Самые ужасные ситуации в школе

Обновлено: 05.07.2024

Татьяна Фельгенгауэр

Мне далеко не всегда везло с учителями, поэтому мои воспоминания о школе так себе. Школа направлена против индивидуальности ребенка. Она закругляет квадратное и пытается сделать квадратным круглое. Поэтому вся ответственность, как мне кажется, на учителе — он должен оставлять ребенку свободу.

Однажды я писала сочинение, у меня была мысль, что Лермонтов ассоциирует себя с героями (они всегда у него такие роковые красавцы) и таким образом как бы компенсирует свои недостатки в реальной жизни — все мы знаем, что он был маленьким, хромым и всех задирал. Лермонтов пытается возвысить себя до своих лирических героев — я так видела, так и написала в сочинении. Учителя литературы после этого долго мне рассказывали, какой это кошмар, и что я не имею права так писать, потому что Лермонтов вообще-то гений! Хотя в моем сочинении нигде не было сказано, что Лермонтов не гений.

Я панически боялась учительницу математики. Это плохо, ведь когда ты боишься, у тебя полностью отключается голова.

Ты чувствуешь себя тупым не потому, что ты не понимаешь формулу, а потому, что тебя парализует от страха

При этом, конечно, было что-то хорошее. Я училась в школе с театральным уклоном, мы ставили спектакли — вот там ты мог быть каким угодно. Но это были факультативные вещи. И с пятого по девятый класс у меня была прекрасная классная руководительница, с которой я уже 15 лет после выпуска регулярно встречаюсь.

Ксения Молдавская

педагог, обозреватель детской литературы

Примерно за неделю до первого сентября лето теряет краски. Это такой кошмар, который не прекращается никогда: скоро в школу. Школьники (ну, разве что кроме первоклассников), родители, бабушки-дедушки – все на нервах, все мрачны.

Первое сентября. 8 утра. Линейка. Речь директора, речь человека из управы или даже мэрии, речь еще кого-то важного, гимн, шестиклассники читают стихи, одиннадцатиклассник несет на плече первоклассницу с колокольчиком. Холодно. Хочется спать и в туалет – эти желания объединяют и школьников, и учителей, и родителей. Но ничего не выйдет. Линейка тянется. Кажется, это навсегда. Такой маленький адок в каждом втором дворе.

На самом деле, и дети, и их родители хотя услышать быстрое: нет, не навсегда, жизнь еще наладится – и разбежаться, но кто ж их отпустит.

Впрочем, сама я на свою самую первую школьную линейку – 1 сентября в первый класс – опоздала и до сих пор горжусь этим обстоятельством.

Советская школа не была заточена под то, чтобы детям в ней было уютно. Многим моим ровесникам она и в пятьдесят снится в кошмарах.

Мне - нет. Хотя я иногда вспоминаю учителей, пару учителей, которых любила. Тех, кого ненавидела – чаще.

Илья Красильщик

журналист, издатель Meduza

В самом 1 сентября сентября как в дне ничего особенного нет. Пока его не называют праздником. Какой к чёрту праздник? Чего праздновать? Школа — омерзительное место (моя была далеко не худшая), в котором ты 10 лет учишь что-то, что потом с облегчением забываешь. Почему по всей стране в один день собираются все люди и празднуют то, что лето закончилось, теперь нужно каждый день вставать в семь утра и идти слушать, как на тебя кричат какие-то взрослые, уставшие от жизни люди? Зачем все эти последние звонки, идиотские выступления, дурацкие песни? Зачем эта чертова физкультура, на которой ты можешь подтянуться всего один раз? И как это все теперь забыть? И как сделать так, чтобы у твоих детей это было как-то по-другому?

Ксения Гагай

Наверное, у меня просто был травматический опыт. Всё время приходилось бороться с собой, с одноклассниками, с учителями. Приятного было мало, школьные годы казались глобальным испытанием.

Сейчас каждое 1 сентября я чувствую, что этой горы на плечах больше нет, что я туда больше не пойду

Бывало и весело, конечно, но почему-то остался слой воспоминаний, связанных с сильным давлением и принуждением. У меня педагогический диплом, у меня была практика в школе, я работала пионервожатой. Мне правда интересно, как сейчас устроено обучение, особенно в маленьких школах — появилась ли свобода для творчества учителей, для креатива на уроках. И в свою школу я хотела бы вернуться, чтобы посмотреть на всё это уже сверху.

В беседах с самыми разными людьми Ульяна Фатьянова не только слушала истории травли в школе, но и расспрашивала о причинах и о том, как видят ситуацию её участники.

10 апреля 2019

В беседах с самыми разными людьми мне было интересно узнать не только причины и способы травли, но и понять, как она сказалась на жизни и характере каждого человека. Почему жертвы буллинга молчат? У кого искать поддержки? Как они сами видят ситуацию и стараются ли её изменить? Как чувствуют себя агрессоры?

Когда я оглядываюсь назад, ситуация в школе не кажется такой страшной. Но тогда мне было двенадцать, а весь мир – против меня. Возраст и опыт поменяли отношение ко всему происходящему вокруг, сейчас бы это меня не задело. И в этом, наверное, одна из главных проблем буллинга – взрослые часто уверены, что нападок можно легко избежать, и примеряют к ситуации свой опыт, который сильно отличается от детского.

Когда начался новый учебный год, я отказалась быть старостой и специально стала хуже учиться. Одноклассники ещё какое-то время по привычке смотрели на меня косо. Дружить никто не рвался, но и задевать каждый день перестали. Потом на помощь пришло моё обострённое чувство справедливости. У нас был самый бесшабашный класс, но учителя во внутреннее устройство предпочитали не лезть и жили по принципу: не буди лихо, пока оно тихо. Поэтому все проблемы решали своими силами. И как-то так само собой получилось, что этим занялась я. Сначала прямо посреди исполнения гимна отвесила пощёчину мальчику, который повадился задирать девочкам юбки и добрался до меня. Когда он не остановился, подговорила нескольких пострадавших стянуть с него штаны в профилактических целях (после этого он, кстати, стал образцовым джентльменом). Потом заступилась за мальчишку, которого хотели исключить из-за драки (хотя настоящая причина была в том, что он очень шумный, плохо учится и мать у него пьёт). Нашла свидетелей, доказала, что его спровоцировали, и убедила директора в том, что ситуацию можно улучшить. Спорила с учителями об их профпригодности, когда они заставляли стоять на ногах весь урок, называя нас тупыми и ни на что не способными баранами. Заставила одноклассников выбить дверь в раздевалку, чтобы достать лекарства для мальчика-астматика, которого ненормальная физручка едва не угробила в попытке вылечить приступ энергией солнца.

Нет, я не стала душой компании и не обзавелась свитой. Надо мной всё ещё подшучивали, когда я получала хорошие оценки. Были и другие поводы: вес, маленькая грудь, пластинка на зубах и даже то, что кудряшки были не свои, а от косичек, заплетённых на ночь. Но меня это больше не задевало так сильно. То ли какой-то иммунитет выработался, то ли я решила, что насмешки – это мелочи в сравнении с теми ситуациями, которые удалось разрулить. Честно, не знаю. Но уже тогда, в шестом классе, я поняла, что взрослый – это далеко не всегда умный и сильный. И порой лучше сделать вид, что ты сдаёшься, а потом всё провернуть по-своему. На следующих летних каникулах я всё-таки ушла в другую школу. Но родители до сих пор уверены, что из-за тяги к знаниям.

Андрей, 37 лет, владелец сети ресторанов

Не знаю, чем бы всё кончилось, но через неделю приехал со сборов самый крутой парень школы. По нему тащились все девчонки, его уважали все парни, и даже для учителей его слово почему-то имело вес. На большой перемене в столовке он отловил того чувака и в не очень цензурных выражениях объяснил, что в таких ситуациях рот надо раскрывать только, когда кто-то в штаны лезет без твоего согласия. А потом драматично так обвёл притихшую толпу взглядом и пообещал сломать нос каждому, кто вздумает травить меня или кого-нибудь ещё за их предпочтения. Я вот сейчас это рассказываю и понимаю, насколько это сюрреалистичная ситуация. Но тогда все почему-то его послушались. Шептались по углам ещё какое-то время, но агрессию больше не проявляли. После школы я сразу уехал в другую страну учиться и потерял со всеми связь. Сейчас бы очень хотелось пожать тому парню руку.

Для буллинга нет каких-то законов. Причиной травли может стать что угодно – рост, вес, разрез глаз, какие-то привычки. В моём случае больше всего сыграла, наверное, моя интроверсия. Я по жизни очень обособленная: хожу одна, могу полчаса просто стоять у окна и о чём-то думать. Многим это поведение кажется неприемлемым. Мол, надо вливаться в коллектив. Я этого не делала, потому что не считала нужным. Однако придирки были и к учёбе, и к внешности. Однажды я не сильно заморочилась с причёской, пришла со взъерошенными волосами. Надо мной ржала добрая половина класса. Особый пункт – это достижения в спорте. В спортивных школах могут не обращать особого внимания на интеллектуальные способности, но за спортивными успехами следят очень пристально. И если вдруг ты не выступаешь на международном уровне, то считаешься посредственной спортсменкой, не достойной места в школе.

Я ничего не предпринимала, просто два года терпела. Даже поддержки никакой не было. Была только разгрузка – спорт. На тренировках у меня были друзья, там я могла отдохнуть эмоционально. В целом, это был очень трудный период жизни, с которым я не справилась. Только травмировалась, стала ещё более замкнутой. Если раньше я как-то ещё могла вливаться в компании, зная, что никуда мне от этого не деться, то после школы с этим стало совсем сложно. В университете вела себя очень настороженно, относилась ко всем с предубеждением и ждала, что мне снова сделают больно. В группе, помимо меня, было всего три девочки, но даже им я не доверяла и лишь через какое-то время смогла открыться и впоследствии даже подружиться.

Я выросла в Караганде. До шестого класса училась в казахской школе, и тогда казалось, что меня сильно дразнили. Я отличалась от других детей. Во-первых, мне было очень легко учиться. Во-вторых, я никогда не принадлежала ни к одной группе, со всеми понемногу общалась, но по факту – ни с кем. Я чувствовала себя неприкаянной, и шутки других детей меня обижали.

Родителям я рассказывала, но они у меня немного инертные. Они даже на собрания не ходили, потому что привыкли, что я, брат и сестра хорошо учимся, с нами нет никаких проблем. Сама я почему-то ничего не предпринимала. Наверное, терпеть было легче. Часть меня пыталась не воспринимать травлю всерьёз. Типа это шутки и в них ничего такого нет. Было тяжело. Потому что в моём мире все равны, все могут высказывать своё мнение, но не переходя на личности. Мне было непонятно, почему такая агрессия направлена была именно на меня. Это задевало, даже если я не плакала и старалась не показывать эмоций. Какая-то реакция всё равно была, и история продолжалась.

Дразнили у нас ещё двух парней: одного за вздёрнутый носик называли Свином или Кабаном, а второго – Дояркой, на самом деле его зовут Данияр. Прозвище придумала я и в какой-то момент даже почувствовала вину за это. Но всё же это он меня жёстко буллил, а я просто удачно ответила, поэтому терзаться как-то глупо. В восьмом классе старостой стала девочка, с которой я хорошо общалась. Она видела происходящее и очень хотела что-нибудь с этим сделать. В итоге собрала всех одноклассников на разговор. Это была крутая идея, мы все высказались. Если честно, я уже не вспомню, кто и что говорил, но после этого вся травля прекратилась. Ну и ещё, я стала хорошо учиться – это автоматически поднимало статус. Может, они услышали, что мне больно, а может, волна уже затихала, и собрание просто этот процесс ускорило. Но, вероятнее всего, сработало то, что инициатива разобраться в ситуации исходила от детей, а не от учителей или директора.

Сейчас я сама учитель и вижу все эти паттерны. Чаще всего дразнят тех, кто чем-то отличается: внешне, обособленно держится, лучше учится. На моих уроках мы постоянно об этом говорим. В Haileybury я делала проект с девочками, которых дразнили. Мы записывали на аудио истории, накладывали мрачные звуковые эффекты, а в конце выходили в футболках, на которых были написаны причины травли. Мне кажется, поднимать осведомлённость и обсуждать проблемы буллинга очень важно.

В школе я сама была той, которая травит. Классе в седьмом или восьмом незаметно для всех начали появляться группировки. То есть дети и раньше общались группками по несколько человек, но тут разделение было чётким: эти крутые, те отстой, эти ботаники, те странные. Я была среди красивых и, конечно же, крутых. К старшим классам всё было, как в подростковых киношках – четыре модные чикули с тонной макияжа, свой стол в столовой, большие вечеринки и право решать, кто чего достоин. Собачек в сумочке не носили, но одна как-то притащила в школу змейку, которую выпросила у очередного папика.

Над неугодными мы издевались. Причём своими руками почти никогда ничего не делали – подговаривали других устраивать игнор и прятать или портить вещи, придумывали идиотские прозвища, били по самому больному. Одну девочку рассорили с парнем из другой школы, придумав историю про то, что она лесбиянка и встречается с ним на спор. Ещё одну девочку постоянно гнобили из-за того, что она очень странная – ходила одна, всегда с блокнотом для рисунков и очень тихо разговаривала. Короче, доставалось всем – и пухленьким, и странным, и очкарикам, и тем, кто просто косо посмотрел.

В последнее школьное лето перед 11-м классом я начала общаться с другой компанией. До сих пор не понимаю, как они меня приняли со всем моим тогдашним пафосом. Там очень классные ребята, не замороченные на роскоши и статусе. Музыканты, поэты, художники – хипповая и творческая тусовка. Однажды они меня вытянули на крошечную выставку. Картины были почти волшебными – нереально красивые, с душой нарисованные. Я в искусстве ничего не понимаю, но никак не могла избавиться от мысли, что где-то их уже видела. Когда меня подвели познакомиться с художницей, я обалдела – это та самая девочка, которую мы травили в школе, но в тот момент она была совсем другая. В ней был какой-то мягкий свет, выглядела она совсем не так забито и странно, а говорила вполне громко. Она меня узнала, но виду не подала. Приветливо со мной поговорила, рассказала про свои картины. А я чувствовала себя так, словно упала в деревенский туалет.

Я не горжусь тем, что потратила кучу нервов, чтобы попытаться искупить свою вину и сделать последний год для своих жертв чуть более терпимым. Но восхищаюсь добротой тех, кто меня простил и с кем мы теперь даже дружим. Я была ужасной сучкой, и мне до сих пор от себя противно. Но теперь очень остро реагирую на любую несправедливость и угнетения.

Зло под новым именем

38% проголосовавших случалось быть объектами травли.
У 3% систематическим нападкам подвергался ребенок.
28% признались, что сами были участниками или свидетелями травли.
Еще 34% счастливчиков с этим явлением не сталкивались.

Немного официальной информации. Буллинг – с английского переводится как запугивание, издевательство, травля. Выделяют несколько его разновидностей:

Физический буллинг: избиение, толчки, плевки, захват вещей. Это самый распространенный и заметный тип буллинга.

Вербальная травля: прозвища, угрозы, оскорбления, насмешки, принуждения, унижение.

Жертвой чаще всего выбирают человека, которому свойственны чувствительность, тревожность, неуверенность в себе и своих силах.

Лидер или агрессор готов самоутверждаться за счет насилия. Эти люди агрессивно настроены ко всему миру, грубы, с трудом соблюдают правила. Однако причины и обстоятельства, в силу которых у ребенка проявились такие негативные качества, могут быть разными, - считает психолог Наталья Тращенко.

Самая большая категория участников буллинга – наблюдатели.

Не хайпом единым

Буллинг в школьной среде существовал всегда, но сегодня он приобретает глобальные масштабы, а способы и причины травли становятся все более дикими.

Так, в одной из московских школ третьеклассницы устроили массовую драку. Одноклассники сняли на телефон, как несколько девочек оскорбляли и избивали сверстницу.

А буквально на днях появилась следующая информация: в Челябинской области школьницу жестоко избили за то, что она носила копию кроссовок известного бренда.

В Чите громких случаев, связанных с проявлениями буллинга, в последнее время замечено не было, по крайней мере, информацию о них нам найти не удалось. Об этом же говорит официальная статистика. По данным регионального УМВД, за три года в полицию поступило всего 5 заявлений, связанных с противоправными действиями со стороны несовершеннолетних, причем, большая их часть связана с вымогательством.

Но это вовсе не говорит о том, что травли в забайкальских школах нет совсем. Просто об этом не говорят в открытую: дети боятся, стесняются, родители не придают должного значения, а учебные заведения предпочитают не афишировать подобные факты. Своими наблюдениями с нами поделился педагог одной из забайкальских школ, пожелавший не разглашать свое имя.

«Существует ли травля в школе? К сожалению, да. Причин такого явления множество. Это и внешность, поведение, характер объекта насмешек. В моей практике травля была несколько раз. Один раз это было связано с национальностью. Тут проблему решить помогли ребята постарше. В другом случае причиной стала внешность. Здесь ситуацию исправила сама девочка: смогла постоять за себя и дать отпор обидчикам. Третий случай - агрессивное поведение. На этот раз пришлось поговорить с самим учеником и постараться изменить его отношение к окружающим. Спускать на тормоза такую проблему нельзя ни в коем случае. Последствия могут быть очень печальными, ведь жестокость и травля страшны тем, что не имеют границ. И тут, конечно, не стоит оставаться в стороне учителям. Нужно замечать атмосферу в коллективе, изменения в поведении ребенка. Но необязательно жалеть пострадавшего, так как его это унизит ещё больше, а лидера, напротив, укрепит в позиции. Можно попытаться наладить отношения в классе посредством участия в общих мероприятиях. В такой ситуации важно объяснить ребенку, что он не должен бояться высказать своё мнение, и что жизнь на этом не оканчивается. Всегда найдется человек, готовый прийти на помощь, и чаще всего - это родители. Да, родители должны оказывать поддержку, чаще интересоваться жизнью ребенка, не терять с ним контакта.

Сколько веревочке не виться…

- Как помочь ребенку пережить тяжелый период?

- Как вести себя родителям, если они узнали, что их ребенок участник или инициатор буллинга?

- Какую позицию занять родителям? Многие предпочитают не вмешиваться, чтобы ребенок сам смог постоять за себя, другие – боятся навредить.

Один в школе не воин

Не замалчивать проблему, а требовать ее решения призывает и методист Городского научно-методического центра Виктория Рахманина.

- Часто ли родители обращаются в городской комитет образования, отчаявшись защитить ребенка от травли?

- В комитет образования родители чаще приходят с жалобами на конфликтные ситуации между детьми, а это несколько иное, чем буллинг. В последнем случае, который мы разбирали, все закончилось примирением.

- Если беседы и педагогическая работа неэффективны, куда обращаться родителям в крайнем случае?

Между тем, травле со стороны подростков все чаще подвергаются и учителя и даже случайные прохожие. Возникает вопрос: что творится в этих юных умах, которые генерируют настолько жестокие и дикие фантазии? Глядя на беспредел, который творят современные школьники, кажется, что они не боятся ни взрослых, ни закона. А зря.

Получается, закон, по сути, развязывает руки малолетним хулиганам? К счастью, нет. В соответствии с гражданским законодательством, а именно статьями 1073 и 1074, за вред, причиненный несовершеннолетними младше 14 лет и несовершеннолетними в возрасте от 14 до 18 лет соответственно, отвечают родители, опекуны, организация для детей-сирот (если ребенок является ее воспитанником), образовательная, медицинская или другая организация, под надзором которой он находился в момент совершения проступка.

Психологи и педагоги призывают родителей быть внимательными к своим детям. Если вы заметили следующие перемены в поведении ребенка, возможно, ему нужна ваша помощь:

Юлия

— Я училась в Ленобласти с 1989 по 1999 год. Я была из бедной семьи: отец — алкоголик и садист — отнимал у нас продукты, воровал вещи, избивал. Я была бедно одета, не было ни куклы Барби, ни жвачек. Ну и, конечно, не знала, как адекватно реагировать на насилие.

Я хорошо училась, и после третьего меня должны были перевести в продвинутый класс, но я оказалась вместе с двоечниками и девочкой-цыганкой и ее братом. Я сразу не вписалась, и эта девчонка начала меня травить: подбегала ко мне и задирала юбку. Но я только огрызалась и не давала отпор. Потом подключился весь класс: один раз меня ударили по голове портфелем, на уроке музыки мне в спину ударили спицей, плевались, разбили губу, говорили, что от меня воняет.

Я молчала и не жаловалась. Это было ужасно: учителя не вмешивались, классная руководительница пришла в школу из Саблинской женской колонии и такие порядки поощряла. Мама ходила в школу и просила перевести меня в другой класс, но ей отказала директриса, заявив, что я не смогу учиться с приличными детьми.

В 9 классе всё закончилось: самые уроды ушли после восьмого. У меня появилась подружка в классе, с ребятами в 10 классе у меня сложились хорошие отношения.

Может, и я изменилась. В 9 классе на два года в тюрьму посадили моего отца, и мы [в семье] перестали быть жертвами. Потом он вернулся, но я и сестра могли давать отпор.

Считаю, что причинами травли в школе были домашнее насилие и как следствие — непонимание, как себя вести; мой неравнодушный характер — я часто вписывалась за сестру, за двух своих одноклассников, которых обижали; бедность; равнодушие учителей и даже поощрение насилия между учениками.

Думаю, я не пережила свое прошлое. Такие темы вызывают у меня сильный резонанс. Еще я закрыта и никогда не рассказываю о своем прошлом, поэтому всегда чувствую стену между мной и остальными. Мне мало с кем интересно, общаюсь с семьей и супругом, но ему я ничего не рассказывала ни о травле в школе, ни о домашнем насилии, а мы вместе 15 лет. Наверное, мне стыдно быть жертвой.

Аноним

Травля со стороны одноклассников началась с первых же месяцев обучения. Я пришла в уже сложившийся коллектив 2 класса и так и не смогла найти в нем свое место. На протяжении десяти лет были и моменты затишья, когда меня никто не трогал, и пиковые моменты, во время которых моя школьная жизнь превращалась в маленький ад.

Достаточно часто случались драки. Помню, как почти весь класс пришел на стадион, чтобы посмотреть, как меня бьют. Было больно и обидно.

В шестом классе я попала в больницу: одноклассник ударил рюкзаком по голове, и у меня случилось сотрясение мозга. Скорую мама вызвала из дома: школьный врач только дал мне ватку, чтобы кровь из носа не текла, и отправил на уроки. В 9 классе три одноклассницы избили меня во дворе дома. Всё это видела учительница из школы, которая проходила мимо, и она не помогла. Девочек от меня отгоняла женщина с грудным ребенком.

После выпуска я переехала в другой район и сейчас очень редко вижу своих одноклассников. Но если мы где-то сталкиваемся, то не здороваемся и не общаемся. У меня нет желания.

Аноним

За тот период я не получила врачебной помощи, только чуткость мамы. В больнице нам при выписке сказали, что я никуда не смогу поступить, если поеду лечиться в психиатрическую больницу Степанова-Скворцова. После того, как тот мальчик узнал о попытке самоубийства, он избегал меня. Можно сказать, убегал от меня.

В младшей школе это доставляло неприятности, но не переходило грань: классный руководитель пресекала выходящие за рамки эксцессы.

Ситуация изменилась, когда мы перешли в среднюю школу. У нас достаточно долго не было нормального классного руководителя. Уровень моей популярности в классе упал ниже некуда. Все разбились на небольшие компании, я не попала ни в одну, а мальчики поняли, что есть прекрасное развлечение для перемены: сначала меня гоняли из рекреации в рекреацию, потом валили на пол, кто-то держал меня, остальные пинали. Это происходило с молчаливого согласия класса. У меня тоже была установка, что ябедничать нехорошо, и я не шла к учителям. Хотя даже тогда было понятно, что это ничего не изменит.

Я несколько раз получала агрессивный втык за то, что обидела кого-то из мальчиков, понятное дело, то, что действия были оборонительные, никого не интересовало. Пиком стал инцидент, когда мальчики сбросили меня с лестничного пролета. Я отделалась синяками, и ситуация так и не вышла в публичное поле.

Позже ситуация начала постепенно смягчаться. Издевки и со стороны популярных девочек и со стороны парней не прекратились, но степень физической агрессии уменьшилась.

Второй серьезный виток буллинга начался в 8 классе. Наш не самый популярный одноклассник, чтобы набрать очков в мужском коллективе, пытался показать присутствие силы, издеваясь над кем-то, выбор традиционно пал на меня. Я не могла спокойно прожить ни одной перемены.

Всё закончилось прозаично — сменой школы. После очередного инцидента, когда меня подкараулили и побили парни, мама сказала, что я должна сменить школу. В итоге я поступила в физмат школу в центре города, где отношения сложились абсолютно по-другому: меня сразу приняли в коллектив, появились друзья.

Через много лет мне написала девочка, учившаяся с нами в средней школе. Сказала, что хочет попросить прощения за то, что они делали в школе. Я не могу сказать, что держу сейчас зло на своих одноклассников, но сил ответить однокласснице я так и не нашла.

— В школе я была агрессором. Теперь, конечно, стыжусь и даже раскаиваюсь. В начальной школе одна девочка рассказывала учителям, что делают остальные дети, нам влетало, и мы ее, конечно, не любили. Кроме того, у нее была нетипичная фамилия. Сейчас я понимаю, что польская, но тогда было просто смешно. К 5 классу мы все ею дружно брезговали: сидеть с ней за партой, общаться, списывать было не принято.

Ближе к пубертатному возрасту я тоже стала странной: медленно взрослела, и мне была не особо интересна, скажем, косметика, и я тоже ощутила холодок отверженности. Тогда я инстинктивно решила, что если укажу коллективу другую жертву, то меня не тронут.

Это продолжалось пару лет и прекратилось после того, как ее мама позвонила моей. Моя мама спросила меня за ужином, что за комиксы, и я больше не делала этого.

— Травить меня начали классе в третьем. Изначально несильно: у меня была пара конфликтов с мальчиками из параллельных классов. Но потом в моем классе некоторые тоже подключились. Это было в экономической школе, где все должны были быть успешными. А у меня были не очень хорошие оценки, много прогулов и нетипичный внешний вид — я была очень худой и высокой.

Из-за плохих оценок меня выгнали. Вторая школа была среднестатистическая и весьма проблемная, куда берут всех. Там начался ад. Меня буллили всей школой, я сталкивалась с психологическим и физическим насилием. У меня ежедневно была дилемма: остаться в классе до следующего урока и, возможно, ко мне подойдут мои одноклассники и начнут докапываться до меня. Или же стоит спрятаться в одном из туалетов или в каком-нибудь углу вне класса. Но пока я туда иду, есть вероятность столкнуться с другими учащимися, и до меня докопаются уже они.

Происходило это, в основном, потому что школа была повернута на спорте и, по сути, там каждый был гопником. Я тогда считала себя бисексуалкой и не скрывала этого в интернете. Плюс была очень худенькой, неформалкой с крашенными волосами, любила черный цвет.

От буллинга меня спас перевод на домашнее обучение на полтора-два года. В 9 классе пришлось уйти из той школы и перевестись в еще более худшую. Если во второй были гопники, то в третьей были нацисты. Это была даже не школа, а Центр образования, где был как обычный класс, так и вечерняя школа.

Стрельба в российских школах: кто и как нападает на учеников и учителей и что с участниками конфликтов происходит сейчас

Дарья

Пик травли пришелся на 5–8 классы, зачинщицами были две красивые девочки из обеспеченных семей. Однажды они даже принесли в школу крысиный яд, чтобы отравить меня, но кому-то проболтались, это вскрылось и потом разбиралось на собрании с родителями.

Одна из двух травящих меня девушек сейчас широко занимается благотворительностью и даже состоит в попечительском совете одного известного фонда. Всё это дает мне понять, что у нее светлая душа и доброе сердце, а школьная травля — это продукт работы взрослых, учителей и родителей.

Читайте также: