Вкус медной проволоки краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Севастополь во время Великой Отечественной войны подвергся мощнейшему удару. Все знали, что будет война. Знали, что Севастополь - главная база легендарного флота - будет атакован.
В 1969 году Геннадий Черкашин издаёт повесть "Вкус медной проволоки". В ней описывается послевоенное время, события который происходили в Севастополе. Фактически города не существовало. На его месте освободители увидели обожженные каркасы и развалины жилых домов, школ, больниц. Везде сплошные завалы, обуглившиеся деревья, воронки от снарядов. В разрушенном городе восстанавливается жизнь. Но ещё ярки и свежи воспоминания о войне, ещё всё вокруг напоминает о трагических днях. В произведении передаётся весь дух побежденного, но несломленного Севастополя. Кажется, жизнь как жизнь: школа, работа, двор, но дома многие женщины сидят и молятся за то, чтобы их мужья, отцы, сыновья вернулись с фронта живыми. Мальчишки играют в футбол, вроде, ничего необычного, разве что мяч вырезан из гусеничной резины подбитого танка. Когда к мальчишкам подошли два американца с видеокамерой и бросили им шоколад, ребята, вместо того чтобы накинуться на него, стали использовать его вместо мяча. Этот эпизод доказывает, что хоть Севастополь и был побеждён, дух его не сломился.
Читая эту повесть, я полностью прочувствовала атмосферу того времени. Я как будто бы своими глазами увидела мужественные поступки солдат и жителей города-героя.
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Вкус медной проволоки: краткое содержание, описание и аннотация
Геннадий Черкашин: другие книги автора
Кто написал Вкус медной проволоки? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
Вкус медной проволоки — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
ПОДАРОК
Маленький чёрный буксирчик, отчаянно сопя, пересёк бухту и скрылся за выступом Приморского бульвара. И снова ни шлюпки, ни катера. Бухта казалась вымершей, а сидящие на рейде чайки были похожи на плавающие комочки ваты. Иногда чайки взлетали и, лениво помахивая крыльями, плавно парили над бухтой. Оттого, что в бухте уже давно не было кораблей, вода стала на редкость прозрачной и чистой, в ней хорошо была видна рыба. Её было легко поймать, чайки толстели и становились, медлительными. Особенно мартыны. Огромные, с черно-белыми крыльями, они презрительно оглядывали нас круглыми поблескивающими глазами. Но сбить их из рогатки никому не удавалось.
- Вот только появись на Малаховой, я тебе припомню! Я тебе…
- Пошли, - сказал я Борьке, - Пусть хоть сто лет орет.
- Спасибо. - сказал он и протянул мне руку. - Мы только недавно из Поти, я здесь не знаю ещё никого. Мама будет очень рада, если ты придёшь к нам в гости.
Со стройки, где работали пленные немцы, донеслись звуки губной гармошки. Потом гармошка смолкла и заработала пила.
К пленным в городе привыкли. Каждый вечер длиннющая серо-зеленая змея уползала по шоссе за кладбище, и каждое утро она возвращалась в город, расчленялась на куски и расползалась по стройкам. Привычно было видеть пленных, привычно было видеть очереди за хлебом, развалины вместо домов, привычно было видеть море, переходящее на горизонте в небо, а где-то там, за горизонтом, лежала жаркая и загадочная Турция.
- А чёрт его знает, - сказал тогда дед Семен. -- Может, неточно, и шпивоны они. А может, и не шпивоны, Завсегда так было, и до революции тоже, что наши баркасы норд-остом заносило до Турции. У Трапезунда аж вылавливали.
Дед Семен вечно торчал на причале. И трезвый, и пьяный. Когда пьяный был, то спал часто прямо на берегу, а рядом на песке валялась рыжая дворняга с чёрной злой пастью по кличке Боцман. К спящему деду Боцман никого не подпускал, а когда дед Семен был трезвый, то Боцмана никто не видел и не слышал, лежал он где-нибудь на солнце, прикрыв глаза и высунув язык.
Дед Семен был добрый старик, и я пришел сюда, чтобы посоветоваться с ним, но мне не повезло, и на причале я не застал его. Свесив над водой ноги, я кидал в воду плоскую гальку, и камешки по пять-шесть раз прыгали на волнах.
«Подарю ракетницу, - наконец решил я, приподнимаясь и отряхивая штаны. Ракетница лежала в сарае, завёрнутая в тряпку. Правда, у ракетницы был сломан курок, но его можно было починить.
- Ты же мог в. в. взор. ваться, - сказал Борька. У него были испуганные глаза и тряслись губы.
Эх, жаль, ракетница отпадала.
Геннадий Черкашин - Вкус медной проволоки краткое содержание
Вкус медной проволоки - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
ПОДАРОК
Маленький чёрный буксирчик, отчаянно сопя, пересёк бухту и скрылся за выступом Приморского бульвара. И снова ни шлюпки, ни катера. Бухта казалась вымершей, а сидящие на рейде чайки были похожи на плавающие комочки ваты. Иногда чайки взлетали и, лениво помахивая крыльями, плавно парили над бухтой. Оттого, что в бухте уже давно не было кораблей, вода стала на редкость прозрачной и чистой, в ней хорошо была видна рыба. Её было легко поймать, чайки толстели и становились, медлительными. Особенно мартыны. Огромные, с черно-белыми крыльями, они презрительно оглядывали нас круглыми поблескивающими глазами. Но сбить их из рогатки никому не удавалось.
- Вот только появись на Малаховой, я тебе припомню! Я тебе…
- Пошли, - сказал я Борьке, - Пусть хоть сто лет орет.
- Спасибо. - сказал он и протянул мне руку. - Мы только недавно из Поти, я здесь не знаю ещё никого. Мама будет очень рада, если ты придёшь к нам в гости.
Со стройки, где работали пленные немцы, донеслись звуки губной гармошки. Потом гармошка смолкла и заработала пила.
К пленным в городе привыкли. Каждый вечер длиннющая серо-зеленая змея уползала по шоссе за кладбище, и каждое утро она возвращалась в город, расчленялась на куски и расползалась по стройкам. Привычно было видеть пленных, привычно было видеть очереди за хлебом, развалины вместо домов, привычно было видеть море, переходящее на горизонте в небо, а где-то там, за горизонтом, лежала жаркая и загадочная Турция.
- А чёрт его знает, - сказал тогда дед Семен. -- Может, неточно, и шпивоны они. А может, и не шпивоны, Завсегда так было, и до революции тоже, что наши баркасы норд-остом заносило до Турции. У Трапезунда аж вылавливали.
Дед Семен вечно торчал на причале. И трезвый, и пьяный. Когда пьяный был, то спал часто прямо на берегу, а рядом на песке валялась рыжая дворняга с чёрной злой пастью по кличке Боцман. К спящему деду Боцман никого не подпускал, а когда дед Семен был трезвый, то Боцмана никто не видел и не слышал, лежал он где-нибудь на солнце, прикрыв глаза и высунув язык.
Дед Семен был добрый старик, и я пришел сюда, чтобы посоветоваться с ним, но мне не повезло, и на причале я не застал его. Свесив над водой ноги, я кидал в воду плоскую гальку, и камешки по пять-шесть раз прыгали на волнах.
«Подарю ракетницу, - наконец решил я, приподнимаясь и отряхивая штаны. Ракетница лежала в сарае, завёрнутая в тряпку. Правда, у ракетницы был сломан курок, но его можно было починить.
- Ты же мог в. в. взор. ваться, - сказал Борька. У него были испуганные глаза и тряслись губы.
Эх, жаль, ракетница отпадала.
- Эй. киндер, - немец столяр делал мне какие- то знаки рукой.
Я поискал глазами солдата конвойного. Он дремал в тени акации, облокотившись на штык. Я подошёл, потому что мне сразу стало любопытно. Рядом с верстаком стоял ящик, и немец присел на корточки перед ним. Я сделал то же самое. Он приподнял ящик, и я чуть не ахнул. Под ящиком, между двумя кирпичами, как на стапелях, стоял голубой двухмачтовый парусник, с вантами, реями, бушпритом и килем.
- Клипер, - прошептал немец.
От немца пахло деревом и потом. Он с улыбкой смотрел на клипер, и на мгновенье мы забыли, что нас может заметить конвоир. Немец опомнился первым.
- Брод. Хлеб, - сказал он. - Так.
Его толстые мозолистые пальцы с жёлтыми ногтями разошлись, отмеряя кусок хлеба, который надо было ему принести за клипер. Я смотрел на два жёлтых дрожащих ногтя и думал, где мне достать полбуханки. Я молчал, и тогда пальцы стали сближаться. Они сблизились всего сантиметра на три, но мне показалось, что они сделали огромную работу. Я кивнул и побежал домой за хлебом. Под ящиком остался подарок для Борьки Утешева.
В столе лежала начатая буханка хлеба - наша суточная норма. Чёрный кирпич, который на базаре стоил сто рублей. Обычно хлеб продавали разрезанным на десять частей, каждая часть стоила десять рублей. Если бы мы потеряли хлебные карточки, то. Об этом лучше не стоило думать. Думать об этом было страшно.
Я положил хлеб на стол и разрезал его. Хлеб был мягкий и липкий, он прилипал к пальцам. Меньший кусок я положил в стол и сразу же представил себе бабушкино лицо, когда она откроет дверцу. Я брал без спроса, зная, что мне столько не дадут. Спрятав хлеб за пазуху, я побежал обратно.
Солдат конвоир, закинув винтовку за плечо, медленно ходил взад и вперёд вдоль стройки. Наконец он снова примостился под акацией, и над его пилоткой заклубился густой махорочный дым.
Не теряя времени, я прошмыгнул под верстак.
Я перечитывал эту книгу несколько раз — она небольшая, читается очень легко. Строго говоря, книга эта не военная, а послевоенная. Она о том, как в разрушенном городе восстанавливается жизнь. Но еще ярки, свежи воспоминания о войне, еще все вокруг напоминает о трагических днях. Тем не менее, книга не о смерти, а о торжествующей жизни.
Эта история неожиданно рифмуется с послевоенной жизнью севастопольских мальчишек. Жизнь как жизнь: школа, двор, игры в футбол, разве что мяч тяжелый, ведь он вырезан из гусеничной резины подбитого танка – небольшая деталь.
Мы еще утром знали, что в бухте стоит американский сухогруз, который пришел к нам, потому что в Ялте началась конференция. На эту конференцию Рузвельта и Черчилля везли через наш город, чтобы показать им, как он разрушен.
Когда Котька забил гол, союзники захлопали в ладоши, а самый длинный американец поманил нас к себе. Он показал на какую—то коричневую коробку и сказал, что это шоколад. Как-то моряки угощали меня шоколадам, маленьким коричневым кусочком, который тут же растаял во рту. Другие ребята его не ели — это уж точно. Жереб даже спросил у меня, что вкуснее: виноград или шоколад. Тоже мне, нашел, что сравнивать!
– Виноград — это виноград, — сказал я. — А шоколад — это… это..|
– Конфета, — подсказал мне Котька.
– Какая конфета! — я рассмеялся. — Чудак этот Котька, нашел конфету, умора, да и только!
– Конфета — это конфета. Подушечка, например, леденец, — сказал я, — А вот шоколад — это шоколад. Это… — я поцеловал кончики пальцев и закатил глаза, — Вот что такое шоколад!
Длинный офицер присел, навел на нас кинокамеру и кинул плитку. Плитка взлетела вверх и, кувыркаясь, упала на землю. Меня немного удивило, зачем он ее кинул, а не протянул нам, но когда Киндер подбил ее ногой, я все понял. Они думали, что мы вцепимся в этот шоколад и будем рвать его друг у друга, как голодные собаки. Мы будем драться, а они будут снимать, а потом показывать у себя в Америке.
– Киндер, пас! — и он мастерски пасанул мне эту плитку, а я с ходу послал ее Котьке — пусть тоже подержится: шоколад ведь!
Невысокий американец повернулся и пошел прочь. За ним потянулись остальные. Нащупав рогатку, я кинулся следом. Я не собирался стрелять в кого-нибудь из них, нет. Я только собирался хорошим выстрелом разбить киноаппарат. Я видел, как они остановились, и уже поднял рогатку, когда тот, что был поменьше остальных, вдруг треснул верзилу по роже.
Однажды мальчик меняет у пленного немца клипер — голубой двухмачтовый парусник — на кусок хлеба.
— Хлеб?! За эту ерунду, — удивилась бабушка. — Горе ты наше… Просто не знаю, что с тобой делать…
Старик перестал улыбаться.
— Странные мы люди, — сказал он. — Когда здесь были они, они забирали все, что им нужно. Не спрашивали у нас. Для нас им было не жалко только пуль, а нам не жалко для них хлеба.
Хлеб и пленные — две главные приметы послевоенной жизни, которую Черкашин исчерпывающе описывает одним предложением:
Привычно было видеть пленных, привычно было видеть очереди за хлебом, развалины вместо домов, привычно было видеть море, переходящее на горизонте в небо, а где—то там, за горизонтом, лежала жаркая и загадочная Турция.
В бабушкином окне мерцал свет от коптилки. Я заглянул в окно. Бабушка стояла на коленях и молилась богу:
– Господи, верни ребенку отца, хоть без рук, хоть без ног, только верни… Может, он в плену, разыщи его, господи, и верни, я прошу тебя…
В комоде теперь лежали два извещения. Одно на отца. Другое на моего дядю. Он погиб под Новороссийском. Бабушка просила господа уже не первый раз. Мы часто слышали о том, что возвращаются люди, которых все считали погибшими.
Отец мальчика так и не вернулся. Но вернулись выжившие моряки; он встречает их вместе с другими севастопольцами.
Это все, что он помнит об отце, которого забрала война. Деталь автобиографичная — отец Черкашина погиб в боях под Киевом. Но вот война закончилась, и жизнь спешит пробиться сквозь нее, прорасти как стебель через асфальт. Писатель мастерски фиксирует этот переход: как день за днем, упорно жизнь в ее торжествующей повседневности замещает, вытесняет войну. Она вдыхает полной грудью морской севастопольский воздух, и сама книга в какой–то момент тоже кажется глотком воздуха. И хотя в ней и пыльно, и душно, и тяжело, и неуютно, важно только одно — сама возможность дышать.
Завтра 9 мая. Все знают что это за день, а для меня это ещё и день освобождения моего любимого города от немецко-фашистских захватчиков. Произошло это 9 мая 1944 года. В преддверии этой даты, хочу рассказать одну историю из жизни моего города, которую мало кто знает.
Вот вкратце эта история рассказанная в одноименной книги писателя Геннадия Черкашина:
После освобождения города, в 1944году, голодные севастопольские мальчишки решили удрать к бабушке "на Украину, всесоюзную житницу". Но задолго до выезда из Крыма их задержал патруль и отвел в дот, где располагалось КПП. Матрос по фамилии Федоров с какими-то странными "уродливыми" губами допросил мальчишек, накормил и спать уложил. Завтра их отправят домой.
Ночью матросы ели, пили и курили махорку. "Другие воюют, а они здесь чаи гоняют" — злился проснувшийся мальчишка. И тут он услышал такое, что заставило его пойти против друзей, все еще стремящихся на вольные хлеба.
"Я знаю, почему у него такие губы!".
Севастополь горел. Пленных матросов немецкие автоматчики вели на Приморский бульвар. Там стояли немцы с кинокамерами, киношники-хроникеры, которые должны были показать всей Германии и всему миру, что дух плененных защитников Севастополя сломлен. Они хотели снять советских матросов "пошатывающихся, слабых, жалких". И когда заработали камеры, моряки запели "Варяг"! Гитлеровцы взбесились. По приказу офицера-эсэсовца солдаты стали отматывать с катушки полевого телефона медную проволоку и зашивать морякам губы.
"Веришь, мы снова запели! Ну пусть не запели, а только замычали мелодию… И мы пели ее, чтобы они знали, что Севастополь — наш город! Наш! Понимаете — на-аш!"
Читайте также: