Бунин аглая краткое содержание

Обновлено: 30.06.2024

Рассказ “Аглая” и “Летопись
Серафимо-Дивеевского монастыря”

"В миру, в той лесной деревне, где родилась и росла Аглая, ее звали Анной". Так по-житийному начинается бунинский рассказ "Аглая", особенно любимый самим автором. Он повествует о простой деревенской девушке, воспитанной в глуши ее старшей сестрой.

"И опять оставались сестры одни, опять возвращались к своей ровной жизни, и опять, убравшись со скотиной, с печкой, сидела Анна за шитьем, за станом, а Катерина читала – о морях, о пустынях, о городе Риме, о Византии, о чудесах и подвигах первохристиан. В черной лесной избе звучали тогда чарующие слух слова: "В стране Каппадокийской, в царствование благочестивого византийского императора Льва Великого. Во дни патриаршества преподобного Иоакима Александрийского, в далекой от нас Эфиопии. " Так и узнала Анна о девах и юношах, растерзанных дикими зверьми на ристалищах, о небесной красоте Варвары, обезглавленной своим лютым родителем, о мощах, хранимых ангелами на Синайской горе, о воине Евстафии, обращенном к истинному Богу зовом Самого Распятого, солнцем просиявшего среди рогов оленя, им, Евстафием, на зверином лове гонимого, о трудах Саввы Освященного, обитавшего в Долине Огненной, и о многих, многих, горькие дни и ночи свои проводивших у пустынных потоков, в криптах и горных киновиях. "
Под таким впечатлением росла героиня рассказа и преображалась. Но жития святых в бунинской "Аглае" – отнюдь не просто деталь ее биографии, а главная составляющая самой ткани рассказа. И понятным это становится из сопоставления с "Летописью Серафимо-Дивеевского монастыря", составленной архимандритом Серафимом (Чичаговым), впоследствии митрополитом и священномучеником. Как мы увидим, эта "Летопись…" имеет самое прямое отношение к рассказу Бунина.

Духовником старшей сестры, Екатерины, был старец Родион, о котором она много рассказывала своей младшенькой. "Батюшка Родион, – сказала она, – спасался сперва в одной древней и славной пустыни, основанной на тех самых местах, где среди дремучего леса, в дупле трехвекового дуба, жил некогда великий святой; там нес он строгое послушание и принял пострижение, удостоился за покаянные свои слезы и бессердечие к плоти лицезрения Самой Царицы Небесной, выдержал обет семилетнего затвора и семилетнего молчания, но и этим не удовольствовался, оставил монастырь и пришел, – уже много, много лет тому назад, – в наши леса, надел лапти лыковые, белый балахон из вретища, епитрахиль черную с осьмиконечным крестом на ней, с изображением черепа и костей Адамовых, вкушает лишь воду и снытку невареную, окошечко своей хижины заградил иконою, спит в гробу, под негасимою лампадою, и в полночные часы непрестанно осаждают его звери воющие, толпы мертвецов яростных и диаволов. "

Иван Алексеевич Бунин (1870–1953)

В этом повествовании Бунина отразились характерные, легко узнаваемые черты подвига преподобного Серафима Саровского, прославленного в лике святых в 1903 году. Это и Саровская пустынь, и явление Божией Матери, и затвор, молчальничество, уединенная жизнь в лесу, белый балахон, лапти, питание снытью, гроб в келье, бесовские наваждения. Торжество прославления великого подвижника, в котором приняла участие и Царская семья, произвело огромное впечатление на всю крещеную Россию. Не стал исключением и Бунин, всегда старавшийся проникнуть в тайну святости.

В конце концов и младшая сестра приходит к "старцу Родиону", который с любовью принял ее. "Счастье мое, жертва немудрая! – сказал он ей. – Будь невестой не земной, а небесною! Знаю, знаю, сестра тебя приуготовила. Потщусь и я, грешный, о том". Отношение отца Родиона к Аглае во многом напоминает отношение преподобного Серафима к Елене Васильевне Мантуровой. Той "батюшка Серафим" тоже говорил о небесном Женихе, а не земном, и благословил на монашество. Елена Васильевна, как и бунинская Аглая, несла особый подвиг молчания, молитвы, была особенно любима старцем. Впоследствии преподобный Серафим благословил Елену Васильевну умереть за послушание. Но, в отличие от Аглаи, ее смерть требовалась ради спасения брата, Михаила Васильевича, который тяжело болел. Добровольное согласие Елены Васильевны спасло жизнь брату (см. "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря", М., 1996. С. 417–423).

Преподобная Елена

"Золотисто-белый цвет ее продолговатого лица чуть играл тонким румянцем; брови у нее были густые, светло-русые, глаза синие; легкая, ладная, – разве что не в меру высокая, тонкая и долгорукая, – тихо и хорошо поднимала она длинные свои ресницы. " – так описывает Бунин свою героиню. Аглая одновременно напоминает другую послушницу преподобного Серафима – Марию Семеновну Мелюкову. Вот как о ней повествует "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря": "Мария Семеновна была высокого роста и привлекательной наружности; продолговатое, белое и свежее лицо, голубые глаза, густые, светлорусые брови и такие же волосы" (с. 269).

Аглая "за все свое пребывание в обители ни на единый час не подняла очей – как сдвинула покров на них, так и осталась". Мария Семеновна в "Летописи…" обмолвилась о себе: "…ведь я ничего не вижу и не знаю; батюшка Серафим мне приказывал никогда не глядеть на них, и я так повязываю платок, чтобы только видеть у себя под ногами дорогу" (с. 266).

Преподобная Марфа

Про Аглаю повествуется так: "Да зато, говорят, и возлюбил же ее отец Родион! Из всех отличил, каждодневно допускал в свою хижинку, вел с ней долгие беседы о будущей славе обители, открывал ей даже свои видения – понятно, с строгим заповеданием молчания…" О Марии Семеновне в "Летописи…" говорится: "Отец Серафим передавал этому своему духовному другу все тайны, касающиеся будущей славы обители, и даже откровения, получаемые им от Царицы Небесной, с строгим заповеданием молчания" (с. 266).

Аглаю старец Родион утешил – "поведал ей перед кончиной, что, поелику лишь малое из тайных его бесед не сумела она скрыть в первые дни послушания, истлеют у нее лишь одни уста". Преподобный Серафим говорил так: "Вот Мария-то на что молчалива была и токмо от радости, любя обитель, преступила заповедь мою и рассказала малое, а все же за то при вскрытии мощей ее в будущем предадутся тлению одни только уста ее!" ("Летопись…" C. 425).

Когда же умерла Аглая за послушание, то отец Родион "пожаловал серебра на ее похороны, меди для раздачи при ее погребении, колоток свечей на сорокоуст по ней, желтую рублевую свечу ко гробу ее и самый гроб – круглый, дубовый, выдолбленный. И по его благословению, положили ее, тонкую и росточком отменно долгую, в тот гроб с волосами распущенными, в двух рубашках-саванах, в белом подряснике, опоясанном черною покромкою, а поверх его – в черной, с белыми крестами, мантии; на головку надели зеленую, шитую золотом шапочку из бархата, на шапочку – камилавочку, после же того повязали синей шалью с кисточками, а в ручки вложили кожаные четочки. "

Преподобный Серафим Саровский

Сравним, как повествует о Марии Семеновне "Летопись…": "Батюшка отец Серафим пожелал ей дать от себя гроб, дубовый, круглый, выдолбленный… Кроме того, батюшка отец Серафим дал 25 рублей на расходы по похоронам и 25 рублей меди для того, чтобы оделить всех сестер и мирских, кто бы ни находился при погребении ее, по 3 коп. каждому. Дал также два полотенца за престол, колоток желтых свеч на сорокоуст, чтобы день и ночь горели бы в церкви, а ко гробу рублевую желтую свечу и на похороны белых 20-копеечных свеч с полпуда. Таким образом, по благословению отца Серафима положили Марию Семеновну, схимонахиню Марфу, во гроб: в двух свитках (рубашках), в бумажном подряснике, подпоясанную шерстяною черною покромкою, сверх сего в черной с белыми крестами схиме и длинной мантии. На головку надели зеленую бархатную, вышитую золотом шапочку, сверх нее камилавку батюшки Серафима и наконец еще повязали большим драдедамовым темно-синим платком с кисточками. В руках она держала кожаные четочки… Ее похоронили с распущенными волосами…" (с. 267, 269). Как видно при сравнении, тексты совпадают почти дословно. Есть в них и много других похожих деталей.

Псково-Печерская икона Божией Матери "Умиление". XVI в. Празднование 21 мая/3 июня, 23 июня/6 июля, 26 августа/8 сентября, 7/20 октября, в 7-ю Неделю по Пасхе

Очевидно, в образе Аглаи Бунин соединил характерные черты двух послушниц преподобного Серафима Саровского. Писатель, как видно из сопоставления, был хорошо знаком с "Летописью Серафимо-Дивеевского монастыря". Примечательно, что впервые бунинский рассказ был опубликован в журнале "Летопись", в 1916 году.

Бунинская Аглая как будто рождает сожаление о ее загубленной молодости. Но не следует забывать, что "бесий слух" о ее терзаниях рассказывает некий странник с завязанными глазами. Вот как сам Бунин говорил о нем: "А этот, что бабам повстречался, как выдуман! В котелке и с завязанными глазами! Ведь бес! Слишком много видел. "

Удивительно, что Бунин, тончайший и взыскательнейший стилист, счел возможным заимствовать буквальные выражения из "Летописи". Подобным же образом в своих стихах – переложениях Апокалипсиса – он лишь незначительно менял порядок слов и ритмику оригинала. Так великий писатель свидетельствовал не только о духовной, но и об огромной эстетической ценности церковной литературы, на которую его и наши современники порою смотрят сверху вниз.

Прав был все-таки Белинский: "Гений есть высшая действительность в сознании истины".

В миру, в той лесной деревне, где родилась и росла Аглая, её звали Анной.

Отца с матерью она лишилась рано. Зашла раз зимой в деревню оспа, и много покойников свезли тогда на погост в село за Свят-Озером. Сразу два гроба стояло и в избе Скуратовых. Девочка не испытала ни страха, ни жалости, только навсегда запомнила тот ни на что не похожий, для живых чужой и тяжелый дух, что исходил от них, и ту зимнюю свежесть, холод великопостной оттепели, что напустили в избу мужики, выносившие гробы к дровням под окнами.

В той лесной стороне деревни редки и малы, грубые бревенчатые дворы их стоят в беспорядке: как суглинистые бугры дозволяют и поближе к речкам, к озерам. Народ там не слишком беден и блюдет свой достаток, свой старый быт, даром что ходит спокон веку на заработки, женщинам оставляя пахать неродимую землю, где она свободна от леса, косить в лесу травы, а зимой греметь ткацким станом. К тому быту и лежало сердце Анны в детстве: милы были ей и черная изба, и горючая лучина в светце.

Впервые нарядили ее тогда в лапти и сарафан из пестряди [1] , купили ожерелье и желтый платок.

Катерина о муже горевала, плакала; плакала и о своей бездетности. А, выплакав слезы, дала себе обет не знать мужа. Когда муж приходил, она встречала его радостно, ладно говорила с ним о домашних делах, заботливо пересматривала его рубахи, чинила, что надо, хлопотала возле печки и бывала довольна, когда ему что нравилось; но спали они розно, как чужие. А уходил он, — опять становилась она скучной и тихой. Все чаще отлучалась она из дому, гостила в недальней женской обители, бывала у старца Родиона, спасавшегося за той обителью в лесной хижине. Она настойчиво училась читать, приносила из обители священные книги и читала их вслух, необычным голосом, опустив глаза, держа книгу в обеих руках. А девочка стояла возле, слушала, оглядывая избу, которая всегда была прибрана. Упиваясь звуком своего голоса, читала Катерина о святых, о мучениках, наше темное, земное презревших ради небесного, восхотевших распять плоть свою со страстями и похотьями. Анна слушала чтение, как песню на чужом языке, со вниманием. Но закрывала Катерина книгу — и она никогда не просила почитать еще: всегда непонятная была она.

. скорбную повесть о том, как ушла Русь из Киева в леса и болота непроходимые, в лубяные городки свои, под жестокую державу московских князей, как терпела она от смут, междуусобий, от свирепых татарских орд и от прочих Господних кар, — от мора и глада, от пожарищ. (4; 364).

И саму героиню символизирует горящая и сгорающая свеча и какой-то внутренний огонь: «И вышла она от него, низко склонив

Ну вот и сгорела она, как свеча, в самый краткий срок (. ) За великое ее смирение, за неглядение на мир земной, за молчание и непосильное трудничество он совершил неслыханное: на исходе третьего года ее подвига он посхимил ее, а потом по молитве и святому размышлению, призвал ее к себе в единый страшный час — и повелел кончину принять (. ) Слегла, запылала огнем — и кончилась. Он, правда, утешил ее — поведал ей перед кончиной, что, поелику лишь малое из тайных его бесед не сумела она скрыть в первые дни послушания, истлеют у нее одни лишь уста 13 (4; 368).

Аленушка в лесу жила, Аленушка смугла была, Глаза у ней горячие, Блескучие, стоячие.

Пошла она в леса гулять,

Дружка искать, в кустах вилять, Да кто ж в лесу встречается? Одна сосна качается!

Аленушка соскучилась, Безделием измучилась, Зажгла она большой костер, А в сушь огонь куда востер! Сожгла леса Аленушка На тыщу верст, до пенушка, И где сама девалася — Доселе не узналося!

Так виделась Бунину русская страстность в 1915 и 1916 предреволюционных годах.

Зима в тот год была особливо суровая. Завалило снегом леса, озера, толсто оковало льдом проруби, жгло морозным ветром да играло по утренним зорям двумя зеркальными, в радужных кольцах, солнцами. Под Новый год вновь приснилось ей: видела она раннее морозное утро, только что выкатилось из-за снегов слепящее ледяное солнце, острым ветром перехватывало дух; и на ветер, на солнце, по белому полю, летела она на лыжах, гналась за каким-то дивным горностаем, да сорвалась вдруг куда-то в пропасть — и ослепла, задохнулась в туче снежной пыли, взвившейся из-под лыж на срыве. (4; 363—364).

Пятнадцати лет отроду, в ту самую пору, когда надлежит девушке стать невестою, Анна покинула мир.

Весна в тот год пришла ранняя и жаркая (4; 364).

В миру, в той лесной деревне, где родилась и росла Аглая, ее звали Анной.

Впервые нарядили ее тогда в лапти и сарафан из пестряди, купили ожерелье и желтый платок.

Пятнадцати лет от роду, в ту самую пору, когда надлежит девушке стать невестою, Анна покинула мир.

В обители, в иночестве, отрешенная от мира и от своей воли ради духовного своего восприемника, Анна, нареченная при постриге Аглаей, пробыла тридцать три месяца. На исходе же тридцать третьего — преставилась.

— Сперва, — сказал, — придет село на Свят-Озере, потом та самая деревня, где родилась Анна, а там увидите вы другое озеро, монастырское, хоть и мелкое, а порядочное, и придется нам по этому озеру в лодке плыть. А как высадитесь, туг уж и самый монастырь рукой подать. Понятно, и на том берегу леса без конца, а сквозь лес глядят, как обыкновенно, стены монастырские, главы церковные, кельи, странноприимницы…

Потом долго повествовал о житии Родиона, о детстве и отрочестве Анны, под конец же рассказал о ее пребывании в обители:

Читайте также: