По направлению к свану краткое содержание

Обновлено: 02.07.2024

Марсель Пруст. Сладковато-вязкий, как сдобное тесто, точно в такое же тесто превращаются ваши мозги после его словотворчества…. Нет, я не ругаю Пруста, наоборот, он мне временами нравится до дрожи, но чтобы его прочувствовать нужно торчать перед камином, завернутым в клетчатый плед, с чашкой горячего мате, молескином наперевес и вооружившись обслюнявленным пальцем, чтобы листать страницы для прочтения всех многочисленных сносок. Также полезен будет искусствоведческий словарь и подушка для того момента, когда вы запутаетесь в его изящной прозе и заснете. Прочитать его в один присест… Возможно, но очень сложно.

Пруст говорит только о том, что чувствует внутри себя. Уместно вспомнить знаменитое сравнение сознания я тенями на стенке пещеры — так вот, Марсель Пруст делает все возможное, чтобы описать эти тени. Он может находить эстетичное в любом, даже самом обыденном явлении, благодаря медленному пропусканию его через собственное восприятие.

Очень важно для Пруста ощущение времени и пространства. Трудно объяснить это без применения цитат… Он считает, что время и пространство для каждого человека воспринимается очень субъективно, объективного времеени, как такового, не существует. Ты просыпаешься в кровати — и по мере того, как отходишь ото сна и вспоминаешь, кто ты и где ты, вокруг тебя из твоих воспоминаний разрастается вселенная пространства — сначала кровать, потом комната, город, страна, весь мир, пок аты спал, ты был всего лишь безвестной точкой огромного пустого ничто, и только твои мысли населили его предметами. То же самое и со временем — как только твое сознание включается с раннего утра, время проносится перед ним с немыслимой скоростью, заставляя в несколько секунд пройти все ступени эволюции. Поэтому момент пробуждения (с которого и начинается роман) очень важен, потому что во время сна, когда сознание не существует в привычной форме, весь остальной мир как бы не существует. Вспоминаем притчу про камень — где он находится — внутри твоего ума или вне его? У Пруста — только внутри.

Ну и напоследок пару слов про любовную линию романа. Не знаю, как это назвать по-нормальному, но в ней присутствует детективный момент. В первой части романа говорится, что Сван женат, но не говорится на ком. Всю вторую часть рассказывается о его любви к девушке легкого поведения, в которой он в конце концов разочаровывается. И уже в самом конце третьей части оказывается, что она все-таки стала его женой, именно она, а не какая-нибудь левая герцогиня. Целый кусок любовной истории — немаловажный, между прочим, — просто изъят, выкинут, непонятен. Когда и как они помирились? Каким образом она за него вышла замуж? Что, где, когда, почему… Непонятно, а от этого еще более интересно — каждый может додумать свое.

Ну, и напоследок немного рекламы — в романе есть разврат и лесбийские игры, ага.

Марсель Пруст — По направлению к Свану

По направлению к Свану

Гастону Кальмету — в знак глубокой и сердечной благодарности[1].

Марсель Пруст (1871–1922)

Непривычной и трудной для восприятия показалась повествовательная манера Пруста, рассчитанная на терпеливое, внимательное чтение и не сразу открывающая дорогу к внутренним ценностям романа. Непривычен был стиль писателя, текучий, исполненный меланхолии, лишенный внешних украшений, но обладавший некоей завораживающей силой, постепенно захватывающей и подчиняющей себе читателя. Непривычностью веяло от прустовской фразы — прихотливо-громоздкой и тем не менее гибкой, самим строением своим как бы стремящейся воспроизвести тончайшие извивы мысли и сложность движения человеческих чувств.

Поначалу роман воспринимался как детище художественного экспериментаторства, поскольку его эстетическая система представлялась поверхностному взгляду несходной с отстоявшимися в искусстве слова способами и приемами изображения мира и человека.

Действительно, Марсель Пруст духовно был тесно связан с этой важной эпохой в развитии европейского общественного сознания и искусства, и эта связь прослеживается во всем его творчестве, определяя многие его особенности, и в первую очередь — близость к эстетическим и философским исканиям того времени.

В пору творческого созревания Марселя Пруста, то есть на переломе веков XIX и XX, литература и искусство претерпевали глубокие изменения, обусловленные переломностью самого исторического времени, вхождением общества в новую фазу исторического развития.

Жесткая и неподвижная картина мира, воздвигнутая позитивизмом — этой господствующей буржуазной философией середины века — и естествознанием, основывавшимся на ее предпосылках, неудержимо распадалась. Взамен ни в чем не сомневавшемуся механистическому детерминизму шел откровенный иррационализм. Он обретал воинственность и, настойчиво отрицая возможность рационального постижения мира, выражал недоверие разуму и противополагал ему иное орудие познания, а именно — чистую интуицию. Пожалуй, большее влияние, нежели воинствующе-апологетическое направление общественной мысли с его культом сильной личности, восхвалением завоевателя, солдата, колонизатора, национализмом, приобретал исторический пессимизм различных оттенков, воспринимавший жизнь как трагический феномен. Неостановимо распространявшиеся идеи социализма, несмотря на стремление социал-демократии амортизировать их взрывную силу, вопреки попыткам правящих классов приспособить их к собственным нуждам, размывали идейные и политические устои господствующей общественной системы. Фетишизировавшее среду и считавшее человека ее пассивным производным, искусство натурализма, для которого основу поведения и поступков человека составляли его свойства как биологической особи, отступало перед нереалистическими художественными течениями, вообще отделявшими человека от объективных связей с социальной средой. Нереалистическое искусство субъективизировало мир и действительность, или окружая их пеленой символов, подчеркивая иллюзорность сущего, или утверждая самодовлеющую пластическую красоту единственной истинной ценностью бытия.

Реалистическое искусство на рубеже веков заметно меняло и проблематику, и способы изображения жизни. Оно сохранило основной конфликт, свойственный предыдущим этапам развития, и по-прежнему исследовало взаимоотношения личности и общества, анализируя объективные причины, порождающие их враждебность. Однако оно все больше внимания уделяло психологии героев, сосредоточиваясь на глубинном изображении внутреннего мира человека, совершенствуя инструментарии обследования потаенных областей человеческой души, проникая в те области сознания, которые недостаточно подробно освещались реалистическим романом середины века. Одновременно в повествовательном искусстве усиливается тенденция к более пристальному описанию нравов различных общественных слоев, их привычек, моральных устоев, их лишенных исключительности, но тем не менее тягостных драм. Повседневность — порой трагичная, прозаическая — осваивается реализмом на рубеже веков как новая и сущностно-важная сфера жизнедеятельности человека и объект изображения. Английский и французский роман конца и начала века и особенно творчество Чехова показали, что из этого нового материала можно извлекать и глубокие обобщения, и неожиданный эстетический эффект.

Однако наиболее важной чертой общественного сознания той эпохи является проникновение в него идеи релятивности сущего, которая начинала дополнять, а в ряде случаев заменять идею развития, укоренившуюся в умах после французской буржуазной революции. Идея релятивности была обоюдоострой. Она позволяла глубже осознать подвижность, текучесть, изменчивость мира и бытия, «однозначность, «а вместе с тем она служила основанием для пересмотра и отрицания бесспорных моральных и духовных ценностей, питая тотальный нигилизм и всеснедающий скепсис. Сложная, неустойчивая общественная атмосфера той эпохи была полна надежды и веры, которые несли революционные и демократические мыслители и художники, сознававшие действенность исторического потенциала масс, но ее насыщали и настроения разочарования, неуверенности в прочности бытия, присущие философии и искусству декаданса.

Марсель Пруст

По направлению к Свану

Гастону Кальмету[1] – в знак глубокой и сердечной благодарности.
Марсель Пруст

Часть первая

Комбре

Я слегка прикасался щеками к ласковым щекам подушки, таким же свежим и пухлым, как щеки нашего детства. Я чиркал спичкой и смотрел на часы. Скоро полночь. Это тот самый миг, когда заболевшего путешественника, вынужденного лежать в незнакомой гостинице, будит приступ и он радуется полоске света под дверью. Какое счастье, уже утро! Сейчас встанут слуги, он позвонит, и они придут к нему на помощь. Надежда на облегчение дает ему силы терпеть. И тут он слышит шаги. Шаги приближаются, потом удаляются. А полоска света под дверью исчезает. Это – полночь; потушили газ; ушел последний слуга – значит, придется мучиться всю ночь.

Я засыпал опять, но иногда пробуждался ровно на столько времени, чтобы успеть услыхать характерное потрескиванье панелей, открыть глаза и охватить взглядом калейдоскоп темноты, ощутить благодаря мгновенному проблеску сознания, как крепко спят вещи, комната – все то бесчувственное, чьею крохотной частицей я был и с чем мне предстояло соединиться вновь. Или же я без малейших усилий переносился, засыпая, в невозвратную пору моих ранних лет, и мной снова овладевали детские страхи; так, например, я боялся, что мой двоюродный дед оттаскает меня за волосы, хотя я перестал его бояться после того, как меня остригли, – этот день знаменовал наступление новой эры в моей жизни. Во сне я забывал об этом происшествии и опять вспоминал, как только мне удавалось проснуться, чтобы вырваться от деда, однако, прежде чем вернуться в мир сновидений, я из осторожности прятал голову под подушку.

Затем пробуждалось воспоминание о другом положении тела; стена тянулась в другом направлении, я был в своей комнате у г-жи де Сен-Лу, в деревне. Боже мой! Должно быть, одиннадцатый час; наверное, уже отужинали! По-видимому, я долго спал после обычной вечерней прогулки с г-жой де Сен-Лу – прогулки, которую я совершаю перед тем, как надеть фрак. Много лет назад, когда мы возвращались особенно поздно с прогулки в Комбре, я видел на стеклах моего окна рдяные отблески заката. В Тансонвиле, у г-жи де Сен-Лу, ведут совсем другой образ жизни, и совсем особенное наслаждение испытываю я оттого, что гуляю вечерами, при луне, по дорогам, на которых я когда-то резвился при свете солнца; – когда же мы возвращаемся, я издалека вижу комнату, где я сначала усну, а потом переоденусь к ужину, – ее пронизывают лучи от лампы, от этого единственного маяка в ночной темноте.

Круговерть расплывчатых воспоминаний всякий раз продолжалась несколько секунд; нередко кратковременное мое недоумение по поводу того, где я нахожусь, различало предположения, из которых оно слагалось, не лучше, чем мы расчленяем в кинетоскопе движения бегущей лошади. И все-таки я видел то одну, то другую комнату, где мне случалось жить, и в конце концов, пока я, проснувшись, надолго предавался мечтам, вспоминал все до одной; вот зимние комнаты, где, улегшись в постель, зарываешься лицом в гнездышко – ты свил его из разнообразных предметов: из уголка подушки, из верха одеяла, из края шали, из края кровати, из газеты, а затем, скрепив все это по способу птиц, на неопределенное время в нем устраиваешься; зимние комнаты, где тебе особенно приятно чувствовать в стужу, что ты отгорожен от внешнего мира (так морская ласточка строит себе гнездо глубоко под землей, в земном тепле); где огонь в камине горит всю ночь, и ты спишь под широким плащом теплого и дымного воздуха, в котором мелькают огоньки вспыхивающих головешек, спишь в каком-то призрачном алькове, в теплой пещере, выкопанной внутри комнаты, в жаркой полосе с подвижными границами, овеваемой притоками воздуха, которые освежают нам лицо и которые исходят из углов комнаты, из той ее части, что ближе к окну и дальше от камина, и потому более холодной; вот комнаты летние, где приятно бывает слиться с теплой ночью; где лунный свет, пробившись через полуотворенные ставни, добрасывает свою волшебную лестницу до ножек кровати; где спишь словно на чистом воздухе, как спит синица, которую колышет ветерок на кончике солнечного луча; иногда это комната в стиле Людовика XVI, до того веселая, что даже в первый вечер я не чувствовал себя там особенно несчастным, – комната, где тонкие колонны, без усилий поддерживавшие потолок, с таким изяществом расступались, чтобы, освободив место для кровати, не заслонять ее; иногда это была совсем на нее непохожая, маленькая, но с очень высоким потолком, частично обставленная красным деревом, выдолбленная в двухэтажной высоте пирамида, где я в первую же секунду бывал морально отравлен незнакомым запахом нарда и убеждался во враждебности фиолетовых занавесок и наглом равнодушии стенных часов, стрекотавших вовсю, как будто меня там не было; где всему здесь чуждое и беспощадное квадратное зеркало на ножках, наискось перегораживавшее один из углов комнаты, врезалось в умиротворяющую заполненность уже изученного мною пространства каким-то пустырем, всегда производившим впечатление неожиданности; где моя мысль, часами силившаяся рассредоточиться, протянуться в высоту, чтобы принять точную форму комнаты и доверху наполнить ее гигантскую воронку, терзалась в течение многих мучительных ночей, а я в это время лежал с открытыми глазами, с бьющимся сердцем, напрягая слух, стараясь не дышать носом до тех пор, пока привычка не изменяла цвет занавесок, не заставляла умолкнуть часы, не внушала сострадания косому жестокому зеркалу, не смягчала, а то и вовсе не изгоняла запах нарда и заметно не уменьшала бросавшуюся в глаза высоту потолка. Привычка – искусная, но чересчур медлительная благоустроительница! Вначале она не обращает внимания на те муки, которые по целым неделям терпит наше сознание во временных обиталищах, и все же счастлив тот, кто ее приобрел, ибо без привычки, своими силами, мы ни одно помещение не могли бы сделать пригодным для жилья.

Теперь я уже проснулся окончательно, мое тело описало последний круг, и добрый ангел уверенности все остановил в моей комнате, натянул на меня одеяло и в темноте более или менее правильно водворил на место комод, письменный стол, камин, окно на улицу и две двери. Но хотя я теперь знал наверное, что обретаюсь не в тех помещениях, чей облик, пусть и недостаточно явственный, на миг воскрешало передо мной неопытное пробуждение, намекая на то, что я могу находиться и там, – памяти моей был дан толчок; обычно я не пытался тут же заснуть; почти всю ночь я вспоминал, как мы жили в Комбре, у моей двоюродной бабушки, в Бальбеке, в Париже, в Донсьере, в Венеции и в других городах, вспоминал местность, людей, которых я там знал, то, что я сам успевал за ними заметить и что мне про них говорили другие.

Увы! Я не знал, что бабушку гораздо сильнее, чем незначительные нарушения режима, допускавшиеся ее мужем, огорчали мое безволие и слабое здоровье, внушавшие ей тревогу за мое будущее, когда она, склонив голову набок и глядя вверх, и днем и вечером без конца кружила по саду и ее красивое лицо, ее морщинистые, коричневые щеки, к старости ставшие почти лиловыми, словно пашни осенью, на воздухе прятавшиеся под приподнятой вуалью, с набежавшими на них от холода или от грустных мыслей, непрошеными, тут же и высыхавшими слезами, то исчезали, то появлялись.

В книге рассказывается о детстве самого автора. Мать запаздывала и Марсель остался в доме у дедушки, и заснул. Дом дедушки находился в Комбре. Марсель долго спал и пробудившись вспомнил о Комбре, Бальбек, Венецию, Донсьер и Париж. В дедушкином доме Марсель ложился спать рано. Мать приходила в спальню чтобы поцеловать сына на ночь. Мать не приходила к мальчику во время приема гостей. Часто в гостях бывал сын друга дедушки Чарльз Сван. Мистер Сван родился в богатой семье и общался только со светскими людьми из высшего общества.

Сван ранее был женат. Брак закончился неудачно. Как – то раз Марселя отправили спать пораньше. Мать к нему не пришла, и он написал ей письмо. Письмо отнесла кухарка Франсуаза. Марсель хотел получить поцелуй от мамы и дождался ухода Свана. Мальчик вышел из комнаты в ночной одежде. Такие действия нарушали правила в доме. Марсель начал плакать, и мать отвела его в комнату.

Прошло время, и мальчик вспоминал прошлое. Без матери для Марселя весь Комбре считался мертвым. Вдруг Марсель почувствовал запах вкусного чая и бисквита. Этим десертом раньше мальчика угощала тетя Леония. Тетя полагала, что смертельно больна. После гибели супруга она не вставала с постели. Она любила обсуждать жизнь своих соседей.

В свободное время Марсель гулял по окрестностям города. Вся семья любила гулять только по 2 направлениям. Они гуляли в сторону дома Свана и в сторону особняка Германтова. У Марселя остались только положительные впечатления с детства. Его радовали воспоминания, связанные с Комбре. На улицах городка цветили сирени, васильки и боярышники. Запах цветов доставлял Марселю настоящее удовольствие.

В дальнейшем став чуть старше Марсель знакомился с многими приятными людьми. Некоторые из них отрицали знакомство с мальчиком. Поскольку он не относился к высшему обществу. Той осенью ушла из жизни тетя Леония. В том же году Франсуаза согласилась устроиться в дом к родным Марселя.

Так прошло детство Марселя. Запоминающимся человеком для Марселя стал Чарльз Сван. Марсель поехал в Бальбек в гости к Свану. В Париже Сван стал отцом. У него была дочь Жильберта, которую потом полюбил Марсель.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Пруст. Все произведения

По направлению к Свану. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Давным-давно жил народ, который называли головотяпами. Люди дали им такое странное прозвище из-за крепкой головы, которой они постоянно куда-нибудь стучали. Недалеко от них жили другие не менее странные народы.

Рассказ повествует нам о том, что девочка по имени Надя больна. Целыми днями она лежит в кровати и ничего ее не интересует. Периодически к ним домой приходят врачи ,они о чем то советуются с друг с другом, потом осматривают ребенка

События, описанные в произведении Евгения Ивановича Носова Живой огонь, передаются автором от первого лица. Рассказчик с уважением отзывается о хозяйке дома - тете Оле, которая гостеприимно поселила его у себя в ветхом, но уютном уголке

Шиш Московский - плут и обманщик, главный герой рассказа. Все время с ним случаются какие-то нелепые истории, после которых положение его становится все хуже и хуже.

Роман представляет собой совокупность воспоминаний Марселя Пруста о своем детстве.

Повествование начинается с подъема мальчика в доме дедушки в Комбре. Его всегда отправляли спать сразу после ужина, когда юный Марсель бывал у дедушки. К нему в спальню заходила мать и целовала. Когда в доме собирались гости, мать к нему не приходила. Дом часто посещал Шарль Сван — сын дедушкиного друга. Он был близок к аристократам, а тогда считалось, что каждый человек должен общаться только в своем кругу. Эта система напоминала чем-то индийские касты.

В один из его визитов мать не навестила сына, тогда мальчик написал ей заметку, которую передала кухарка Франсуаза. Когда все ушли, Марсель в пижаме пробрался к матери за поцелуем. Это было грубое нарушение правил. Мать всю ночь успокаивала его в спальне.

Когда мальчик проводил в Комбре летние и пасхальные каникулы, тетя Леония угощала его бисквитом, вымоченным в липовом чае. Ей казалось, что она очень больна. Леония проводила дни на своей кровати, наблюдая за прохожими и обсуждая их со своей служанкой Франсуазой.

Мальчик очень любил гулять. Его семья гуляла двумя путями. Первый назывался "направлением к Свану", а второй — "направлением Германтов".

В Кобре мальчик узнал много нового. Беседы с инженером Легранденом помогли ему понять что такое снобизм. Он никогда не здоровался с семьей Марселя из-за своих тесных связей с аристократами. А учитель музыки Вентейль не навещал больше их дом, так как презирал Свана. Позже дочь учителя стала вместе жить со своей подругой. Тогда по Комбре распространялись нехорошие слухи про педагога.

Осенью умерла Леонтия, а Франсуаза перешла в дом Вентейля из-за грубости прошлых хозяев.

Спустя некоторое время Марсель узнал о любви Шарля Свана к Одетте де Креси. Сван был заядлым сердцеедом, но ему льстила влюбленность девушки. Одетта была очень умной и красивой. Шарль часто сравнивал ее с творениями Боттичелли. Вскоре молодой мужчина стал ее ревновать из-за активного общения с другими кавалерами. Позже он присмотрелся к ней и больше не находил общего с картиной итальянского живописца. Он разочаровался в возлюбленной.

В Париже у Шарля Свана родилась дочь Жильберта, в которую был влюблен юный писатель. Она любила играть с девчонками на Елисейских полях. Вскоре они приняли в свою компанию Марселя. Тогда мальчик полюбил ее еще больше. Его восхищала также красота жены Свана, Одетты де Креси.

По направлению к Свану (Пруст). Читательский дневник

Советуем почитать

Данное произведение повествует о жизни актрисы, которая не имела особых талантов. Однако, мужчины были очень заинтересованы в этой особе. Молодая девушка начала выступать на сцене. Сразу было видно

Действие романа Отцы и дети происходит в 1859 году на постоялом дворе. Главным персонажем является небогатый дворянин Николай Кирсанов. Он живет в маленьком имении и владеет 200 крепостными крестьянами.

Время ускользает в краткий миг между сном и пробуждением. В течение нескольких секунд повествователю Марселю кажется, будто он превратился в то, о чем прочитал накануне. Разум силится определить местонахождение спальной комнаты. Неужели это дом дедушки в Комбре, и Марсель заснул, не дождавшись, когда мама придет с ним проститься. Или же это имение госпожи де Сен-Лу в Тансонвиле. Значит, Марсель слишком долго спал после дневной прогулки. Одиннадцатый час — все отужинали. Затем в свои права вступает привычка и с искусной медлительностью начинает заполнять обжитое пространство. Но память уже пробудилась. Этой ночью Марселю не заснуть — он будет вспоминать Комбре, Бальбек, Париж, Донсьер и Венецию.В Комбре маленького Марселя отсылали спать сразу после ужина, И мама заходила на минутку, чтобы поцеловать его на ночь.

Он видел только декорацию своего ухода спать — лестницу, по которой так тяжко было подниматься, и спальню со стеклянной дверью в коридорчик, откуда появлялась мама. В сущности, весь остальной Комбре умер для него, ибо как ни усиливается желание воскресить прошлое, оно всегда ускользает. Но когда Марсель ощутил вкус размоченного в липовом чае бисквита, из чашки вдруг выплыли цветы в саду, боярышник в парке Свана, кувшинки Вивоны, добрые жители Комбре и колокольня церкви Святого ИларияЭтим бисквитом угощала Марселя тетя Леония в те времена, когда семья проводила пасхальные и летние каникулы в Комбре. Тетушка внушила себе, что неизлечимо больна. После смерти мужа она не поднималась с постели, стоявшей у окна.

Несомненно, это послужило причиной многих ошибок и разочарований. Порой Марсель мечтал увидеться с кем-нибудь только потому, что этот человек напоминал ему цветущий куст боярышника в парке Свана.Вся дальнейшая жизнь Марселя была связана с тем, что он узнал или увидел в Комбре. Общение с инженером Легранденом дало мальчику первое понятие о снобизме. Этот приятный, любезный человек не желал здороваться с родными Марселя на людях, поскольку породнился с аристократами. Учитель музыки Вентейль перестал бывать в доме, чтобы не встречаться со Сваном, которого презирал за женитьбу на кокотке. Вентейль не чаял души в своей единственной дочери. Когда к этой несколько мужеподобной на вид девушке приехала подруга, в Комбре открыто заговорили об их странных отношениях.

Когда Сван сообщил, что Бергот дружен с его дочерью, у Марселя замерло сердце — только необыкновенная девочка могла заслужить подобное счастье. При первой встрече в тансонвильском парке Жильберта посмотрела на Марселя невидящим взглядом — очевидно, это было совершенно недоступное созданиеРодные же мальчика обратили внимание лишь на то, что госпожа Сван в отсутствие мужа бесстыдно принимает барона де Шарлю.Но величайшее потрясение испытал Марсель в комбрейской церкви в тот день, когда герцогиня Германтская соизволила посетить богослужение. Внешне эта дама с большим носом и голубыми глазами почти не отличалась от других женщин, но её окружал мифический ореол — перед Марселем предстала одна из легендарных Германтов.

Марсель, измученный страстью и ревностью, заточил Альбертину в своей квартире. Когда ревность утихала, он понимал, что больше не любит свою подружку. На его взгляд, она сильно подурнела и в любом случае не могла открыть ему ничего нового. Когда же ревность вспыхивала вновь, любовь превращалась в муку. Прежде Марселю казалось, что Гоморра находится в Бальбеке, но в Париже он убедился, что Гоморра расползлась по всему миру. Однажды Альбертина, не открывая глаз, нежно позвала Андре, и все подозрени..

Марсель открыл тайну де Шарлю, став невольным свидетелем любовной пантомимы. При виде Жюпьена надменный аристократ вдруг завилял задом и стал строить глазки, а жилетник молодцевато приосанился и потянулся к барону, словно орхидея к Неожиданно налетевшему шмелю. Оба мгновенно распознали друг друга, хотя прежде никогда не встречались. Пелена спала с глаз Марселя. Все странности де Шарлю сразу же получили объяснение. Не случайно барон любил сравнивать себя с калифом из арабских сказок, который прог..

Читайте также: