История двух калош соллогуб краткое содержание

Обновлено: 06.07.2024

Героем повествования является бедный музыкант, пианист и композитор Карл Шульц, которому сапожник предлагает кожаные калоши в обмен на то, что музыкант будет играть на дне рождения жены сапожника. На празднестве Шульц знакомится с настройщиком, который вводит музыканта в дом русской княгини Г., в компаньонку которой – Генриетту – Шульц был влюблен в Вене… Романтическое противостояние добродетели и порока воплощается в образах бедного музыканта и богатой аристократки. Своих персонажей Соллогуб изображает словно отдаленно, прибегая к обобщениям, подчеркивая не столько их индивидуальность, сколько принадлежность к той или другой знакомой категории людей.

Когда на вас слетает вдохновенье, не выражайте его словами: для живой мысли мало мертвого слова. Одна, быть может, музыка, как нечто среднее между душой и словом, между небом и землей, может выразить в слабом оттенке часть невыражаемого восторга, который хоть раз в жизни осеняет свыше каждого человека.

Постоянное горе, как беспрерывное счастье, приводит к равнодушию; отчаяние делается привычкой жизни и налагает какую-то страшную преждевременную смерть на душу.

Шульц отправился в Вену. Шум городской, быт столичный, все позолоченные погремушки имели мало для него прелести. Он везде спрашивал о Бетховене; но его и не знали, или знали только понаслышке, как человека, имеющего порядочный бас. 'Что ж это? - думал Шульц. - Где храмы, воздвигнутые гению? Где же скрывается сам гений. '

Наконец, проходя однажды по узкому переулку, увидел он вдали старичка, писавшего что-то углем на стене.Кругом мальчики указывали на старика пальцем, дергали его за кафтан и хохотали между собою. Старичок не замечал ничего и продолжал писать. Наружность его была самая странная: седые волосы падали в беспорядке до плеч; кафтан коричневого цвета был изношен до невероятности; красный платок, обвитый около его шеи, придавал какой-то фантастический оттенок глубоким его морщинам и седым волосам. Дрожащей рукой набрасывал он знаки на ветхой стене и вдруг останавливался и наклонял ухо, как будто прислушивался к чему-то.Шульц принял его за сумасшедшего. ..- Кто этот старичок? - закричал он проходящему. - Музыкант Бетховен.

В жизни бывают бедствия двоякого рода: бедствия положительные и бедствия отрицательные. Первые доступны всем, понятны всякому: потеря имения, смерть ближнего, сердитая жена, мучительная болезнь. Но есть другие бедствия, бедствия, никем не видимые и непонятные, которые сжимают душу, которые уязвляют сердце, давят как камень и душат как домовой. Это бедствия отрицательные, в которых нельзя отдать отчета, которые скрываешь от всех. Мы стараемся и сами укрыться от них, как от хищного зверя; мы призываем в помощь все, что прежде нам ярко сияло, все, что мы горячо и свято любили; мы обращаемся ко всем верованиям нашей души, ко всем светлым нашим воспоминаниям…

Бедный мальчик был жертвою избытка сил своей души. Он подумал, что одной поэзии для жизни достаточно; он подавил ум чувством, существенность - воображением. Он ошибочно понял свое значение - и погубил себя в

This paper presents and discusses The history of two galoshes (1839) by count Vladimir Sollogub (1813-1882), a short-story with a pianist and composer of genius as its hero. The focus is on composition, authorial voice, use of clichés and features characteristic of Romantic literature.

Discover the world's research

20+ million members
135+ million publications
700k+ research projects

Recommended publications

Feminist Voices on Sex Work: Implications for Social Work

Sex work and prostitution are the focus of debate among feminists. This article explores the long history of the debate on sex work and presents recommendations for a policy statement for the profession.

History and Historiography of Sadi Carnot’s Thermodynamics

By considering the vast biographical literature accumulated in the past century and today, here we prefer to focus solely on some particular aspects strictly related to Sadi Carnot ’s science.

The Dual of Convolutional Codes Over Z_

An important class of codes widely used in applications is the class of 1 convolutional codes. Most of the literature of convolutional codes is devoted to 2 convolutional codes over finite fields. The extension of the concept of convolutional 3 codes from finite fields to finite rings have attracted much attention in recent years 4 due to fact that they are the most appropriate codes for phase . [Show full abstract] modulation. However 5 convolutional codes over finite rings are more involved and not fully understood. 6 Many results and features that are well-known for convolutional codes over finite 7 fields have not been fully investigated in the context of finite rings. In this paper 8 we focus in one of these unexplored areas, namely, we investigate the dual codes 9 of convolutional codes over finite rings. In particular we study the p-dimension of 10 the dual code of a convolutional code over a finite ring. This contribution can be 11 considered a generalization and an extension, to the ring case, of the work done by 12 Forney and McEliece on the dimension of the dual code of a convolutional code over 13 a finite field.

Повесть жизни бедного немца-музыканта на родине и в столице Российской империи.

Я так много в жизни свое ходил пешком, я столько в жизни своей переносил калош, что невольно вселилась в душе моей какая-то особенная нежность ко всем калошам. Не говоря уже о неоспоримой их пользе, как не быть тронутым их скромностью, как не пожалеть о горькой их участи? Бедные калоши! Люди, которые исключительно им обязаны тем, что они находятся на приличной ноге в большом свете, прячут их со стыдом и неблагодарностью в уголках передней; а там они, бедные, лежат забрызганные, затоптанные, в обществе лакеев, без всякого уважения. И как, скажите, не позавидовать им блестящей участи своих однослуживок, счастьем избалованных лайковых перчаток? Их то и дело что на руках носят; им слава и почтение; они жмут в мазурке чудную ручку, они обхватывают в вальсе стройный стан, и не они ли отличают в большом свете истинное достоинство каждого человека и степень его аристократизма? О перчатках говорят в лучших обществах между погодою и театром, говорят дамы, говорят графини, говорят княгини, молодые и старые, а более молодые.

История двух калош скачать fb2, epub бесплатно

Владимир Александрович Соллогуб

[Пушкин написал повесть под заглавием "Метель". Я не посмел изменить принятого им правописания. (Прим, авт.).]

Графу П. В. Орлову-Денисову

Снег падал густыми хлопьями. По саратовской дороге медленно тащилась кибитка, запряженная тремя изнуренными лошадьми. Кругом расстилалась снежная равнина, раскидывалась белая степь. Резкий ветер гулял на просторе. Было холодно, грустно и мрачно.

Добрая бездетная барыня воспитала сироту, дочь крепостного камердинера как барышню, да не успев устроить ее судьбу, скончалась. Девушка осталась нищей, в сомнительном положении и для заработка вступила в театральную антрепризу…

Молодой аристократ, возвращаясь в Петербург, застрял в уездном городке, где нет столичных удовольствий и нет приличного общества, а самой хорошенькой женщиной почитается немочка-аптекарша. Проезжий узнает в жене аптекаря свою давнюю знакомую, дочь университетского профессора, и вспоминает, какую нежную склонность питал он к ней в лихие студентские годы. Минувшее вернулось вдруг…

Глеб Иванович Успенский

Начали говорить о народном невежестве, и почти у всякого из представителей уездной интеллигенции, которая от нечего делать "забрела" "поболтать" к добрейшему Федору Петровичу, нашлось какое-нибудь собственное мнение по этому важному вопросу. Радушие "добрейшего" Федора Петровича, не забывавшего обновлять столики своего кабинета постоянно полными бутылками кахетинского, было, как и всегда, причиною того, что разговор шел без малейшего стеснения; можно было говорить, не обращая внимания на слова собеседника, и собеседник мог не слушать того, что ему говорят. В этой свободе суждений и заключалось для уездной интеллигенции удовольствие вечерами посещать Федора Петровича.

Оба они, и Марина и Темка, были перегружены работой. Учеба, общественная нагрузка; да еще нужно было подрабатывать к грошовым стипендиям. Часы с раннего утра до позднего вечера были плотно заполнены. Из аудитории в лабораторию, с заседания факультетской комиссии в бюро комсомольской ячейки. Дни проносились, как сны. И иногда совсем как будто исчезало ощущение, что ты - отдельно существующий, живой человек, что у тебя могут быть какието свои, особенные от других людей интересы.

Геннадий долго сидел на набережной, щурясь от солнца и задумчивого речного блеска, пока острая тоска внутренностей не заставила его снова встать и идти на ослабевших ногах. Требовательный, злобный голод подталкивал его вперед, к маленьким тесным улицам, где в окнах домов меланхолически пахло воскресными пирогами, маслом, изредка и легким спиртным дыханием подвыпивших обывателей.

Сплевывая, чтобы не так тошнило от голодной слюны, попадавшей в пустой желудок обильными, раздражающими глотками, Геннадий плелся в теневой стороне домов, стиснув за спиной веснушчатые, покоробленные трудом руки. Он был плюгав, тщедушен и неповоротлив; наивные голубые глаза сидели в его по-воробьиному взъерошенном, осунувшемся лице с выражением тоскливого ожидания. Он хотел есть, все его существо было проникнуто этой глубокой, священной мыслью. Рабочие, эстонцы и латыши, шли мимо него под руку с чисто одетыми женщинами и девушками.

В одном из пограничных французских городков, занятом немцами, жил некто Альваж, человек с темным прошлым, не в худом смысле этого слова, а в таком, что никто не знал о его жизни решительно ничего.

Альваж был усталый человек. Действительность смертельно надоела ему. Он жил очень уединенно, скрытно; единственным счастьем его жизни были игрушки, которыми Альваж заменил сложную и тягостную действительность. У него были великолепные картонные фермы с коровками и колодцами; целые городки, крепостцы, пушки, стреляющие горохом, деревянные солдатики, кавалеристы, кораблики и пароходы. Альваж часто устраивал меж двумя игрушечными армиями примерные сражения, расставляя армии на двух ломберных столах в разных концах комнаты и стреляя из пушечек моченым горохом. У Альважа был партнер в этом безобидном занятии — глухонемой парень Симония; но Симония был недавно расстрелян пруссаками, и старик развлекался один.

Крепко сжав губы, наклонясь и упираясь руками в валики кресла, на котором сидел, Бевенер следил решительным, недрогнувшим взором агонию отравленного Гонаседа.

Не прошло и пяти минут, как Гонасед выпил смертельное вино, налитое веселым приятелем. В тот вечер ничто в наружности Бевенера не указывало на его черный замысел. Как всегда, он непомерно хихикал, бегающие глаза его меняли тысячу раз выражение, а когда человека видишь таким постоянно, то эта нервная суетливость способна убить подозрение даже в том случае, если бы дело шло о гибели всего мира.

В мрачной долине Энгры, близ каменоломен, судья Гаккер признался мне во многом необычайном.

— Друг мой, — заговорил Гаккер, — высшее назначение человека — творчество. Творчество, которому я посвятил жизнь, требует при жизни творца железной тайны. Имя художника не может быть никому известно; более того, люди не должны подозревать, что явления, удивляющие их, не что иное, как произведение искусства.

Живопись, музыка, поэзия создают внутренний мир художественного воображения. Это почтенно, но менее интересно, чем мои произведения. Я делаю живых людей. С этим возни больше, чем с цветной фотографией. Тщательная отделка мелких частей, пригонка их, чистка, обдумывание умственных способностей созданного вновь субъекта, а также необходимость следить за тем, чтобы он поступал сообразно своему положению, — отнимают немало времени.

Читайте также: