Степной король лир краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
— А я, господа, — воскликнул наш хозяин, человек уже пожилой, — знавал одного короля Лира!
— Как так? — опросили мы его.
— Да так же. Хотите, я расскажу вам?
И наш приятель немедленно приступил к повествованию.
— Наш род от вшеда (он так выговаривал слово швед); от вшеда Харлуса ведется, — уверял от, — в княжение Ивана Васильевича Темного (вон оно когда!) приехал в Россию; и не пожелал тот вшед Харлус быть чухонским графом — а пожелал быть российским дворянином и в золотую книгу записался. Вот мы, Харловы, откуда взялись. И по той самой причине мы все, Харловы, урождаемся белокурые, очами светлые и чистые лицом! потому снеговики!
— Да, Мартын Петрович, — попытался я было возразить ему, — Ивана Васильевича Темного не было вовсе, а был Иван Васильевич Грозный. Темным прозывался великий князь Василий Васильевич.
— Ври еще! — спокойно ответил мне Харлов, — коли я говорю, стало оно так!
Однажды матушка вздумала похвалить его в глаза за его действительно замечательное бескорыстие.
— Эх, Наталья Николаевна! — промолвил он почти с досадой, — нашли, за что хвалить! Нам, господам, нельзя инако; чтоб никакой смерд, земец, подвластный человек и думать о нас худого не дерзнул! Я — Харлов, фамилию свою вон откуда веду… (тут он показал пальцем куда-то очень высоко над собою в потолок) и чести чтоб во мне не было?! Да как это возможно?
В другой раз вздумалось гостившему у моей матушки заезжему сановнику подтрунить над Мартыном Петровичем. Тот опять заговорил о вшеде Харлусе, который выехал в Россию…
— При царе Горохе? — перебил сановник.
— Нет, не при царе Горохе, а при великом князе Иване Васильевиче Темном.
— А я так полагаю, — продолжал сановник, — что род ваш гораздо древнее и восходит даже до времен допотопных, когда водились еще мастодонты и мегалотерии…
Эти ученые термины были совершенно неизвестны Мартыну Петровичу; но он понял, что сановник трунит над ним.
— Может быть, — брякнул он, — наш род точно оченно древний; в то время, как мой пращур в Москву прибыл, сказывают, жил в ней дурак не хуже вашего превосходительства, а такие дураки нарождаются только раз в тысячу лет.
Матушка моя была очень разборчива на знакомства, но Харлова принимала с особенным радушием и многое ему слушала: он, лет двадцать пять тому назад, спас ей жизнь, удержав ее карету на краю глубокого оврага, куда лошади уже свалились. Постромки и шлеи порвались, а Мартын Петрович так и не выпустил из рук схваченного им колеса — хотя кровь брызнула у него из-под ногтей. Матушка моя и женила его: она выдала за него семнадцатилетнюю сироту, воспитанную у ней в доме; ему тогда минуло сорок лет. Жена Мартына Петровича была собой тщедушна, он, говорят, на ладони внес ее к себе в дом, и пожила она с ним недолго; однако родила ему двух дочерей. Матушка моя и после ее смерти продолжала оказывать покровительство Мартыну Петровичу; она поместила старшую дочь его в губернский пансион, потом сыскала ей мужа — и уже имела другого на примете для второй.
не ходил пешком: земля его не носила. Он всюду разъезжал на низеньких беговых дрожках и сам правил лошадью, чахлой, тридцатилетней кобылой, со шрамом от раны на плече: эту рану она получила в бородинском сражении под вахмистром кавалергардского полка. Лошадь эта постоянно хромала как-то на все четыре ноги разом; идти шагом она не могла, а только перетрусывала рысцой, вприпрыжку; ела она чернобыльник и полынь по межам, чего я ни за какой другой лошадью не замечал. Помнится, я всегда недоумевал, как могла эта полуживая кляча возить такую страшную тяжесть. Я не смею повторить, сколько в нашем соседе насчитывали пудов. За спиной Мартына Петровича помещался на беговых дрожках его черномазый казачок Максимка. Прижавшись всем телом и лицом к своему барину и упираясь босыми ногами в заднюю ось дрожек, он казался листиком или червяком, случайно приставшим к воздвигавшейся перед ним исполинской туше. Тот же казачок раз в неделю брил Мартына Петровича. Для исполнения этой операции он, говорят, становился на стол; иные шутники уверяли, что он принужден был бегать вокруг подбородка своего барина. Харлов не любил подолгу сидеть дома, и потому его частенько можно было видеть разъезжающим в своем неизменном экипаже, с вожжами в одной руке (другою он хватски, с вывертом локтя, опирался на колено), с крошечным старым картузом на самом верху головы. Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных мужиков, мещан, купцов; попам, которых очень не любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал на лежавшего возле дороги зайца, что стон и звон стояли у меня в ушах до самого вечера.
Матушка любила слушать его рассуждения о каком-нибудь хозяйственном предмете; но долго не могла выдерживать его голос.
— Что это, мой батюшка! — восклицала она, — ты бы от этого хоть долечился, что ли! Совсем оглушил меня. Этакая труба!
— Наталья Николаевна! Благодетельница! — отвечал обыкновенно Мартын Петрович. — Я в своей гортани не волен. Да и какое лекарство меня пронять может — извольте посудить? Я вот лучше помолчу маленечко.
Действительно, я полагаю, никакое лекарство не могло бы пронять Мартына Петровича. Он же никогда и болен не бывал.
— Аксинья! — гаркнул Мартын Петрович, да так, что грачи стаей взвились из соседнего овсяного поля… — Мужу портки моешь?
Баба разом обернулась и поклонилась в пояс.
— Портки, батюшка, — послышался ее слабый голос.
— То-то! Вот посмотри, — продолжал Мартын Петрович, пробираясь рысцой вдоль полусгнившего плетня, — это моя конопля; а та вон — крестьянская; разницу видишь? А вот это мой сад; яблони я понасажал, и ракиты — тоже я. А то тут и древа никакого не было. Вот так-то — учись.
— Анна! — воскликнул Харлов, — Натальи Николавнин сынок к нам пожаловал; попоштовать его надо. Да где Евлампиюшка? (Анной звали старшую дочь, Евлампией — меньшую.)
— Дома нет; в поле за васильками пошла, — отозвалась Анна, показавшись в окошке возле двери.
— Творог есть? — спросил Харлов.
Кабинет этот оказался большой комнатой, неоштукатуренной и почти пустой; по стенам, на неровно вбитых гвоздях, висели две нагайки, трехугольная порыжелая шляпа, одноствольное ружье, сабля, какой-то странный хомут с бляхами и картина, изображающая горящую свечу под ветрами; в одном углу стоял деревянный диван, покрытый пестрым ковром. Сотни мух густо жужжали под потолком; впрочем, в комнате было прохладно; только очень сильно разило тем особенным лесным запахом, который всюду сопровождал Мартына Петровича.
— Что ж, хорош кабинет? — спросил меня Харлов.
— Самый хозяйственный! Да ты понюхай… какова кожа!
Я понюхал хомут. От него несло прелой ворванью — и больше ничего.
гора — да и полно! Он вдруг встрепенулся.
— Анна! — закричал он, и при этом его громадный живот приподнялся и опал, как волна на море, — что ж ты? Поворачивайся! Аль не слыхала?
— Все готово, батюшка, пожалуйте, — раздался голос его дочери.
Мартын Петрович опять встрепенулся.
— Анна! — крикнул он, — ты бы на фортепьянах побренчала… Молодые господа это любят.
Я оглянулся: в комнате стояло какое-то жалкое подобие фортепьян.
— Слушаю, батюшка, — ответила Анна Мартыновна. — Только что же я им буду играть? Им это не будет интересно.
— Я все перезабыла… да и струны полопались. Голосок у Анны Мартыновны был очень приятный, звонкий и словно жалобный… вроде того, какой бывает у хищных птиц.
— Ну, — проговорил Мартын Петрович и задумался. — Ну, — начал он опять, — так не хотите ли гумно посмотреть, полюбопытствовать? Вас Володька цроводит. — Эй, Володька! — крикнул он своему зятю, который все еще расхаживал по двору с моею лошадью, — проводи вот их на гумно… та. вообще… покажь мое хозяйство. А мне соснуть надо! Так-то! Счастливо оставаться!
улыбнулась, да еще злее прежнего.
предполагать отменную любовь к хозяйству, то мы и вернулись через сад на дорогу.
Матушка любила слушать его рассуждения о каком-нибудь хозяйственном предмете; но долго не могла выдерживать его голос.
– Что это, мой батюшка! – восклицала она, – ты бы от этого хоть полечился, что ли! Совсем оглушил меня. Этакая труба!
– Наталья Николаевна! Благодетельница! – отвечал обыкновенно Мартын Петрович. – Я в своей гортани не волен. Да и какое лекарство меня пронять может – извольте посудить? Я вот лучше помолчу маленечко.
Действительно, я полагаю, никакое лекарство не могло бы пронять Мартына Петровича. Он же никогда и болен не бывал.
Матушка моя была очень разборчива на знакомства, но Харлова принимала с особенным радушием и многое ему спущала: он, лет двадцать пять тому назад, спас ей жизнь, удержав ее карету на краю глубокого оврага, куда лошади уже свалились. Постромки и шлеи порвались, а Мартын Петрович так и не выпустил из рук схваченного им колеса – хотя кровь брызнула у него из-под ногтей. Матушка моя и женила его: она выдала за него семнадцатилетнюю сироту, воспитанную у ней в доме; ему тогда минуло сорок лет. Жена Мартына Петровича была собой тщедушна, он, говорят, на ладони внес ее к себе в дом, и пожила она с ним недолго; однако родила ему двух дочерей. Матушка моя и после ее смерти продолжала оказывать покровительство Мартыну Петровичу; она поместила старшую дочь его в губернский пансион, потом сыскала ей мужа – и уже имела другого на примете для второй. Харлов был хозяин порядочный, землицы за ним водилось десятин с триста, и обстроился он помаленьку, а уж как крестьяне ему повиновались, – об этом и толковать нечего! По тучности своей Харлов почти никуда не ходил пешком: земля его не носила. Он всюду разъезжал на низеньких беговых дрожках и сам правил лошадью, чахлой, тридцатилетней кобылой, со шрамом от раны на плече: эту рану она получила в бородинском сражении под вахмистром кавалергардского полка. Лошадь эта постоянно хромала как-то на все четыре ноги разом; идти шагом она не могла, а только перетрусывала рысцой, вприпрыжку; ела она чернобыльник и полынь по межам, чего я ни за какой другой лошадью не замечал. Помнится, я всегда недоумевал, как могла эта полуживая кляча возить такую страшную тяжесть. Я не смею повторить, сколько в нашем соседе насчитывали пудов. За спиной Мартына Петровича помещался на беговых дрожках его черномазый казачок Максимка. Прижавшись всем телом и лицом к своему барину и упираясь босыми ногами в заднюю ось дрожек, он казался листиком или червяком, случайно приставшим к воздвигавшейся перед ним исполинской туше. Тот же казачок раз в неделю брил Мартына Петровича. Для исполнения этой операции он, говорят, становился на стол; иные шутники уверяли, что он принужден был бегать вокруг подбородка своего барина. Харлов не любил подолгу сидеть дома, и потому его частенько можно было видеть разъезжающим в своем неизменном экипаже, с вожжами в одной руке (другою он хватски, с вывертом локтя, опирался на колено), с крошечным старым картузом на самом верху головы. Он бодро посматривал кругом своими медвежьими глазенками, окликал громовым голосом всех встречных мужиков, мещан, купцов; попам, которых очень не любил, посылал крепкие посулы и однажды, поравнявшись со мною (я вышел прогуляться с ружьем), так заатукал на лежавшего возле дороги зайца, что стон и звон стояли у меня в ушах до самого вечера.
Харлов оставил имение дочерям – Анне и Евлампии. Зять и дочери выгнали старика из дома. Он разрушил дом, но убился, упав с крыши. Евлампия, раскаявшись, отдала свою долю сестре. Анна отравила мужа.
За минуту
Харлов был дворянином старого образца и крут с крепостными. Его поместье соседствовало с землями матери рассказчика. Харлов овдовел и растил двух дочерей – Анну и Евлампию. Старшую уже выдали замуж за мелкого чиновника, воспитанника матери рассказчика, а младшую только сосватали за тупого майора в отставке.
Харлов заболел, выздоровел, но решил сделать дарственную дочерям. Он был уверен, что те будут содержать старого отца. Соседка-помещица отговаривала его от непродуманного поступка.
Через несколько месяцев Харлов появился в имении рассказчика в лохмотьях. Дочери и зять выгнали его из дому. Соседка приняла старика, приказала дать ему комнату. Но приживальщик и брат покойной жены Харлова стал язвить, что старик теперь тоже такой же, как и он.
В помещике взыграла гордость, и он пошел громить поместье дочерей. Он сделал это, но разбился, упав с крыши. Евлампия покаялась, отдала сестре свою долю и ушла к раскольникам. Анна отравила мужа и сама управляла имением.
Король Лир – король Британии, гордый и деспотичный человек.
Гонерилья, Регана – старшие дочери Лира, лицемерные и корыстолюбивые девушки.
Корделия – младшая дочь Лира, любящая и искренняя девушка.
Герцог Корнуэльский (Корнуол) – супруг Реганы.
Герцог Альбанский – супруг Гонерильи.
Граф Глостер – верный поданный короля Лира.
Эдгар – сын графа Глостера, единственный законный его наследник.
Эдмунд – незаконнорожденный сын Глостера, самовлюбленный и меркантильный юноша.
Продолжение после рекламы:
Но, может быть, дочери Харлова на высоте, полагая, как и отец, что дальние предки обязывают?
Брифли существует благодаря рекламе:
Краткое содержание
Акт I
Сцена 1
Тем временем в тронном зале появляется король Лир в окружении дочерей, герцогов Альбанского и Корнуэльского, и многочисленной свиты. Он приказывает позвать короля Французского и герцога Бургундского.
Услышав подобный ответ, король Лир негодует, и в гневе отрекается от Корделии, а ее долю наследства передает старшим сестрам. Его пытается образумить граф Кент, но тем самым переносит королевский гнев на свою голову: Лир приказывает ему покинуть двор в течение пяти дней, в противном случае он будет казнен за измену.
Сцена 2
В замке графа Глостера его побочный сын Эдмунд рассуждает о своем праве на отцовское наследство. Чтобы стать единственным законным наследником, он готов пойти на любую низость и устранить соперника в лице законного графского сына Эдгара.
При появлении отца Эдмунд привлекает его внимание к письму, в котором Эдгар склоняет его к заговору против графа с целью захватить власть и его богатства. Юноше с легкостью удается настроить отца против собственного сына.
Сцена 3
Сцена 4
Сцена 5
Акт II
Сцена 1
От придворного Эдмунд узнает о скором приезде герцога Корнуэльского с супругой и возможной войне между ним и герцогом Альбанским.
Эдгар не понимает, чем провинился перед отцом, но решает послушаться брата и скрывается. Эдмунд наносит себе неглубокую рану, и рассказывает графу о том, что храбро защищал его от Эдгара, решившего убить отца. Разъяренный предательством сына, Глостер отправляет вслед за ним погоню.
К графу приезжают герцог Корнуэльский с супругой Реганой. Она сочувствует Глостеру и сообщает, что решила покинуть свой замок, лишь бы не встречать отца, который намеревается погостить у нее.
Сцена 2
Сцена 3
Сцена 4
Тем временем в замке появляется сама Гонерилья, и Регана настаивает на том, чтобы Лир распустил добрую половину своей многочисленной свиты и вернулся к старшей дочери. Она объясняет свою настойчивость тем, что в ее замке могут свободно разместиться лишь двадцать пять человек свиты, и не более.
Тем временем надвигается буря, и король Лир покидает дочерей, обещая жестоко отомстить им за подлость.
Акт III
Сцена 1
Сцена 2
Лир стоит посреди степи и призывает на свою голову гром и молнии. Шут и Кент просят короля вернуться к дочерям в замок или, на худой конец, укрыться от непогоды в шалаше.
Сцена 3
В свою очередь, Эдмунд решает с головой выдать графа, чтобы выслужиться перед своим повелителем и расчистить себе путь к наследству.
Сцена 4
В шалаше шут находит Эдгара, выдающего себя за полоумного Тома. Он рассказывает, что раньше был повесой, который жил только ради удовольствий. Слова Эдгара приводят в восхищение Лира, уверенного, что перед ним стоит настоящий человек, философ.
Сцена 5
Сцена 6
Сцена 7
Корнуол приказывает Эдмунду провести Гонерилью к супругу и передать письмо герцогу Альбанскому, в котором просит его немедленно вооружаться на случай нападения французских войск.
Освадьд рассказывает о предательстве Глостера, благодаря которому королю удалось скрыться в Дувре. Разгневанный неповиновением своего поданного, герцог Корнуэльский ослепляет его. На защиту графа становится его слуга, но его убивает Регана. От нее Глостер узнает, что Эдмунд оказался предателем, а Эдгар ни в чем не повинен.
Акт IV
Сцена 1
Сцена 2
Сцена 3
Также Кент узнает, что королева получила письмо о подлости сестер и печальной участи отца.
Сцена 4
Сцена 5
Регана просит Освальда распечатать письмо, которое передала сестра Эдмунду. Она заметила заинтересованность Гонерильи в молодом человеке, с которым Регана уже успела обвенчаться после смерти мужа.
Сцена 6
Эдгар, желая излечить отчаяние отца, дает ему совершить мнимый прыжок с обрыва. В итоге Глостер раскаивается в своем желании покончить жизнь самоубийством. Они встречают Лира, несущего полную околесицу.
Сцена 7
К королю Лиру постепенно возвращается рассудок, и он начинает узнавать окружающих. Кент обсуждает предстоящую схватку.
Акт V
Сцена 1
Регана пытается выпытать у Эдмунда его отношение к сестре, на что тот отвечает, что никогда не имел никаких планов на Гонерилью. Переодетому Эдгару удается передать герцогу Альбанскому письмо, написанное его супругой Эдмунду.
Сцена 2
Британские войска побеждают. Лир вместе с Корделией оказываются в плену.
Сцена 3
Регана и Гонерилья принимаются спорить касательно своих прав на Эдмунда, которого герцог Альбанский обвиняет в государственной измене. Тем временем Регане становится все хуже – она отравлена родной сестрой.
Герцог Альбанский оглашает траур.
В слепой ярости король отдаёт все царство сёстрам Корделии, ей в приданое оставляя лишь её прямоту. Себе он выделяет сто человек охраны и право жить по месяцу у каждой из дочерей.
Лир хочет поговорить с дочерью. Но она устала с дороги, не может его принять. Лир кричит, негодует, бушует, хочет взломать дверь…
Наконец Регана и герцог Корнуэльский выходят. Король пытается рассказать, как выгнала его Гонерилья, но Регана, не слушая, предлагает ему вернуться к сестре и попросить у неё прощения. Не успел Лир опомниться от нового унижения, как появляется Гонерилья. Сестры наперебой сражают отца своей жестокостью. Одна предлагает уменьшить свиту наполовину, другая — до двадцати пяти человек, и, наконец, обе решают: ни одного не нужно.
Его слова, кажется, способны из камня выжать слезы, но не из дочерей короля… И он начинает осознавать, как был несправедлив с Корделией.
Эдмунд отдаёт тайный приказ умертвить их обоих.
Через несколько дней Евлампия навсегда ушла из дома, отдав сестре свою часть имения, взяла только несколько сот рублей.
У соседки помещицы было доброе сердце. Мартыну Петровичу отвели хорошую комнату, дворецкий побежал за постельным бельём и как раз в этом момент жалкий, униженный нахлебник Сувенир воспользовался возможностью покуражиться над презиравшим его всегда гордецом.
Каждая картина, движение, характер живут, и все события кажутся реальными. Вроде бы автор о них рассказывает, а на самом деле — показывает.
И он кинулся прочь.
Наталья Николаевна послала за ним управляющего имением, но вернуть не смогла.
Вскоре он уже стоял на чердаке своего бывшего дома и ломал крышу нового флигеля.
Управляющей доложил помещице, что перепуганные крестьяне Харлова все попрятались.
— А дочери его — что же?
— И дочери — ничего. Бегают зря… голосят… Что толку?
— Там тоже. Пуще всех вопит, но поделать ничего не может«.
Когда-нибудь при ином уровне технической оснащённости, сознания, отношений — станут, может быть, все милостивыми, кроткими, чистыми сердцем. Но тогда, во времена Тургенева… И как чутко он подметил все важные подробности тогдашней жизни, как сумел передать их — точно, реально, живо. Слишком долго, подробно? Зато, если у Тургенева все подряд читать, возникает живая картина, даже в нынешних наших недостатках многое объясняющая.
— Что ты врёшь? Дурак! — презрительно промолвил Харлов.
— Дурак! дурак! — повторил Сувенир. — Единому Всевышнему Богу известно, кто из нас обоих заправский-то дурак. А вот вы, братец, сестрицу мою, супругу вашу уморили…
В общем, разговоры во время застолья были откровенные. Наконец, Мартын Петрович повернулся ко всем спиною и вышел. Затем все разъехались.
Восприняв это, как предостережение, (к тому же приснился нехороший сон), старик решил разделить имение между двумя дочерьми. Он попросил, чтобы при совершении формального акта присутствовали сын помещицы, (впоследствии рассказавший друзьям эту историю), и живший в её доме Бычков. Пригласил он также и её управляющего, и жениха Евлампии Житкова.
— Неужели ты все своё именье без остатку дочерям предоставляешь?
— Вестимо, без остатку.
— Ну, а ты сам… где будешь жить?
Продолжение после рекламы:
Харлов даже руками замахал.
— Как где? У себя в доме, как жил доселючи… так и впредь. Какая же может быть перемена?
— И ты в дочерях своих и в зяте так уверен?
— Это вы про Володьку-то говорить изволите? Про тряпку про эту? Да я его куда хочу пихну, и туда, и сюда… Какая его власть? А они меня, дочери то есть, по гроб поить, одевать, обувать… Помилуйте! Первая их обязанность!
Видимо, жизнь в трепете да в покорности — не лучший учитель.
Брифли существует благодаря рекламе:
Мартын Петрович облёкся в ополченский 12-го года наряд, на груди его красовалась бронзовая медаль, сбоку висела сабля. И какая значительная поза. Левая рука на рукоятке сабли, правая на столе, покрытом красным сукном. И на столе — два исписанных листа бумаги — акт, который предстояло подписать.
Но и это было ещё не все.
На дворе Харлова было все же людно: зрелище небывалое. Он все крушил без инструментов — голыми руками. Слеткин с ружьём в руках, не решаясь выстрелить, безуспешно пытался заставить крестьян лезть на крышу, они явно уклонялись. Тут было и восхищение необыкновенной силой бывшего хозяина, и страх перед этой силой, и еще… Чуть ли не одобряли они Харлова, хоть и удивил он их.
— Не мешай — свирепо вскинулся он на неё.
— А ты не смей! — промолвила она, — и синие её глаза грозно сверкнули из-под надвинутых бровей. — Отец свой дом разоряет. Его добро.
— Ты говоришь: наше, а я говорю: его.
Но уже поздно было, старик разошёлся вовсю.
Но Евлампия в эту страшную минуту не дрогнула.
— Перестань, отец; сойди… Мы виноваты; все тебе возвратим. Сойди.
— А ты что за нас распоряжаешься? — вмешался Слеткин. Евлампия только пуще брови нахмурила.
— Я свою часть тебе возвращу — все отдам. Перестань, сойди, отец! Прости нас; прости меня.
Харлов все продолжал усмехаться.
— Поздно, голубушка, — заговорил он, и каждое его слово звенело, как медь. — Поздно шевельнулась каменная твоя душа! Под гору покатилось — теперь не удержишь. Захотели вы меня крова лишить — так не оставлю же я и вам бревна на бревне! Своими руками клал, своими же руками разорю — как есть одними руками! Видите, и топора не взял!
В итоге, увы, Мартын Петрович, одарённый необычайной силой, ничего общественно полезного не совершил — разрушил флигель, да покуражился над ближними.
Вечером, в доме у одного из друзей собрались шестеро приятелей. Все они были образованны, и разговор их зашел о Шекспире. Тогда один из них вспомнил о своем знакомом Мартыне Харлове.
Мартын происходил из дворянской семьи. Всегда был честен и великодушен. Харлов имел двух дочерей, Евлампию и Анну. Когда девушки выросли, обе они вышли замуж. Муж Анны был сыном чиновника. Это был услужливый и алчный человек. Евлампия вышла замуж за престарелого офицера в отставке, который был глуповат.
Брат умершей жены Мартына, Бычков, поселился в соседнем доме у помещицы Наталье Николаевны.
Спустя немного времени Мартын Харлов заболел. Ночью он видел нехорошие сны. И пришло ему в голову разделить имущество, написав завещание. Свидетелями завещания стали Бычков и Житков, муж Евлампии.
Себе Мартын не оставил ничего, все отписал дочерям. Он считал, что это его долг. Мартын не сомневался в собственной уверенности и значимости.
Завещание было подписано в торжественной обстановке. Сестры превратились в помещиц. По этому поводу был устроен званый обед. После этого события муж старшей дочери изменился, он стал высокомерен.
Бычков в нетрезвом состоянии стал предупреждать Харлова, что его дочери могут обделить отца, и он останется ни с чем.
Управление поместьем взял в свои руки муж Анны, Слеткин. Анна была красивой девушкой, но злобной. Характер другой дочери Мартына, Евлампии был не менее суров.
У Мартына Харлова совсем испортился характер, и он перестал общаться с Натальей Николаевной, они поссорились. Но через какое-то время пришел к ней, чтобы попросить прощение. Дочери обошлись с ним неблагодарно, они прогнали отца из дома.
Страдая, в душе Харлова просыпается совесть. В доме, где он прожил всю жизнь к нему относятся, как к нахлебнику, упрекают во всем. Особенно старается зять старшей дочери.
Старик разочарован в дочерях. Он угрожает, что разрушит дом, который стал причиной раздора в семье
Евлампия предлагает отдать ему свою долю. Но Харлов исполняет задуманное. Он разрушает собственный дом и погибает под его развалинами.
Все в округе осуждали поведение сестер, считали их виновными в гибели отца.
Евлампия передала свое наследство сестре и исчезла, по слухам, примкнула к раскольникам. Анна стала зажиточной помещицей, осталась вдовой. Она воспитывала троих детей.
Произведение учит, что нужно относиться с благодарностью к своим родителям, не приносить страдания своим близким.
Степной король Лир. Читательский дневник
Советуем почитать
Шли кавалеристы через Бережки. Ранил снаряд вороного коня в ногу. Принял решение командир оставить коня в деревне, а сам с отрядом ушёл.
Действие происходит в вымышленном приволжском городе Калинове. В нем царят жестокие нравы, безнравственность, зло.
Зайчонок жил в лесной чаще был очень труслив. От диких зверей и страшных звуков зайчик укрывался под листвой в кустах. Но когда зайчик стал взрослее, то уже не хотел трусить. Собратьев он заверил
Домострой можно назвать своеобразной жизненной инструкцией, которая гласит о том, как должны строиться отношения в православных семьях. В данной книге содержаться указания, которые подскажут
Читайте также: