Батюшков видение на берегах леты краткое содержание

Обновлено: 08.07.2024

Раскрывая грани понятий мечтание и мечта в стихотворениях Батюшкова разных лет, можно уловить, как менялась эта поэзия, общая ее направленность и тональность и как устойчиво сохранялось вместе с тем представление о поэзии самой поэзии.

О, сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой,

Сойди ко мне с небес в туманных облаках.

Подруга нежных муз, посланница небес,

Источник сладких дум и сердцу милых

слез, Где ты скрываешься, мечта, моя богиня?

. О Гейльсбергски поля! в то время я не знал,

Что трупы ратников устелют ваши нивы,

Что медной челюстью гром грянет с сих холмов,

Что я, мечтатель ваш счастливый,

На смерть летя против врагов,

Рукой закрыв тяжелу рану,

Едва ли на заре сей жизни не увяну.

И буря дней моих исчезла, как мечта!

Осталось мрачно воспоминанье.

Ужели я тебя, красавица, забыл,

Тебя, которую я зрел перед собою

Как утешителя! Как ангела добра!

Какое счастие с весной воскреснуть ясной!

(В глазах любви еще прелестнее весна!)

Кургановым писать учен;

Известен стал не пустяками,

Терпеньем, потом и трудами;

«Ага! —судья певице сей,—

Названья этого довольно:

Сударыня! мне очень больно,

Что вы, забыв последний стыд,

Убили драмою Густава.

О, тщетная поэтов слава!

Исчезла Сафо наших дней

С печальной драмою своей;

Потом и две другие дамы,

На дам живые эпиграммы,

Нырнули в глубь туманных вод.

Нет, нет! талант погибни мой

И лира, дружбе драгоценна,

Когда ты будешь мной забвенна,

Москва, отчизны край златой!

«Шуми,— он пел,— волнами, Рона,

И жатвы орошай, Но плеском волн — родного Дона

Трагизмом был овеян для Батюшкова образ гениального итальянского поэта XVI в. Торквато Тассо — преследуемого и гонимого всю жизнь, лишь перед смертью получившего признание.

Какое торжество готовит древний Рим?

Куда текут народа шумны волны?

К чему сих аромат и мирры сладкий дым,

Душистых трав кругом кошницы полны?

Так эмоционально напряженно — вопрос за вопросом — начинается это скорбное повествование о чествовании погибающего поэта. Тассо обращается к собравшимся вокруг друзьям после чего звучит голос автора:

И с именем любви божественный пегас.

Друзья над ним в безмолвии рыдали,

День тихо догорал. и колокола глас

Разнес кругом по стогнам весть печали;

«Погиб Торквато наш! — воскликнул с плачем Рим,—

Наутро факелов узрели мрачный дым;

И трауром покрылся Капитолий.

Критическое отношение Батюшкова к общественному устройству России проявилось в ряде его высказываний — в этом смысле он был сыном своего времени, разделяя образ мыслей и па-строение передового русского дворянства после Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. Существует предположение, что Батюшков знал о возникновении в России тайных политических обществ.

Сюжет сатиры прост: по причуде Аполлона все русские поэты были застигнуты внезапной смертью и отправились в загробный мир, чтобы там предстать перед судом Миноса[125]. Чтобы переплыть Лету и присоединиться к трапезе, за которой уже сидят увенчанные вечным блаженством русские поэты (Ломоносов, Сумароков, Княжнин, Богданович, Тредиаковский, Барков, Хемницер), только что умершим стихотворцам нужно искупаться в реке забвения и погрузить в нее свои творения.

Сюда, на берег тихой Леты,

Бредут покойные поэты;

Они в реке сей погрузят

Себя и вместе юных чад.

Здесь опыт будет правосудный:

Стихи и проза безрассудны

Потонут вмиг: так Феб судил!

Но тут Минос, певцам на страх,

Старик угрюмый и курносый,

Чинит жестокие вопросы:

По счастью, очень плодовитый

(Был тени маленькой ответ),

Я тот, венками роз увитый

Который задушил Вергилья,

Алкею укоротил крылья.

Я здесь, сего бо хощет бог

«Иду… во мне вся мерзнет кровь…

Душа всего… душа природы.

Спаси, спаси меня, любовь!

Увы, я целу ночь и день

Писал, пишу и вечно буду

Писать; все прозой, без еров.

Невинен я; на эту груду

Смотри, здесь тысячи листов,

Священной пылию покрытых,

Печатью мелкою убитых

И нет ера ни одного.

Как трудно Бибрису со славою ужиться!

Он пьет, чтобы писать, и пишет, чтоб напиться!

Поэмы три да сотню од,

Где всюду ночь, где всюду тени,

Где роща ржуща ружий ржот,

Писал с заказу Глазунова

Всегда на срок… Что вижу я?

Здесь реет между вод ладья,

А там, в разрывах черна крова,

Урания — душа сих сфер

И все титаны ледовиты,

Прозрачной мантией покрыты,

«Кто ты? — спросил ее Минос, —

Сказала тень. «Но кто сии

«Сочлены юные мои,

Любовью к славе вдохновенны,

Они Пожарского поют

И тянут старца Гермогена;

Их мысль на небеса вперенна,

Слова ж из Библии берут;

Стихи их хоть немного жестки,

Кургановым писать учен[130];

Известен стал не пустяками,

Терпеньем, потом и трудами;

«Ну, вот, Минос, мои творенья,

С собой я очень мало взял:

О, чудо! — всплыли все, и вскоре

Крылов, забыв житейско горе,

Пошел обедать прямо в рай.

В таком смятенном расположении духа, не зная толком, на чем остановиться в размышлениях о своей дальнейшей литературной судьбе, то ли радоваться несомненному успеху, то ли опасаться гнева могущественных врагов, Батюшков покинул Хантоново и через Вологду в самом конце 1809 года отправился в Москву, куда прибыл на Рождество.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Продолжение на ЛитРес

11. Видение

11. Видение К железнодорожному знаку Яшка пришел с Клавой. Они миновали последние бараки, и прямо перед ними, сливаясь вдали в узкую серебристую полоску, легла железная дорога. Ребята шли по шпалам, мелко и непривычно семеня, а потом спрыгнули на песчаную насыпь; идти было

III. ВЕЛИКОЕ ВИДЕНИЕ

III. ВЕЛИКОЕ ВИДЕНИЕ О том, что было со мной до того, как мне исполнилось девять, можно не рассказывать. Доброе лето сменялось доброй зимой. Васичу провели свою дорогу вдоль Платта и ездили через тамошние места. Железная дорога разделила стадо бизонов на две части. Но те

Видение

Видение Лежал истомленный на ложе болезни (Что горше, что тягостней ложа болезни?), И вдруг загорелись усталые очи: Он видит, он слышит в священном восторге — Выходят из мрака, выходят из ночи Святой Пантелеймон и воин Георгий. Вот речь начинает святой Пантелеймон (Так

Снежное видение

Снежное видение Снежинки падают безмолвно, Как в медленном немом кино, И город нежно и любовно Укутывают пеленой, Ажурным кружевом пуховым. Оно на злате куполов, На тонких веточках ольховых Лежит и на стволах дубов. И в снежном чудится круженье: На фоне чистой

Видение

Видение С годами видение, которое со мной с детства, никуда не пропало. Но оно мало помогает мне в жизни, так как я не могу это контролировать. Оно неожиданно появляется и так же неожиданно пропадает. Один из самых ярких случаев произошел с сыном одной моей

ЕРЕВАН — ВИДЕНИЕ

ПОСЛЕДНЕЕ ВИДЕНИЕ

ПОСЛЕДНЕЕ ВИДЕНИЕ И ризу ветхую мою Сушу на солнце под скалою «…Встретившись с остальными под скалой, мы заговорились и незаметно забрели в восточную часть бухты. Знакомая, давно примелькавшаяся фигура старика, в длинной толстовке, с длинной широкой и белой бородой, в

Последнее видение

Последнее видение И ризу ветхую мою Сушу на солнце под скалою “. Встретившись с остальными под скалой, мы заговорились и незаметно забрели в восточную часть бухты. Знакомая, давно примелькавшаяся фигура старика, в длинной толстовке, с длинной широкой и белой бородой, в

17. Видение

17. Видение Ярон Брук — реалист. Он — не мечтатель. Когда он планирует что-то, по нему можно проверять часы. Его рэндианское расписание весьма реалистично, потому что Республиканская партия теперь стала скорее партией Рэнд, чем партией Тедди Рузвельта и Авраама Линкольна.

Видение

Видение В зале никого не было. Никого, кроме Тани Теткиной. Она смотрела с экрана своими заглатывающими мир глазами и повторяла, как заклинание, как молитву:— Скорей бы. Скорей бы мировая революция.— Послушай, — сказала я, наперед зная, о чем ее скоро спросит офицер на

6. Темное видение

6. Темное видение В тюремной тетради Даниила Андреева есть выписка двух фраз из статьи Веры Смирновой, детской писательницы, некогда написавшей книжку об Орджоникидзе, в "Литературной газете" за 10 мая 1951 года:"Никому в голову не придет теперь выделять мастеров литературы

Глава 3 Видение

Глава 3 Видение Голова его на небе, а ноги на земле! У него грандиозные мечты, но он реалист Взгляд в будущее и последующие шаги, которые позволили обосновать общее видение и указать верный путь развития Во время бесед за завтраком с председателем совета директоров

Вчера, Бобровым утомленный,
Я спал и видел странный сон!
Как будто светлый Аполлон,
За что, не знаю, прогневленный,
Поэтам нашим смерть изрек;
Изрек — и все упали мертвы,
Невинны Аполлона жертвы!
Иной из них окончил век,
Сидя на чердаке высоком,
В издранном шлафроке широком,
Наг, голоден и утомлен
Упрямой рифмой к светлу небу_.
Другой, в Цитеру пренесен,
Красу, умильную как Гебу,
Хотел для нас насильно… петь
И пал бес чувств в конце эклоги;
Везде, о милосердны боги!
Везде пирует алчна смерть,
Косою острой быстро машет,
Богату ниву аду пашет
И губит Фебовых детей,
Как ветр осенний злак полей!
Меж тем в Элизии священном,
Лавровым лесом осененном,
Под шумом Касталийских вод,
Певцов нечаянный приход
Узнал почтенный Ломоносов,
Херасков, сын и слава россов,
Самолюбивый Фебов сын,
Насмешник, грозный бич пороков,
Замысловатый Сумароков
И, Мельпомены друг, Княжнин.
И ты сидел в толпе избранной,
Стыдливой грацией венчанный,
Певец прелестныя мечты,
Между Психеи легкокрылой
И бога нежной красоты;
И ты там был, наездник хилый
Строптива девственниц седла,
Трудолюбивый, как пчела,
Отец стихов ‘Тилемахиды’,
И ты, что сотворил обиды
Венере девственной, Барков!
И ты, о мой певец беззлобный,
Хемницер, в баснях бесподобный! —
Все, словом, коих бог певцов
Венчал бессмертия лучами,
Сидели там олив в тени,
Обнявшись с прежними врагами;
Но спорили еще они
О том, о сем — и не без шума
(И в рае, думаю, у нас
У всякого своя есть дума,
Рассудок свой, и вкус, и глаз).
Садились все за пир богатый,
Как вдруг Майинин сын крылатый,
Ниссланный вышним Божеством,
Сказал сидящим за столом:
‘Сюда, на берег тихой Леты,
Бредут покойные поэты;
Они в реке сей погрузят
Себя и вместе юных чад.
Здесь опыт будет правосудный:
Стихи и проза безрассудны
Потонут вмиг: так Феб судил!’ —
Сказал Эрмий — и силой крыл
От ада к небу воспарил.
‘Ага! — Фонвизин молвил братьям, —
Здесь будет встреча не по платьям,
Но по заслугам и уму’.
— ‘Да много ли, — в ответ ему
Кричал, смеяся, Сумароков, —
Певцов найдется без пороков?
Поглотит Леты всех струя,
Поглотит всех, иль я не я!’
— ‘Посмотрим, — продолжал вполгласа
Поэт, проклятый от Парнаса, —
Егда прийдут…’ Но вот они,
Подобно как в осенни дни
Поблеклы листия древесны,
Что буря в долах разнесла, —
Так теням сим не весть числа!
Идут толпой в ущелья тесны,
К реке забвения стихов,
Идут под бременем трудов;
Безгласны, бледны, приступают,
Любезных детищей купают…
И более не зрят в волнах!
Но тут Минос, певцам на страх,
Старик угрюмый и курносый,
Чинит расправу и вопросы:
‘Кто ты, вещай?’ — ‘Я тот поэт,
По счастью очень плодовитый
(Был тени маленькой ответ),
Я тот, венками роз увитый
Поэт-философ-педагог,
Который задушил Вергилья,
Окоротил Алкею крылья.
Я здесь! Сего бо хощет БогИ долг священныя природы_…’
— ‘Кто ж ты, болтун?’ — ‘Я… Верзляков!’
— ‘Ступай и окунися в воды!’
— ‘Иду… во мне вся мерзнет кровь…
Душа… всего… душа природы,
Спаси… спаси меня, любовь!
Авось…’ — ‘Нет, нет, болтун несчастный,
Довольно я с тобою выл!’ —
Сказал ему Эрот прекрасный,
Который тут с Психеей был.
‘Ступай!’ — Пошел, — и нет педанта.
‘Кто ты?’ — спросил доносчик тень,
Несущу связку фолианта?
‘Увы, я целу ночь и день
Писал, пишу и вечно буду
Писать… всё прозой, без еров_.
Невинен я. На эту груду
Смотри, здесь тысячи листов,
Священной пылию покрытых,
И нет ера ни одного.
Да, я. ’ — ‘Скорей купать его!’
Но тут явились лица новы
Из белокаменной Москвы.
Какие странные обновы!
От самых ног до головы
Обшиты платья их листами,
Где прозой детской и стихами
Иной кладбище, мавзолей,
Другой журнал души своей,
Другой Меланию, Зюльмису,
Луну, Веспера, голубков,
Глафиру, Хлою, Милитрису,
Баранов, кошек и котов
Воспел в стихах своих унылых
На всякий лад для женщин милых
(О, век железный. ). А оне
Не только въяве, но во сне
Поэтов не видали бедных.
Из этих лиц уныло-бледных
Один, причесанный в тупей,
Поэт присяжный, князь вралей,
На суд явил творенья новы.
‘Кто ты?’ — ‘Увы, я пастушок,
Вздыхатель, завсегда готовый;
Вот мой венок и посошок,
Вот мой букет цветов тафтяных,
Вот список всех красот упрямых,
Которыми дышал и жил,
Которым я насильно мил.
Вот мой баран, моя Аглая’, —
Сказал и, тягостно зевая,
Спросонья в Лету поскользнул!
‘Уф! я устал, подайте стул,
Позвольте мне, я очень славен.
Бессмертен я, пока забавен’.
— ‘Кто ж ты?’ — ‘_Я Русский и поэт_.
Бегом бегу, лечу за славой,
Мне враг чужой рассудок здравый.
Для Русских прав мой толк кривой,
И в том клянусь моей сумой’.
— ‘Да кто же ты?’ — ‘Жан-Жак я Русский,
Расин и Юнг, и Локк я Русский,
Три драмы Русских сочинил
Для Русских; нет уж боле сил
Писать для Русских драмы слезны;
Труды мои все бесполезны!
Вина тому — разврат умов’, —
Сказал — в реку! и был таков!
Тут Сафы русские печальны,
Как бабки наши повивальны,
Несли расплаканных детей.
Одна — прости Бог эту даму! —
Несла уродливую драму,
Позор для ада и мужей,
У коих сочиняют жены.
‘Вот мой Густав, герой влюбленный…’
— ‘Ага! — судья певице сей, —
Названья этого довольно:
Сударыня! мне очень больно,
Что вы, забыв последний стыд,
Убили драмою Густава.
В реку, в реку!’ О, жалкий вид!
О, тщетная поэтов слава!
Исчезла Сафо наших дней
С печальной драмою своей;
Потом и две другие дамы,
На дам живые эпиграммы,
Нырнули в глубь туманных вод.
‘Кто ты?’ — ‘Я — виноносный гений.
Поэмы три да сотню од,
Где всюду ночь, где всюду тени,
_Где роща ржуща ружий ржот_,
Писал с заказу Глазунова
Всегда на срок… Что вижу я?
Здесь реет между вод ладья,
А там, в разрывах черна крова,
Урания — душа сих сфер
И все титаны ледовиты,
Прозрачной мантией покрыты,
Слезят!’ — Иссякнул изувер
От взора пламенной Эгиды.
Один отец ‘Телемахиды’
Слова сии умел понять.
На том брегу реки забвенья
Стояли тени в изумленьи
От речи сей: ‘Изволь купать
Себя и всех своих уродов’. —
Сказал, не слушая доводов,
Угрюмый ада судия.
‘Да всех поглотит вас струя. ’
Но вдруг на адский берег дикий
Призрак чудесный и великий
В обширном дедовском возке
Тихонько тянется к реке.
Наместо клячей запряженны,
Там люди в хомуты вложенны
И тянут кое-как, гужом!
За ним, как в осень трутни праздны,
Крылатым в воздухе полком
Летят толпою тени разны
И там и сям. По слову: ‘Стой!’
Кивнула бледна тень главой
И вышла с кашлем из повозки.
‘Кто ты? — спросил ее Минос, —
И кто сии?’ — на сей вопрос:
‘Мы все с Невы поэты росски’, —
Сказала тень. — ‘Но кто сии
Несчастны, в клячей превращенны?’
— ‘Сочлены юные мои,
Любовью к славе вдохновенны,
Они Пожарского поют
И топят старца Гермогена;
Их мысль на небеса вперенна,
Слова ж из Библии берут;
Стихи их хоть немного жестки,
Но истинно варяго-росски’.
— ‘Да кто ж ты сам?’ — ‘_Я также член_;
Кургановым писать учен;
Известен стал не пустяками,
Терпеньем, потом и трудами;
Аз есмь зело славенофил_’,-
Сказал и пролог растворил.
При слове сем в блаженной сени
Поэтов приподнялись тени;
Певец любовныя езды
Осклабил взор усмешкой блудной
И рек: ‘О муж, умом не скудный!
Обретший редки красоты
И смысл в моей ‘Деидамии’,
Се ты! се ты. ’ — ‘Слова пустые’,-
Угрюмый судия сказал
И в Лету путь им показал.
К реке подвинулись толпою,
Ныряли всячески в водах;
Тот книжку потопил в струях,
Тот целу книжищу с собою.
Один, один славенофил,
И то повыбившись из сил,
За всю трудов своих громаду,
За твердый ум и за дела
Вкусил бессмертия награду.
Тут тень к Миносу подошла
Неряхой и в наряде странном,
В широком шлафроке издранном,
В пуху, с косматой головой,
С салфеткой, с книгой под рукой.
‘Меня врасплох, — она сказала,-
В обед нарочно смерть застала,
Но с вами я опять готов
Еще хоть сызнова отведать
Вина и адских пирогов:
Теперь же час, друзья, обедать.
Я — вам знакомый, я — Крылов!’
‘Крылов, Крылов’, — в одно вскричало
Собранье шумное духов,
И эхо глухо повторяло
Под сводом адским: ‘Здесь Крылов!’
‘Садись сюда, приятель милый!
Здоров ли ты?’ — ‘И так и сяк’.
-‘Ну, что ж ты делал?’ — ‘Всё пустяк —
Тянул тихонько век унылый,
Пил, сладко ел, а боле спал.
Ну, вот, Минос, мои творенья,
С собой я очень мало взял:
Комедии, стихотворенья
Да басни, — всё купай, купай!’
О, чудо! — всплыли все, и вскоре
Крылов, забыв житейско горе,
Пошел обедать прямо в рай.
Еще продлилось сновиденье,
Но ваше длится ли терпенье
Дослушать до конца его?
Болтать, друзья, неосторожно —
Другого и обидеть можно.
А Боже упаси того!
____________________
1 — Психею — душу или мечту — древние изображали в виде бабочки или
крылатой девы, обнявшейся с Купидоном.
2 — Смотри VI песнь ‘Энеиды’
3 — Смотри ‘Тень Кука’
4 — Всё это, даже и кошки, воспеты в Москве — ссылаюсь на журналы.
5 — Этот стих взят из сочинений Боброва, я ничего не хочу присваивать.
6 — Крылов познакомился с духами через ‘Почту’.

Где читать: здесь.

Лучшая шутка: Здесь Батюшков смеется над обжорством Крылова, готового обедать даже в царстве мертвых.

Автор: Константин Батюшков при участии Александра Измайлова.

Где читать: здесь.

Тот наш, кто каждый день кадит
И нам молебны служит;
Пусть публика его бранит,
Но он о том не тужит!

Тот наш, кто первый в бой летит
На гибель супостата,
Кто слабость падшего щадит
И грозно мстит за брата…

Лучшая шутка: Над графоманией Хвостова шутили все кому не лень — Батюшков и тут не остался в стороне: тот не может отпустить пьяных участников пира по домам, не прочтя басни:

Певец
Друзья! прощанью сей стакан,
Уж свечи погасили,
Пробили зорю в барабан,
К заутрени звонили;
Пора домой, пора ко сну;
От хмеля я шатаюсь.

Хвостов
Дай, басню я прочту одну
И после распрощаюсь.

Все
Ах! нет, друзья, домой, домой!
Чу… петухи пропели.
Прощай, Шишков, наш дед седой,
Прощай, мы охмелели…

Автор: Александр Пушкин.

Где читать: Внимание! Arzamas не может порекомендовать никому читать глубоко неприличную и по форме, и по содержанию поэму молодого поэта. Если вы уверены в собственных силах, то рекомендуем научное издание.

Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил!
Никто! — Так мать же их в ***!
Хвалы мне их не нужны.
Лишь от тебя услуг я жду:
Пиши в часы досужны.

К чему без смысла подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй лишь, *** ***,
Моим благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь моей ***!
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют под тобою!

Почему смешно: Хотя бы уже потому, что очень, очень неприлично.

Лучшая шутка: Уморительное описание эротических и поэтических триумфов героя.

Пером владеет как ***,
‎Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках Герой,
‎На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
‎С гудком, смычком, ***,
И на Руси вкушает рай
‎Бумагой и ***.

И там, где вывеска ***
‎На низкой ветхой кровле,
И там, где только спит монах,
‎И в капище торговли —
Везде затейливой пиит
‎Поет свои куплеты
И всякой день в уме твердит
‎Баркова все советы.
И бабы и *** пол
‎Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
‎Девчонки подымали.

Где читать: здесь.

Почему смешно: Потому что без площадной ругани, с легким слогом и остроумно. Характерные черты стиля высмеиваемых авторов доведены до мании, за которую они и посажены в желтый дом:

Вот Жуковский, в саван длинный
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянув умильно,
Черта дразнит языком,
Видеть ведьму вображает
И глазком ей подмигнет,
И кадит, и отпевает,
И трезвонит, и ревет.

Лучшая шутка: Опять про глупость Хвостова.

— Ты ль Хвостов? — к нему вошедши,
Вскликнул я. — Тебе ль здесь быть?
Ты дурак — не сумасшедший,
Не с чего тебе сходить.

Читайте также: