Посмотри в глаза чудовищ краткое содержание

Обновлено: 05.07.2024

Фишка в том, что чтобы в полной мере оценить роман, надо обладать определенным культурным багажом. И не надо строить гримасу, готовясь обвинить меня в интеллектуальном снобизме — в конце концов, Лазарчук и Успенский — это не Умберто Эко и речь не о количественных параметрах эрудиции, а даже не о качественных, а, скорее, об определенных культурных маркерах, свойственных конкретному историческому пространству и времени.

К юбилейному коллекционному изданию Аланом Кубатиевым была специально написана и издана вот такая чудесная брошюра.

Ну и в заключение хочу поблагодарить моего старого знакомого по Дзену, который давно уже требовал от меня эту статью. Сергей, тебе посвящается, и обещаю в будущем написать и о двух других частях трилогии!

Стихи из Чёрной тетради, якобы написанные Гумилёвым, принадлежат Дмитрию Быкову.

Сюжет

Сюжет в романе развивается нелинейно, с многочисленными хронологическими перебивками и интермедиями. Рассказ ведётся то от первого, то от третьего лица.

Общая канва такова: главный герой пытается спасти свою жену и сына, ища живительное лекарство ксерион (философский камень). Его семья была проклята, поскольку он пожелал спасти похищенного ребёнка у очень странных цыган. Параллельно перед читателем разворачивается картина, из которой становится ясно, что это — Гумилёв (не расстрелянный, а выкупленный у ЧК на золото Фламеля Яковом Брюсом, который стал его наставником), рассказывается о тайном обществе, в котором он состоит, и показывается влияние подобных обществ на ход истории XX века.

Поиски героя осложняются тем, что с 1970-х годов большинство его соратников (в число которых входят множество легендарных и загадочных персонажей Нового Времени) позабыло о своих волшебных способностях. Он пытается понять, почему это случилось. Одна из хронологических линий рассказывает о путешествии Гумилёва на трансатлантическом пароходе в 1930 году, другая — о том, как он учился магическому ремеслу на Мадагаскаре, с ретроспективами в его детство в конце XIX века и встречи с нацистами во время Второй мировой войны.

Андрей Лазарчук - Посмотри в глаза чудовищ краткое содержание

Эта книга – круто замешанный коктейль из мистики, философии, истории и боевика, созданный фантазией Андрея Лазарчука и Михаила Успенского с присущим этим авторам мастерством. Ее главный герой – великий русский поэт Николай Гумилев. Он не погиб в застенках ЧК в далеком 1921 году. Нет, он был спасен от верной гибели представителями могущественного Пятого Рима, древней оккультной организации. Он был посвящен в тайные знания, приобрел невообразимое могущество и даже получил дар вечной молодости, но взамен емупришлось превратиться из поэта, избранника Музы, в отважного бойца с беспощадными чудовищами, стремящимися уничтожить наш мир.

Посмотри в глаза чудовищ - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Посмотри в глаза чудовищ - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Андрей Лазарчук

Андрей ЛАЗАРЧУК и Михаил УСПЕНСКИЙ

ПОСМОТРИ В ГЛАЗА ЧУДОВИЩ

Фея: Ничего не поделаешь, я должна сказать вам правду: все, кто пойдет с детьми, умрут в конце путешествия.

Кошка: А кто не пойдет?

Фея: Те умрут на несколько минут позже.

– Револьвер да зубная щетка – вот и все, что нам понадобится.

В этом нет ничего нового, ибо вообще ничего нового нет.

Конец света, назначенный, как известно, знаменитым конотопским прорицателем безумным арабом Аль-Хазредом на седьмое января, не состоялся.

– Вот так, значит, прямо и пойдешь? – вкрадчиво поинтересовался один из пилотов-вертолетчиков, пожилой, мордастый, наглый, выживавший в свое время по охотничьим заимкам прежнего беспредельного владыку беспредельного края.

Владыка любил, отохотившись и разогнав прочую челядь, выпить с пилотом и пожаловаться ему на раннюю импотенцию.

Любому городскому простофиле, не то что этим летучим волкам, ясно было бы: не таежник стоит перед ними, а некто беглый, которого если и будет кто искать, так не те, кого он хотел бы увидеть тут, вдали от цивилизации. Сапоги на Николае Степановиче хоть и зимние, но испанские, анорак хоть и меховой, но шведский, лыжи хоть и австрийские, но беговые, узкие, так что он и сейчас стоял в снегу по колено. Один только армейский израильский рюкзак заслуживал уважения, но что рюкзак.

– Все равно ведь закоченеешь.

– А это уже только мое дело.

– Так ты лучше нам денежки-то все оставь. Целее будут, – и в голосе воздушного волка прозвучала нотка нежности.

– Неужели тысячи долларов Северо-Американских Соединенных Штатов вам мало? – искренне удивился Николай Степанович.

– Это когда же их переименовали? – в свою очередь удивился другой пилот и даже опустил ствол карабина.

– Ты мне кончай Муму пороть, – сказал первый. – Щас вот положим тебя и полетим. А так – не положим. Понял? Ну?

– Итак, вы мне предоставляете полную свободу выбора, – кивнул Николай Степанович. – Хорошо. Пятачок я вам накину. На бедность.

– Ты эта, – шагнул к нему первый, вздымая снег – и вдруг замер.

– Отойди, Васильич, я его лучше из винта грохну, – внезапно севшим голосом сказал второй. Карабин в его руках заплясал.

– Ист бин шиссен, – неправильно, но доходчиво объяснил второй.

– Как интересно, – сказал Николай Степанович, приглашающе улыбнувшись. И второй улыбнулся льстиво и беззащитно.

Он чуть выше поднял ладонь. На ней, точно прилипший, лежал медный советский пятак. Образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но незаметно для стороннего глаза исправленный и дополненный. Оба пилота воззрились на пятак, как на внезапную поллитру с похмелья, и больше от него глаз не отрывали.

– Карабинчик попрошу, – бросил небрежно Николай Степанович, стряхивая с ног лыжи и поднимаясь в тесную кабину Ми-2.

– Извольте, ваше благородие, – подобострастно вымолвил второй. – Патрончики по счету принимать будете али как?

Второй преобразился. Вместо нормального аэрохама возник денщичок по пятому, как бы не боле, годку службы у полкового барбоса-интенданта. Первый сохранял прежний вид, но вести себя по-своему тоже уже не мог.

– В свете принятых решений, – сказал он неопределенно – и вдруг заткнулся, как бы подавившись привычными словами.

Николай Степанович подышал на пятак, приложил к лобовому стеклу кабины – пятак прилип.

– Летите, голуби, – сказал Николай Степанович, спрыгнув в снег. Пилоты, отталкивая друг друга, полезли в кабину.

Через минуту похожая на черноморского бычка машина, подняв тучу морозного снега, скрылась за вершинами елей. Николай Степанович вздохнул. Не то чтобы ему было жалко пилотов. Машину – жалко, это да. Впрочем, вполне может быть, что и долетят, подумал он, но о пассажире своем забудут навсегда.

Он откопал заметенные лыжи, попрыгал, примеряясь к рюкзаку, поводил открытой ладонью перед собой, определяя направление – и тяжело пошел, загребая рыхлый кристаллический морозный снег. Остывающее солнце начинало бессильно клониться к синим щетинистым сопкам.

До зимовейки было с полкилометра, но сквозь густой заснеженный ельник он пробивался около часа. Хуже приходилось разве что тогда, в северном Конго, да и то – из-за вони.

Воняло одинаково что от болот, что от людей, что от негров. Откопав дверь, он на четвереньках забрался в тесное стылое нутро зимовейки. Топить крошечную соляровую печурку и греться было некогда, да и без печки ему было по-настоящему жарко. Он лишь переменил щегольские сапоги на слежавшиеся собачьи унты и выволок из-под топчана широкие лыжи, подбитые камусом. Потом подумал и, свернув, приторочил сверху к рюкзаку видавший многие виды рыжий романовский полушубок. Завтра кто-нибудь из внуков или правнуков Парамона Прокопьича отнесет все обратно.

Через час размашистой ходьбы он почувствовал запах дыма – однако не тот живой, желанный, хлебный – а уже холодный, с примесью большой беды. Но к тому, что он увидел, приготовиться было невозможно.

Не было на свете больше красивой и тихой старообрядческой деревеньки Предтеченки о двенадцати дворах с обширными огородами, многочисленными надворными постройками, банями, садиками и палисадниками, общественным лабазом – и молельным домом, срубленным из железной красноватой лиственницы. Вместо всего этого лежало грязное пятно копоти, из которого неистребимо, как в войну, торчали печные трубы; местами багровели тронутые пеплом уголья, да тянулись в белое небо неподвижные синеватые столбы дыма и пара.

Журналист и писатель Владимир Березин побеседовал с одним из авторов нашумевшего некогда романа Андреем Лазарчуком

Посмотри-в-глаза-чудовищ

Интервью: Владимир Березин

Фантаст Лазарчук-Успенский, чрезвычайно щедрый на парадоксальные сюжетные ходы, разбрасывает их пригоршнями: мы отыщем в книге следы земной працивилизации - и "красную магию" ВКП(б), эликсир бессмертия (он же кровь драконов) - и тайный Совет Девяти, альтернативную историю России - и боевые свойства Тетраграмматона… Однако при всем обилии отступлений и периферийных эпизодов (будь то путешествие героя на трансатлантическом лайнере либо пребывание его на Первом съезде советских писателей) среди них почти нет случайных: все так или иначе вписались в единую концепцию романа, обрамляя генеральную линию. Монументальность общей конструкции (явно заслуга Лазарчука) оказалась тут более чем кстати. Что же касается собственно борьбы агента-супермена-партизана-эзотерика-и-поэта Hиколая Гумилева с объявленными в заглавии чудовищами вида ужасного, то и она, эта борьба, представлена в книге с полагающимися натуре подробностями - зеленой чешуей, когтистыми лапами, огромными зубами и желтыми немигающими глазками (речь, конечно, идет о рептилии, а не о драконоборце). Причем сам Hиколай Степанович, убивая очередную тварь или отправляя на тот свет десяток-другой немецко-фашистских захватчиков, продолжает оставаться элегантным джентльменом и рыцарем.

Роман этот был олицетворением живой приключенческой фантастики, но при этом литературы умной и веселой. Более того: книга стала символом жанра криптоистории и альтернативной истории. Роман имел два продолжения: "Гиперборейская чума" (1999) все тех же авторов и "Марш Экклезиастов" (2006) (где к авторам добавилась Ирина Андронати).

Вместе с нынешним иллюстрированным изданием в коробке лежит отдельная книжка дополнительных материалов (стилизованная под секретную папку), написанная Аланом Кубатиевым.

Вы учились в Литературном институте, а потом посещали семинары молодых писателей — что это дало вам, вполне состоявшемуся в жизни человеку с профессией врача (которая сама по себе подталкивает к литературе)?

А какова была литературная жизнь в Красноярске? Какой был у вас тогда круг общения (помимо того, что писатели-фантасты славились своими Конвентами в разных городах и вообще были известны своей сплоченностью)?

Андрей Лазарчук: Я не особо окунался в литературную жизнь, только по необходимости. В Красноярске она крутилась вокруг Астафьева и Солнцева. Других близких друзей, кроме Миши, у меня среди писателей не случилось. Впрочем, надо сказать спасибо Олегу Корабельникову, который в самом начале моих литературных штудий дал мне добрый совет: не пытаться прорываться в Красноярске, а сразу действовать через Москву. Так в конце концов и произошло.

Вы еще поэт и переводчик — как у вас это сочетается, или переводчик побеждает время от времени остальных, а поэт — переводчика?

Андрей Лазарчук: Я точно не поэт, хотя иногда писал стихи своих персонажей. Писать свои стихи я пробовал, но это никуда не годилось. Что касается переводов, то да, был период увлечения переводами. В каком-то смысле это тоже учеба – докапываешься до всех (по возможности) слоев чужого текста, понимаешь приемы — ну и так далее. Хотя несколько моих переводов переиздаются до сих пор, профессиональным переводчиком я себя не считаю — повторюсь, для меня это была школа писательского мастерства.

Андрей Лазарчук: Скажу так: у Миши, как и у всех, тоже были проходные и неудачные вещи. Со временем все встанет на свои места, и если что-то и было забыто незаслуженно, то оно всплывет. Сам я таких произведений у него не знаю.

Как у вас возник сам замысел этой книги? Что это было за время?

Это поэтому Быков написал стихи за вашего героя?

Как это писалось?

Андрей Лазарчук: Кто-то садился за комп, кто-то говорил слова. Потом менялись. Когда уже весь роман был написан, несколько раз правили текст — сначала он, потом я.

Андрей Лазарчук: Совершенно невозможно объяснить. Пришел сам. Там же, на высокой горе под одиноким деревом. Миша сначала упирался, потом понял, что это судьба.

Что издатели, какова была у них первая реакция?

Андрей Лазарчук: Обалдели. Это единственное слово, которое здесь уместно.

Алан Кубатиев родился в 1952 году в Средней Азии. Окончил факультет иностранных языков Киргизского университета. Писатель, филолог, переводчик и журналист. Защитил диссертацию по англоязычной фантастике. Преподавал в нескольких азиатских университетах. Ныне живет в Кронштадте, работает в Институте специальной психологии и педагогики им. Рауля Валленберга.

Вот мы, любители жанра, знаем чудесного писателя (и к тому же филолога) Алана Кубатиева. Как он попал в ваш юбилейный проект?

А у вас не было желания что-нибудь дописать или переписать для нового, юбилейного издания?

Андрей Лазарчук: Я сделал заново комментарии к тексту.

Какая реакция на книгу была двадцать лет назад, и какая — сейчас?

С третьей — двадцать лет на книжном рынке, и вроде бы не устаревает.

А не было впечатления, что некоторые шутки слишком сложны для публики? Мне вот кажется, что если не тогдашний, то нынешний читатель не очень понимает пассажа об академике Лысенко:

Миссия Лысенки была не в пример сложнее и опаснее. Молодой агроном, теоретически раскрывший сущность наследственной плазмы, пришел в ужас от ближайших перспектив развития молодой советской страшно талантливой и абсолютно беспринципной генетики. Он знал и понимал, как просто будет создавать любые гибриды, от самых невинных — вроде картофеля и томатов, до самых свирепых — гриппа и оспы… Причем создание последнего стократ вероятнее, чем первого, — ибо страна перманентно готовилась к войне.
Следовало дискредитировать само направление.

Трофиму Денисовичу пришлось выдумать мичуринскую агробиологию. Несуществующую науку создать так же трудно, как несуществующую страну. Но полтавскому хлопчику это удалось.
Как подсчитали прогностики Союза Девяти, абсолютное бактериологическое оружие должно было быть создано в СССР где-то между тридцать шестым и тридцать девятым годами… Трофиму же Денисовичу предстояло уйти в небытие с титулами шарлатана, мракобеса и обскуранта.

Ну да, массового читателя мы потеряли. Но кто-то остался, кто-то, похоже, подрастает.

Андрей Лазарчук: Я знаю, что они есть, но сам не читал.

Андрей Лазарчук: В девяностые годы в фантастике было бурление, как в чане с брагой. Рождалась какая-то новая жизнь. Это было естественным — потому что внутри сообщества фантастов сконцентрировались молодые, неплохо образованные и амбициозные люди. (Ну это, конечно, я говорю о своих личных впечатлениях.) Как выглядит пейзаж фантастической литературы спустя двадцать лет?

Отвратительно. Как поле боя, по которому прошли мародеры.

Что нам ждать от фантастики? Где может быть прорыв? В каком стиле? Или в какой теме?

Не знаю. По-моему, чтобы возродиться, фантастика сначала должна умереть. И чтобы несколько лет вообще ничего не было.

Читайте также: