Как проверяется достоверность научных знаний кратко

Обновлено: 05.07.2024

. Но даже если эти постулаты истинны (а в этом едва ли можно сомневаться), то и тогда остается важнейший вопрос, без решения которого сама постановка проблемы “наука и религия” теряет всякий смысл, - это вопрос о достоверности самого научного познания. Но сначала краткое замечание о его методах.

Методы науки.

Основными методами естествознания являются: наблюдение, эксперимент, измерение и догадка (гипотезы, теории). Руководствуясь ими, можно четко отделить область естествознания от всех иных областей творческой деятельности человека: гуманитарных наук, искусства, музыки и т.д. Научное знание, таким образом, является лишь малой частью человеческого знания в целом.

О достоверности научного знания.

Вопрос этот настолько деликатен и ответ на него так затрагивает само существо науки, что лучше предоставить по нему слово наиболее компетентным ученым нашего века.
Академик Л.С. Берг: “ В науке все то, что способствует ее развитию, есть истина, все, что препятствует развитию науки, ложно. В этом отношении истинное аналогично целесообразному. Итак, истина в науке — это все то, что целесообразно, что оправдывается и подтверждается опытом, способным служить дальнейшему прогрессу науки. В науке вопрос об истине решается практикой.
Теория Птолемея в свое время способствовала прогрессу знания и была истинной, но когда она перестала служить этой цели, Коперником была предложена новая теория мироздания, согласно которой Солнце неподвижно, а Земля движется. Но теперь нам известно, что и это воззрение не отвечает истине, ибо движется не только Земля, но и Солнце. Всякая теория есть условность, фикция. Правильность этой концепции истины, поскольку она касается теории, вряд ли будет оспариваться кем-нибудь в настоящее время. Но и законы природы в этом отношении в таком же положении: каждый закон есть условность, которая держится, пока она полезна. Законы Ньютона казались незыблемыми, однако ныне их признают лишь за известное приближение к истине. Теория относительности Эйнштейна опрокинула не только всю механику Ньютона, но и всю классическую механику.
Польза есть критерий пригодности, а следовательно, истинности. Другого способа различать истину человеку не дано. Истина есть полезная фикция, заблуждение — вредная. Итак, мы определили, что такое истина с точки зрения науки ”.
А. Эйнштейн: “ В нашем стремлении понять реальность мы подобны человеку, который хочет понять механизм закрытых часов. Он видит циферблат и движущиеся стрелки, даже слышит тиканье, но не имеет средств открыть их. Если он остроумен, он может нарисовать себе картину механизма, которая отвечала бы всему, что он наблюдает, но он никогда не может быть вполне уверен в том, что его картина единственная, которая могла бы объяснить его наблюдения. Он никогда не будет в состоянии сравнить свою картину с реальным механизмом, и он не может даже представить себе возможность и смысл такого сравнения ”.
Крупнейший американский физик Р. Фейнман (†1991): “ Вот почему наука недостоверна. Как только вы скажете что-нибудь из области опыта, с которой непосредственно не соприкасались, вы сразу же лишаетесь уверенности. Но мы обязательно должны говорить о тех областях, которые мы никогда не видели, иначе от науки не будет проку. Поэтому, если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки. Чтобы наука не превратилась в простые протоколы проделанных опытов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся на еще не известные области. Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной, а если вы думали, что наука достоверна, — вы ошибались ”.
Ярко проявляется гипотетичность научного познания в области микромира. Один из творцов квантовой механики В. Гейзенберг (†1976) по этому вопросу писал: “ Микромир нужно наблюдать по его действиям посредством высоко совершенной экспериментальной техники. Однако он уже не будет предметом нашего непосредственного чувственного восприятия. Естествоиспытатель должен здесь отказаться от мысли о непосредственной связи основных понятий, на которых он строит свою науку, с миром чувственных восприятий. Наши усложненные эксперименты представляют собой природу не саму по себе, а измененную и преобразованную под влиянием нашей деятельности в процессе исследования. Следовательно, здесь мы также вплотную наталкиваемся на непреодолимые границы человеческого познания ”.
Р. Оппенгеймер (†1967): “ Я имел возможность проконсультироваться с сорока физиками-теоретиками. Мои коллеги, несмотря на различие их взглядов, придерживаются, по крайней мере, одного убеждения. Все признают, что мы не понимаем природу материи, законов, которые управляют ею, языка, которым она может быть описана ”.
В полном согласии с этими взглядами ученых высказываются и наши отечественные философы. В коллективном труде “Логика научного исследования”, составленном под руководством директора Института философии П.В. Копнина (†1971), читаем: “ К идеалу научного знания всегда предъявлялись требования строгой определенности, однозначности и исчерпывающей ясности. Однако научное знание всякой эпохи, стремившееся к этому идеалу, тем не менее не достигало его. Получалось, что в любом, самом строгом научном построении всегда содержались такие элементы, обоснованность и строгость которых находились в вопиющем противоречии с требованиями идеала. И что особенно знаменательно — к такого рода элементам принадлежали зачастую самые глубокие и фундаментальные принципы данного научного построения. Наличие такого рода элементов воспринималось обычно как просто результат несовершенства знания данного периода. В соответствии с такими мнениями в истории науки неоднократно предпринимались и до сих пор предпринимаются энергичные попытки полностью устранить из науки такого рода элементы. Однако эти попытки не привели к успеху. В настоящее время можно считать доказанной несводимость знания к идеалу абсолютной строгости. К выводу о невозможности полностью изгнать даже из самой строгой науки — математики — “нестрогие” положения, после длительной и упорной борьбы, вынуждены были прийти и “логицисты”.
Все это свидетельствует не только о том, что любая система человеческого знания включает в себя элементы, не могущие быть обоснованными теоретическими средствами вообще, но и о том, что без наличия подобного рода элементов не может существовать никакая научная система знания ”.
Подобные заявления ученых и мыслителей становятся еще более понятными в свете общего взгляда на характер развития научного знания. Все оно делится как бы на две неравные части: первая — действительное знание (строго проверенные факты, научный аппарат), имеющее незначительный объем, и вторая — не знание, занимающее почти весь спектр науки (теории, гипотезы, модели — “догадки”, по выражения Р. Фейнмана). Самое любопытное при этом, что по мере роста первой части (знания), объем второй (незнания) увеличивается значительно интенсивнее, поскольку решение каждой проблемы, как правило, порождает целый круг новых проблем.
Академик В.И. Вернадский, оценивая процесс развития познания в науке, писал: “ Создается единый общеобязательный, неоспоримый в людском обществе комплекс знаний и понятий для всех времен и для всех народов. Эта общеобязательность и непреложность выводов охватывает только часть научного знания — математическую мысль и эмпирическую основу знаний — эмпирические понятия, выраженные в фактах и обобщениях. Ни научные гипотезы, ни научные модели в космогонии, ни научные теории, возбуждающие столько страстных споров, привлекающие к себе философские искания, этой общеобязательностью не обладают. Они необходимы и неизбежны, без них научная мысль работать не может. Но они преходящи, и в значительной, непреодолимой для современников степени неверны и двусмысленны: как Протей художественной чеканки, они непрерывно изменчивы ”. (Академик Г. Наан потому как-то заметил: “ Мало кто знает, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем . ”).
Именно по той причине, что главная движущая часть науки никогда не есть знание окончательное и истинное, Фейнман говорил о ее недостоверности. Польский ученый С. Лем назвал эту часть науки мифом: “ И как каждая наука, кибернетика создает собственную мифологию. Мифология науки — это звучит как внутреннее противоречие в определении. И все же любая, даже самая точная наука развивается не только благодаря новым теориям и фактам, но благодаря домыслам и надеждам ученых. Развитие оправдывает лишь часть из них. Остальные оказываются иллюзией и поэтому подобны мифу ”.
Современный русский ученый В.В. Налимов прямо заключает, что “ рост науки — это не столько накопление знаний, сколько непрестанная переоценка накопленного — создание новых гипотез, опровергающих предыдущие. Но тогда научный прогресс есть не что иное, как последовательный процесс разрушения ранее существующего незнания. На каждом шагу старое незнание разрушается путем построения нового, более сильного незнания, разрушить которое, в свою очередь, со временем становится все труднее.
И сейчас невольно хочется задать вопрос: не произошла ли гибель некоторых культур, скажем египетской, и деградация некогда мощных течений мысли, например древнеиндийской, потому, что они достигли того уровня незнания, которое уже не поддавалось разрушению? Кто знает, сколь упорной окажется сила незнания в европейском знании? ”
Условность научного знания становится еще более очевидной при рассмотрении научных критериев истины.

О критериях в науке.

Поскольку здание наук возводится не только на основании наблюдений, экспериментов, измерений, но и на гипотезах и теориях, встает серьезный вопрос о критериях их истинности. Факты сами по себе еще мало говорят исследователю, пока он не найдет общей для них закономерности, пока не “свяжет” их одной общей теорией. В конце концов, любое понимание какой-то группы явлений мира и тем более миропонимание в целом есть не что иное, как теория, которой придерживаются большая или меньшая часть ученых. Но возможно ли доказать истинность теории? Оказывается, безусловного критерия, с помощью которого можно было бы окончательно определить, соответствует ли данная теория (картина) объективной реальности, не существует.
Главным и самым надежным всегда считается критерий практики. Но даже и он часто оказывается совершенно недостаточным.
Известный философ и физик Ф. Франк (†1966) по этому поводу остроумно замечает: “ Наука похожа на детективный рассказ. Все факты подтверждают определенную гипотезу, но правильной оказывается, в конце концов, совершенно другая гипотеза”.
Особенно трудно бывает решить данный вопрос, когда сразу несколько теорий одинаково хорошо объясняют данное явление. “ Естественно, — пишет один отечественный автор, — что эмпирический критерий здесь не срабатывает, поскольку надо выбирать одну из числа нескольких гипотез, эквивалентных в плане совпадения с эмпирией, иначе выбор не представлял бы труда. Так возникает необходимость во вторичных критериях ”.
Этих вторичных, или дополнительных критериев много, и все они еще более условны, чем эмпирический критерий.
Назовем в качестве иллюстрации некоторые.

Критерий экономии и простоты (И. Ньютон, Э. Мах). Теория та истинна, которая проста для работы, для понимания, экономит время.
Критерий красоты (А. Пуанкаре, П.А. Дирак). Красота математического аппарата, лежащего в основе физической теории, — свидетель ее правильности.
Критерий здравого смысла.
Критерий “безумия”, т.е. несоответствия здравому смыслу. Академик Г. Наан об этом пишет: “. Что такое здравый смысл? Это воплощение опыта и предрассудков своего времени. Он является ненадежным советчиком там, где мы сталкиваемся с совершенно новой ситуацией. Любое достаточно серьезное научное открытие, начиная с открытия шарообразности Земли, противоречило здравому смыслу своего времени”.
Критерий предсказательности — способность теории предсказывать новые факты и явления. Но этой способностью обладают, как правило, все теории.

Все эти критерии очень далеки от того, чтобы могли действительно засвидетельствовать бесспорную истинность той или иной теории. Поэтому Эйнштейн говорил: "Любая теория гипотетична, никогда полностью не завершается, всегда подвержена сомнению и наводит на новые вопросы".

Приведенные высказывания ученых и критерии, которыми пользуется наука, достаточно красноречиво говорят по вопросу достоверности научного знания. Оно, оказывается, всегда ограничено, условно и потому никогда не может претендовать на абсолютную истинность. Тем менее оно способно быть таковым в вопросах специфически религиозных, относящихся к области того мира, которым наука не занимается.

Дмитрий Дубровский: Обсуждая способы различения научного и ненаучного, в России часто прибегают к упрощению, говоря о наличии некоего объективного знания, которое можно проверить и верифицировать. Но все обстоит гораздо сложнее, потому что граница между научным и ненаучным очень подвижна. Многие вещи, которые когда-то были признаны как достоверные, перестают быть такими — и наоборот.

Проверить гуманитарное знание гораздо проще, чем что-то из сферы ядерной физики. У нас, что называется, все под рукой — эта сфера в хорошем смысле традиционна, редко бывает, что новая информация падает с неба и полностью отличается от предыдущих наработок. Открытия в гуманитарной сфере почти всегда связаны с параллельными разработками других ученых.

Кроме этого, гуманитарное знание часто определяется и оценивается скорее как искусство, а не наука. Если в социологическом опросе можно проверить методологию, то к тексту, напоминающему художественное произведение, сложно применить оппозицию истинного и ложного. Он может быть только более или менее красивым, более или менее подкреплен аргументом, другими данными и собственными исследованиями.

Про авторитет

Михаил Гельфанд: При производстве научного знания важно мнение авторитетов. Но такая фигура возникает только в рамках института репутации, где авторитетом становится человек с безупречной биографией, как с научной, так и с этической стороны. Если же авторитет определяет административная должность, система не работает.

Дмитрий Дубровский: В России существует большая проблема с институтом репутации, а точнее, параллельно существующие репутационные поля. С одной стороны — авторитет ученых, являющихся частью международного сообщества, с другой — людей, которые нравятся государству. Первая репутация, как валюта, часто не конвертируется в реальное влияние на науку внутри страны, общемировые критерии признания не работают. Одновременно

авторитет нашей науки на Западе сильно падает, поскольку от имени государства ее представляют другие люди.

Конечно, даже при хорошо функционирующем институте репутации возникают злоупотребления. Например, человеку, который обнаружил лекарство от цинги (обычные апельсины), сначала не поверили — это звучало не слишком научно на фоне сложных теорий про животный магнетизм и т. д. Но наука существует в рамках этих циклов постоянного переопределения границ научного и ненаучного знания. Как сказал один буддийский монах, мы все ходим по головам наших мудрецов.

Ольга Бычкова: Долгое время то, является знание научным или нет, определялось принадлежностью его производителей к институтам, университетам и т. д. Тогда считалось, что ученые — особые люди: они долго учатся, как познавать природу, получают степень, а с ней право и власть говорить об истине. Науке и технике верили полностью. Почему бы и нет, если они приносили людям полезные и удобные вещи — самолеты, автомобили, эффективные лекарства и даже отлично работающую канализацию в доме.

Можем ли мы верить ученым? Действительно ли они объективны в своих поисках правды и производят ли истину?

В 1960–70-е годы эти проблемы волновали как социальных активистов, так и людей внутри академии. Появились междисциплинарная область — социальные исследования науки и технологий (STS, Science and Technology Studies), в рамках которой пытались осмыслить и объяснить производство научного и инженерного знаний. Представители этого направления обратили внимание, что мы воспринимаем институт науки и самих ученых как незыблемое. Например, исследователей, из-за того что они владеют множеством знаний, допускают до высказываний в сферах, в которых они напрямую не специализируются. В такой логике вполне допустимо, что доктор экономических наук рассуждает об истории или социологии, а кандидат биологических наук высказывается по философским вопросам.

STS показали, что верить ученым особо нельзя.

Попав в лабораторию или университет, мы увидим, что исследователи в белых халатах не столько познают истину или природу, как это кажется обывателю, сколько ведут вполне реальные войны за научные факты. Один из самых известных теоретиков в этой области Бруно Латур провел пару лет в лаборатории Института Салка в Калифорнии и пришел к выводу, что ученые конструируют научные факты. Все законы, которые мы полагаем объективными, на самом деле утвердились в результате войны между разными школами, которая включала борьбу за спонсоров, доверие публики и т. д. При таком подходе утверждать, что ученые производят истину и правду и являются единственными участниками подобного производства, оказывается очень проблематично.

К похожим аргументам прибегали и представители второй лиги STS, которая по иронии имела такую же аббревиатуру STS, но расшифровывалась как Science, Technology and Society. В эту группу входили как сами исследователи, обращающие внимание на социальные последствия науки и технологий (например, американский политолог Лэнгдон Виннер), так и социальные активисты, занимающиеся правами потребителей (например, известный американский активист Ральф Нейдер). Эти люди показали, что сегодня мы оказались в ситуации, когда ученые все еще производят истину, но публика верит им гораздо меньше, потому что знает, что исследователи могут скрывать отрицательные стороны своих открытий или не задумываться о них, пока не ударят по голове.

За 50 лет попыток понять, как работает наука, мы оказались перед разобранным черным ящиком и не очень знаем, что с ним делать дальше. Хотя

западные исследователи считают, что в ситуации очевидной демократизации научного знания наша задача — продумать конкретные процедуры для расширения поля экспертизы.

Если раньше все решали ученые, то сегодня к производству истины и процессу принятия решений имеют доступ намного больше людей. И наша задача — понять, каким образом организовать их участие. Как принимать решения, основываясь на научном знании до того, как среди самих ученых сформировался научный консенсус? Кого стоит допускать до принятия решений и что должно стать критерием подобного доступа?

Но решение о расширенном участии — палка о двух концах, потому что ученым нужно время, пока устаканятся дебаты внутри академического сообщества, прежде чем допускать туда кого-то еще. Раньше публика знакомилась со знанием через учебники или энциклопедии — в очищенном и рафинированном виде. Сегодня, как пишут Гарри Коллинз и Питер Эванс, общественность получила доступ к ранее закрытой сфере производства научного знания и обнаружила там драки за деньги, позиции, публикации и огромное количество противоречивой информации. Взять хотя бы климатические изменения, которые сегодня на слуху. В своих недавних работах Латур показывает, что разобраться, кто прав, часто невозможно даже для специалистов, не говоря про обывателей. Конечно, ученые этим очень недовольны, но ящик Пандоры уже открыт, его содержимое видно публике, и его вряд ли получится закрыть.

Председатель ВАК Владимир Филиппов

Про систему

Михаил Гельфанд: В развитых странах контроль за производством знания в основном происходит через институт репутации, научные журналы (со строгой системой рецензирования), конференции, где, услышав очевидную ерунду, люди непременно об этом скажут. Оксфорд не позволит защитить диссертацию уровня кулинарного колледжа Южной Шотландии. В тех же университетах есть этические комиссии, где рассматриваются подмены научных данных, плагиат и т. д.

Такие институты, как ВАК, — что-то вроде костыля для инвалида, которым является российская наука

(и в общем вся наша общественная жизнь). Инвалид не может ходить без костыля. Но при этом есть опасность, что, однажды оперевшись на костыль, российская наука привыкнет и будет ходить с ним всегда (хотя могла бы попробовать иначе). Детей, привыкших к велосипеду с дополнительным боковым колесиком, сложно научить ездить нормально.

На мой взгляд, необходимо совершенствовать процедуры в университетах, постепенно уходя от главенства ВАК в рутинном утверждении диссертаций. Все равно это профанация: на рассмотрение одного текста у президиума уходит 15 секунд. ВАК на первое время можно оставить в качестве апелляционной инстанции для тех, кто хочет оспорить решение университета.

Наука по Попперу и наука по Бурдье

Карл Поппер — основоположник критического реализма, предполагающего, что истина объективна, но знание должно постоянно пересматриваться. Пьер Бурдье характеризовал поле науки как сферу, где происходит борьба за монополию на авторитет. — Прим. T&P

2) А как обстоит дело у развитых организмов? Может быть, стоит мозг децентрализовать?

3) И сделать так, чтобы мозг был у каждого отдельного органа?

4) Какую роль в удержании души в теле играет кровообращение? Вдруг все дело в нем?

5) Или в иммунитете? Как нормальные тела отличают свои клетки от всякой заразы? И если весь контроль над телом передать иммунитету, не замочит ли он половину своих собственных органов?

6) А как насчет костей? Без костей ничего не получится?

Пообсуждав, консилиум приходит к единогласному мнению, что функции окончательно деградировавшего мозга надо передать другому органу — например, печени. То есть РАН. Неважно, что печень из-за цирроза отказала еще раньше и как минимум наполовину недееспособна. Значит, нужно найти здоровую половину (кстати, где она?) и вернуть ей былую функциональность.

Удивительно, насколько даже самые радикальные представители естественных наук становятся законченными социологистами, когда дело касается институтов науки.

Мы надеемся, что есть какое-то правильное институционально-физиологическое решение, которое позволит социальному телу не впасть в академическую деменцию. Хотя все, что это тело с собой делало последние десять лет, убеждает в обратном.

Условно можно сказать, что есть две модели контроля за производством знания — континентальная (германская) и англосаксонская. В Германии за наукой самостоятельно следит каждая из 16 федеральных земель. В Великобритании никаких органов, похожих на Рособрнадзор, нет, зато есть контрольные институции, куда входят ректоры, которые, к примеру, занимаются рейтинговой оценкой университетов. Другими словами, государство не определяет стандарт образования, это делает само университетское сообщество.

Принципиальная разница между Россией и странами Запада заключается в том, что российское государство совершенно не доверяет ученым в оценке качества. Поразительные эксперты Рособрнадзора, которые приходят оценивать российское высшее образование, как доказало исследование Европейского университета, мало того что сами являются средними учеными, так еще и представляют, как правило, совершенно невзрачные учебные заведения.

На Западе инспектором становится уважаемый ученый из вуза со сложившейся международной репутацией; у нас — тот, кто умеет инспектировать.

В Англии аккредитационный орган работает как консультант и дает вузу 1–2 года на работу над ошибками. В России — как погромщик, задача которого — просто закрыть университет.

Литература

Collins H.M., Evans R. (2002) The Third Wave of Science Studies: Studies of Expertise and Experience. Social Studies of Science. Vol. 32. No. 2: 235–296.

Latour B., Woolgar S. (1979) Laboratory Life: The Social Construction of Scientific Facts. Sage.

Latour B. (1987) Science in action. Harvard University Press.

Latour B. (2017) Facing Gaia: Eight Lectures on the New Climatic Regime. Policy Press.

Nader R. (1965) Unsafe at Any Speed. Grossman Publishers.

Reverby S.M. (2009). Examining Tuskegee: The Infamous Syphilis Study and its Legacy. University of North Carolina Press.

Winner L. (1986) The Whale and the Reactor. University of Chicago.

Бруно Л. Где приземлиться? Опыт политической ориентации [пер. с фр. А. Шестакова ; науч. ред. О. Бычкова]. — СПб.: Издательство Европейского университета в СПб.

Файлы: 1 файл

Способы проверки достоверности научной информации в научном исследовании.doc

Способы проверки достоверности научной информации в научном исследовании.

Достоверность научных знаний. В процессе развития естествознания всегда возникал и возникает вопрос о достоверности научных результатов и качестве работы ученого. Приходится констатировать, что научная продукция на своем пути к истине переполнена ошибочными результатами. Для проверки качества научной продукции производится ее контроль: экспертиза, рецензирование и оппонирование. Каждый из них направлен на определение достоверности научных результатов. Вместе с тем следует признать, что экспертиза, рецензирование и оппонирование далеки от совершенства. В науке и, в особенности, в естествознании есть внутренние механизмы самоочищения. Результаты интересные, полезные, нужные и важные волей-неволей всегда проверяются и многократно. Следует признать, что существующие способы контроля научной продукции малоэффективны, и для науки контроль не столь важен, может быть, в сущности, не нужен. Контроль нужен в большей степени обществу, государству, чтобы не тратить деньги на бесполезную работу исследователей. Большое количество ошибок в научной продукции говорит о том, что приближение к научной истине – сложный и трудоемкий процесс, требующий усилий многих ученых в течение длительного времени.

Одной из основ является обоснованность и достоверность научных положений, выводов и рекомендаций. Необходимо доказать, что изложенные в исследовании положения, выводы и рекомендации являются достоверными, то есть объективно существуют, а не являются следствием ошибочных построений и умозаключений соискателя.

Для подтверждения достоверности могут использоваться различные способы. Во - первых в работе должна быть подтверждена достоверность информации об исследуемом предмете. Это подтверждение базируется на всестороннем анализе выполненных ранее научно-исследовательских работ по предмету исследования, применением в исследованиях апробированного научно-методического аппарата.

Достоверность может подтверждаться верификацией, то есть при осуществлении аналогичных работ на многих объектах подтверждение того же результата.
Кроме того, существуют следующие методы доказательств достоверности: аналитические, экспериментальные и подтверждение практикой.
Аналитические методы проверки достоверности применяются при наличии в исследованиях математических моделей (экономико-математические, социальные и др.), которые позволяют математически описать исследуемые процессы.
Экспериментальные методы проверки достоверности осуществляются путем сравнения теоретических и экспериментальных результатов.
При подтверждении научных результатов практикой рассматривается совпадение явлений в практике с построенными теоретическими положениями.
Кроме того, достоверность подтверждается наличием и объемом исходного материала и апробацией результатов исследований в практике.

Известно несколько критериев разграничения научных и псевдонаучных идей - это:

Принцип верификации. Принцип употребляется в логике и методологии науки для установления истинности научных утверждений в результате их эмпирической проверки.

непосредственную верификацию - как прямую проверку утверждений, формулирующих данные наблюдения и эксперимента;
косвенную верификацию - как установление логических отношений между косвенно верифицируемыми утверждениями.

Принцип верификации позволяет в первом приближении ограничить научное знание от явно вненаучного. Однако он не может помочь там, где система идей скроена так, что решительно все возможные эмпирические факты можно истолковать в ее пользу - идеология, религия, астрология и т. п.

Среди ученых всегда возникал и возникает вопрос: в какой мере можно доверять научным результатам, т. е. вопрос о достоверности научных результатов и качестве работы ученого. Приходится констатировать, что научная продукция на своем пути к истине переполнена ошибочными результатами. Ошибочными не в том объективном смысле, что некоторые утверждения и представления со временем дополняются, уточняются и уступают место новым и что все естественно-научные экспериментальные результаты сопровождаются вполне определенной абсолютной ошибкой, а в гораздо более простом смысле, когда ошибочные формулы, неверные доказательства, несоответствие фундаментальным законам естествознания и т. п. приводят к неправильным результатам.

Существующие способы контроля научной продукции малоэффективны, и для науки контроль, в сущности, не нужен. Он нужен обществу, государству, чтобы не тратить деньги на бесполезную работу исследователей. Большое количество ошибок в научной продукции говорит о том, что приближение к научной истине – сложный и трудоемкий процесс, требующий объединения усилий многих ученых в течение длительного времени. Около двадцати веков отделяют законы статики от правильно сформулированных законов динамики. Всего лишь на десятке страниц школьного учебника умещается то, что добывалось в течение двадцати веков. Действительно, истина гораздо дороже жемчуга.

Смотрите также:

Этим естествознание наступившей новой исторической эпохи существенно отличалось от естествознания.

Общие условия развития естествознания. Борьба передовых и реакционных идей в естествознании.

естествознания в области медицины . В тесной связи со всеми медицинскими предметами она не только принесла свет к постели больного и всяческие благодеяния.

Все это вело к серьезному отставанию клинической медицины того времени от развивающегося естествознания. ВНУТРЕННЯЯ МЕДИЦИНА (терапия).

. с одной стороны, о качественно простых природах, а с другой, - о чём-то более близком будущим объяснительным моделям механистического естествознания.

В эпоху Возрождения основными чертами естествознания стали: утверждение опытного метода в науке, развитие математики и механики, метафизическое мышление.

И таким образом в научном мире сложился странный парадокс: представители естествознания, изучающие заведомо более простые объекты, давно открыли сложность, многомерность.

космологии Коперника и опытного естествознания. Николай Кузанский родился в селении Куза в Южной Германии в 1401 году Отец.

Читайте также: