Поппер объективное знание эволюционный подход краткое содержание
Обновлено: 07.07.2024
Карл Раймунд Поппер – один из самых значимых и влиятельных философов второй половины ХХ века. Многие о нём так или иначе слышали. Кто-то даже смог составить о нём своё мнение, не прочитав ни одной его книги. Такое случается, когда имя философа оказывается связано с популярной политической теорией или с её критикой. Действительно, его ранняя работа стала классикой политической мысли. И она горячо любима активистами либеральных движений. Но сейчас хотелось бы затронуть те аспекты его философии, которые были далеки от политики.
Прежде заметим, что несмотря на свою непримиримость и даже некоторую эмоциональность в отдельных вопросах, Поппер не был фанатиком. Например, ещё в молодые годы Поппер снискал славу критика марксизма. Но позже он ни раз ссылался в своих работах на Имре Лакатоша — некогда члена венгерскойй коммпартии и ярого сталиниста. Подвергая критике платоновское государство, он активно развивал учение Платона об эйдосах — мире идей. Более того, платоновский мир идей занял одно из ключевых мест в философии Поппера, превратившись в мир человеческого знания. В работах Поппера также встречаются и ссылки на труды его друга детства — нобелевского лауреата Конрада Лоренца, который в более молодые годы был убеждённым членом НСДАП.
Во-первых, книга написана живым языком, т.к. она основана на курсе лекций, который Карл Поппер некогда прочёл для весьма широкой аудитории. Чтобы понять смысл книги, достаточно просто иметь к ней интерес, что можно сказать не о каждой работе Поппера. После каждой главы приведён текст дискуссии со слушателями. Иногда – весьма странными слушателями, со странными вопросами. Так что даже лектор признаётся, что не вполне понимает, чего они от него хотят. В общем, эдакие комментарии к постам, которые смело можно пропускать.
Отсюда следует третья причина. Эта книга может стать хорошим введением в те изыскания, которыми Поппер занимался большую часть жизни. И центральное место среди них принадлежит теории познания и концепции объективного человеческого знания.
Итак, согласно Попперу, объективное знание является продуктом цивилизации и состоит из гипотез, аргументов, научных теорий, а также из музыкальных и литературных произведений. Это знание не является чем-то неизменным. Оно эволюционирует вместе с цивилизацией. А вместе с этим знанием эволюционирует и человеческое сознание.
И наконец, человеческое знание является объективным. Что это значит? Если какое-то знание доступно только одному человеку, грубо говоря, если оно находится только в его голове, то такое знание субъективно. Но если это знание высказано, помещено на какой-то носитель и стало доступно другим, то оно становится объективным. Ещё один важный признак объективного знания – возможность быть понятым или даже дешифрованным. При этом не обязательно, чтобы это знание было кем-то услышано или прочитано на самом деле. Уже сама возможность того, что оно может быть как-то обнаружено и понято переводит это знание в категорию объективного.
Понимание значимости тех или иных взглядов на мир должно подталкивать человека критически относиться к любым научным теориям и устоявшимся убеждениям, совершенствуя механизмы их проверки. Мало просто найти подтверждение своим взглядам и теориям; наличие подтверждающих фактов ещё не говорит о том, что теория на самом деле отражает реальное положение дел. Например, классический фрейдизм таков, что его сторонники могут любые результаты трактовать, как подтверждающие правоту Зигмунда Фрейда.
Но Поппер считал, что в процессе поиска истины важно подвергать свои взгляды более суровым испытаниям. Нужно сверять их с новыми фактами и стараться опровергнуть себя. И если в результате таких проверок некое представление о мире, некая теория оказываются ошибочными, то лучше такой теорией пожертвовать, чтобы она умерла вместо нас. Вспомним воззрения того племени по поводу тигров. В итоге поиск истины из романтической цели превращается во вполне практическую необходимость.
Поэтому Поппер предлагает каждую научную теорию рассматривать как гипотезу, предположение и всегда быть готовым её пересмотреть. Ведь с точки зрения теории вероятности, у человека не так много шансов раскрыть истинные законы окружающего его мира. Лучшее что мы можем сделать — это открыть свой разум для нового знания. А для этого нужно помнить, что наши текущие убеждения могут быть ошибочны.
Правда, существует мнение, что эволюция пошла по такому пути, что человек в принципе не способен открыть и понять, как на самом деле устроен мир. Но это выходит за пределы нашей темы и, пожалуй, взглядов Поппера.
Всё вышесказанное о поиске истины необходимо для принятия верного решения. Но не каждый готов с лёгкостью отказаться пусть даже от малой части своих воззрений. Для этого есть разного рода препятствия. Столкновение с общепринятыми взглядами, имеющими форму традиций и доктрин, не часто проходит гладко. Отказ от тех или иных своих воззрений, теорий, представлений о мире может повлечь ревизию жизненных ценностей, а там недалеко и до вопросов о смене образа жизни. Здесь мы подходим к другой проблеме, которая интересовала Карла Поппера.
Выбирая между одними знаниями и другими, отвергая одну теорию в пользу другой, свободны ли мы в своём выборе или он полностью предопределён? Последовательные сторонники жёсткого детерминизма иногда не видят смысла прилагать усилия для достижения своих целей. Будет цель достигнута или нет — уже предопределено заранее. Сторонники свободы воли могут оказаться оторваны от реальности и совершенно неадекватны, заявляя о возможности сделать такой выбор, который отсутствует в принципе. Оставаясь индетермитистом, Поппер находит истину где-то посередине.
Согласно его воззрениям, свобода выбора, она же свобода воли, существует в пределах, ограниченных внутренними и внешними факторами. Например, отказавшись ночью пойти домой через пустырь, на котором стоит группа сомнительных личностей, мы можем выбрать более длинный, но и более безопасный путь. Возможно, тем самым сохранив себе здоровье. Но принять решение мгновенно перенестись с пустыря где-то в России куда-нибудь в Италию мы не можем – такой выбор нам не предоставляется.
Таким образом, с одной стороны, сознание позволяет нам включить воображение и смоделировать возможные последствия наших поступков. Если эти последствия покажутся нам неблагоприятными, мы можем отказаться от них раньше, чем они станут неприятной реальностью. А с другой — наше сознание, которое по мнению Поппера тесно связано с объективным знанием, позволяет нам сделать вполне свободный выбор, который, однако, будет предопределён нашими возможностями и ситуацией, в которой мы находимся.
В заключении хотелось бы сориентировать потенциальных читателей, относительно места, которое Поппер занимал в науке и сделать некоторые осторожные выводы.
Во-вторых. Поппер отодвигает истинное знание в область чего-то почти недостижимого, заявляя прямо: то, что мы знаем о мире, скорее всего далеко от истины. Но подлинное знание об устройстве мира жизненно важно для человека. Поэтому мы должны пытаться опровергнуть наши нынешние теории и взгляды на мир, находя в них противоречия, чтобы двигаться дальше в нашем познании. Таким образом поиск истины является почти недостижимой целью, которую всё же необходимо перед собой ставить. Это вносит изрядную долю динамизма в познание.
Третий важный аспект философии Поппера в том, что человеческое сознание в значительной степени коренится в мире объективного знания. И здесь мы подходим к тому, что граница между фактом и теорией начинает стираться. Ведь факт не существует сам по себе, а рассматривается в контексте тех или иных суждений и теорий. А получая те или иные эмпирические факты, делая наблюдения и вынося суждения о чём-то мы опираемся на имеющиеся у нас знания и ожидания от этого мира, на теории об этом мире. Например, если вы уделяете чему-то внимание, то вам уже не всё равно, а значит у вас уже есть некие ожидания и убеждения на этот счёт. А некоторые ожидания и вовсе предопределены строением человеческого организма. Если не согласны, то попробуйте невооружённым глазом рассмотреть оттенки ультрафиолетового излучения.
Название: Объективное знание. Эволюционный подход
Автор: Поппер Карл Р.
Издательство: М.: Эдиториал УРСС
Книга выдающегося философа и логика XX века Карла Раймунда Поппера "Объективное знание" вышла первым изданием в 1972, вторым - исправленным и дополненным, с которого сделан русский перевод, в 1979 г.
В ряду сочинений Поппера она занимает особое место: это - третья, после "Логики научного исследования" (1934, 1959) и "Предположений и опровержений" (1963), его классическая работа по философии, теории познания и логике науки. В ней подводятся итоги предшествующих исследований Поппером проблем индукции, фальсификационизма, критического рационализма, правдоподобности научных теорий и др., а также излагаются полученные к моменту ее написания результаты его разработок теории трех миров, роли понятия в философии науки, проблем эволюционной эпистемологии и т.д. Последние проблемы были в центре внимания Поппера до конца его жизни.
Мы видели, что наш отрицательный ответ на проблему L1 означает, что все наши теории являются и остаются догадками, предположениями, гипотезами. Стоит нам признать этот чисто логический вывод, возникает вопрос, возможны ли какие-то чисто рациональные, в том числе эмпирические, аргументы в пользу предпочтительности одних предположений или гипотез по сравнению с другими?
Эти вопросы приводят нас к следующим соображениям:
Ясно, что вопрос о предпочтении возникает главным образом и может быть даже исключительно по отношению к конкурирующим теориям, то есть теориям, которые предлагаются в качестве решений одних и тех же проблем (см. также далее пункт (8).
Более того, если предположить, что к моменту времени t эта новая теория не будет опровергнута при новом испытании, то она — по крайней мере в момент времени t смысле. Ведь она не только будет объяснять все то, что объясняла предыдущая теория, и еще кое-что, она еше и должна будет рассматриваться как возможно истинная, поскольку к моменту времени t еще не доказано, что она ложна.
И все же для теоретика - такая новая теория будет ценна не только из-за ее успеха и из-за того, что она, возможно, истинна, а еще и из-за того, что она, возможно, ложна: она интересна как объект для дальнейших испытаний, то есть новых попыток опровержения, которые в случае успеха не только установят новое отрицание теории, но и поставят новую теоретическую проблему для следующей теории.
Пункты (1–5) можно подытожить следующим образом:
Теоретика по различным причинам интересуют неопровергнутые теории, в особенности потому, что некоторые из них, возможно, истинны. Он предпочтет неопровергнутую теорию опровергнутой при условии, что она объясняет успехи и неудачи опровергнутой теории.
При помощи этого метода исключения можно наткнуться и на истинную теорию. Однако этот метод ни в каком случае не может установить ее истинность, даже если она истинна, потому что количество теорий, которые, возможно, истинны, остается бесконечным в любой момент времени и после любого количества решающих испытаний (критический эксперимент). (Это еще одна возможная формулировка отрицательного результата Юма). Разумеется, количество реально выдвинутых теорий конечно и вполне может получиться так, что мы опровергнем их все и больше ни одной не сможем придумать.
Вместе с тем среди реально выдвинутых теорий может оказаться больше одной теории, не опровергнутой к моменту времени t, так что мы не будем знать, какую из них предпочесть. Но при этом если к моменту времени t остается множество таких конкурирующих теорий, то теоретик попытается выяснить, как можно спланировать для них решающие эксперименты, то есть эксперименты, которые могли бы опровергнуть и тем самым исключить некоторые из конкурирующих теорий.
Описанный мною метод можно назвать критическим методом. Это метод проб и исключения ошибок, он состоит в том, чтобы выдвигать теории и подвергать их самым строгим испытаниям, какие мы только сможем изобрести. Если в силу каких-либо ограничивающих предположений только конечное число конкурирующих теорий считаются возможными, этот метод может привести нас к определению единственной истинной теории путем исключения всех ее конкурентов. В обычных случаях, то есть во всех случаях, когда число возможных теорий бесконечно, этот метод не может помочь определить наверняка, какая из теорий истинна, как не может этого и никакой другой метод. Он остается применимым, хотя и не дает окончательного решения.
К этому можно добавить еще два момента. Первый состоит в том, что все, что было здесь сказано, принадлежит по сути к области чистой дедуктивной логики — той логики, в рамках которой были поставлены проблемы L1 , L2 и L3 . Если же мы попытаемся применить все это к реальным ситуациям, возникающим в науке, то столкнемся с проблемами иного рода.
Например, соотношения между проверочными высказываниями и теориями могут оказаться не такими четкими, как предполагалось, или же сами проверочные высказывания можно будет подвергнуть критике. Такие проблемы всегда возникают, когда мы хотим применить чистую логику к реальной жизненной ситуации. Когда речь идет о науке, это приводит к тому, что я назвал методологическими правилами, правилами критического обсуждения.
Второй момент состоит в том, что можно считать эти методологические правила подчиненными главной цели рационального обсуждения — приближению к истине.
8. ПОДКРЕПЛЕНИЕ: ДОСТОИНСТВА НЕВЕРОЯТНОСТИ
Основная цель формул, предложенных мною для определения степени подкрепления, — показать, что во многих случаях наиболее невероятная (невероятная в смысле исчисления вероятностей) гипотеза оказывается предпочтительной, и ясно показать, в каких случаях это выполняется, а в каких — нет. Таким образом я мог бы показать, что предпочтительность не может быть вероятностью в смысле исчисления вероятностей. Конечно, предпочтительную теорию можно называть вероятной: слова не играют роли, если только не позволять им вводить нас в заблуждение.
Подведем итог: иногда мы можем сказать о двух конкурирующих теориях А и B, что в свете состояния критического обсуждения на момент времени t и эмпирических данных (проверочных высказываний), полученных в ходе обсуждения, теория А оказывается более предпочтительной, или лучше подкрепленной, чем теория В.
Очевидно, что степень подкрепления на момент времени t (представляющая собой высказывание о предпочтительности на момент времени t) ничего не говорит о будущем — например, о степени подкрепления на более поздний, чем t, момент времени. Это просто отчет о состоянии обсуждения на момент времени t, касающийся логической и эмпирической предпочтительности конкурирующих гипотез.
Может быть, будет полезно добавить здесь еще один пункт о степени подкрепления высказывания s , которое принадлежит к теории T или логически вытекает из нее, но которое логически гораздо слабее, чем теория T . Такое высказывание s будет содержать меньше информации, чем теория T . Это означает, что s и дедуктивная (частное из общего) система S всех высказываний, вытекающих из s , будет менее проверяемой и менее подкрепляемой, чем T . Вместе с тем если теория T хорошо проверялась, то мы можем сказать, что ее высокая степень подкрепления относится и ко всем высказываниям, которые из нее вытекают, и, следовательно, к s и S , хотя само по себе высказывание s никогда не могло бы достичь такой высокой степени подкрепления, какой оно достигает как часть T или относительно T .
Это правило можно подкрепить еще одним простым соображением, что степень подкрепления — это средство установить предпочтительность в отношении истины. И если мы отдаем предпочтение теории T в отношении ее претензий на истинность, то мы должны отдать ей предпочтение вместе со всеми ее следствиями, поскольку, если теория T истинна, такими же должны быть и все ее следствия, хотя они могут быть по отдельности не так хорошо проверены.
9. ПРАГМАТИЧЕСКАЯ ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ
Таким образом, перед чистым теоретиком открывается несколько путей, и он выберет какой-либо метод, например, такой как метод проб и исключения ошибок, только в том случае, если его любопытство окажется больше, чем его разочарование по поводу неизбежной неуверенности и неполноты всех наших проб.
Однако с ним, как с человеком практического действия, все обстоит совсем иначе. Человеку практического действия всегда приходится выбирать между несколькими более или менее определенными альтернативами, поскольку даже бездействие есть род действия.
Но всякое действие предполагает наличие некоторых ожиданий, то есть теорий о мире. Какую из теорий выбрать человеку действия? Существует ли такая вещь, как рациональный выбор? Это подводит нас к прагматической проблеме индукции:
- Рr1 : На какую теорию следует полагаться в своих практических действиях, исходя из рациональных соображений?
- Рr2 Какую теорию следует предпочесть для практических действий, исходя из рациональных соображений?
Мой ответ на Рr2 : Как основание для практических действий следует предпочесть лучше всего (всех) проверенную теорию.
На практике этот выбор окажется успешным: не может быть достаточных оснований в этом смысле, и в этом-то как раз и состоит вывод Юма. (В этом все три наших ответа — на HL , L1 и Рr1 — согласны между собой.) Напротив, даже если бы наши физические теории были верны, вполне возможно, что мир, каким мы его знаем со всеми его прагматически релевантными закономерностями, в следующую секунду распадется на составные части. Сегодня это должно быть очевидно для каждого, но я говорил об этом еще до Хиросимы: существует бесконечно много возможностей локальной, частичной или глобальной катастрофы.
Впрочем, с прагматической точки зрения, очевидно, не стоит беспокоиться о большей части этих возможностей, потому что мы ничего не можем сделать по их поводу: они находятся вне сферы наших действий. (Конечно, я не отношу атомную войну к тем катастрофам, которые находятся вне сферы человеческих действий, хотя большинство относится к ним именно так просто потому, что большинство из нас так же бессильно повлиять на нее, как и на деяния Господа Бога.)
Все это было бы верно, даже если бы мы точно знали, что наши физические и биологические теории истинны; но мы не знаем этого наверняка. Напротив, у нас есть основания сомневаться даже в лучших из них; и это, конечно, добавляет новые бесконечности к и без того бесконечному множеству возможных катастроф.
Такого рода соображения и придают такую важность юмовскому и моему отрицательному ответу. Ведь теперь совершенно ясно видно, почему следует остерегаться, как бы наша теория познания не доказала слишком много. Говоря точнее, никакая теория познания не должна пытаться объяснить, почему нам удается что-то успешно объяснить.
Даже если мы предположим, что добились успеха, — что наши физические теории верны, — мы можем узнать из космологии, как бесконечно мала вероятность этого успеха: наши теории говорят, что мир почти совершенно пуст, и это пустое пространство заполнено хаотическим излучением. А почти все области, которые не пусты, заполнены либо хаотической пылью, либо газом, либо очень горячими звездами — при всех этих условиях применение какого бы то ни было метода приобретения физических знаний представляется локально невозможным.
Подводя итог, можно сказать, что существует множество миров, как возможных, так и действительных, в которых поиски знаний и закономерностей обречены на неудачу. И даже в нашем мире, каким его представляют нам науки, возникновение того сочетания условий, при котором жизнь и поиски истины могут возникнуть и добиться успеха, кажется почти бесконечно невероятным. Более того, кажется, что если бы такие условия и могли возникнуть, они обречены были бы снова исчезнуть через очень короткое (с точки зрения космологии) время.
Исторически я нашел свое новое решение юмовской психологической проблемы индукции прежде, чем предложил решение логической проблемы: именно в связи с этим я впервые понял, что индукция — формирование веры на основе повторения — это МИФ. Вначале у животных и детей, а потом и у взрослых я замечал могущественную потребность в закономерности (regularity) — потребность, которая заставляет их искать закономерности, которая иногда даже заставляет находить закономерности там, где их нет, которая заставляет догматически цепляться за свои ожидания, и которая делает их несчастными и может довести их до последней степени отчаяния и привести на грань безумия в случае нарушения некоторых принятых закономерностей.
Когда Кант говорил, что наш интеллект навязывает природе свои законы, он был прав — он только упустил из виду, как часто наш интеллект терпит неудачу при этих попытках: закономерности, которые мы пытаемся навязать, психологически априорны, но нет ни малейших причин предполагать, что они априори верны, как считал Кант. Потребность навязать окружающему миру такие закономерности у нас, конечно, врожденная, она основана на побуждениях, на инстинктах. Есть общая потребность в том, чтобы мир согласовывался с нашими ожиданиями, есть и много более конкретных потребностей, например потребность в регулярном социальном отклике или потребность в освоении языка (learning), в котором есть правила построения описательных (descriptive) и других высказываний. Это привело меня сперва к заключению, что ожидания могут возникать без всякого повторения или до него, а позднее — к логическому анализу, показавшему, что они и не могли бы возникнуть иным образом, потому что повторение предполагает подобие, а подобие предполагает точку зрения — теорию или ожидание.
Помимо этого я чувствовал, что психологию и особенно всякую психологическую теорию приобретения знаний следует считать биологической дисциплиной.
Так вот, если перенести на психологию человека и животных тот метод предпочтения, к которому мы пришли в результате нашего решения проблемы L3 , то ясно, что мы придем к хорошо известному методу проб и устранения ошибок: различные пробы соответствуют формированию конкурирующих гипотез, а устранение ошибок соответствует исключению или опровержению теорий при помощи проверочных испытаний.
Это привело меня к следующей формулировке: основное различие между Эйнштейном и амебой (как ее описал Дженнингс) заключается в том, что Эйнштейн сознательно стремится к устранению ошибок. Он пытается уничтожить свои собственные теории: он подвергает свои теории сознательной критике и для этого старается формулировать их по возможности четко, а не расплывчато. Амеба же не может критиковать свои ожидания или гипотезы; она не может их критиковать потому, что не может посмотреть на свои гипотезы со стороны: они — часть ее. (Критике доступно только объективное знание: субъективное знание становится доступным критике, только когда становится объективным. А объективным оно становится тогда, когда мы говорим то, что мы думаем, и еще более — когда мы записываем это или печатаем.)
Вот почему я, как и Э. М. Форстер, не верю в веру.
11. ПЕРЕФОРМУЛИРОВКА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПРОБЛЕМЫ ИНДУКЦИИ
По вышеназванным причинам я не считаю психологическую проблему индукции частью моей (объективистской) теории познания, но я думаю, что сформулированный мною принцип переноса подсказывает следующие проблемы и ответы на них.
Ps1 : При критическом рассмотрении некоторой теории, но не с какой-либо прагматической точки зрения, а с точки зрения достаточности фактических данных для ее подтверждения, всегда ли мы испытываем чувство полной уверенности в ее истинности, даже когда речь идет о самых проверенных теориях, таких как теория о ежедневном восходе Солнца?
Итак, мы приходим к вопросу о наших прагматических мнениях, а они могут быть очень глубоко укорененными. Можно спросить:
12. ТРАДИЦИОННАЯ ПРОБЛЕМА ИНДУКЦИИ И НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ ВСЕХ ПРИНЦИПОВ ИЛИ ПРАВИЛ ИНДУКЦИИ
Теперь я вернусь к тому, что я называю традиционной философской проблемой индукции.
Под этим названием я подразумеваю точку зрения человека, который видит вызов, брошенный Юмом представлению обыденного сознания об индукции (commonsense view), но не относится к этому вызову так серьезно, как следовало бы. В конце концов даже сам Юм оставался индуктивистом; так что нельзя ожидать, чтобы каждый индуктивист, к которому обращен вызов Юма, понял, что это — вызов индуктивизму.
Основную схему традиционной проблемы можно сформулировать по-разному, например так:
По-моему, все известные мне возражения против моей теории подходят к ней с точки зрения вопроса о том, разрешила ли моя теория традиционную проблему индукции, то есть обосновал ли я вывод по индукции.
Конечно, я этого не сделал. Отсюда мои критики делают вывод, что мне не удалось решить юмовскую проблему индукции.
Помимо прочих причин, традиционные формулировки принципа индукции следует отбросить, в особенности по причине, сформулированной в разделе 9 этой главы. Действительно, все они предполагают не только, что наши поиски знаний успешны, но и что мы будем в состоянии объяснить, почему они успешны.
Все же, даже в предположении (которое я разделяю), что наши поиски знаний пока успешны, и что мы теперь кое-что знаем о нашей Вселенной, этот успех оказывается удивительно маловероятным и потому необъяснимым; потому что ссылки на бесконечный ряд маловероятных случайностей — не объяснение. (Я полагаю, лучшее, что мы можем сделать, — это исследовать почти невероятную эволюционную историю этих случайностей — от создания химических элементов до создания живых организмов.)
13. ЗА РАМКАМИ ПРОБЛЕМ ИНДУКЦИИ И ДЕМАРКАЦИИ
Мое решение проблемы индукции пришло ко мне много времени спустя после того, как я решил, по крайней мере для себя, проблему демаркации (разграничения между эмпирической наукой и псевдонаукой, особенно метафизикой).
Только после решения проблемы индукции я начал считать проблему демаркации объективно более важной, потому что подозревал, что речь идет всего лишь об определении науки. Я сомневался в значимости этого (может быть, из-за моего отрицательного отношения к определениям), хотя это решение очень помогло мне прояснить мое отношение к науке и псевдонауке.
Я понял, что следует отказаться от поисков оправдания (justification) в смысле подтверждения претензий теории на истинность. Все теории представляют собой гипотезы — все могут быть опровергнуты.
Вместе с тем, я был далек от того, чтобы предложить отказаться от поисков истины: критическое обсуждение теорий руководствуется идеей нахождения истинной (и мощной) объяснительной теории, и мы оправдываем свои предпочтения, ссылаясь на идею истины: истина играет роль регулятивной идеи. Мы испытываем [теории] на истинность, устраняя ложь. То, что мы не можем дать оправдание — или достаточное основание — наших догадок, не означает, что мы не можем угадать истину — некоторые из наших гипотез вполне могут оказаться истинными.
Как только я решил проблему индукции и осознал ее тесную связь с проблемой демаркации, то сразу же возникли новые проблемы и новые решения.
Так я пришел к идее методологических правил и к фундаментальному значению критического подхода, то есть подхода, избегающего политики иммунизации наших теорий от опровержения.
В то же время, я понял и обратное — определенное значение догматического подхода: кто-то должен защищать теорию от критики, иначе она слишком быстро рухнет, не успев внести свой вклад в развитие науки.
Это только некоторые из многих проблем, возникших в результате предложенного мною нового подхода. Есть и другие проблемы, более технического характера, такие как ряд проблем, связанных с теорией вероятностей, включая ее роль в квантовой теории, или связь между моей теорией и дарвиновской теорией естественного отбора.
Карл Поппер - Объективное знание. Эволюционный подход краткое содержание
Объективное знание. Эволюционный подход - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
[Le Sage G. L. (в переводе Abbot) The Newtonian Lucretius. Annual Report of the Smithsonian Institution, 1898, p. 139-60.]
[Первоначально в этой лекции два фрагмента из этого абзаца находились в другом месте — приблизительно через страницу отсюда.]
Это только одна из бесчисленных трудностей теории Дарвина, которых, кажется, почти не замечают некоторые неодарвинисты. Особенно сложно понять с этой точки зрения переход от одноклеточных организмов к многоклеточным, которым свойственны новые специфические трудности в размножении и особенно в выживании после размножения, и которые привнесли в жизнь нечто новое, а именно — смерть; поскольку все поскольку все многоклеточные индивиды смертны.
Goldschmidt Я В. The Material Basis of Evolution. Yale University Press, New Yaven, 1940.
См. цитированную выше работу Ричарда Б. Голдшмидта, а также его работу "Some Aspects of Evolution", Science, 78, 1933, с. 539-47.
Macbeth N. Darwin Retried. Gambit Incorporated, Boston, 1971; см. в особенности главу 17.
Quine W. V. О. Word and Object, 1960, p. 164 (русский перевод: Куайн У. В. О. Слово и объект. М., 2000, с. 297; приведенный в тексте перевод несколько отличается от указанного).
Quine W. V. О. From a Logical Point of View. Second revised edition, 1961, p. 2.
См. Popper К. R. The Poverty of Historicism, 1957, Preface (русский перевод: Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993).
Weyl Н. The Theory of Groups and Quantum Mechanics, 1931, pp. 72 and 393.
Born M. The Natural Philosophy of Cause and Chance, 1949, pp. 189-191.
Hill E. L. II Mind, Matter, and Method, Essays in Philosophy and Science in Honor of Herbert Feigl. Ed. by Feyerabend P. and Maxwell G., 1966, p. 442.
Popper К. R. The Logic of Scientific Discovery, 1959, 1968, 1972 (первое немецкое издание 1934 г.).
Popper К. R. Quantum Mechanics without "The Observer" // Quantum Mechanics and Reality (ed. by Bunge M.), 1967.
Schwartz J. The Pernicious Influence of Mathematics on Science // Logic, Methodology and Philosophy of Science. Ed. by Nagel E., Suppes P., and Tarski A., 1962, pp. 356-360.
Wittgenstein L. Tractatus Logico-Philosophicus, 1922 (русский перевод: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., ИЛ, 1958).
Popper К. R. Conjectures and Refutations, 1963, 1972, chapter 10 and Addenda.
Эта формулировка главной нашей заботы в науке несколько улучшена — применительно к естественным наукам — в последнем разделе этой главы. Здесь можно сказать кое-что о терминологии.
Popper К. R. The Logic of Scientific Discovery, section 85, p. 278.
Popper К. R. Op. cit., section 84.
См. особенно примечание 1 на p. 254 в Tarski A. Logic, Semantics, Metamathematics. Oxford, Clarendon Press, 1956.
См. The Encyclopedia of Philosophy. Ed. by Edwards Paul, Macmillan, 1967. Vol. 3. P. 37.
Ср. Tarski A. The Semantic Conception of Truth and the Foundations of Semantics // Philosophy and Phenomenological Research. 1944. Vol.4. Pp.341-376; см. особенно раздел 19.
Читайте также: