Пастернак лейтенант шмидт краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Каково аукнешь, таково и откликнется.
Пес космат - ему тепло; мужик богат - ему добро.
Посадили блоху за ухо, да и почесаться не дадут.
Дай-то, Боже, чтоб все было гоже!
Другу дружи, а другому (а недругу) не груби.
Борис Пастернак. Лейтенант Шмидт
Исполнители: Игорь Кваша, Геннадий Бортников, Алла Демидова, Вячеслав Дугин, А.Павлов.
Формат: MP3
Продолжительность: 00:46:29
Битрейт аудио: 128 kbps
Размер: 42 Mb
Если ссылка устарела, пишите - постараемся восстановить.
Добавить комментарий
Сегодня по календарю
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Новые правила 1926–1927
Новые правила 1926–1927 Жить надо вместе; ездить — вместе. Или же — расстаться — в последний раз и навсегда. Лили — Маяковскому В 1926 г. Варвара Степанова сфотографировала Маяковского, Шкловского и Родченко в садике дома в Гендриковом переулке.Какие чувства испытывал
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт?
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт? 23 января командиры корпусов собрались у Паулюса для разбора обстановки. Вместо раненого генерала Иенеке командиром IV армейского корпуса был назначен командир 297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, произведенный
Не ведет ли генерал-лейтенант Шмидт двойную игру?
Не ведет ли генерал-лейтенант Шмидт двойную игру? В последние дни Шмидт развил оживленную деятельность и в другом направлении. Так, он вызвал к себе полковника фон Болье, командира пехотного полка 3-й моторизованной дивизии. Полковник в двадцатых годах пробыл длительное
Глава 16 Движение в сторону весны
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт?
Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт? 23 января командиры корпусов собрались у Паулюса для разбора обстановки. Вместо раненого генерала Иенеке командиром IV армейского корпуса был назначен командир 297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, произведенный
Не ведет ли генерал-лейтенант Шмидт двойную игру?
Не ведет ли генерал-лейтенант Шмидт двойную игру? В последние дни Шмидт развил оживленную деятельность и в другом направлении. Так, он вызвал к себе полковника фон Болье, командира пехотного полка 3-й моторизованной дивизии. Полковник в двадцатых годах пробыл длительное
Глава 6 1926–1927
Глава 1 Учреждение в 1923 году Соловецкой каторги
Глава 1 Учреждение в 1923 году Соловецкой каторги Причины образования лагеря принудительных работ на Соловках В первые дни после захвата большевиками власти пронесся по всем городам Российской Империи ураган массовых кошмарных зверских убийств, совершенных самосудом
Глава 2 Административно-хозяйственное устройство Соловецкой каторги
Глава 2 Административно-хозяйственное устройство Соловецкой каторги • Соловки — миниатюрная копия Советского Союза. • Преступники из чекистов — начальствующий персонал на Соловках. • Сатанинский прием ГПУ для мучений заключенных на Соловках. • Состояние Соловецкой
Состояние Соловецкой каторги на чрезвычайно-военном положении
Состояние Соловецкой каторги на чрезвычайно-военном положении Для внутреннего казарменного порядка на Соловках применена военная организация.В хозяйственно-административном отношении Соловецкий лагерь разделяется на отделения. Проводя параллель с Советским Союзом,
1926–1927. Наталья Брюханенко
1926–1927. Наталья Брюханенко Наталья Александровна Брюханенко:Я работаю (в 1926 г. – Сост.) в библиотеке Госиздата на Рождественке… Мне двадцать лет, и я очень деловая и занятая девушка. Интересуюсь я только литературой и больше всего люблю стихи Маяковского…Однажды он
23. Иван Григорьев не выдержал каторги
23. Иван Григорьев не выдержал каторги Маевский временами был в настроении, шутил, рассказывал веселые анекдоты, подымал настроение другим. Порою, тоска находила на него. Тоскуя и думая о родине, делался мочалив и замкнут. В это время был скуп на слова, и они были проникнуты
Даль и ширь
Даль и ширь Древний городок на горе.Странное у него имя, необычное для городов средней полосы России: Перемышль.Сохранилось предание, будто князь, прибывший сюда из Галиции и основавший его, окрестил его в честь Перемышля, откуда он явился, – так любил князь родовое свое
Шмидт Александр Александрович Лейтенант флота
Шмидт Александр Александрович Лейтенант флота Родился 23 ноября 1890 г. Из потомственных дворян Санкт-Петербургской губернии. Уроженец Кронштадта.Окончил Морской корпус в 1910 г. Произведен в мичманы 6 декабря 1910 г. С января 1911 г. — вахтенный офицер на линейном корабле
Мария Галина - лауреат АБС-премии
Топ-10 нон-фикшн бестселлеров The New York Times 18 июня
Снова - снов обрывки. Словно.
Россия – Испания. Сто лет назад
Меня зовут Эрвин
Выбор редакции
Проекты
Девять муз русской поэзии
Борис Пастернак. 1924 год. Источник: Собр. соч. в 5-ти тт. Т. 1.
Текст журнальной публикации отличается от последующих книжных переизданий. Кроме правки отдельных строк, было снято посвящение-акростих (Марине Цветаевой), полностью переработана одна главка “Части третьей”, сняты заглавия отдельных главок в "Части первой" и в "Части второй"
О причинах снятия посвящения Пастернак подробно рассказал в письме Марине Цветаевой, подробности также выясняются из его письма главному редактору журнала Вячеславу Полонскому. Мы приводим оба письма (отрывок из первого, и второе - полностью в комментарии). (Прим. к Части I)
Как отмечал Юрий Левин в своей работе “Заметки о “Лейтенанте Шмидте”, иногда Пастернак очень близко пересказывает реальные документы. Параллельное сравнение речи Петра Шмидта на суде и речь Шмидта в поэме, проведенное Левиным, мы приводим. (Прим. к Части III)
Кроме того мы приводим некоторые материалы и фотографии, имеющие непосредственное отношение к тексту поэмы. В частности, скан газетной публикации Манифеста Николая II от 17 октября. (Прим. к Части I)
В комментариях мы останавливаемся на биографии Петра Шмидта (Прим. к Части I) и истории крейсера “Очаков” (Прим. к Части II. Начало) и (Прим. к Части III. Продолжение)
Также мы приводим слова Александра Солженицына, сказанные о поэме в “Архипелаге ГУЛАГ”. (Прим. к Части III.)
В архиве сайта “Старое радио” отыскалась радиокомпозиция по поэме “Лейтенант Шмидт” (фактически в актерском исполнении - и в замечательном - звучит примерно две трети поэмы). (Прим. к Части III.)
Из того что пока не удалось установить, и что очень хотелось бы сделать - биография “конфидентки Шмидта” - Зинаиды Ивановны Ризберг (Прим. к Части I). Сейчас мы не знаем даже даты ее жизни.
Работа по комментированию новомирской публикации, подбор материалов, имеющих непосредственное отношение и к публикации, и к самой поэме, будут продолжены.
БОРИС ПАСТЕРНАК
ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ
НОВЫЙ МИР. 1926-1927
Примечания и материалы
Зинаида Ивановна Ризберг и Петр Петрович Шмидт
Петр Петроович Шмидт (5 (17) февраля 1867, Одесса - 6 (19) марта 1906, остров Березань) - морской офицер, один из руководителей Севастопольского восстания 1905 года. Окончил Морской кадетский корпус. Служил на разных судах Балтийского, Тихоокеанского и Черноморского флотов. После разгрома Севастопольского восстания Шмидт был арестован и вместе с соратниками приговорен к смертной казни закрытым военно-морским судом, проходившем в Очакове с 7 по 18 февраля 1906 года. Предание капитана второго ранга в отставке Шмидта военно-полевому суду было незаконно, поскольку военно-полевой суд имел право судить только находившихся на действительной военной службе. 20 февраля был вынесен приговор, по которому Шмидт и 3 матроса приговаривались к смертной казни. 6 марта 1906 года на острове Березань расстрелян вместе с Н. Г. Антоненко (член революционного судового комитета), машинистом А. Гладковым и старшим баталером С. Частником. Википедия.
Манифест Николая II от 17 октября 1905 года.
Из письма Бориса Пастернака Марине Цветаевой.
М. И. ЦВЕТАЕВОЙ. 3 февраля 1927, Москва
Источник: ПСС в 11-ти тт. Т. VIII, стр. 9-10.
Письмо Бориса Пастернака главному редактору журнала "Новый мир" Вячеславу Полонскому
В. П. ПОЛОНСКОМУ. 2 ноября 1926, Москва
Ваш Б. Пастернак
2/Х1 / 26
Источник: ПСС в 11-ти тт. Т. VII, стр. 813-814
БОРИС ПАСТЕРНАК. ЛЕЙТЕНАНТ ШМИДТ. НОВЫЙ МИР. 1926-1927
Поля и даль распластывались эллипсом.
Шелка зонтов дышали жаждой грома.
Палящий день бездонным небом целился
В трибуны скакового ипподрома.
Народ потел, как хлебный квас на леднике,
Привороженный таяньем дистанций.
Крутясь в смерче копыт и наголенников,
Как масло били лошади пространство.
А позади размерно бьющим веяньем
Какого-то подземного начала
Военный год взвивался за жокеями
И лошадьми и спицами качалок.
О чем бы ни шептались, что бы не пили,
Он рос кругом и полз по переходам,
И вмешивался в разговор, и пепельной
Щепоткою примешивался к водам.
Все кончилось. Настала ночь. По киеву
Пронесся мрак, швыряя ставень в ставень.
И хлынул дождь. И как во дни батыевы,
Ушедший день стал странно стародавен.
«Я вам писать осмеливаюсь. Надо ли
Напоминать? Я тот моряк на дерби.
Вы мне тогда одну загадку задали.
А впрочем, после, после. Bремя терпит.
Когда я увидал вас… Но до этого
Я как-то жил и вдруг забыл об этом,
И разом начал взглядом вас преследовать,
И потерял в толпе за турникетом.
Когда прошел столбняк моей бестактности,
Я спохватился, что не знаю, кто вы.
Дальнейшее известно. Трудно стакнуться,
Чтоб встретиться столь баснословно снова.
Над морем бурный рубчик
Рубиновой зари.
А утро так пустынно,
Что в тишине, граничащей
С утратой смысла, слышно,
Как, что-то силясь вытащить,
Гремит багром пучина
И шарит солнце по дну,
И щупает багром.
И вот в клоаке водной
Отыскан диск всевидящий.
А севастополь спит еще,
И утро так пустынно,
Кругом такая тишь,
Что на вопрос пучины, —
Откуда этот гром,
B ответ пустые пристани:
От плеска волн по диску,
От пихт, от их неистовства,
От стука сонных лиственниц
О черепицу крыш.
Известно ли, как влюбчиво
Бездомное пространство?
Какое море ревности
К тому, кто одинок!
Как, по извечной странности
Родимый дух почувствовав,
Летит в окошко пустошь,
Как гость на огонек.
Известно ль, как навязчива
Доверчивость деревьев.
Как, в жажде настоящего,
Ночная тишина,
Порвавшш с ветром с вечера,
Порывом одиночества
Влетает, как налетчица,
К незнающему сна?
За неименьем лучшего
Он ей в герои прочится.
Известно ли,как влюбчива
Тоска земного дна?
Заре, корягам якорным,
Волнам и расстояньям
Кого-то надо выделить,
Спасти и отстоять.
По счастью, утром ранним
В одноэтажном флигеле
Не спит за перепиской
Таинственный моряк.
Всю ночь он пишет глупости,
Вздремнет — и скок с дивана.
Бежит в воде похлюпаться
И снова на диван.
Потоки света рушатся,
Урчат ночные ванны,
Найдет волна кликушества —
Он сызнова под кран.
«Давайте, посчитаемся.
Едва сюда я прибыл,
Я все со дня приезда
Вношу для вас в реестр,
И вам всю душу выболтал
Без страха, как на таинстве,
Но в этом мало лестного,
И тут великий риск.
Опасность увеличится
С теченьем дней дождливых.
Моя словоохотливость
Заметно возрастает.
Боюсь, не отпугнет ли вас
Тогда моя болтливость?
Вы отмолчитесь, скрытчица,
Я ж выболтаюсь вдрызг.
Постойте! Куда вы? Читать? Не дотолчетесь!
Bсе сперлось в беспорядке за фортами, и земля,
Ничего не боясь, ни о чем не заботясь,
Парит растрепой по ветру, как бог пошлет, крыля.
Еще вчерашней ночью гуляющих заботил
Ежевечерний очерк севастопольских валов,
И воронье редутов из вереницы метел
В полете превращалось в стаю песьих голов.
Теперь на подъездах расклеен оттиск
Сырого манифеста. Ничего не боясь,
Ни о чем не заботясь, обкладывает подпись
Подклейстеренным пластырем следы недавних язв.
Даровать населению незыблемые основы
Гражданской свободы. Установить, чтоб никакой…
И, зыбким киселем заслякотив засовы,
На подлинном собственной его величества рукой.
Хотя еще октябрь, за дряблой дрожью ветел
Уже набрякли сумерки хандрою ноября.
Виной ли манифест, иль дождик разохотил,-
Саперы месят слякоть, и гуляют егеря.
Дан в петергофе. Дата. Куда? Свои! Не бойтесь!
В порту торговом давка. Солдаты, босяки.
Ничего не боясь, ни о чем не заботясь,
Висят замки в отеках картофельной муки.
Три градуса выше нуля.
Продрогшая земля.
Промозглое облако во сто голов
Сечет крупой подошвы стволов,
И лоском олова берясь
На градоносном бризе,
Трепещет листьев неприязнь
К прикосновенью слизи.
И голая ненависть листьев и лоз
Краснеет до корней волос.
Не надо. Наземь. Руки врозь!
Готово. Началось.
Айва, антоновка, кизил,
И море черное вблизи:
Ращенье гор, и переворот,
И в уши и за уши, изо рта в рот.
Ушаты холода. Куски
Гребнистой, ослепленно скотской
В волненьи глотающей волны, как клецки,
Сквозной, ристалищной тоски.
Агония осени. Антогонизм
Пехоты и морских дивизий
И агитаторша-девица
С жаргоном из аптек и больниц.
И каторжность миссии: переорать
(борьба,борьбы, борьбе, борьбою,
Пролетарьят,пролетарьят)
Иронию и соль прибоя,
Родящую мятеж в ушах
В семидесяти падежах.
И радость жертвовать собою,
И — случая слепой каприз.
Одышливость тысяч в бушлатах по-флотски,
Толпою в волненьи глотающих клецки
Немыслимых слов с окончаньем на изм,
Нерусских на слух и неслыханных в жизни
(а разве слова на казенном карнизе
Казармы, а разве морские бои,
А признанные отчизной слои —
Свои. )
И упоенье героини,
Летящей из времен над синей
Толпою, — головою вниз,
По переменной атмосфере
Доверия и недоверья
В иронию соленых брызг.
О государства истукан,
Свободы вечное преддверье!
Из клеток крадутся века,
По колизею бродят звери,
И проповедника рука
Бесстрашно крестит клеть сырую,
Пантеру верой дрессируя,
И вечно делается шаг
От римских цирков к римской церкви,
И мы живем по той же мерке,
Мы, люди катакомб и шахт.
______________________
* — говорите потише (франц.)
А уж перекликались с плацем
Дивизии. Уже копной
Ползли и начинали стлаться
Сигналы мачты позывной.
И вдруг зашевелилось море.
Взвились эскадры языки
И дернулись в переговоре
Береговые маяки.
Покамест мне бояться нечего,
Да и — не робкого десятка.
Прими нелепость происшедшего
Без горького осадка.
И так как держать меня ровно не за что,
То и покончим с этим делом.
Вот как спастись от мыслей, лезущих
Без отступа по суткам целым?
Припомнишь мать, и опять безоглядочно
Жизнь пролетает в караване
Изголодавшихся и радужных
Надежд и разочарований.
Окрестности и крепость,
Затянутые репсом,
Терялись в ливне обложном,
Как под дорожным кожаном.
Отеки водянки
Грязнили горизонт,
Суда на стоянке
И гарнизон.
С,утра тянулись семьями
Мещане по шоссе
Различных орьентаций,
Со странностями всеми,
В ландо, на тарантасе,
В повальном бегстве все.
У города со вторника
Утроилось лицо:
Он стал гнездом затворников,
Вояк и беглецов.
Пред этим, в понедельник,
В обеденный гудок
Обезголосил эллинг
И обезлюдел док.
Развертывались порознь,
Сошлись невпроворот
За слесарно-сборочной,
У выходных ворот.
Солдатки и служанки
Тогда, и тем решительней,
Чем шире рос поток,
Встревоженные жители
Пустились наутек.
Но железнодорожники
Часам уже к пяти
Заставили порожними
Составами пути.
Дорогой, огибавшей
Военный порт, с утра
Катались экипажи,
Мелькали кучера.
Безмолвствуя, потерянно
Струями вис рассвет,
Толстый, как материя,
Как бисерный кисет.
Деревья всех рисунков
Сгибались в три дуги
Под ранцами и сумками
Сумрака и мги.
Вуали паутиной
Топырились по ртам.
Столбы, скача под шины,
Несли ко всем чертям.
Майорши, офицерши
Запахивали плащ.
Вдогонку им, как шершень,
Свистел шоссейный хрящ.
Вставали кипарисы;
Кивали, подходя;
Росли, чтоб испариться
В кисее дождя.
Часть вторая
Вырываясь с моря, из-за почты,
Ветер прет на ощупь, как слепой,
К повороту, несмотря на то что
Тотчас же сшибается с толпой.
Он приперт к стене ацетиленом,
Втоптан в грязь, и несмотря на то,
Трын-трава и — море по колено:
Дует дальше с той же прямотой.
Вон он бьется, обваривши харю,
За косою рамой фонаря
И уходит, вынырнув на паре
Торопливых крыл нетопыря.
У матросов, несмотря на пору
И порывы ветра с пустыря,
На дворе казармы — шум и споры
Этой темной ночью ноября.
Их галдит за тысячу, и каждым,
Точно в бурю вешний буерак,
Разворочен, взрыт и взбудоражен
И буграми поднят этот мрак.
Пахнет волей, мокрою картошкой,
Пахнет почвой, норками кротов,
Пахнет штормом, несмотря на то что
Это шторм в открытом море ртов.
Тары-бары, шутки балагура,
Слухи, толки, шарканье подошв
Так и ходят вкруг одной фигуры,
Как распространившийся падеж.
Ходит слух, что он у депутатов,
Ходит слух, что едет в комитет,
Ходит слух, — и вот как раз тогда-то
Нарастает что-то в темноте,
И, глуша раскатами догадки
И сметая со всего двора
Караулки, будки и рогатки,
Катится и катится ура.
С первого же сказанного слова
Радость покидает берега.
Он дает улечься ей, и снова
Удесятеряет ураган.
Долго с бурей борется оратор.
Обожанье рвется на простор.
Не словами — полной их утратой
Хочет жить и дышит их восторг.
Это обьясненье исполинов.
Он и двор обходятся без слов.
Если с ними флаг, то он — малинов.
Если мрак за них, то он — лилов.
Все же раз доносится: эскадра.
Это с тем, чтоб браться, да с умом.
И потом другое слово: завтра.
Это, верно, о себе самом.
И на карачках под диван,
Потом от чемодана к шкапу… —
Любовь, горячка, караван
Вещей, переселенных на пол.
Было это в ноябре,
Часу в четвертом.
Смеркалось.
Скромность комнат
Спорила с комфортом.
Минуты три извне
Не слышалось ни звука
B уютной, как каюта,
Конуре.
Лишь по кутерьме
Пылинок в пятерне портьеры,
Несмело шмыгавших
По книгам, по кошме
И окнам запотелым,
Видно было:
Дело —
К зиме.
Минуты три извне
Не слышалось ни звука
В глухой тиши, как вдруг
За плотными драпри
Проклятья раздались
Так явственно,
Как будто тут внутри:
— Чухнин! Чухнин.
Погромщик бесноватый!
Виновник всей брехни!
Разоружать суда?
Нет, клеветник,
Палач,
Инсинуатор,
Я научу тебя, отродье ката,отличать
От правых виноватых!
Я черноморский флот, холоп и раб,
Забью тебе, как кляп, как клепку, в глотку.-
И мигом ока двери комнаты вразлет.
Буфет, стаканы, скатерть…
— Катер?
— Лодка!
B ответ на брошенный вопрос — матрос,
И оба — вон, очаковец за шмидтом,
Невпопад, не в ногу, из дневного понемногу
в ночь,
Наугад куда-то, вперехват закату,
По размытым рытвинам садовых гряд.
В наспех стянутых доспехах
Жарких полотняных лат,
В плотном, потном, зимнем платье
С головы до пят,
В облока, закат и эхо
По размытым, сбитым плитам
Променад.
В зимней призрачной красе
Дремлет рейд в рассветной мгле,
Сонно кутаясь в туман
Путаницей мачт
И купаясь, как в росе,
Оторопью рей
В серебре и перламутре
Полумертвых фонарей.
Еле-еле лебезит
Утренняя зыбь.
Каждый еле слышный шелест,
Чем он мельче и дряблей,
Отдается дрожью в теле
Кораблей.
Он спит, притворно занедужась,
Могильным сном, вогнав почти
Трехверстную округу в ужас.
Он спит, наружно вызвав штиль.
Он скрылся, как от колотушек,
В молочно-белой мгле. Он спит
За пеленою малодушья.
Но чем он с панталыку сбит?
С утра на суше — муравейник.
В тумане тащатся войска.
Всего заметней их роенье
Толпе у павлова мыска.
Пехотный полк из павлограда
С тринадцатою полевой
Артиллерийскою бригадой
И — проба потной мостовой.
Колеса, кони, пулеметы,
Зарядных ящиков разбег,
И — грохот, грохот до ломоты
Во весь Нахимовский проспект.
На историческом бульваре,
Куда на этих днях свезен
Военный лом былых аварий, —
Донцы и крымский дивизион.
И любопытство, любопытство:
Трехверстный берег под тупой,
Пришедшей пить или топиться,
Тридцатитысячной толпой.
Она покрыла крыши барок
Кишащей кашей черепах,
И ковш приморского бульвара,
И спуска каменный черпак.
Он ею доверху унизан,
Как копотью несметных птиц,
Копящих силы по карнизам,
Чтоб вихрем гари в ночь нестись.
Когда сбежали испаренья
И солнце, колыхнувши флот,
Всплыло на водяной арене,
Как обалдевший кашалот,
В очистившейся панораме
Обрисовался в двух шагах
От шара — крейсер под парами,
Как кочегар у очага.
Вдруг, как снег на голову, гул
Толпы, как залп, стегнул
Трехверстовой гранит
И откатился с плит.
Ура — ударом в борт, в штурвал,
В бушприт!
Ура навеки, наповал,
Навзрыд!
Над крейсером взвился сигнал:
Командую флотом. Шмидт.
Он вырвался как вздох
Со дна души рядна,
И не его вина,
Что не предостерег
Своих, и их застиг врасплох,
И рвется, в поисках эпох,
В иные времена.
Он вскинут, как магнит
На нитке, и на миг
Щетинит целый лес вестей
В осиннике снастей.
Над крейсером взвился сигнал:
Командую флотом. Шмидт.
И мачты рейда, как одна:
Он ими вынесен и смыт
И перехвачен второпях
На двух — на трех — на четырех
Военных кораблях.
Но иссякает ток подков,
И облетает лес флажков,
И по веревке, как зверек,
Спускается кумач.
А зверь, ползущий на флагшток,
Ужасен, как немой толмач,
И флаг андреевский — томящ,
Как рок.
Когда с остальными увидел и шмидт,
Что только медлительность мига хранит
Бушприт и канаты
От града и надо
Немедля насытить его аппетит,
Чтоб только на миг оттянуть канонаду,
В нем точно проснулся дремавший орфей.
И что ж он задумал, другого первей?
Обьехать эскадру,
Усовестить ядра,
Растрогать стальные созданья верфей.
И на миноносце ушел он туда,
Где, небо и гавань ловя в невода,
В снастях, бездыханной
Семьей богдыханов,
Династией далей дымились суда.
Их строй был поистине неисчислим.
Грядой пристаней не граничился клин,
Но, весь громоздясь пелионом на оссу,
Под лад броненосцам
Качался и несся
Обрывистый город в шпалерах маслин.
Он тихо шел от пушки к пушке,
А даль неслась.
Он шел под взглядами опухших,
Голодных глаз.
И вот, стругая воду, будто
Стальной терпуг,
Он видел не толпу над бухтой,
А петербург.
Мгновенный взрыв котельной,
Далекий крик с байдар,
И — под воду. Смертельный
Удар!
От катера к шаландам
Пловцы, тела, балласт.
И радость: часть команды
Спаслась.
И началось. Пространства,
Клубясь, метнулись в бой,
Чтоб пасть и опрастаться
Пальбой.
Внутри настала ночь. Снаружи
Зарделся движущийся хвост
Над войском всех родов оружья
И свойств.
Он лез, грабастая овраги,
И треском разгонял толпу,
И пламенел, и гладил флаги
По лбу.
Как сумерки, сгустились снасти.
В ревущей, хлещущей дряпне
Пошла валить, как снег в ненастье,
Шрапнель.
Она рвалась, в лету, на жнивьях,
В расцвете лет людских, в воде,
Рождая смерть, и визг, и вывих
Везде.
Часть третья
«Все отшумело. Bставши поодаль,
Чувствую всею силой чутья:
Жребий завиден. Я жил и отдал
Душу свою за други своя.
Высшего нет. Я сердцем — у цели
И по пути в пустяках не увяз.
Крут был подьем, и сегодня, в сочельник,
Ошеломляюсь, остановясь.
Послепогромной областью почтовый поезд в ромны
Сквозь вопли вьюги доблестно прокладывает путь.
Снаружи вихря гарканье, огарков проблеск темный,
Мигают гайки жаркие, на рельсах пляшет ртуть.
Огни и искры чиркают, и дым над изголовьем
Бежит за пассажиркою по лестницам витым.
В одиннадцать, не вынеся немолчного злословья,
Она встает, и — к выходу на вызов кл
Читайте также: