Роман околоноля краткое содержание

Обновлено: 04.07.2024

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

Ответ дан выше, но он Самоходову в голову не приходит, поскольку уже в фамилии его заложена душная самость, исключающая всякую возможность взглянуть на себя со стороны. Любопытно, впрочем, что единственное по-настоящему сильное чувство испытывает герой к проститутке Плаксе — она одна ему вровень, ибо моральных ограничений у нее еще меньше. Именно по этой причине его влечет к ней так мучительно — как к еще большей пустоте.

Дмитрий Волчек: Появление романа Натана Дубовицкого “Околоноля”, скорее всего, прошло бы незамеченным, если бы в газете “Ведомости” не напечатали заметку о том, что его написал замглавы президентской администрации Владислав Сурков. Теперь о судьбе этой книги можно не волноваться: ее будут покупать, читать, будут хвалить и бранить, будут выискивать и расшифровывать тайные знаки и намеки. Отзывов уже немало. Дмитрий Быков предположил, что Сурков является автором лишь нескольких вставных новелл, а все остальное написано гострайтерами, Александр Проханов восторгается музыкой, “густотой и цветом” (довольно двусмысленная метафора) сочинения Натана Дубовицкого и даже “слитно, без пауз и разрывов, написанными абзацами”, которые, по-моему, вообще являются недостатком компьютерной верстки. Рецензенты уже сравнили Натана Дубовицкого с Шекспиром, Гоголем, Набоковым и Кафкой, а самый простой и душевный отзыв принадлежит Борису Гребенщикову:

Диктор: “Когда закрыл последнюю страницу, вместо мрака и непонимания “зачем это писалось”, я чувствовал совершенно другое – печаль и свет. Почему и как – не мое дело. Но если какие-то книги и могут претендовать на “искупление истории”, то, по-моему, это одна из них”.

Станислав Белковский: Я думаю, что Сурков пытается тем самым компенсировать свое недостаточно высокое положение в той системе, которой он служит. На протяжении многих лет Владислав Юрьевич Сурков занимается по сути дела одним: формированием личного мифа Владислава Юрьевича Суркова. У этого мифа несколько граней. Одна грань - изощренный интеллектуал, другая грань - человек, безусловно, авторитарных взглядов, третья грань - демиург, который фактически руководит страной, четвертая грань - лицо, которое, безусловно, выше, по самым своим разным качествам интеллектуальным, чем его начальники, но в силу определенных причин вынужденное стоять за их спинами. И, в общем-то сурковская политтехнологическая машина, в основном, и работает на этот миф, призванный скрыть одно важное обстоятельство: роль Суркова во власти и в правящей элите на самом деле не так велика. Это обусловлено тем, что нынешняя власть, которую я бы назвал монетократией, властью денег, считает вопросы внутренней политики глубоко второстепенными, а именно этими вопросами занимается Владислав Сурков. То есть он - менеджер по второстепенным вопросам. Будь воля нашей правящей элиты, они бы вообще упразднили внутреннюю политику вместе с выборами, парламентом, партиями и другими, абсолютно избыточными атрибутами, не приносящими им ничего, кроме головной боли. Но, к сожалению, этого не удается сделать из-за Запада, потому что в глазах Запада надо по-прежнему оставаться приличными людьми, которые могут быть этим Западом приняты как равные и, в конечном счете, легализованы, как неотъемлемая часть западной элиты. И вот всей этой ерундой - с точки зрения элиты, не стоящей выеденного яйца, - и занимается Владислав Сурков. И он этим весьма уязвлен, поэтому на самых разных фронтах он пытается создать дополнительные сущности, в которых компенсировалась бы его недостаточность, как функционера этой системы. То он публицист, то он автор тайных интриг и заговоров, то, наконец, он романист. Нисколько не сомневаюсь, что информацию о реальном авторстве романа “Околоноля” передал в газету “Ведомости” сам Владислав Сурков. Это абсолютно отвечает его стилю, но, естественно, он не может в этом признаться, поэтому организуется целая интрига - якобы о получении этой информации из анонимного источника.

Елена Фанайлова: Владислав Сурков - главный менеджер по идеологии, и вы сказали, что его фигура не так уж и важна. Это означает, что идеология для современной российской власти не так уж важна?

Станислав Белковский: Вообще от слова “идеология” у современной российской власти скулы сводит. По мнению тех людей, которые реально правят Россией, то есть контролируют основные центры производства денег из нефти, газа, металлов и других химических элементов, являющихся сырьем для производства денег, идеология может быть только одна – идеология материального стяжательства. А все остальное придумали хитромудрые интеллектуалы, чтобы навести тень на плетень. А поскольку это нельзя прямо провозгласить с высокой трибуны, поскольку есть некие условности и международные правила игры, которые нынешняя власть обязана соблюдать, у нее в качестве предводителя банды идеологических карликов и шутов выступает Владислав Сурков. На мой взгляд, сам псевдоним Натан Дубовицкий (довольно корявый, на что издатель должен был бы указать автору, если бы не боялся автора и не был бы настолько заинтересован в авторской благосклонности), свидетельствует о тайном желании автора стать евреем. Людям такого генезиса и такой судьбы, как Владислав Сурков, очень часто кажется, что миром все-таки правят евреи, хотя, конечно, они, как люди, выдающие себя за интеллектуалов, этого публично никогда не скажут. И им всегда кажется, что если войти в какую-то тайную еврейскую ложу, которая контролирует творческие вопросы и определяет, кому быть писателем, а кому не быть, а также, кто может считаться рукоподатным, а кто не может, и так далее, то как-то все проблемы в жизни будут решаться проще. И вот люди такого типа очень страдают в глубине души от того, что они никаким боком не евреи, и часто распускают слухи о том, что они наполовину евреи, на четверть евреи. А тут вот он берет еврейский псевдоним, тем самым обнажая еще одно свое тайное желание, не удовлетворенное в его реальной жизни.

Дмитрий Волчек: Мнение Станислава Белковского записала Елена Фанайлова. Андрей Колесников, главный редактор журнала “Русский пионер” и спутник Владимира Путина объяснил моему коллеге Юрию Васильеву, почему роман “Околоноля” - явление в русской и мировой словесности.

Андрей Колесников: Я, как главный редактор, печатал роман как текст, который произвел на меня довольно сильное литературное впечатление - и постарался сделать это в кратчайшие сроки, чтобы кто-нибудь нас, не дай бог, не опередил.

Юрий Васильев: А что, вы увидели там того, что вы не могли увидеть у других авторов? Честно говоря, увидев на первой странице "Околоноля" совершенно набоковских "нескромных скоморохов" и "колких комиков", я тут же вспомнил о "миллионах мотельных мотылей" из "Лолиты". Есть Набоков здесь, есть Борхес здесь, есть история про мандарина и бабочку, которые друг другу снятся, есть прямой отсыл на такой обобщающий роман Кабакова "Все поправимо" - это последняя фраза "Околоноля"; есть Прилепин в лице "Санькя", есть многие другие авторы. Что нового?

Андрей Колесников: Сам ряд, с которого вы начали - Борхес, Набоков - прямо скажем, заслуживает уважения. И обратите внимание: все, что вы перечислили, делает этот роман постмодернистским явлением. "Околоноля" полон иронии, кроме всего прочего, по отношению ко всем без исключения этим авторам. При этом я не уверен, что весь ряд, который вы перечислили, имелся автором в виду, когда он писал этот роман. В результате-то появилось самостоятельное цельное произведение. Все аллюзии, переработанные автором, превратили "Околоноля" в совершенно самодостаточную, на мой взгляд, вещь. При этом новейшая история России здесь тоже вся как на ладони.
Но для меня даже, может быть, совсем не это было главным. Для меня главное – пронзительная история любви Егора и Плаксы. Мне представляется, что любовь - это вечная и всегда новая тема.

Дмитрий Волчек: Для Андрея Колесникова “Околоноля” - великий роман, а для обозревателя газеты “Ведомости” Веры Холмогоровой – не самое интересное чтение.

Вера Холмогорова: Современная российская действительность там изображена не в очень приятных красках, положительных героев нет, депутаты изображены как коррупционеры. Там не упоминается их партийная принадлежность, но, судя тому, что они довольно высокопоставленные, можно догадываться. Высокопоставленные бизнесмены там тоже изображены людьми, находящимися в состоянии морального разложения, потому что герой застает их в некоем закрытом клубе, где они смотрят фильм модного режиссера с реальными сценами убийства. Там довольно неприглядно изображены силовики, которые в конце оказываются за тюремной решеткой, и, пожалуй, самыми неприятными изображены, естественно, всевозможные либералы, интеллигенты, некая продажная журналистка и, скажем так, "несогласные", потому что там изображен либерал-интеллигент, который придается разговорам об искусстве в своей квартире под наркотой, а потом отправляется на Кавказ искать взрывчатку для совершения теракта.

Елена Фанайлова: История литературы знает немало примеров, когда человек реакционных взглядов пишет невероятно талантливые художественные произведения. Вы можете сказать, что произведение под названием "Околоноля" обладает несомненными художественными достоинствами?

Вера Холмогорова: Этого сказать, к сожалению, категорически нельзя. Плохой роман, довольно неинтересный как по языку, так и по образам. Если бы не необходимость прочитать его по работе, то лично я до конца бы не дочитала.

Дмитрий Волчек: Мой коллега Юрий Васильев одним из первых прочитал роман Натана Дубовицкого, и мы решили обменяться впечатлениями. Вот один из блогеров написал, что роман обречен быть прочитан в черно-белом варианте. Те, кто за Суркова будут его хватить, те, кто против - ругать, и в искренность читателей никто не поверит. А я скажу одну искреннюю вещь: я очень рад, что в Кремле пишут не новую “Целину” или новую “Малую Землю”, а декадентские романы про кокаиновые ночи, механических женщин и Хазарский каганат. В этом есть что-то очень трогательное, может быть, даже обнадеживающее в каком-то роде, потому что если они начнут сочинять еще одну “Целину” и спускать ее сверху вниз, это уже будет совсем несчастье. Согласитесь, Юрий?

Юрий Васильев: Абсолютно верно. Безусловно, “Околоноля” был бы прекрасным сценарием для Стэнли Кубрика, если бы таковой был с нами. Тут, конечно, совершенно замечательный замес, достойный “Механического апельсина”, и снять это было бы можно очень хорошо. Но опять-таки, если сравнивать с “Малой Землей”, с “Целиной”, то стоит напомнить, что те работы писал огромный коллектив во главе с мэтром советской журналистики Анатолием Абрамовичем Аграновским, а в данном случае, конечно, есть совершенно новый уровень, если мы предположим, что речь идет именно о творении Владислава Суркова. Тогда Аграновский писал за самого Брежнева, а теперь сам Сурков пишет за Натана Дубовицкого. Это, конечно, совершенно новый уровень властного творчества. Понижение ли это градуса или повышение? Опять-таки, не нам судить. Но такое налицо.

Дмитрий Волчек: Почему-то многие написали, что это книга о коррупции, но это то же самое что сказать, что это роман о Москве или о погоде…. Коррупция - это данность в этой книге, и вот как ее видит один из персонажей романа и явно это авторское ощущение: “Как ни печально это звучит, коррупция и оргпреступность - такие же конструкции социального порядка как школа, полиция и мораль. Убери их, и начнется хаос”.

И вот еще одна большая цитата из романа, давайте послушаем.

Дмитрий Волчек: Любопытно, Юрий, согласитесь, если с такими суждениями выступает наш Суслов?

Юрий Васильев: Могу сказать, что на 110 страниц романа коррупции посвящено две: немножечко вначале и данный фрагмент,
ближе к концу. Но именно эти пассажи были восприняты как некий мессэдж от некого Владислава Юрьевича Дубовицкого, что, безусловно, рассказывает не столько о характере писателя, сколько о характере читателей, которым вытащили нечто брендированное под власть. Об этом сегодня замечательно сказал Дмитрий Быков “Новой газете”. Прочитали это, прочитали не историю любви, прочитали не историю Хазарского каганата, который, якобы, существует. Хотя, согласитесь, очень много столетий существует Хазарский каганат,- пишет Натан Дубовицкий, - у которого есть секретный пакт с властями Российской Империи, с Советским Союзом, с Российской Федерацией, и этот пакт длится, и он успешен… Вот эта тема, которая, в отличие от коррупции, проходит под знаком вечных тем, она как-то не так возбудила читателей. Нет же, коррупция. Опять-таки, это больше характеризует время и то, в какое время вписан “Околоноля”, и то, кто вписан в качестве предполагаемого автора “Околоноля”.

Дмитрий Волчек: Любопытно, что вы уже сказали, что не прочитали это как роман о любви, и Андрей Колесников говорил, что это роман о любви. Я совершенно никакой любви не обнаружил. Может быть, вы заметили?

Юрий Васильев: Ну, если брать в виде love story фильма и классической книги, то, безусловно, тут ничего подобного нет. Чувства есть. Ну, любовь у каждого разная. Я лично тоже тут не заметил главенствующую историю любви. С точки зрения литературной мистификации, допустим, вы помните замечательную историю с Черубиной де Габриак. Авторство очень долго скрывалось. Так вот, в данном случае я не заметил, в случае с нашей Черубиной де Габриак, чтобы какой-нибудь из известных мне Волошиных устроил за честь предполагаемого автора какую-нибудь драку, ссору или перестрелку. То есть все немножечко мельче, как по сравнению с love stories, так и по сравнению с известными нам в отечественной словесности литературными мистификациями.

Дмитрий Волчек: Ну, семь пальцев отрубают, и ухо отрезают главному герою из-за любви.

Юрий Васильев: Не из-за любви. Вы же помните, что там сть месть. В середине 80-х в одной из компаний была увидена девушка - у того, кто снимает вот эти фильмы под брендом “Кафка Pictures”. И вы помните, как главный герой устранил соперника. Он сказал, а дело было в середине 80-х, что данный претендент на руку, сердце и прочие части девушки ходит в магазин “Мелодия” и покупает ВИА “Пламя”, “Поющие сердца” и прочую советскую продукцию. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка отвернулась в пользу главного героя, чтобы герой “затаил хамство в душе”, если пользоваться термином Зощенко, лет эдак на тридцать. Это не от любви, это из-за собственного самолюбия. Впрочем, главный герой называется Егор Самоходов. Здесь очень много “само”.

Дмитрий Волчек: Да, действительно, очень любопытно это ощущение сверхчеловека, которое есть у господина Дубовицкого. Это, наверное, книга, которую можно прочить и как автобиографическое сочинение: как персонаж из богемной среды завоевывает столицу и оказывается на самом верху. Помните, там есть размышления такого наставника по имени Чиф, который говорит, что с крушением Советского Союза 300 миллионов лакеев оказались на свободе. И вот среди лакеев оказался наш супермен Самоходов.

Юрий Васильев: Тут и замечательная “тварь дрожащая”, парафраз, и, безусловно, масса отсылок на “Бесов”, вы же помните этот замечательный эпизод про интеллигента, который мастерит бомбу на коленке, при этом рассуждая о совершенно либеральных ценностях. Этого всего очень много, но мне все больше кажется, если честно, и об этом мы говорили с Андреем Колесниковым, что следующий роман в серии “Библиотека Русского пионера”, который обещает Колесников и который он обещает “от колумниста “Русского пионера” - так же как был назван и этот, единственное, что знаем точно об авторе, что это колумнист “Русского пионера”, по крайней мере, он сам так сказал Андрею Колесникову, так вот, я буду последним, кто удивится, если следующий роман выйдет под именем Владислава Суркова.

Дмитрий Волчек: Еще одна напоследок историческая или историко-литературная параллель. Все говорят о Набокове, Борхесе и Кафке, а мне вспомнился мемуарный очерк Ходасевича “Белый коридор” о литературном салоне Ольги Каменевой в Кремле, где Луначарский читал пьесы декадента Ивана Рукавишникова, которому одно время покровительствовали большевики.

Диктор: “Рукавишников был не бездарен, но пошл. Пьесы его, довольно вульгарная смесь из Бальмонта, Леонида Андреева, Метерлинка и еще всякой всячины, были написаны стихами вперемежку с прозой. В первой рассказывалось о каком-то таинственном часовщике, в котором, кажется, скрывался сам дьявол. Во второй пьесе дело происходило на мельнице, где живет разная нечистая сила и между собой разговаривает. После чтения принято говорить о слышанном. Всем было ясно, что для советского театра вся эта вычурная декаденщина не подходит и что пьесы читаны только для того, чтобы потешить авторское самолюбие Рукавишникова. Поэтому разговор сразу принял общий характер. Большевики говорили что-то большевицкое, но некстати, потому что какие же классовые интересы у мельничной нечисти? Потом сам Луначарский произнес что-то длинное и красивое, с разными звучными именами - вплоть до Агриппы Нетесгеймского. Наконец, - не могу этого утаить - кое-кто из писателей тоже счел долгом высказаться. Таким образом, цель вечера была достигнута: о "творчестве" Рукавишникова говорили, как будто всерьез, и его имя, хоть без восторгов, но всё же произносилось наряду с разными высокими именами: дескать, Гете полагал вот что, а Рукавишников - вот что, Новалис смотрел вот так, а Иван Рукавишников - иначе. Так что даже и сам Рукавишников, видимо, был доволен и иногда издавал эдакое задумчивое и многозначительное "э-э" или "угу" или уже вовсе без обиняков: "ммм". Дело в том, что он был, по обыкновению, пьян.

Дмитрий Волчек: Согласитесь, Юрий, очень кстати это воспоминание о вечере в Кремле, после отзывов о книге “Околоноля” наших замечательных поэтов и музыкантов.

Юрий Васильев: Да, безусловно, одно к другому. Тут хотя бы живой Рукавишников и хотя бы живой Луначарский, чуть раньше хотя бы живая Васильева и живой Волошин, и хоть какая-то, но Черубина де Габриак. А здесь все-таки мы имеем дело с таким постмодернистским Лебядкиным. Это замечательно выстроенная история “таракана от детства”, “стакана мухоедства” и, безусловно, некоторых высших сил, правда, которые узурпирует не дворник Никифор, как в стихах капитана Лебядкина, а главный герой и, более того, та сила, которую нам пытаются представить в качестве автора данной литературы.

Дмитрий Волчек: О романе “Околоноля” мы говорили с Юрием Васильевым. А что если все-таки не Владислав Сурков написал эту книгу, и рецензенты, сравнивавшие творение Натана Дубовицкого с Набоковым и Кафкой, напрасно тратили порох?

Диктор: “А потом окажется, что автор романа - Онищенко, например. И рухнет вся литературная линейка, зря Шиш тащил Шекспира с Набоковым, попусту тревожил Платонова. Все надо тогда переделывать - поднимать Гиппократа, Галена, Авиценну, Парацельса; название "Околоноля" понимать в температурном смысле, имя героя - Самоходов - тоже рассмотреть в плане физического здоровья: сам ходит, не инвалид какой. Все сцены романа осветятся иным, чудным светом бестеневой хирургической лампы, найдутся и завуалированные шпроты, и забулькает боржоми, а уж о свиногриппозных аллюзиях что говорить. ”

Дмитрий Волчек: Этой цитатой из блога Татьяны Толстой мы завершаем разговор о романе “Околоноля”.

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Околоноля [gangsta fiction]: краткое содержание, описание и аннотация

Натан Дубовицкий: другие книги автора

Кто написал Околоноля [gangsta fiction]? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.

Околоноля [gangsta fiction] — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком

— Будут депутатам дебаты. Темы сложные, особенно техрегламент. Распишу им роли за три недели, не раньше. И как же, Егор, эти Том и Джерри делят взятки? Или не делят, а что кто срубил, то и имеет?

— Нет, у них всё по-братски. Они же компаньоны. Один идёт к пивоварам и грозит наездом водочников. Обещает защитить, выступить в сми, в Думе, заблокировать вредные законопроекты. Берёт с них тысяч, допустим, пятьсот. А другой в то же время навещает водочников, пугает пивоварами и предлагает то же меню депутатского заступничества. Разводит их, скажем, на единицу. Если не верят, сигналит первому, и тот вносит, и вправду, антиводочный закон. Короче, клиент колется. Потом Дон и Донбассюк честно соединяют гонорар и делят на двоих. Получается, на данном примере, полтора на двоих, то есть по семьсот пятьдесят каждому. Они щедрые ребята. И как вы знаете, честные, хотя и тупые. Что, возможно, одно и то же. Но мы с вами не в доле, так что за каждый дебат, как всегда, получите по пятьдесят тысяч. Количество слов, как обычно, и не забывайте, попростонароднее, доходчиво. А то бранить будут. И давайте не дольше трёх недель. Им же ещё выучить слова нужно, роли отрепетировать, пока сессия парламентская не началась.

— Ненавижу власть, — революционным шёпотом зашипела Никита. — Все эти губернаторы, депутаты, министры, чекисты, менты, жадною толпой стоящие у трона. Свободы, гения и славы… Палачи. Придушить их всех. Ненавижу.

— Да не власть вы ненавидите, а жизнь. В целом. Не такая она, как вы бы хотели.

— А вы бы хотели такую, как есть? Несправедливость, насилие, косность..

— Качества вообще жизни, а не одной только власти. Мне тоже жизнь другой представляется, но я не хочу её уничтожить, как вы, за то, что не такая она. Я жизнь жалею. И желаю с ней добрососедствовать или даже сожительствовать. И совместно совершенствоваться. А вы ломать её хотите. А за что? Жизнь же хоть и задиристая, но ведь при том и маленькая совсем, и хлипкая, и в сущности, такая смешная. Возомнила о себе, дерзит, а ведь забилась в температурный зазор градусов в десять, в какую-то прореху в физике и грозит оттуда тьме, и зовёт бога тощим голосом, и отвоёвывает какие-то микроскопические высотки у беспредельной смерти. Глупая, неказистая, отважная жизнь. Мне жизнь жалко и свою, и вашу, нашу всю. Топорщится, подпрыгивает, чтоб выше казаться. А потом раз — и нет её. Глупо и красиво. Я за жизнь. А вы против. Так что власть — это так, что первое под руку попало.

— Егор, ваш гимн жизни был бы уместен, если бы я не знала, что вы, простите, бандит.

— Зря вы, Никита Мариевна. Я был бандит. Теперь перестал.

— И, перестав, стали к жизни снисходительны.

— Стал, Никита Мариевна.

— И вы, серьёзно, считаете, что дослужиться до губернаторства, министерства, депутатства можно без подлости?

— Считаю, что такое мало, но всё же вероятно. Считаю также, что подлости и в вашей редакции, и в семье, и в монастыре, и в бригаде асфальтоукладчиков, и в министерстве, и в парламенте — везде примерно поровну.

— А семью-то, Егор, зачем приплели?

— За бандита. Да и просто потому, что правда. За правду.

— Стареете, конформизмом старческим занемогли, — вполвоя взвыла Никита.

— То бандитизмом попрекаете, то конформизмом. Кем же быть? Вам не угодишь.

— Быть бандитом в России — это и есть конформизм. Всё будет сделано в срок. До новых встреч.

Что такого унизительного в работе, скажем, официанта, Егор выразить не мог, но знал точно, что если бы сам оказался гарсоном, то уже в первые часы нового поприща первого же нудно привередливого или тыкающего едока отметелил бы клешнёй камчатского краба, сумочкой ближайшей дамы, подносом, перечной мельницей или чем другим подходящим для нечаянной, неспланированной, торопливой расправы.

Саша, между тем, расточительность его не отметила и без тени благодарности приняла расчёт.

Читайте также: