Захваченный дом краткое содержание
Обновлено: 08.07.2024
Рассказ, который мог бы лечь в основу захватывающего триллера в духе Альфреда Хичкока, вышел в сборнике "Бестиарий" в 1951 году. Брат и сестра живут в старом фамильном доме, слишком большом для них двоих. Финал их монотонной жизни был бы вполне предсказуем, если бы автор — гений магического реализма — не подселил в дом некую таинственную силу. Герои начинают замечать, что в их жилище что-то меняется: вещи и целые комнаты перестают принадлежать им, слышатся какие-то странные звуки из уже захваченной пугающим нечто части дома. В конце концов таинственные силы полностью оккупируют фамильное гнездо, и брату с сестрой приходится удалиться. Странный рассказ объясняют по-разному. Наиболее распространенная версия гласит, что мистическая история — аллегория событий, происходивших на родине Кортасара: традиционная Аргентина исчезает под давлением авторитарного режима президента Хуана Перона. Возможна и другая интерпретация . Под натиском нового и необъяснимого человек оказывается неспособен бороться даже за единственное, что у него есть. В таком случае в героях "Захваченного дома" есть что-то чеховское.
"Преследователь"
Один из самых крупных рассказов Кортасара, как по объему в 50 страниц, необычному для писателя, так и по значимости. Сюжет обозначить легко. Рассказчик по имени Бруно, музыкальный критик, пишет книгу о знаменитом джазмене Джонни Картере. Он приходит к саксофонисту-виртуозу в гости, тот описывает истории из своей жизни. На них, собственно, и построен рассказ. В конце произведения Джонни умирает, а книга Бруно становится бестселлером. Казалось бы, обычная история со стандартным финалом. Однако смерть — категория относительная в мире Кортасара и его героя, где пространство и время — всего лишь условности. Простая пятиминутная поездка в метро могла стать для Джонни получасовым экзистенциальным путешествием в поисках самого себя. Кажется, ненормальность и порождаемые ею душевные метания — непреложное условие настоящего творчества. По признанию самого Кортасара, рассказ, опубликованный в 1959 году в сборнике "Тайное оружие", стал первым шагом к созданию культового романа XX века "Игра в классики".
"Южное шоссе"
Вышедший в 1966 году в сборнике "Все огни — огонь", этот рассказ описывает людей, попавших в немыслимую автомобильную пробку на подъездах к Парижу. Машины населяют самые типичные обыватели: молодой инженер, пожилая пара, молодожены, родители с ребенком, праведные монашки. Поначалу незадачливые автомобилисты перекидываются дежурными фразами, ругая правительство, жару, пытаются угадать возможную причину затора. Однако пробка приобретает невиданные даже по московским меркам масштабы — людям приходится кооперироваться, создавать запасы продовольствия, в необычный лагерь на открытом воздухе даже приходит влюбленность. Чудесным образом незнакомцы становятся друг для друга кем-то важным. Но как только движение возобновляется, у них больше нет времени глядеть по сторонам — жизнь возвращается в привычное русло, "вперед, только вперед".
"Сеньорита Кора"
Опубликованный в том же сборнике, что и "Южное шоссе", это рассказ о подростке, лежащем в больничной палате. Рассказчиками выступают все три главных персонажа — мальчик, его мать и молодая сиделка по имени Кора. Писатель даже не пытается как-то обозначить, где речь одного героя переходит в другую. Иногда нужно прочитать целую строку, чтобы понять, что с нами "на связи" мальчик, недовольный излишней опекой, а не его только что причитавшая мать. Это типичный для Кортасара прием, не раз встречающийся в других его произведениях. "Сеньорита Кора" — рассказ о хрупкости человеческого общения, достоинства и жизни. Влюбленность мальчика в сеньориту Кору меняет внутренний мир всех участников этой маленькой больничной драмы.
"Другое небо"
Если предшествующие рассказы из нашей подборки продемонстрировали, с какой легкостью Кортасар пренебрегает законами времени, то "Другое небо" — классический пример "расщепления пространства". Поначалу сложно понять, где же все-таки находится главный герой — в холодном центре Парижа или жарком Буэнос-Айресе. Герой не успел пожаловаться на промозглую погоду, как говорит, что от пота рубашка прилипает к спине. Вскоре мы осознаем, что Париж в рассказе — выходец из XIX века. Становится ясно, что жизнь героя в Аргентине — настоящая, а приключения в богемной французской столице, по которой бродит серийный убийца, — фантазия, "другое небо", куда герой сбегает от скучной монотонности супружеской жизни. Этот рассказ также входит в сборник "Все огни — огонь" 1966 года.
Старый холостяк живет со своей сестрой в просторном доме. Но однажды они обнаруживают, что в их доме кто-то без их ведома поселился. Брат и сестра вынуждены ютиться в половине дома. Но скоро “захватчикам” становится этого мало.
За минуту
Брат с сестрой, которым давно за сорок, живут вместе в большом доме. Личная жизнь их не сложилась: мужчина давно потерял свою невесту, а женщина в молодости отказала двум женихам, добивавшемся ее руки. Дом достался им от родителей, и брат с сестрой живут обычной размеренной жизнью. Женщина любит вязать, а мужчина собирает французскую литературу.
Обычно в большом доме царит тишина, но однажды мужчина слышит шум в доме. Брат с сестрой пугаются и переселяются в половину дома, отделенную от другой дубовой дверью. Теперь они вынуждены ютится в небольшой части дома. С одной стороны они довольны тем, что стало меньше уборки, с другой стороны — сожалеют о вещах, которые не успели забрать. Кроме того, брата с сестрой пугаю звуки из запертой половины дома.
В итоге однажды звуки раздаются ближе — неизвестные захватчики уже в комнатах, где живут брат с сестрой. Мужчина с женщиной в спешке покидают дом и оказываются на улице. Мужчина выбрасывает ключ от двери в канализацию.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Захваченный дом: краткое содержание, описание и аннотация
Хулио Кортасар: другие книги автора
Кто написал Захваченный дом? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Захваченный дом — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
(Из книги "Зверинец")
Дом нравился нам. Он был и просторен и стар (а это встретишь не часто теперь, когда старые дома разбирают выгоды ради), но главное - он хранил память о наших предках, о дедушке с отцовской стороны, о матери, об отце и о нашем детстве.
Мы с Ирене привыкли жить одни, и это было глупо, конечно, - ведь места в нашем доме хватило бы на восьмерых. Вставали мы в семь, прибирали, а часам к одиннадцати я уходил к плите, оставляя на сестру последние две-три комнаты. Ровно в полдень мы завтракали, и больше у нас дел не было, разве что помыть тарелки. Нам нравилось думать за столом о большом тихом доме и том, как мы сами, без помощи, хорошо его ведем. Иногда нам казалось, что из-за дома мы остались одинокими. Ирене отказала без всякого повода двум женихам, а моя Мария Эстер умерла до помолвки. Мы приближались к сорока и верили, каждый про себя, что тихим, простым содружеством брата и сестры должен завершиться род, поселившийся в этом доме. Когда-нибудь, думалось нам, мы тут умрем; неприветливые родичи завладеют домом, разрушат его, чтоб использовать камни и землю, - а может, мы сами его прикончим, пока не поздно.
Ирене отроду не побеспокоила ни одного человека. После утренней уборки она садилась на тахту и до ночи вязала у себя в спальне. Не знаю, зачем она столько вязала. Мне кажется, женщины вяжут, чтоб ничего не делать под этим предлогом. Женщины - но не Ирене; она вязала все нужные вещи, что-то зимнее, носки для меня, кофты - для себя самой. Если ей что-нибудь не нравилось, она распускала только что связанный свитер, и я любил смотреть, как шерсть в корзине сохраняет часами прежнюю форму. По субботам я ходил в центр, за шерстью; сестра доверяла мне, я хорошо подбирал цвета, и нам не пришлось менять ни клубочка. Пользуясь этими вылазками, я заходил в библиотеку и спрашивал - всегда безуспешно, - нет ли чего нового из Франции. С 1939 года ничего стоящего к нам в Аргентину не приходило.
Но я хотел поговорить о доме, о доме и о сестре, потому что сам я ничем не интересен. Не знаю, что было бы с Ирене без вязания. Можно перечитывать книги, но перевязать пуловер - это уже происшествие. Как-то я нашел в нижнем ящике комода, где хранились зимние вещи, массу белых, зеленых, сиреневых косынок, пересыпанных нафталином и сложенных стопками, как в лавке. Я так и не решился спросить, зачем их столько. В деньгах мы не нуждались, они каждый месяц приходили из деревни, и состояние наше росло. По-видимому, сестре просто нравилось вязанье, и вязала она удивительно - я мог часами глядеть на ее руки, подобные серебряным ежам, на проворное мельканье спиц и шевеленье клубков на полу, в корзинках. Красивое было зрелище.
Никогда не забуду расположенья комнат. Столовая, зал с гобеленами, библиотека и три большие спальни были в другой части дома, и окна их выходили на Родригес Пенья; туда вел коридор, отделенный от нас дубовой дверью, а тут, у нас, была кухня, ванная, наши комнаты и гостиная, из которой можно было попасть и к нам, и в коридор, и - через маленький тамбур - в украшенную майоликой переднюю. Войдешь в эту переднюю, откроешь дверь и попадаешь в холл, а уж оттуда - и к себе и, если пойдешь коридором, в дальнюю часть дома, отделенную от нас другой дверью, дубовой. Если же перед этой дверью свернешь налево, в узкий проходик, попадешь на кухню и в ванную. Когда дубовая дверь стояла открытой, видно было, что дом очень велик; когда ее закрывали, казалось, что вы - в нынешней тесной квартирке. Мы с Ирене жили здесь, до двери, и туда ходили только убирать - прямо диву даешься, как липнет к мебели пыль! Буэнос-Айрес - город чистый, но благодарить за это надо горожан. Воздух полон пыли - земля сухая, и, стоит подуть ветру, она садится на мрамор консолей и узорную ткань скатертей. Никак с ней не сладишь, она повсюду; смахнешь метелочкой - а она снова окутает и кресла и рояль.
Я всегда буду помнить это, потому что все было очень просто. Ирене вязала у себя, пробило восемь, и мне захотелось выпить мате. Я дошел по коридору до приоткрытой двери и, сворачивая к кухне, услышал шум в библиотеке или в столовой. Шум был глухой, неясный, словно там шла беседа или падали кресла на ковер. И тут же или чуть позже зашумело в той, другой части коридора. Я поскорей толкнул дверь, захлопнул, припер собой. К счастью, ключ был с этой стороны; а еще, для верности, я задвинул засов.
Захваченный дом
Дом нравился нам. Он был и просторен, и стар (а это встретишь не часто теперь, когда старые дома разбирают выгоды ради), но главное — он хранил память о наших предках, о дедушке с отцовской стороны, о матери, об отце и о нашем детстве.
Мы с Ирене привыкли жить одни, и это было глупо, конечно, — ведь места в нашем доме хватило бы на восьмерых. Вставали мы в семь, прибирали, а часам к одиннадцати я уходил к плите, оставляя на сестру последние две-три комнаты. Ровно в полдень мы завтракали, и больше у нас дел не было, разве что помыть тарелки. Нам нравилось думать за столом о большом тихом доме и о том, как мы сами, без помощи, хорошо его ведем. Иногда нам казалось, что из-за дома мы остались одинокими. Ирене отказала без всякого повода двум женихам, а моя Мария Эстер умерла до помолвки. Мы приближались к сорока и верили, каждый про себя, что тихим, простым содружеством брата и сестры должен завершиться род, поселившийся в этом доме. Когда-нибудь, думалось нам, мы тут умрем; неприветливые родичи завладеют домом, разрушат его, чтоб использовать камни и землю, — а может, мы сами его прикончим, пока не поздно.
Ирене отроду не побеспокоила ни одного человека. После утренней уборки она садилась на тахту и до ночи вязала у себя в спальне. Не знаю, зачем она столько вязала. Мне кажется, женщины вяжут, чтоб ничего не делать под этим предлогом. Женщины — но не Ирене; она вязала все нужные вещи, что-то зимнее, носки для меня, кофты — для себя самой. Если ей что-нибудь не нравилось, она распускала только что связанный свитер, и я любил смотреть, как шерсть в корзине сохраняет часами прежнюю форму. По субботам я ходил в центр за шерстью; сестра доверяла мне, я хорошо подбирал цвета, и нам не пришлось менять ни клубочка. Пользуясь этими вылазками, я заходил в библиотеку и спрашивал — всегда безуспешно, — нет ли чего нового из Франции. С 1939 года ничего стоящего к нам в Аргентину не приходило.
Но я хотел поговорить о доме, о доме и о сестре, потому что сам я ничем не интересен. Не знаю, что было бы с Ирене без вязания. Можно перечитывать книги, но перевязать пуловер — это уже происшествие. Как-то я нашел в нижнем ящике комода, где хранились зимние вещи, массу белых, зеленых, сиреневых косынок, пересыпанных нафталином и сложенных стопками, как в лавке. Я так и не решился спросить, зачем их столько. В деньгах мы не нуждались, они каждый месяц приходили из деревни, и состояние наше росло. По-видимому, сестре просто нравилось вязание, и вязала она удивительно — я мог часами глядеть на ее руки, подобные серебряным ежам, на проворное мелькание спиц и шевеление клубков на полу, в корзинках. Красивое было зрелище.
Никогда не забуду расположения комнат. Столовая, зал с гобеленами, библиотека и три большие спальни были в другой части дома, и окна их выходили на Родригес-Пенья; туда вел коридор, отделенный от нас дубовой дверью, а тут у нас была кухня, ванная, наши комнаты и гостиная, из которой можно было попасть и к нам, и в коридор, и — через маленький тамбур — в украшенную майоликой переднюю. Войдешь в эту переднюю, откроешь дверь и попадешь в холл, а уж оттуда — и к себе, и, если пойдешь коридором, в дальнюю часть дома, отделенную от нас другой дверью, дубовой. Если же перед этой дверью свернешь направо, в узкий проходик, попадешь на кухню и в ванную.
Родригес-Пенья — улица в южном пригороде Буэнос-Айреса — Банфилде, где прошли детство и юность Кортасара. Улица названа в честь Николаса Родригеса Пеньи (1775—1853), аргентинского политического и военного деятеля, участника Войны за независимость испанских колоний в Америке 1810—1826 годов.
Когда дубовая дверь стояла открытой, видно было, что дом очень велик; когда ее закрывали, казалось, что вы — в нынешней тесной квартирке. Мы с Ирене жили здесь, до двери, и туда ходили только убирать — прямо диву даешься, как липнет к мебели пыль! Буэнос-Айрес — город чистый, но благодарить за это надо горожан. Воздух полон пыли — земля сухая, и стоит подуть ветру, она садится на мрамор консолей и узорную ткань скатертей. Никак с ней не сладишь, она повсюду; смахнешь метелочкой — а она снова окутает и кресла, и рояль.
Я всегда буду помнить это, потому что все было очень просто. Ирене вязала у себя, пробило восемь, и мне захотелось выпить мате. Я дошел по коридору до приоткрытой двери и, сворачивая к кухне, услышал шум в библиотеке или в столовой. Шум был глухой, неясный, словно там шла беседа или падали кресла на ковер. И тут же или чуть позже зашумело в той, другой части коридора. Я поскорей толкнул дверь, захлопнул, припер собой. К счастью, ключ был с этой стороны; а еще для верности я задвинул засов.
Потом я пошел в кухню, сварил мате, принес сестре и сказал:
— Пришлось дверь закрыть. Те комнаты заняли. Она опустила вязанье и подняла на меня серьезный усталый взор.
— Ты уверен?
— Что ж, — сказала она, вновь принимаясь за работу, — будем жить тут.
Я осторожно потягивал мате. Ирене чуть замешкалась, прежде чем взяться за вязанье. Помню, вязала она серый жилет; он мне очень нравился.
Первые дни было трудно — за дверью осталось много любимых вещей. Мои французские книги стояли в библиотеке. Сестре недоставало салфеток и теплых домашних туфель. Я скучал по можжевеловой трубке, а сестра, быть может, хотела достать бутылку старого вина. Мы то и дело задвигали какой-нибудь ящик и, не доискавшись еще одной нужной вещи, говорили, грустно переглядываясь:
Правда, кое-что мы выгадали. Легче стало убирать: теперь, вставши поздно, в десятом часу, мы управлялись к одиннадцати. Ирене ходила со мной на кухню. Мы подумали и решили, что, пока я стряпаю полдник, она будет готовить на ужин что-нибудь холодное. Всегда ведь лень под вечер выползать к плите! А теперь мы просто ставили закуски на Иренин столик.
У сестры, к большой радости, оставалось больше времени на работу. Я радовался чуть меньше, из-за книг; но, чтоб не расстраиваться, стал приводить в порядок отцовскую коллекцию марок и кое-как убивал время. Мы жили хорошо, оба не скучали. Сидели мы больше у сестры, там было уютней, и она говорила иногда:
— Смотри, какая петля! Прямо трилистник.
А я показывал ей бумажный квадратик, и она любовалась заморскою маркой. Нам было хорошо, но мало-помалу мы отвыкали от мыслей. Можно жить и без них.
Писать было бы не о чем, если б не конец. Как-то вечером, перед сном, мне захотелось пить, и я сказал, что пойду попить на кухню. Переступая порог, я услышал шум то ли в кухне, то ли в ванной (коридорчик шел вбок, и различить было трудно). Сестра — она вязала — заметила, что я остановился, и вышла ко мне. Мы стали слушать вместе. Шумело, без сомнения, не за дверью, а тут — в коридоре, в кухне или в ванной.
Мы не глядели друг на друга. Я схватил сестру за руку и, не оглядываясь, потащил к передней. Глухие звуки за нашей спиной становились все громче. Я захлопнул дверь. В передней было тихо.
— И эту часть захватили, — сказала сестра. Шерсть волочилась по полу, уходила под дверь. Увидев, что клубки там, за дверью, Ирене равнодушно выронила вязанье.
— Ты ничего не унесла? — глупо спросил я.
— Ничего.
Мы ушли в чем стояли. Я вспомнил, что у меня в шкафу пятнадцать тысяч песо. Но брать их было поздно.
Часы были тут, на руке, и я увидел, что уже одиннадцать. Я обнял сестру (кажется, она плакала), и мы вышли из дома. Мне стало грустно; я запер покрепче дверь и бросил ключ в водосток. Вряд ли, подумал я, какому-нибудь бедняге вздумается воровать в такой час; да и дом ведь занят.
(с) Хулио Кортасар. Захваченный дом. Зверинец, 1951
(с) перевод Наталья Трауберг
Читайте также: