скрябина и сильно видоизменяла его внутренний мир. При свете восходящей зари бурных революционных дней Скрябин ясно видел трагизм мира — огромное количество зла, отравляющую, мучительную неустроенность жизни, разорванность всего бытия. Прибавим от себя, что все эти черты вовсе не присущи самому мирозданию, космосу, — хотя, конечно, было бы в высшей степени странным утверждать, что космос совершенно лишен столкновений, катастроф и гибели, сопровождающихся (там, где уже имеется нервная система) большим количеством страданий. Вся наша природа воспринимается как благо или как зло в зависимости от того, как устроена человеческая жизнь, с какой точки зрения оценивает ее данный класс в данном обществе через своего идеолога — поэта, философа, музыканта и т. д. Скрябин уже тем присоединялся к протестам против современного ему общественного строя, что он необыкновенно чутко откликался на множество подавляющих жизнь несправедливостей, унижений, болей, пороков и жестокостей, которыми переполнено было общество. Перед философским умом музыканта встал вопрос о том, каким же образом творческий дух мог создать вот эту поэму мироздания, эту вселенскую симфонию, так неудачно, с таким огромным количеством диссонансов, внутренних биений, разрывов, несовершенств, муки. Идя отчасти вслед за некоторыми восточными и западными философами–пессимистами, Скрябин приходил к выводу, что зодчий мира, творящий дух, сам увлекся своим творчеством, стремлением к многообразию красок, к всевозможным положениям, — мы бы сказали так: увлекся тем бесконечным авантюрным романом, в который он вошел, в котором запутался, создавая из материи себя самого — бытие.

Почему современники Скрябина, окрестили двенадцатый этюд "Буревестником"?

Евген Гордецкий
Музыка
2019-03-26 15:08:44
0
1

Скрябин жил в эру, предшествовавшую великой нашей революции, которая является вместе с тем и большой революцией мирового значения; революцию 1905 года он конкретно включил в свой опыт.

Люди, близко знавшие Скрябина, разговаривают, что он увлекался вопросами политики и экономики и был одно время недалёк к социалдемократии. Но нам даже не неподражаемо важно знать, так это было либо не так. Довольно констатировать, что Скрябин прекрасно разумел неустойчивость сообщества, в котором он живет. Приготовлявшиеся бури ему были знамениты. Он был тоже буревестником, то есть одним из тех живописцев, которые чувствуют надвигающуюся грозу, скопление электричества в атмосфере, и реагируют на эти тревожные симптомы.

Окончательно, реакция живописца в зависимости от класса, выразителем которого он является, может быть разной. Если Горьковатый был буревестником веселым, поэтому что принадлежал к той части интеллигенции, которая примыкала к народным массам, а позднее обусловился как пролетарский писатель то многие иные писатели, примыкая к ограниченным слоям, глядели на нарождающуюся бурю с ненавистью и встречали ее проклятиями.

Скрябин испытал глубочайшее волнение от предчувствия колоссальных катастроф. Нервишки его напрягались. В нем зарождались бурные ритмы, своеобразные звукосочетания, необыкновенные музыкальные мысли и образы. Сначала он не отдавал для себя светлого отчета в характере собственного новшества, в собственной потребности создавать какието невиданные еще формы. Ему до этого всего доставляло гигантское удовольствие сознание власти живописца. В области музыки он казался для себя истинным творцом, то есть человеком, который как бы из ничего, при подмоги только музыкального материала, делает целые миры образов и настроений. Власть над миром собственных эмоций и идей, а вкупе с тем и над созданьем собственного творенья переполняла его громадным восхищением.

Владея умом философским, широко обобщающим, Скрябин на этой стадии своего развития, стадии творческого индивидуализма, создал для себя целую метафизику (не без заимствования ее у различных философовиндивидуалистов) о творческом духе, который вот так же, как он, сидя за роялем либо нотной бумагой, вызывает из беспорядка миры, которые появились, таким образом, результатом его забавы.

Но общественная стихия все больше и больше завлекала к себе внимание Скрябина и сильно видоизменяла его внутренний мир.

При свете восходящей зари бурных революционных дней Скрябин светло лицезрел трагизм мира громадное количество зла, отравляющую, невыносимую неустроенность жизни, разорванность всего бытия.

Прибавим от себя, что все эти черты совсем не присущи самому мирозданию, космосу, хотя, конечно, было бы в высшей степени странноватым утверждать, что космос абсолютно лишен столкновений, катастроф и погибели, сопровождающихся (там, где теснее имеется сердитая система) великим количеством мучений. Вся наша природа воспринимается как благо или как злобно в зависимости от того, как устроена человеческая жизнь, с какой точки зрения расценивает ее данный класс в данном обществе через собственного идеолога поэта, философа, музыканта и т. д.

Скрябин теснее тем приобщался к протестам против современного ему публичного строя, что он необычайно чутко отзывался на множество подавляющих жизнь несправедливостей, унижений, недомогай, пороков и безжалостностей, которыми переполнено было сообщество.

Перед философским разумом музыканта встал вопрос о том, каким же образом творческий дух мог сделать вот эту поэму мироздания, эту вселенскую симфонию, так безуспешно, с таким громадным количеством диссонансов, внутренних биений, разрывов, несовершенств, пытки. Идя частично вслед за некими восточными и западными философамипессимистами, Скрябин прибывал к выводу, что зодчий мира, создающий дух, сам увлекся своим творчеством, рвением к обилию красок, к всевозможным положениям, мы бы сказали так: увлекся тем нескончаемым авантюрным романом, в который он вошел, в котором запутался, творя из материи себя самого бытие.

Люди, близко знавшие Скрябина, говорят, что он интересовался вопросами политики и экономики и был одно время близок к социал–демократии. Но нам даже не особенно важно знать, так это было или не так. Достаточно констатировать, что Скрябин великолепно понимал неустойчивость общества, в котором он живет. Готовившиеся бури ему были известны. Он был тоже буревестником, то есть одним из тех художников, которые чувствуют надвигающуюся грозу, накопление электричества в атмосфере, и реагируют на эти тревожные симптомы.

Конечно, реакция художника — в зависимости от класса, выразителем которого он является, — может быть различной. Если Горький был буревестником радостным, потому что принадлежал к той части интеллигенции, которая примыкала к народным массам, а позднее определился как пролетарский писатель — то многие другие писатели, примыкая к консервативным слоям, смотрели на нарождающуюся бурю с ненавистью и встречали ее проклятиями.

Скрябин испытал глубокое волнение от предчувствия колоссальных катастроф. Нервы его напрягались. В нем зарождались бурные ритмы, своеобразные звукосочетания, своеобразные музыкальные мысли и образы. Сперва он не отдавал себе ясного отчета в характере своего новаторства, в своей потребности создавать какие–то неслыханные еще формы. Ему прежде всего доставляло гигантское наслаждение сознание власти художника. В области музыки он казался себе настоящим творцом, то есть человеком, который как бы из ничего, при помощи только музыкального материала, создает целые миры образов и настроений. Власть над миром своих чувств и мыслей, а вместе с тем и над существом своего произведения переполняла его огромным восхищением.

Обладая умом философским, широко обобщающим, Скрябин на этой стадии своего развития, стадии творческого индивидуализма, создал себе целую метафизику (не без заимствования ее у разных философов–индивидуалистов) о творческом духе, который вот так же, как он, сидя за роялем или нотной бумагой, вызывает из хаоса миры, которые явились, таким образом, результатом его игры.

Но общественная стихия все больше и больше привлекала к себе внимание Скрябина и сильно видоизменяла его внутренний мир.

При свете восходящей зари бурных революционных дней Скрябин ясно видел трагизм мира — огромное количество зла, отравляющую, мучительную неустроенность жизни, разорванность всего бытия.

Прибавим от себя, что все эти черты вовсе не присущи самому мирозданию, космосу, — хотя, конечно, было бы в высшей степени странным утверждать, что космос совершенно лишен столкновений, катастроф и гибели, сопровождающихся (там, где уже имеется нервная система) большим количеством страданий. Вся наша природа воспринимается как благо или как зло в зависимости от того, как устроена человеческая жизнь, с какой точки зрения оценивает ее данный класс в данном обществе через своего идеолога — поэта, философа, музыканта и т. д.

Скрябин уже тем присоединялся к протестам против современного ему общественного строя, что он необыкновенно чутко откликался на множество подавляющих жизнь несправедливостей, унижений, болей, пороков и жестокостей, которыми переполнено было общество.

Перед философским умом музыканта встал вопрос о том, каким же образом творческий дух мог создать вот эту поэму мироздания, эту вселенскую симфонию, так неудачно, с таким огромным количеством диссонансов, внутренних биений, разрывов, несовершенств, муки. Идя отчасти вслед за некоторыми восточными и западными философами–пессимистами, Скрябин приходил к выводу, что зодчий мира, творящий дух, сам увлекся своим творчеством, стремлением к многообразию красок, к всевозможным положениям, — мы бы сказали так: увлекся тем бесконечным авантюрным романом, в который он вошел, в котором запутался, создавая из материи себя самого — бытие.

Наиболее трудной для восприятия многие считают непрограммную инструментальную музыку. Как определить содержание музыки в тех случаях, когда композитор не предпослал ей какого-либо конкретного заглавия или литературного предисловия? Как, например, понять, что именно хотел передать Шопен в своём этюде или прелюдии для фортепиано? Музыка эта несомненно мелодична, глубоко приятна для слуха, ну а о чём она говорит?

Действительно, как уяснить себе содержание такой музыки, где нет не только поэтического текста, как в песне, но даже скупого программного названия? А ведь таких в музыке великое множество: почти все симфонии, концерты, сочинения для камерных ансамблей - например, квартеты и квинтеты, инструментальные пьесы, сонаты, прелюдии и т. д.

Несмотря на отсутствие литературной программы, такие сочинения имеют не менее богатое музыкальное содержание, чем произведения программной музыки.

Вся совокупность музыкально-выразительных средств, сочетание мелодии, гармонии, ритма, оркестровых красок создают у слушателей определённые образные представления. В каждом содержательном произведении мы улавливаем некий музыкальный образ или сумму образов. Композитор концентрирует в своей музыке то или иное жизненное содержание - будь то победное ликование или тяжкая народная скорбь, пламенные порывы любви или пафос коллективного труда. Если эти явления реальной жизни воплощены в музыке правдиво и талантливо, с помощью ярких и общезначимых выразительных средств, то и слушатель непременно воспримет их эмоционально-идейный смысл.

Огромная сила воздействия классической музыки вызвана тем, что композиторы обобщали в музыкальных образах типические интонации и обороты, почерпнутые в народном творчестве или в массовой, широко бытующей музыке своего времени.

Вслушайтесь в звучание Двенадцатого этюда А. Скрябина ре-диез минор. Это произведение, взволнованное и целеустремлённое по характеру, вызывает у слушателя глубокие и яркие переживания. Иногда этюд называют патетическим, однако такое название не следует считать признаком программности: оно лишь указывает на присущий произведению общий приподнятый тон звучания. Такая приподнятость чувствуется во всём: и в пульсирующем триольном ритме, и в мелодических взлётах, и в порывистости ритмического рисунка мелодии, наконец, в необычайной цельности всей пьесы, которая, хотя и включает в себя три раздела, всё же сохраняет единство общей патетической идеи.

Воздействие этюда таково, что программность здесь, пожалуй, была бы даже излишней. Всё, что присуще человеку - воля, мужественность, порывистость, страстность, - всё нашло воплощение в этой музыке, столь любимой слушателями многих поколений.

Произведения, подобные Двенадцатому этюду Скрябина, обнаруживают одно очень важное свойство музыки – говорить с человеком о нём самом, минуя слова. И удивительно: слова зачастую оказываются совершенно ненужными, порой они даже мешают (не случайно некоторые композиторы признавались, что не очень любят писать и слушать программную музыку). Человек оказывается способным воспринимать и понимать музыку без дополнительных объяснений и комментариев.

Отчего это становится возможным?

Наверное, оттого, что и музыка понимает человека, если способна угадывать его тайные стремления и порывы. Она обращается к человеку напрямую, действуя собственными, только ей присущими средствами, так что, слушая её, человек как бы заново оценивает свою жизнь, свой внутренний мир, лучше начинает понимать самого себя.

В главном эти индивидуальности сходятся - в признании того, что в грустной или весёлой, торжественной или озорной, певучей или угловатой музыке слышатся вся грусть, всё веселье, всё торжество или озорство, на какие только способна жизнь. И не беда, если у кого-то грусть связана с грустью человека, а у кого-то - с осенним увяданием природы, если кто-то все музыкальные настроения связывает с миром людей, а кто-то мыслит себя шире, в единстве с природой и окружающей жизнью. Ведь всё это – различные грани единого, цельного, неразделимого, что воплощает в себе музыкальное содержание.

Вопросы и задания:

Презентация

В комплекте:
1. Презентация, ppsx;
2. Звуки музыки:
Скрябин. Этюд № 12 до-диез минор (интерпретация В. Горовица), mp3;
3. Сопровождающая статья - конспект урока, docx.

Читайте также: