Хан и его сын краткое содержание

Обновлено: 06.07.2024

  • ЖАНРЫ 360
  • АВТОРЫ 282 219
  • КНИГИ 669 845
  • СЕРИИ 25 798
  • ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 076

Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбуза, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика, на камнях-обломках разрушенного временем ханского дворца – сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море; его красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мохом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.

Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и пред слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства, дней.

«Хан был стар, – говорил слепой, – но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нём было ещё довольно силы и огня и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и был он сед, хотя бы и в морщинах было лицо его – в силе красота, а не в нежной коже и румянце щёк.

Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал её охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жён из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть…

А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел всё, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далёких стран, и огненные ласки влюблённого. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.

Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что, когда он умрёт, – ханство будет в крепких руках.

Хорошо было ему это, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех мурзах и беках, – тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:

– Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!

И все прославили имя пророка хором могучих голосов. Тогда хан сказал:

– Велик аллах! Ещё при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моём, и вот вижу я старыми глазами, что, когда скроется от них солнце – и когда черви источат мне сердце, – жив буду я в сыне моём! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум… Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе всё по твоему желанию…

И не замер ещё голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, чёрными, как море ночью, и горящими, как очи горного орла:

– Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец.

Помолчал хан – мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, – и, помолчав, твёрдо и громко сказал:

– Бери! Кончим пир, – ты возьмёшь её.

Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:

– Знаю я, чт’о ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой – твой сын.

Возьми мою кровь по капле в час – двадцатью смертями я умру за тебя!

– Не надо мне ничего! – сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет многих подвигов.

Скоро они кончили пир, и оба молча, рядом друг другом пошли из дворца в гарем.

Ночь была тёмная, ни звёзд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.

Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:

– Гаснет день ото дня жизнь моя – и всё слабее бьётся моё старое сердце, всё меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жён за одну её.

Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.

– Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей – эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, – кто теперь, когда её не будет, полюбит меня, старика, – кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла.

– Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь её, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы – мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моём, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!

Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями…

– Давно я люблю её, отец… – тихо сказал Алгалла.

– Знаю… И знаю, что она не любит тебя… – сказал хан.

– Рвётся сердце моё, когда я думаю про неё.

– А моё старое сердце чем полно теперь?

И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.

– Видно, правду сказал мне мудрец-мулла – мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж её, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна, – мужчина делает её прекрасной и, поняв, что он ошибся, вновь страдает через неё, эту женщину…

– Мудрость не лекарство от боли сердца, – сказал хан.

– Пожалеем друг друга, отец…

Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.

– Убьём её, – сказал Толайк.

– Ты любишь себя больше, чем её и меня, – подумав, тихо молвил хан.

И опять они помолчали.

– Да! И я тоже, – грустно сказал хан. От горя он сделался ребёнком.

– Не могу я отдать её тебе, не могу, – сказал хан.

– И я не могу больше терпеть – вырви у меня сердце или дай мне её…

– Бросим её в море с горы.

– Бросим её в море с горы, – повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.

И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они пред ней, смотрели; долго смотрели на неё. У старого хана слёзы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она – и на лице её, нежном и розовом, как заря, расцвели её глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.

– Поцелуй меня, орёл!

– Собирайся… пойдёшь с нами, – тихо сказал хан.

Тут она увидала Алгаллу и слёзы на очах своего орла и – умная она была – поняла всё.

– Иду, – сказала она. – Иду. Ни тому, ни другому – так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.

И молча они, все трое, пошли к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел…

Нежная она была девушка, скоро устала, но и горда была – не хотела сказать им этого.

И, когда сын хана заметил, что она отстаёт от них, – сказал он ей:

Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…

– Дай понесу тебя! – сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан её на свои руки, как перо, и понёс; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаз. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, – он шёл сзади их по тропинке, – сказал отцу:

У старого хана была любимая наложница в гареме. В нее влюбился ханский сын и стал просить отца отдать ему девушку. Чтобы избежать конфликта, мужчины убивают наложницу. Хан совершает самоубийство.

За минуту

Старый татарин рассказывает писателю легенду о крымском хане. Тот был стар, но полон сил. У него был огромный гарем красавиц. Но больше всех он любил русскую полонянку и проводил с ней все ночи.

Когда из успешного похода вернулся его сын, хан закатил пир. Он очень гордился наследником. На пиру, ханский сын признался отцу, что давно влюблен в русскую полонянку.

Он просил хана отдать девушку ему. Но хан не мог отдать сыну полонянку, которую тоже любил. Чтобы избежать конфликта и не враждовать из-за женщины, мужчины решили сбросить красавицу в море.

Они пришли за ней. Девушка все поняла и молча пошла за мужчинами. Возле обрыва, хан взял полонянку на руки и бросил в море. После этого он больше не видел смысла в жизни и покончил с собой.

Все о сказках для читательского дневника. Русские народные сказки, сказки народов мира, сказки русских и зарубежных писателей.

понедельник, 18 мая 2020 г.

Горький М. "Хан и его сын"

Жанр: литературная легенда

Главные герои сказки "Хан и его сын" и их характеристика

  1. Хан Асваб. Старый, мудрый, верный. Любил своего сына, но еще больше любил девушку-казачку.
  2. Алгалла, сын хана. Сильный и смелый, отчаянно влюбленный в казачку. Уважающий отца.
  1. Хан и его гарем
  2. Полонянка-казачка
  3. Возвращение сына
  4. Просьба сына
  5. Решение мужчин
  6. Согласие казачки
  7. Последний поцелуй
  8. Смерть казачки
  9. Смерть хана
  1. У старого хана был большой гарем, но любил он полонянку.
  2. Вернулся с набега сын, и попросил отдать ему полонянку.
  3. Согласился хан, но стал рассказывать о своей любви.
  4. Мужчины решили сбросить девушку в море.
  5. Они отвели полонянку на скалу и сбросили в море.
  6. Хан сказал, что без нее ему не жить, и бросился следом.

Чему учит сказка "Хан и его сын"
Легенда учит верности и мужеству. Учит почитать своих родителей. Учит тому, что любовь к женщине сильнее всего на свете. Учит стойкости и умению смиряться. Учит не бояться смерти.

Отзыв на сказку "Хан и его сын"
Мне очень понравилась эта древняя легенда, несмотря на очень трагичный финал. Больше всего мне понравилась твердость духа полонянки, которая перед лицом смерти думала только о своем любимом. Но и поступок старого хана вызывает уважение, он предпочел смерть, не в силах расстаться с любимой. И он не мог отказать любимому сыну, в котором также заключалась его жизнь, и жизнь его народа. Тяжелый выбор был у хана, но он с честью вышел победителем из этой схватки с судьбой и собственными чувствами.

Пословицы к сказке "Хан и его сын"
Любовь не тюрьма, а сводит с ума.
Верная любовь в огне не горит, и в воде не тонет.
Сердцу не прикажешь.
Добрый сын отцу в радость, а худой в печаль.
Цену жизни узнаешь, когда ее теряешь.

Читать краткое содержание, краткий пересказ сказки "Хан и его сын"
Был в Крыму хан Асваб и был у него сын Алгалла.
Большой был гарем у старого хана, и очень любили его многочисленные жены. Но самому хану милее всего была казачка-полонянка из днепровских степей. Именно ее чаще всего звал хан к себе в башню.
Однажды из набега на русские земли возвратился сын хана, Алгалла, и устроил хан великий пир. Радовался хан успехам сына и знал, что после него будет у народа хороший правитель.
И в конце пира спросил хан, чем он может вознаградить верного сына. И Алгалла попросил отдать ему полонянку.
Помертвел лицом хан, но ответил согласием.
После пира повел хан сына в башню, а по дороге стал рассказывать ему о своей любви к полонянке. Но и Алгалла признавался, что давно ее любит. Просил хан сына не забирать девушку, обещая отдать за нее сотню других жен, но молчал Алгалла.
И тогда решили мужчины, что не должна полонянка достаться никому из них, ведь тогда второй обязательно окажется несчастен. И решили они сбросить девушку в море.
Пришли хан с сыном к полонянке, и по их лицам она сразу все поняла, и одобрила их решение.
Повели мужчины женщину на высокую скалу, и вскоре изранила она ноги в кровь.
Тогда старый хан взял ее на руки и понес, а сын пошел впереди, чтобы не искушаться и не воткнуть кинжал в собственного отца.
Пришли они на высокую скалу и полонянка поцеловала старого хана. А потом ее сбросили в море.
Долго стоял хан на вершине, прислушиваясь к плеску волн внизу. А потом сказал, что без полонянки жизнь ему не нужна, и бросился в воду.
Так появился в Крыму новый хан, Алгалла.

libking

Максим Горький - Хан и его сын краткое содержание

Рассказ включался во все собрания сочинений.

Хан и его сын - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)

Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбуза, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика, на камнях-обломках разрушенного временем ханского дворца – сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море; его красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мохом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.

Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и пред слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства, дней.

«Хан был стар, – говорил слепой, – но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нём было ещё довольно силы и огня и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и был он сед, хотя бы и в морщинах было лицо его – в силе красота, а не в нежной коже и румянце щёк.

Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал её охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жён из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть…

А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел всё, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далёких стран, и огненные ласки влюблённого. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.

Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что, когда он умрёт, – ханство будет в крепких руках.

Хорошо было ему это, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех мурзах и беках, – тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:

– Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!

И все прославили имя пророка хором могучих голосов. Тогда хан сказал:

– Велик аллах! Ещё при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моём, и вот вижу я старыми глазами, что, когда скроется от них солнце – и когда черви источат мне сердце, – жив буду я в сыне моём! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум… Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе всё по твоему желанию…

И не замер ещё голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, чёрными, как море ночью, и горящими, как очи горного орла:

– Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец.

Помолчал хан – мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, – и, помолчав, твёрдо и громко сказал:

– Бери! Кончим пир, – ты возьмёшь её.

Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:

– Знаю я, чт’о ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой – твой сын.

Возьми мою кровь по капле в час – двадцатью смертями я умру за тебя!

– Не надо мне ничего! – сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет многих подвигов.

Скоро они кончили пир, и оба молча, рядом друг другом пошли из дворца в гарем.

Ночь была тёмная, ни звёзд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.

Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:

– Гаснет день ото дня жизнь моя – и всё слабее бьётся моё старое сердце, всё меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жён за одну её.

Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.

– Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей – эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, – кто теперь, когда её не будет, полюбит меня, старика, – кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла.

– Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь её, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы – мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моём, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!

Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями…

– Давно я люблю её, отец… – тихо сказал Алгалла.

– Знаю… И знаю, что она не любит тебя… – сказал хан.

– Рвётся сердце моё, когда я думаю про неё.

– А моё старое сердце чем полно теперь?

И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.

– Видно, правду сказал мне мудрец-мулла – мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж её, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна, – мужчина делает её прекрасной и, поняв, что он ошибся, вновь страдает через неё, эту женщину…

– Мудрость не лекарство от боли сердца, – сказал хан.

– Пожалеем друг друга, отец…

Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.

– Убьём её, – сказал Толайк.

– Ты любишь себя больше, чем её и меня, – подумав, тихо молвил хан.

И опять они помолчали.

– Да! И я тоже, – грустно сказал хан. От горя он сделался ребёнком.

– Не могу я отдать её тебе, не могу, – сказал хан.

– И я не могу больше терпеть – вырви у меня сердце или дай мне её…

– Бросим её в море с горы.

– Бросим её в море с горы, – повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.

И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они пред ней, смотрели; долго смотрели на неё. У старого хана слёзы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она – и на лице её, нежном и розовом, как заря, расцвели её глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.

Прислонясь спиной к ярко-коричневому стволу арбуза, слепой нищий, татарин, начал этими словами одну из старых легенд полуострова, богатого воспоминаниями, а вокруг рассказчика, на камнях-обломках разрушенного временем ханского дворца — сидела группа татар в ярких халатах, в тюбетейках, шитых золотом. Вечер был, солнце тихо опускалось в море; его красные лучи пронизывали тёмную массу зелени вокруг развалин, яркими пятнами ложились на камни, поросшие мохом, опутанные цепкой зеленью плюща. Ветер шумел в купе старых чинар, листья их так шелестели, точно в воздухе струились невидимые глазом ручьи воды.

Голос слепого нищего был слаб и дрожал, а каменное лицо его не отражало в своих морщинах ничего, кроме покоя; заученные слова лились одно за другим, и пред слушателями вставала картина прошлых, богатых силой чувства, дней.

«Хан был стар, — говорил слепой, — но женщин в гареме было много у него. И они любили старика, потому что в нём было ещё довольно силы и огня и ласки его нежили и жгли, а женщины всегда будут любить того, кто умеет сильно ласкать, хотя бы и был он сед, хотя бы и в морщинах было лицо его — в силе красота, а не в нежной коже и румянце щёк.

Хана все любили, а он любил одну казачку-полонянку из днепровских степей и всегда ласкал её охотнее, чем других женщин гарема, где было триста жён из разных земель, и все они красивы, как весенние цветы, и всем им жилось хорошо. Много вкусных и сладких яств велел готовить для них хан и позволял им всегда, когда они захотят, танцевать, играть…

А казачку он часто звал к себе в башню, из которой видно было море, там для казачки он имел всё, что нужно женщине, чтобы ей весело жилось: сладкую пищу, и разные ткани, и золото, и камни всех цветов, музыку, и редких птиц из далёких стран, и огненные ласки влюблённого. В этой башне он забавлялся с ней целые дни, отдыхая от трудов своей жизни и зная, что сын Алгалла не уронит славы ханства, рыская волком по русским степям и всегда возвращаясь оттуда с богатой добычей, с новыми женщинами, с новой славой, оставляя там, сзади себя, ужас и пепел, трупы и кровь.

Раз возвратился он, Алгалла, с набега на русских, и было устроено много праздников в честь его, все мурзы острова собрались на них, были игры и пир, стреляли из луков в глаза пленников, пробуя силу руки, и снова пили, славя храбрость Алгаллы, грозы врагов, опоры ханства. А старый хан был рад славе сына. Хорошо было старику знать, что, когда он умрёт, — ханство будет в крепких руках.

Хорошо было ему это, и вот он, желая показать сыну силу любви своей, сказал ему при всех мурзах и беках, — тут, на пиру, с чашей в руке, сказал:

— Добрый ты сын, Алгалла! Слава аллаху, и да будет прославлено имя пророка его!

И все прославили имя пророка хором могучих голосов. Тогда хан сказал:

— Велик аллах! Ещё при жизни моей он воскресил мою юность в храбром сыне моём, и вот вижу я старыми глазами, что, когда скроется от них солнце — и когда черви источат мне сердце, — жив буду я в сыне моём! Велик аллах и Магомет, пророк его! Хороший сын у меня есть, тверда его рука и ясен ум… Что хочешь ты взять из рук отца твоего, Алгалла? Скажи, и я дам тебе всё по твоему желанию…

И не замер ещё голос хана-старика, как поднялся Толайк Алгалла и сказал, сверкнув глазами, чёрными, как море ночью, и горящими, как очи горного орла:

— Дай мне русскую полонянку, повелитель-отец.

Помолчал хан — мало помолчал, столько времени, сколько надо, чтобы подавить дрожь в сердце, — и, помолчав, твёрдо и громко сказал:

— Бери! Кончим пир, — ты возьмёшь её.

Вспыхнул удалой Алгалла, великой радостью сверкнули орлиные очи, встал он во весь рост и сказал отцу-хану:

— Знаю я, что ты мне даришь, повелитель-отец! Знаю это я… Раб я твой — твой сын. Возьми мою кровь по капле в час — двадцатью смертями я умру за тебя!

— Не надо мне ничего! — сказал хан, и поникла на грудь его седая голова, увенчанная славой долгих лет многих подвигов.

Скоро они кончили пир, и оба молча, рядом друг другом пошли из дворца в гарем.

Ночь была тёмная, ни звёзд, ни луны не было видно из-за туч, густым ковром покрывших небо.

Долго шли во тьме отец и сын, и вот заговорил хан эль Асваб:

— Гаснет день ото дня жизнь моя — и всё слабее бьётся моё старое сердце, всё меньше огня в груди. Светом и теплом моей жизни были знойные ласки казачки… Скажи мне, Толайк, скажи, неужели она так нужна тебе? Возьми сто, возьми всех моих жён за одну её.

Молчал Толайк Алгалла, вздыхая.

— Сколько дней мне осталось? Мало дней у меня на земле… Последняя радость жизни моей — эта русская девушка. Она знает меня, она любит меня, — кто теперь, когда её не будет, полюбит меня, старика, — кто? Ни одна из всех, ни одна, Алгалла.

— Как я буду жить, зная, что ты обнимаешь её, что тебя целует она? Перед женщиной нет ни отца, ни сына, Толайк! Перед женщиной все мы — мужчины, мой сын… Больно будет мне доживать мои дни… Пусть бы все старые раны открылись на теле моём, Толайк, и точили бы кровь мою, пусть бы я лучше не пережил этой ночи, мой сын!

Молчал его сын… Остановились они у двери гарема и, опустив на груди головы, стояли долго перед ней. Тьма была кругом, и облака бежали в небе, а ветер, потрясая деревья, точно пел, шумел деревьями…

— Давно я люблю её, отец… — тихо сказал Алгалла.

— Знаю… И знаю, что она не любит тебя… — сказал хан.

— Рвётся сердце моё, когда я думаю про неё.

— А моё старое сердце чем полно теперь?

И снова замолчали. Вздохнул Алгалла.

— Видно, правду сказал мне мудрец-мулла — мужчине женщина всегда вредна: когда она хороша, она возбуждает у других желание обладать ею, а мужа своего предает мукам ревности; когда она дурна, муж её, завидуя другим, страдает от зависти; а если она не хороша и не дурна, — мужчина делает её прекрасной и, поняв, что он ошибся, вновь страдает через неё, эту женщину…

— Мудрость не лекарство от боли сердца, — сказал хан.

— Пожалеем друг друга, отец…

Поднял голову хан и грустно поглядел на сына.

— Убьём её, — сказал Толайк.

— Ты любишь себя больше, чем её и меня, — подумав, тихо молвил хан.

И опять они помолчали.

— Да! И я тоже, — грустно сказал хан. От горя он сделался ребёнком.

— Не могу я отдать её тебе, не могу, — сказал хан.

— И я не могу больше терпеть — вырви у меня сердце или дай мне её…

— Бросим её в море с горы.

— Бросим её в море с горы, — повторил хан слова сына, как эхо сынова голоса.

И тогда они вошли в гарем, где она уже спала на полу, на пышном ковре. Остановились они пред ней, смотрели; долго смотрели на неё. У старого хана слёзы текли из глаз на его серебряную бороду и сверкали в ней, как жемчужины, а сын его стоял, сверкая очами, и, скрежетом зубов своих сдерживая страсть, разбудил казачку. Проснулась она — и на лице её, нежном и розовом, как заря, расцвели её глаза, как васильки. Не заметила она Алгаллу и протянула алые губы хану.

— Поцелуй меня, орёл!

— Собирайся… пойдёшь с нами, — тихо сказал хан.

Тут она увидала Алгаллу и слёзы на очах своего орла и — умная она была — поняла всё.

— Иду, — сказала она. — Иду. Ни тому, ни другому — так решили? Так и должны решать сильные сердцем. Иду.

И молча они, все трое, пошли к морю. Узкими тропинками шли, ветер шумел, гулко шумел… Нежная она была девушка, скоро устала, но и горда была — не хотела сказать им этого.

И, когда сын хана заметил, что она отстаёт от них, — сказал он ей:

Она блеснула глазами на него и показала ему окровавленную ногу…

— Дай понесу тебя! — сказал Алгалла, протягивая к ней руки. Но она обняла шею своего старого орла. Поднял хан её на свои руки, как перо, и понёс; она же, сидя на его руках, отклоняла ветви от его лица, боясь, что они попадут ему в глаз. Долго они шли, и вот уже слышен гул моря вдали. Тут Толайк, — он шёл сзади их по тропинке,— сказал отцу:

— Пусти меня вперёд, а то я хочу ударить тебя кинжалом в шею.

— Пройди, — аллах возместит тебе твоё желание или простит, — его воля, — я же, отец твой, прощаю тебе. Я знаю, что значит любить.

И вот оно, море, пред ними, там, внизу, густое, чёрное и без берегов. Глухо поют его волны у самого низа скалы, и темно там, внизу, и холодно, и страшно.

— Прощай! — сказал хан, целуя девушку.

— Прощай! — сказал Алгалла и поклонился ей.

Она заглянула туда, где пели волны, и отшатнулась назад, прижав руки к груди.

— Бросьте меня, — сказала она им…

Простёр к ней руки Алгалла и застонал, а хан взял её в руки свои, прижал к груди крепко, поцеловал и, подняв её над своей головой, — бросил вниз со скалы. Там плескались и пели волны и было так шумно, что оба они не слыхали, когда она долетела до воды. Ни крика не слыхали, ничего. Хан опустился на камни и молча стал смотреть вниз, во тьму и даль, где море смешалось с облаками, откуда шумно плыли глухие всплески волн,

и ветер пролетал, развевая седую бороду хана. Толайк стоял над ним, закрыв лицо руками, — камень, неподвижный и молчаливый.

Время шло, по небу одно за другим плыли облака, гонимые ветром. Темны и тяжелы они были, как думы старого хана, лежавшего над морем на высокой скале.

— Пойдём, отец, — сказал Толайк.

— Подожди… — шепнул хан, точно слушая что-то. И опять прошло много времени, плескались волны внизу, а ветер налетал на скалу, шумя деревьями.

Не один раз говорил Толайк Алгалла:

Хан всё не шёл от места, где потерял радость своих последних дней. Но — всё имеет конец! — встал он, могучий и гордый, встал, нахмурил брови и глухо сказал:

Пошли они, но скоро остановился хан.

— А зачем я иду и куда, Толайк? — спросил он сына. — Зачем мне жить теперь, когда вся моя жизнь в ней была? Стар я, не полюбят уж меня больше, а если никто тебя не любит — неразумно жить на свете.

— Слава и богатство есть у тебя, отец…

— Дай мне один её поцелуй и возьми всё это себе в награду. Это всё мёртвое — одна любовь женщины жива. Нет такой любви — нет жизни у человека, нищ он, и жалки дни его. Прощай, мой сын, благословение аллаха над твоей главой да пребудет во все дни и ночи жизни твоей. — И повернулся хан лицом к морю.

— Отец, — сказал Толайк, — отец. — И не мог больше сказать ничего, так как ничего нельзя сказать человеку, которому улыбается смерть, ничего не скажешь ему такого, что возвратило бы в душу его любовь к жизни.

Быстрыми шагами подошёл хан к обрыву и кинулся вниз. Не остановил его сын, не успел. И опять ничего не было слышно — ни крика, ни шума падения хана. Только волны всё плескали там, да ветер гудел дикие песни.

Читайте также: