Нагибин любовь вождей краткое содержание
Обновлено: 05.07.2024
Меню сайта
Новый бестселлер становится классикой
На 73 году жизни Юрий Нагибин занялся сексом. Вождей На прошлой неделе Юрий Нагибин (по многочисленным просьбам читателей) включил в дополнительный 13-й том собственного собрания сочинений свой последний бестселлер "Любовь вождей".
Отрывки из книги "Любовь вождей" печатались в газетах "Книжное обозрение", "Совершенно секретно". Отдельным сборником книга издана независимым издательством ПИК тиражом 100 тыс. экз. 12-томное собрание сочинений Нагибина, издающееся за счет средств автора тиражом 10 тыс. экз, решено увеличить на один том сатирических произведений. Кроме "Любви вождей", в него войдут "Рассказ синего лягушонка", "Срочная командировка, или Дорогая Маргарет Тэтчер" и др.
"На 73 году жизни я решил подвести некоторый итог", — заявил Юрий Нагибин корреспонденту Ъ. Итог вылился в собрание сочинений, венчает которое "Любовь вождей". Книга состоит из 6 рассказов и повести о постельном умении Сталина, Гитлера, Берии, Брежнева, историй из жизни Полозкова и других подобных знаменитостей. Ельцин и Горбачев не затронуты. Современники в открытую не называются: Нагибин признался, что это "было бы бестактно".
По признанию писателя, в основе каждой истории лежит или реальный факт, или легенда. Поводом к рассказу о Гитлере, например, послужила его женитьба на Еве Браун перед самым взятием Берлина. Антифашистский вымысел писателя-демократа начисто лишил Гитлера мужского начала, а в эпилоге "Повести о том, как не ссорились Иван Сергеевич с Иваном Афанасьевичем" заставил Сталина нежно обнимать в аду фюрера за передок. В книге также выдвинута версия убийства Зои Федоровой КГБ, подробно обрисована борьба сталинистов-писателей, а "Наш современник" переименован в "Нашего сотрапезника". На вопрос о влиянии на него конъюнктуры Нагибин заявил, что "писать на злобу дня — не значит быть конъюнктурщиком", и заметил, что многие события были им предугаданы, например, сожжение чучела Евтушенко. Сумму гонорара от издания "Любви вождей" Нагибин упомнить так и не смог.
На этих игрушечных торжищах мы расплачивались не бумажками и щепочками, а красными, синими, узорчато-белыми, тугими, пахучими, хрустящими деньгами всех пяти континентов. Деньги раньше марок одарили меня волнующим ощущением широты, безграничности мира. Биржа казалась мне и портом и кораблем одновременно, а вернее — воротами в огромный, захватывающий дух простор жизни. Отец был путешественником, единственным путешественником в нашей семье. Остальные были так же пригвождены к квартире, как и я сам. Дашура ходила за съестным до того, как я просыпался; мамины вечерние выходы происходили поздно, когда я уже спал. Один отец на моих глазах с каждодневным, неиссякающим бесстрашием исчезал в неведомом. И меня тянуло за ним, тянуло в мир, где хрустят, переходя из рук в руки, все эти красные, голубые, зеленые, синие деньги.
Я не догадывался о том, что чувствует человек в море, между звездами и грозными, ночными волнами, но я, постоянно тершийся на кухне, хорошо знал, какая полезная штука — примус. Без примуса я не мог выйти в плавание. И я полдня мастерил примус из старой консервной банки, проволочки и пуговицы. Мне надо было, чтобы этот примус накачивался, иначе его не разжечь. Справившись с этой задачей, я приступил к дальнейшим сборам. С тщанием, какому позавидовал бы сам Робинзон, я запасал питьевую воду, солонину, галеты, масло, соленую рыбу, спички, порох, свечи, одежду, спальные мешки, бумагу, карандаши, почтовые марки. Я не забыл даже учебника немецкого языка — в ту пору ко мне уже ходила немка. Эту кропотливую работу я прерывал лишь для воображаемого завтрака, ведь и для Робинзона трапеза была священным обрядом его островной жизни. Этот условный завтрак — рагу из чурочек, салат из обрезков маминой зеленой шелковой юбки — по сложности приготовления и поглощения занимал куда больше времени, чем обыкновенный, настоящий завтрак. Когда я разделался с ним, окно, глядевшее на закат, облилось розовым, затем желтым, в окнах башенки, венчавшей купол армянской церкви, зажглись красные огоньки, и она, как никогда, стала похожа на маяк. Можно отплывать. Я уже собирался отдать команду, но в кухне тренькнул звонок, хлопнула дверь, и мимо борта моего корабля, размахивая толстым, таинственно и туго набитым портфелем, быстро прошел отец: легкий, бодрый, со смугловатым, будто обдутым южным ветром лицом. Он вернулся, вернулся сам, не дождавшись меня, из далекой страны биржевиков.
— Обедать. — послышался голос мамы, и, грустно окинув взглядом свой прекрасно оснащенный, с поднятыми парусами, с полными трюмами, готовый к покорению пространства корабль, я сошел на сушу.
Путешествие так и не состоялось. Но зато сколько их было потом, сколько верст проделал я по следам отца: далекий Иркутск, душный, пропыленный Саратов, первое чудо Ленинграда, забытый богом Егорьевск, Кандалакша среди поросших карликовыми соснами сопок и похожих на осколки зеркала озер, край, разлинованный, как ученическая тетрадь, рядами колючей проволоки, страшная Рохма…
И был день, когда отец снова не дождался меня. Я был нужен ему, он звал меня, звал последним зовом, и я не поднял обвисших парусов. И тогда, так и не дождавшись, он ушел в то последнее далеко, откуда уже нет возврата.
Семи-восьмилетним я уже знал и любил отца, хотя и третьей любовью. Больше всех я любил Дашуру, потом — маму, но их я любил безотчетно, не создавая себе образа своей любви. Отца же я любил за то, каким он мне виделся и представлялся.
Отец был самым сильным. Однажды, в воскресный день, на даче в Акуловке, куда понаехало множество гостей, чуть подвыпившие мужчины устроили спортивные состязания. Отец лег на лопатки в траву и предложил семнадцатилетнему Кольке Шугаеву лечь на него и крепко держать. Когда тот сделал, как ему сказано, отец ловко перевернулся со спины на грудь, и Колька оказался под ним.
Отец был самым быстрым. На тех же состязаниях он опередил в беге всех, кроме длинноногого преподавателя математики Михаила Александровича.
Отец был самым находчивым. Купив на станции в Пушкино огромный арбуз, он все три километра до нашей дачи катил его перед собой по дороге. Правда, когда арбуз взрезали, его хрустко разломившийся шар оказался наполненным лишь розовой водой, но это не имело значения.
Некоторая противоречивость моих наблюдений меня не смущала. Меня нисколько не удивило, что мой силач отец не мог донести со станции арбуз и вынужден был катить его по земле; что за второе место в беге он заплатил маленьким сердечным припадком. Я не играл с собой, я действительно не видел ни его малого роста, ни почти женской слабости, ни робких неумелых рук.
По степени настоящей популярности у советских читателей второй половины ХХ века Юрия Нагибина мало с кем можно сравнить. Были писатели модные, были авторитетные, были полузапрещенные, а Нагибин, 100-летие со дня рождения которого выпало на сегодня, был именно популярен — его книги расхватывали с прилавков, героям старались подражать, слогом упивались…
Теперь о нем почти не упоминают, новое поколение его не знает, а старшее, услышав это имя, часто морщится. Почему? Удивительно, но о Нагибине-человеке до самых последних лет его жизни почти ничего не знали.
Своего пика популярность Юрия Нагибина достигла в самом конце 1980-х – начале 1990-х. Но она оказалась другого свойства. Тогда срывались маски, вынимались из шкафов скелеты. Не стал исключением и Нагибин. Он сорвал маску сам и сам вынул скелеты. И сделал это как писатель — в повестях и романах.
Вниманию читателей предлагается сборник произведений известного русского писателя Юрия Нагибина.
Нагибин Юрий Маркович
Приключения 1990 Честертон Гилберт Кийт, Нагибин Юрий Маркович, Руденко Борис Антонович, Аграновский Валерий Абрамович, Молчанов Андрей Алексеевич, Топоров Виктор Леонидович
Отзывы читателей
О книге
Жизнь человека полна забот и неурядиц, и порой хочется отвлечься от всего этого. Часто на выручку приходит книга. Это отвлекает от суеты, потому что забываются все проблемы, остается лишь то, о чем рассказывает автор.
Читайте также: