Амброз бирс случай на мосту через совиный ручей краткое содержание

Обновлено: 07.07.2024

Мы поговорим об Амброзе Бирсе — замечательном американском писателе второй половины XIX века, о судьбе, кошмаре, греховности, человеческой природе, религиозности и так далее. В России больше известны его младшие современники — Джек Лондон, Теодор Драйзер. Имя Бирса нашему читателю известно куда меньше, а между тем он входит в число самых читаемых и влиятельных новеллистов не только США, но и всей западной литературы.

Бирс прожил довольно насыщенную жизнь. Он родился в 1842 году в небольшом городке в штате Огайо. Сменил несколько профессий, был ветераном Гражданской войны за отмену рабства между Севером и Югом. Он воевал за северян, против южан, хотя по его прозе не очень понятно, на чьей он был стороне. Война в принципе описывается им как нечто чудовищное, как разрушение всех возможных иллюзий, как понимание того, что мир — это есть война, просто нам это не всегда заметно. Война происходит всегда, война происходит везде. Возможно, она не происходит с оружием в руках, но человеку свойственно воевать и уничтожать себе подобных. Вот это, собственно, взгляд Амброза Бирса на человека и на войну.

Бирс получил серьезное ранение в голову, и война очень сильно обнулила его ценности, он вернулся с войны циником, человеком, который пережил апокалипсис, крушение ценностей. То же самое, например, произошло спустя 80 лет с Джеромом Дэвидом Сэлинджером, да и, в общем, со всеми американцами, пережившими войну, но эта братоубийственная война была, наверное, самая бессмысленная, самая кровавая.

В 1870-х годах он обосновался в Сан-Франциско, иногда выезжал на восток, в Вашингтон. Он устроился журналистом, был законодателем интеллектуальной моды, интеллектуальным деспотом, он очень много и активно писал колонки. Как раз в то время в Америке был прилив дикого капитализма, когда возникли переделы собственности, когда захватывались территории, когда бизнес был особенно агрессивен и не регулировался никак государством, и в этой ситуации существовала очень серьезная коррупция. И Бирс был одним из главных разоблачителей местной коррупции, его очень боялись, он был очень остр на язык. Как религиозный человек — он был близок к протестантским деноминациям, — он очень хорошо понимал человеческую природу; может быть, отсюда его злоба и цинизм, его знаменитые афоризмы.

В 1910-х для него наступают трудные времена: два его сына погибли — один на дуэли, другой скончался в Нью-Йорке от пневмонии; жена от него ушла. Бирс был очень подавлен этими событиями. В 1913 году в Мексике началась революция, а еще до этого Бирс (видимо, в надежде реанимировать свой талант) отправляется по местам своей боевой славы. Он направляется в южные штаты — возможно, чтобы снова увидеть местность, где он провел свою молодость, будучи человеком военным. Он пересекает границу в Мексике, где началась революция, затем направляет своему приятелю письмо, что отправляется в неизвестность, — и больше о нем нет никаких сведений. То есть если вы увидите даты жизни Амброза Бирса, то рядом с 1914 годом обязательно будет стоять знак вопроса: как погиб Амброз Бирс, неизвестно; он пропал без вести, как сообщает официальная хроника. Существует масса версий гибели Амброза Бирса или свидетельств о том, что мексиканцы расстреляли человека, похожего на Бирса, или, наоборот, правительственные войска расстреляли пожилого американца — но мы обстоятельств его смерти не знаем.

Поговорим немножко о мировидении Бирса, о его рассказах, которые, безусловно, вошли, как я уже сказал, в сокровищницу мировой новеллистики. Америка — очень религиозная страна, которую создавали не только авантюристы, искатели приключений, но и крайне религиозные люди, кальвинисты. Эти люди не могли состояться, реализоваться в своих собственных странах; они пересекали Атлантический океан, с тем чтобы создать некий рай на земле, как всегда старались делать кальвинисты. Но для кальвиниста, что очень существенно, Бог — это не сфера человеческих ожиданий. Бог, с одной стороны, далек от человека, потому что Бог непонятен, иррационален, и кальвинисты и лютеране считают, что наше представление о Боге никакого отношения к Богу, в , не имеет: Бог невыразим, Бог неизречен, Бога нельзя изобразить. И отсюда в степени возникает некий страх перед Богом. Это накладывается на страх перед большим пространством Америки. То есть надо представить себе некоего человека, который обживается на новом континенте, этот континент практически не заселен, вокруг — не всегда приветливая природа, и эта ситуация рождает внутренний глубинный страх, ощущение одиночества, ощущение богооставленности. Это очень важное для всякого религиозного человека искушение — когда ты вдруг начинаешь думать, что, возможно, Бога нет. Даже скорее не Бога — нет человеческих смыслов, нет человеческого понимания Бога. Мы ждем от Бога помощи — мы ее не получаем, и это как раз означает не то, что Бога нет, а это означает, что Бог именно есть. Потому что человеческие идеи не могут здесь себя осуществить, а существует некий замысел.

Второй очень важный момент — это предопределение. С точки зрения кальвинизма люди делятся на прóклятых и спасенных, и как выберет Бог — не очень понятно. То есть мы не можем спастись добрыми, хорошими поступками: мы заранее предопределены быть плохими или хорошими, быть прóклятыми или быть спасенными, и сделать здесь ничего нельзя, потому что все прописано еще до сотворения Земли. Это очень важная идея судьбы, которая связывается с очень важной идеей трагедийности, наполняющей сюжеты Амброза Бирса.

Что такое трагедия? Трагедия, наверное, связана со столкновением желаний и логики мира: человек, который стремится изменить мир к лучшему, сталкивается с некоей непостижимой логикой мира. Вот шекспировские герои нередко стараются изменить мир к лучшему, но на самом деле это стремление навязать миру свои ценности является демоническим. Герой сам не понимает, что он плохой, что он злой; он не чувствует природу собственного зла, ему кажется, что он очень добрый, очень хороший, что он хочет сделать мир лучше, — как Макбет. Но есть предопределение, есть судьба, и если человек проклят, то не сможет сделать мир лучше. Это очень важный момент и для греческих трагиков, и для трагиков вообще, и для Амброза Бирса. Зло гнездится в человеческой природе, человек не невинное существо, как думали многие просветители, например Руссо, — человек порочен от рождения. В человеческой природе — убивать себе подобных, человек греховен, человек зол, человек плох, каким бы хорошим он ни выглядел. Вот это очень важно для понимания специфики героев Амброза Бирса.

Когда мы читаем рассказы Бирса, у нас поначалу возникает ощущение, что это, в милые люди с идеалами, с действительно удивительными чувствами. Они любят своих жен, любят свои семьи, любят свои дома, но мы понимаем, что природа их на самом деле чудовищна, что это монстры. Вот так Бирс видел человека; он полагал, что война для человека — это абсолютно естественное состояние.

И помимо этой трагедийности и религиозной идеи, в Соединенных Штатах Америки возникает еще одна очень важная традиция — это традиция готической литературы. Готическая литература — так называемая литература ужасов со всякими привидениями, камнепадом с неба, литература второй половины XVIII века, возникшая в Великобритании, — взрывает упорядоченность Просвещения, представление о всесилии разума, создает и показывает нам мир абсолютно иррациональным.

Этот иррациональный и очень сильный страх перед Богом, перед жизнью присутствует и у Бирса. Бирс учился у Эдгара Аллана По, который понял очень важную вещь: страх и ужас находятся не в мире, а гнездятся внутри человека. Но если По создает психологический ужас, то Бирс делает ужас обыденным, он показывает реальность как таковую. Здесь не действуют сверхъестественные силы: кошмар возникает тогда, когда ты открываешь глаза и видишь реальность такой, какая она есть. Здесь как будто бы отсутствует сверхъестественное и возникает именно гиперреальность: обычная банальная жизнь. Как только мы поставим себе задачу увидеть реальность , открыть глаза на нее, тогда мы увидим ее чудовищность.

Другими учителями Бирса были французские натуралисты — например, Эмиль Золя, который говорил о биологической предопределенности человека. Что это значит? Это значит, что человека определяет его физиология или его среда. Как раз в конце XIX века, когда писал Амброз Бирс, были очень модными всякие естественно-научные теории. И Эмиль Золя, и Мопассан в своих художественных произведениях изучали биологическую природу человека. Бирс от этого тоже не отказывался, то есть он как раз говорил о биологической природе человека и находил ее порочной. У него этот элемент мистицизма, элемент судьбы (а судьба играет очень важную роль в творчестве Бирса) соединялся именно с натурализмом, то есть когда герой Амброза Бирса начинает прислушиваться к своему телу или живет велениями тела, тогда он попадает в руки судьбы.

Вторая часть рассказывает нам, как главный герой Пейтон Факуэр дошел до жизни такой. Выяснилось, что он очень хотел воевать, очень хотел оказать помощь Югу, а ничего не получалось, в армию его не брали. И вот мимо его плантации проехал человек, который сказал, что мост — это очень важная стратегическая зона и если попытается его поджечь, северяне обязательно этого человека повесят. Пейтон Факуэр понимает, что обязательно надо поджечь этот мост, и идет его поджигать. Факуэра, естественно, ловят, потому что человек, который рассказал ему про мост, был шпионом и провокатором северян.

Третья часть начинается с того, что веревка обрывается, Факуэр падает в реку, в него пытаются стрелять, он с трудом выбирается; очень подробно описано, как он высвобождает руки, потом горло от веревки, потом пытается плыть, его затягивает водоворот, потом в него стреляют строем, но не попадают, продолжают стрелять, пули летят мимо него в воде, он ныряет, выныривает. Наконец он выбирается на берег, раздается последний залп артиллерийского орудия в его сторону. А дальше он возвращается домой, долго идет, очень устает, ему становится очень жарко, он уже не помнит, сколько он идет. Вот он приходит домой, открывает дверь, заходит за ворота, его встречает жена, она такая красивая. Вдруг бах — удар, тьма, молчание, пауза, и мы видим, что тело Пейтона Факуэра болтается под стропилами моста через Совиный ручей, — все это ему пригрезилось. То есть история бегства, очень детективная и красивая, оказалась фейком, фальшаком. На самом деле все начинается с идеи судьбы, и мы не понимаем, кто этот рассказчик, в самом начале этой истории: это такой сторонний взгляд на ситуацию. На мосту стоял человек; по всей видимости, его собирались повесить — как будто рассказчик странный, он не понимает, он ненадежный, он вроде даже не понимает, что здесь происходит. И тут мы начинаем понимать, что это огромный, колоссальный спектакль, это некое шоу, это театральные подмостки, это судьба как режиссер, который разыгрывает здесь свой спектакль, и, в , сейчас мы увидим огромный театр смерти. То есть Пейтон Факуэр — это человек, который вступил на тропу судьбы. Вот для древних греков было очень важно совпасть со своей судьбой, какой бы чудовищной и ужасной она ни была. Это было очень важно. Но ведь можно было и не прожить свою судьбу, можно было отсидеться. Такие ситуации бывали — можно обмануть судьбу, не прожить ее. В конце концов, если ты не выйдешь на большую дорогу, если ты не предпримешь никаких жизненных усилий, ты не проживешь свою судьбу. Но если ты не проживешь свою судьбу, это означает, что ты не станешь личностью. И это очень важно — стать собой, пусть даже твоя судьба такая ужасная, как у Эдипа. В конце концов, твоя судьба может служить уроком. Это очень важные моменты, связанные с предопределением: ты обязан прожить свою судьбу.

Здесь герой действительно томится бездельем. Он понимает, что не проживает свою судьбу. Да, он живет как обычный плантатор, его не берут в армию, и тут появляется этот шпион северян, и Факуэр отправляется поджигать мост. С этого момента он подключается к своей судьбе. Это крайне важный момент. Как только он подключается к своей судьбе, это автоматически означает, что она приведет к его смерти. Он обязательно в конце погибнет, потому что судьба, замысел не считается с человеком. Ему не удастся осуществить свою миссию: это происходит абсолютно со всеми героями Бирса, и он обязательно погибнет. То есть он подключился как бы к судьбе, как такой электрический прибор, который погорит-погорит, а потом обязательно испортится. Потому что человек, так же как и всякий электрический прибор, — это нечто временное, а замысел бесконечен. Только подключившись к замыслу, человек может почувствовать бренность этого мира, собственную конечность на фоне бесконечности Бога, бесконечности замысла. Вот эта судьба обязательно влечет героя к смерти.

Здесь есть еще один важный момент. Пейтон Факуэр — это добрый человек, который смотрит на мир ужасно добрыми, приятными глазами, но мы понимаем, что его основной инстинкт — это стремление убивать. Он стремится воевать, попасть на войну, поджечь мост, а это жертвы, убийства и так далее. Бирс располагает внутри этого человека нерв и стремление убивать. То есть это не хороший человек, это греховный человек, но его идеи и идеалы выглядят прекрасными, патриотичными. Нет такого дела, которое бы он не осуществил ради Юга. Но во всем в этом один вектор — стремление убивать. Все герои Бирса будут сведены к этому стремлению. Это удивительный парадокс и удивительное умение этого писателя создавать одного и того же героя. Здесь нет вот этого разнообразного психологизма в духе Толстого. Для Толстого человек относительно свободен, а здесь нет свободы: у тебя есть только одна задача — убивать, но это просто имеет разные формы. И вот герой придумывает эту историю. То есть задача героя — избежать судьбы.

Прежде всего важно то, что он обездвижен. Он стоит на мосту абсолютно связанный и при этом рассказывает о том, как он действует. Это очень важная метафора человека религиозного. Ты на самом деле парализован, ты никуда не бежишь, ты стоишь на месте, но ощущение — что ты очень много делаешь, бегаешь, что ты очень активен и так далее. И вот главный герой придумывает эту историю, то есть он пытается закрыться от реальности фикцией. Так устроен человек: он никогда не живет в реальном мире, он создает себе вымышленные, фиктивные иллюзии, и главный герой придумывает историю своего бегства. Но эта история сразу же разоблачается Амброзом Бирсом одновременно на двух уровнях — на символическом и физиологическом. Нас поражает этот финал, он оказывается для нас неожиданным, нам кажется, что герой все-таки убежал. Но внутри этого рассказа Бирс расставляет массу таких обозначений, дорожных указателей на то, что герой умирает. Мы видим, что пейзаж бледнеет, становится все более абстрактным, приблизительным, и видим, как сознание героя затухает. Это очень важный момент. Мы следим за ним и вдруг видим, что шея болит все сильнее и сильнее, главный герой Пейтон Факуэр шел-шел, ему стало жарко, он высунул язык — то есть его повесили. Ему становится все больнее и больнее, и у него, разумеется, затухает сознание. Вот эти физиологические моменты Бирс очень подробно прописывает, и мы начинаем понимать: да вот же указания на то, что герой умер. И символически эта история разоблачается. Мост — это символический переход в иной мир.

Здесь есть очень важный момент — когда главный герой, сосредоточившись на мыслях о жене и детях, слышит тиканье часов. Это удары судьбы, удары неумолимого времени, которые нельзя отменить. Вообще, это очень важный мотив американской литературы, не только Бирса, но и Фолкнера: ты не можешь остановить время. Ты можешь оторвать стрелки от часов, ты можешь разбить часы, но они все равно будут образом тикать. И это очень важный момент, потому что в конце мы видим тело, которое болтается, как маятник. То есть он совпал с вот этим движением судьбы. Это очень важный момент, так же как и тот, когда он убегает от своих преследователей и оказывается в лесу, и этот лес описан как рай: там чудные деревья, волшебные птицы, это нереальное место, откуда герою не хочется убегать. И мы понимаем, что это злая ирония. Герой попал на самом деле в рай, и дальше его приключения происходят в раю. Это такая издевательская, немножко тяжеловесная символика.

Бирс нам интересен именно этим — своей попыткой создать особенного героя, который бы внешне был ужасно симпатичен, похож на нас, но на самом деле он прóклятый, греховный, он является пассивным, как и все готические герои: он человек, с которым случается, а не человек, который совершает поступки. Это на самом деле горький приговор не только американцам, но и всему человечеству, свойственный американскому религиозному сознанию.

Случай на мосту через Совиный ручей

Капитан, скрестив руки, молча следил за работой своих подчиненных, не делая никаких указаний. Смерть — высокая особа, и если она заранее оповещает о своем прибытии, ее следует принимать с официальными изъявлениями почета; это относится и к тем, кто с ней на короткой ноге. По кодексу военного этикета безмолвие знаменует глубокое почтение.

Человеку, которому предстояло быть повешенным, было на вид лет тридцать пять. Судя по пальто — такое обычно носили плантаторы, — он был штатский. Черты лица правильные — прямой нос, энергичный рот, широкий лоб; черные волосы, зачесанные за уши, падали на воротник хорошо сшитого сюртука. Он носил усы и бородку клином, но щеки были выбриты; большие темно-серые глаза выражали доброту, что было несколько неожиданно в человеке с петлей на шее. Он ничем не походил на обычного преступника. Закон военного времени не скупится на смертные приговоры для людей, не исключая и джентльменов.

Закончив приготовления, оба солдата отступили на шаг, и каждый оттащил доску, на которой стоял. Сержант повернулся к капитану, отдал честь и тут же встал позади него, после чего капитан тоже сделал шаг в сторону. В результате этих перемещений осужденный и сержант очутились на концах доски, покрывавшей три перекладины моста. Тот конец, на котором стоял штатский, почти — но не совсем — доходил до четвертой. Раньше эта доска удерживалась в равновесии тяжестью капитана; теперь его место занял сержант. По сигналу капитана сержант должен был шагнуть в сторону, доска качнуться и осужденный — повиснуть в пролете между двумя перекладинами. Он оценил по достоинству простоту и практичность этого способа. Ему не закрыли лица и не завязали глаз. Он взглянул на свое шаткое подножие, затем обратил взор на бурлящую речку, бешено несущуюся под его ногами. Он заметил пляшущее в воде бревно и проводил его взглядом вниз по течению. Как медленно оно плыло! Какая ленивая река!

Он закрыл глаза, стараясь сосредоточить свои последние мысли на жене и детях. До сих пор вода, тронутая золотом раннего солнца, туман, застилавший берега, ниже по течению — маленький форт, рота солдат, плывущее бревно — все отвлекало его. А теперь он ощутил новую помеху. Какой-то звук, назойливый и непонятный, перебивал его мысли о близких резкое, отчетливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне; в нем была та же звонкость. Он прислушивался, пытаясь определить, что это за звук и откуда он исходит; он одновременно казался бесконечно далеким и очень близким. Удары раздавались через правильные промежутки, но медленно, как похоронный звон. Он ждал каждого удара с нетерпением и, сам не зная почему, со страхом. Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее. Чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость приобретали.

Когда эти мысли, которые здесь приходится излагать словами, сложились в сознании обреченного, точнее — молнией сверкнули в его мозгу, капитан сделал знак сержанту. Сержант отступил в сторону.

Пэйтон Факуэр, состоятельный плантатор из старинной и весьма почтенной алабамской семьи, рабовладелец и, подобно многим рабовладельцам, участник политической борьбы за отделение южных штатов, был ярым приверженцем дела южан. По некоторым не зависящим от него обстоятельствам, о которых здесь нет надобности говорить, ему не удалось вступить в ряды храброго войска, несчастливо сражавшегося и разгромленного под Коринфом, и он томился в бесславной праздности, стремясь приложить свои силы, мечтая об увлекательной жизни воина, ища случая отличиться. Он верил, что такой случай ему представится, как он представляется всем в военное время. А пока он делал, что мог. Не было услуги — пусть самой скромной, — которой он с готовностью не оказал бы делу Юга; не было такого рискованного предприятия, на которое он не пошел бы, лишь бы против него не восставала совесть человека штатского, но воина в душе, чистосердечно и не слишком вдумчиво уверовавшего в неприкрыто гнусный принцип, что в делах любовных и военных дозволено все.

Однажды вечером, когда Факуэр сидел с женой на каменной скамье у ворот своей усадьбы, к ним подъехал солдат в серой форме и попросил напиться. Миссис Факуэр с величайшей охотой отправилась в дом, чтобы собственноручно исполнить его просьбу. Как только она ушла, ее муж подошел к запыленному всаднику и стал расспрашивать о положении на фронте.

— Янки восстанавливают железные дороги, — сказал солдат, — и готовятся к новому наступлению. Они продвинулись до Совиного ручья, починили мост и возвели укрепление на своем берегу. Повсюду расклеен приказ, что всякий штатский, замеченный в порче железнодорожного полотна, мостов, туннелей или составов, будет повешен без суда. Я сам читал приказ.

— А далеко до моста? — спросил Факуэр.

— А наш берег охраняется?

— Только сторожевой пост на линии в полумиле от реки да часовой на мосту.

— А если бы какой-нибудь кандидат висельных наук, и притом штатский, проскользнул мимо сторожевого поста и справился бы с часовым, — с улыбкой сказал Факуэр, — что мог бы он сделать?

— Я был там с месяц назад, — ответил он, — и помню, что во время зимнего разлива к деревянному устою моста прибило много плавника. Теперь бревна высохли и вспыхнут, как пакля.

Тут вернулась миссис Факуэр и дала солдату напиться. Он учтиво поблагодарил ее, поклонился хозяину и уехал. Час спустя, когда уже стемнело, он снова проехал мимо плантации в обратном направлении. Это был лазутчик федеральных войск.

Он не делал сознательных усилий, но по острой боли в запястьях догадался, что пытается высвободить руки. Он стал внимательно следить за своими попытками, равнодушный к исходу борьбы, словно праздный зритель, следящий за работой фокусника. Какая изумительная ловкость! Какая великолепная сверхчеловеческая сила! Ах, просто замечательно! Браво! Веревка упала, руки его разъединились и всплыли, он смутно различал их в ширящемся свете. Он с растущим вниманием следил за тем, как сначала одна, потом другая ухватились за петлю на его шее. Они сорвали ее, со злобой отшвырнули.

Теперь он полностью владел своими чувствами. Они даже были необычайно обострены и восприимчивы. Страшное потрясение, перенесенное его организмом, так усилило и утончило их, что они отмечали то, что раньше было им недоступно. Он ощущал лицом набегающую рябь и по очереди различал звук каждого толчка воды. Он смотрел на лесистый берег, видел отдельно каждое дерево, каждый листик и жилки на нем, все, вплоть до насекомых в листве — цикад, мух с блестящими спинками, серых пауков, протягивающих свою паутину от ветки к ветке. Он видел все цвета радуги в капельках росы на миллионах травинок. Жужжание мошкары, плясавшей над водоворотами, трепетание крылышек стрекоз, удары лапок жука-плавунца, похожего на лодку, приподнятую веслами, — все это было внятной музыкой. Рыбешка скользнула у его глаз, и он услышал шум рассекаемой ею воды.

Он всплыл на поверхность спиной к мосту; в то же мгновение видимый мир стал медленно вращаться вокруг него, словно вокруг своей оси, и он увидел мост, укрепление на откосе, капитана, сержанта, обоих солдат — своих палачей. Силуэты их четко выделялись на голубом небе. Они кричали и размахивали руками, указывая на него; капитан выхватил пистолет, но не стрелял, у остальных не было в руках оружия.

Вдруг он услышал громкий звук выстрела, и что-то с силой ударило по воде в нескольких дюймах от его головы, обдав ему лицо брызгами. Опять раздался выстрел, и он увидел одного из часовых — ружье было вскинуто, над дулом поднимался сизый дымок. Человек в воде увидел глаз человека на мосту, смотревший на него сквозь щель прицельной рамки. Он отметил серый цвет глаза и вспомнил, что серые глаза считаются самыми зоркими. Но стрелок промахнулся.

Встречное течение подхватило Факуэра и снова повернуло его лицом к лесистому берегу. Позади него раздался отчетливый и звонкий голос, и звук этого голоса, однотонный и певучий, донесся по воде так внятно, что прорвал и заглушил все остальные звуки, даже журчание воды в его ушах. Факуэр, хоть и не был военным, достаточно часто посещал военные лагеря, чтобы понять грозный смысл этого нарочито мерного, протяжного напева; командир роты, выстроенной на берегу, вмешался в ход событий. Как холодно и неумолимо, с невозмутимой модуляцией, рассчитанной на то, чтобы внушить спокойствие солдатам, с обдуманной раздельностью прозвучали жестокие слова:

— Рота, смирно. Ружья к плечу. Целься. Пли!

Факуэр нырнул — нырнул как можно глубже. Вода взревела в его ушах, словно то был Ниагарский водопад, но он все же услышал приглушенный гром залпа и, снова всплывая на поверхность, увидел блестящие кусочки металла, странно сплющенные, которые, покачиваясь, медленно опускались на дно. Некоторые из них коснулись его лица и рук, затем отделились, продолжая опускаться.

Когда он, задыхаясь, всплыл на поверхность, он понял, что пробыл под водой долго; его довольно далеко отнесло течением — прочь от опасности. Солдаты кончали перезаряжать ружья; стальные шомполы, выдернутые из стволов, все сразу блеснули на солнце, повернулись в воздухе и стали обратно в свои гнезда. Тем временем оба часовых снова выстрелили по собственному почину — и безуспешно.

Беглец видел все это, оглядываясь через плечо; теперь он уверенно плыл по течению. Мозг его работал с такой же энергией, как его руки и ноги; мысль приобрела быстроту молнии.

Но вот в двух ярдах от него — чудовищный всплеск и тотчас же громкий стремительный гул, который, постепенно слабея, казалось, возвращался по воздуху к форту и наконец завершился оглушительным взрывом, всколыхнувшим реку до самых глубин! Поднялась водяная стена, накренилась над ним, обрушилась на него, ослепила, задушила. В игру вступила пушка. Пока он отряхнулся, высвобождаясь из вихря вспененной воды, он услышал над головой жужжанье отклонившегося ядра, и через мгновение из лесу донесся треск ломающихся ветвей.

Вдруг он почувствовал, что его закружило, что он вертится волчком. Вода, оба берега, лес, оставшийся далеко позади мост, укрепление и рота солдат — все перемешалось и расплылось. Предметы заявляли о себе только своим цветом. Бешеное вращение горизонтальных цветных полос — вот все, что он видел. Он попал в водоворот, и его крутило и несло к берегу с такой быстротой, что он испытывал головокружение и тошноту. Через несколько секунд его выбросило на песок левого — южного — берега, за небольшим выступом, скрывшим его от врагов. Внезапно прерванное движение, ссадина на руке, пораненной о камень, привели его в чувство, и он заплакал от радости. Он зарывал пальцы в песок, пригоршнями сыпал его на себя и вслух благословлял его. Крупные песчинки сияли, как алмазы, как рубины, изумруды: они походили на все, что только есть прекрасного на свете. Деревья на берегу были гигантскими садовыми растениями, он любовался стройным порядком их расположения, вдыхал аромат их цветов. Между стволами струился таинственный розоватый свет, а шум ветра в листве звучал, как пение золотой арфы.

Свист и треск картечи в ветвях высоко над головой нарушили его грезы. Канонир, обозлившись, наугад послал ему прощальный привет. Он вскочил на ноги, взбежал по отлогому берегу и укрылся в лесу.

Весь день он шел, держа направление по солнцу. Лес казался бесконечным; нигде не видно было ни прогалины, ни хотя бы охотничьей тропы. Он и не знал, что живет в такой глуши.

К вечеру он обессилел от усталости и голода. Но мысль о жене и детях гнала его вперед. Наконец он выбрался на дорогу и почувствовал, что она приведет его к дому. Она была широкая и прямая, как городская улица, но, по-видимому, никто по ней не ездил. Поля не окаймляли ее, не видно было и строений. Ни намека на человеческое жилье, даже ни разу не залаяла собака. Черные стволы могучих деревьев стояли отвесной стеной по обе стороны дороги, сходясь в одной точке на горизонте, как линии на перспективном чертеже. Взглянув вверх из этой расселины в лесной чаще, он увидел над головой крупные золотые звезды — они соединялись в странные созвездия и показались ему чужими. Он чувствовал, что их расположение имеет тайный и зловещий смысл. Лес вокруг него был полон диковинных звуков, среди которых — раз, второй и снова — он ясно расслышал шепот на незнакомом языке.

Шея сильно болела, и, дотронувшись до нее, он убедился, что она страшно распухла. Он знал, что на ней черный круг — след от веревки. Глаза были выпучены, он уже не мог закрыть их. Язык распух от жажды; чтобы унять в нем жар, он высунул его на холодный воздух. Какой мягкой травой заросла неезженая дорога! Он не чувствовал ее под ногами!

Очевидно, несмотря на все мучения, он уснул на ходу, потому что теперь перед ним была совсем иная картина, — может быть, он просто очнулся от бреда. Он стоит у ворот своего дома. Все осталось как было, когда он покинул его, и все радостно сверкает на утреннем солнце. Должно быть, он шел всю ночь. Толкнув калитку и сделав несколько шагов по широкой аллее, он видит воздушное женское платье; его жена, свежая, спокойная и красивая, спускается с крыльца ему навстречу. На нижней ступеньке она останавливается и поджидает его с улыбкой неизъяснимого счастья — вся изящество и благородство. Как она прекрасна! Он кидается к ней, раскрыв объятия. Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет в грохоте пушечного выстрела полыхает вокруг него — затем мрак и безмолвие!

Пэйтон Факуэр был мертв; тело его с переломанной шеей мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей.

Амброз Бирс - Случай на мосту через Совиный ручей краткое содержание

Случай на мосту через Совиный ручей - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок

Случай на мосту через Совиный ручей - читать книгу онлайн бесплатно (ознакомительный отрывок), автор Амброз Бирс

Случай на мосту через Совиный ручей

На железнодорожном мосту, в северной части Алабамы, стоял человек и смотрел вниз, на быстрые воды в двадцати футах под ним. Руки у него были связаны за спиной. Шею стягивала веревка. Один конец ее был прикреплен к поперечной балке над его головой и свешивался до его колен. Несколько досок, положенных на шпалы, служили помостом для него и для его палачей двух солдат федеральной армии под началом сержанта, который в мирное время скорее всего занимал должность помощника шерифа. Несколько поодаль, на том же импровизированном эшафоте, стоял офицер в полной капитанской форме, при оружии. На обоих концах моста стояло по часовому с ружьем "на караул", то есть держа ружье вертикально, против левого плеча, в согнутой под прямым углом руке, - поза напряженная, требующая неестественного выпрямления туловища.

Позади одного из часовых никого не было видно; на сотню ярдов рельсы убегали по прямой в лес, затем скрывались за поворотом. По всей вероятности, в той стороне находился сторожевой пост. На другом берегу местность была открытая - пологий откос упирался в частокол из вертикально вколоченных бревен, с бойницами для ружей и амбразурой, из которой торчало жерло наведенной на мост медной пушки. По откосу, на полпути между мостом и укреплением, выстроились зрители - рота солдат-пехотинцев в положении "вольно": приклады упирались в землю, стволы были слегка наклонены к правому плечу, руки скрещены над ложами. Справа от строя стоял лейтенант, сабля его была воткнута в землю, руки сложены на эфесе. За исключением четверых людей на середине моста, никто не двигался. Рота была повернута фронтом к мосту, солдаты застыли на месте, глядя прямо перед собой. Часовые, обращенные лицом каждый к своему берегу, казались статуями, поставленными для украшения моста.

Капитан, скрестив руки, молча следил за работой своих подчиненных, не делая никаких указаний. Смерть - высокая особа, и если она заранее оповещает о своем прибытии, ее следует принимать с официальными изъявлениями почета; это относится и к тем, кто с ней на короткой ноге. По кодексу военного этикета безмолвие знаменует глубокое почтение.

Человеку, которому предстояло быть повешенным, было на вид лет тридцать пять. Судя по пальто - такое обычно носили плантаторы, - он был штатский. Черты лица правильные - прямой нос, энергичный рот, широкий лоб; черные волосы, зачесанные за уши, падали на воротник хорошо сшитого сюртука. Он носил усы и бородку клином, но щеки были выбриты; большие темно-серые глаза выражали доброту, что было несколько неожиданно в человеке с петлей на шее. Он ничем не походил на обычного преступника. Закон военного времени не скупится на смертные приговоры для людей, не исключая и джентльменов.

Закончив приготовления, оба солдата отступили на шаг, и каждый оттащил доску, на которой стоял. Сержант повернулся к капитану, отдал честь и тут же встал позади него, после чего капитан тоже сделал шаг в сторону. В результате этих перемещений осужденный и сержант очутились на концах доски, покрывавшей три перекладины моста. Тот конец, на котором стоял штатский, почти - но не совсем - доходил до четвертой. Раньше эта доска удерживалась в равновесии тяжестью капитана; теперь его место занял сержант. По сигналу капитана сержант должен был шагнуть в сторону, доска качнуться и осужденный - повиснуть в пролете между двумя перекладинами. Он оценил по достоинству простоту и практичность этого способа. Ему не закрыли лица и не завязали глаз. Он взглянул на свое шаткое подножие, затем обратил взор на бурлящую речку, бешено несущуюся под его ногами. Он заметил пляшущее в воде бревно и проводил его взглядом вниз по течению. Как медленно оно плыло! Какая ленивая река!

Он закрыл глаза, стараясь сосредоточить свои последние мысли на жене и детях. До сих пор вода, тронутая золотом раннего солнца, туман, застилавший берега, ниже по течению - маленький форт, рота солдат, плывущее бревно - все отвлекало его. А теперь он ощутил новую помеху. Какой-то звук, назойливый и непонятный, перебивал его мысли о близких резкое, отчетливое металлическое постукивание, словно удары молота по наковальне; в нем была та же звонкость. Он прислушивался, пытаясь определить, что это за звук и откуда он исходит; он одновременно казался бесконечно далеким и очень близким. Удары раздавались через правильные промежутки, но медленно, как похоронный звон. Он ждал каждого удара с нетерпением и, сам не зная почему, со страхом. Постепенно промежутки между ударами удлинялись, паузы становились все мучительнее. Чем реже раздавались звуки, тем большую силу и отчетливость приобретали.

Он открыл глаза и снова увидел воду под ногами. "Высвободить бы только руки, - подумал он, - я сбросил бы петлю и прыгнул в воду. Если глубоко нырнуть, пули меня не достанут, я бы доплыл до берега, скрылся в лесу и пробрался домой. Мой дом, слава богу, далеко от фронта; моя жена и дети пока еще недосягаемы для захватчиков".

Когда эти мысли, которые здесь приходится излагать словами, сложились в сознании обреченного, точнее - молнией сверкнули в его мозгу, капитан сделал знак сержанту. Сержант отступил в сторону.

Пэйтон Факуэр, состоятельный плантатор из старинной и весьма почтенной алабамской семьи, рабовладелец и, подобно многим рабовладельцам, участник политической борьбы за отделение южных штатов, был ярым приверженцем дела южан. По некоторым не зависящим от него обстоятельствам, о которых здесь нет надобности говорить, ему не удалось вступить в ряды храброго войска, несчастливо сражавшегося и разгромленного под Коринфом, и он томился в бесславной праздности, стремясь приложить свои силы, мечтая об увлекательной жизни воина, ища случая отличиться. Он верил, что такой случай ему представится, как он представляется всем в военное время. А пока он делал, что мог. Не было услуги - пусть самой скромной, - которой он с готовностью не оказал бы делу Юга; не было такого рискованного предприятия, на которое он не пошел бы, лишь бы против него не восставала совесть человека штатского, но воина в душе, чистосердечно и не слишком вдумчиво уверовавшего в неприкрыто гнусный принцип, что в делах любовных и военных дозволено все.

А. Бирс сам принимавший участие в военных действиях во времена гражданской войны в Америке, неоднократно встречался со смертью, и видел ее лицо. Наверное, он не раз в своем воображении переходил ту тонкую грань, который отделяет реальный мир от мира потустороннего, и поэтому смог с такой невероятной достоверностью описать чувства обреченного на смерть человека и саму картинку, возникающую в голове умирающего. Трагически сложилась судьба писателя, а смерть его осталась загадкой, которую так и не смогли разгадать. А. Бирс пропал в Мексике в 1913 году, куда отправился участвовать в революционных событиях 1910 -1917 года, его тело так и не нашли. Вот последние слова Амброза Бирса (из письма другу):

An Occurrence at Owl Creek Bridge (на русском языке). Часть I

Мужчине, которого готовили к повешению, было на вид около тридцати пяти лет. Он не был военным, по внешнему виду он больше напоминал фермера. У него были правильные черты лица: прямой нос, волевой рот, широкий лоб, длинные темные волосы были зачесаны назад и опускались на воротник добротно сшитого сюртука. У мужчины были усы и остроконечная бородка, но бакенбарды он не носил; большие темно-серые глаза, казалось, улыбались, что было особенно удивительно для человека с петлей на шее. Было очевидно, что это не преступник. Действовавший либеральный военный закон приговорил к повешению людей из самых разных слоев общества, и джентльмены не были исключением.

Закрыв глаза, мужчина попытался сосредоточиться на мыслях о жене и детях. Вода, блестевшая в лучах утреннего солнца, нависшие вдалеке над берегами реки клочья тумана, видневшееся военное укрепление, солдаты, кусок древесины – все это отвлекало его. Внезапно возникло еще что-то. В его мысли ворвался непонятный звук, который невозможно было игнорировать, резкий, отчетливый, металлический звук как удар кузнечного молота по наковальне. Он удивился, что же это могло быть? Прислушиваясь, он не мог понять, шел ли звук откуда-то издалека или раздавался совсем рядом – он казался и близким, и далеким одновременно. Звук снова отдалялся и медленно приближался, напоминая похоронный звон колокола. Он ждал каждого удара с нетерпением и, сам не понимая почему, с каким-то опасением. Промежутки тишины постепенно удлинялись, и это сводило его с ума. С уменьшением частоты звучавших ударов нарастала сила и резкость звука. Они резко отдавались в ушах, словно удары ножа. И вдруг он понял: это тикали его часы.

В тот момент, когда эти мысли, облеченные выше в слова, промелькнули в голове обреченного на смерть человека, не успев найти дальнейшего развития, капитан кивнул сержанту. Сержант шагнул с доски в сторону.

Пейтон Фарквар был успешным фермером родом из старинной и всеми уважаемой алабамской семьи. Будучи рабовладельцем и, как все рабовладельцы, политиком, он, естественно, был горячо предан политике Юга. Собственнические настроения, которые господствовали в Алабаме, послужили причиной того, что он не пошел на службу в армию, тем более что ее наступление здесь закончилось полным разгромом при Коринфе. Его трясло от гнева при виде своего бессилия, и он жаждал дать выход своей энергии, не имея возможности быть солдатом и отличиться в бою, он делал все, чтобы помочь Югу: хватался за любую самую черную работу, самое опасное приключение было ему по плечу. Ведь в душе он был солдат, и часто действовал необдуманно и без особой подготовки, следуя известному высказыванию о том, что на войне и в любви все средства хороши.

Однажды вечером, когда Фарквар с женой сидели на скамеечке у входа в свои владения, солдат в сером камуфляже подъехал к воротам и попросил попить воды. Миссис Фарквар была рада лично оказать ему эту услугу. Пока жена ходила за водой, ее муж подошел к покрытому пылью всаднику и стал с интересом расспрашивать о новостях с фронта.

Когда женщина принесла воду, и солдат выпил ее, он, поблагодарив леди и поклонившись мужчине, уехал. Спустя час после наступления ночи тот же солдат снова пересек плантацию, направляясь на север в ту сторону, откуда приехал. Это был разведчик.

Он был сейчас полностью во власти своих физических ощущений. Они были сверхъестественно острыми и сильными. Весь его организм был настолько истерзан страданиями, что все ощущения обострились, превосходя в сотни раз все, что он когда-либо испытывал. Он чувствовал, что его лицо пульсирует и даже слышал звук каждого толчка. Он смотрел на лес на берегу реки и видел отдельные деревья, листья и прожилки на каждом листике – видел даже насекомых: цикад, блестящих мух, серых пауков, плетущих свою паутину между ветками. Он заметил, как росинки переливаются всеми цветами радуги на миллионах травинок. Гул мошкары, танцующей по берегам реки, шуршание крыльев стрекозы, звук шагов водяного паука, ножки которого двигались как будто весла на лодке – все это создавало настоящую, реально ощутимую музыку. Рыба выпрыгнула из воды прямо перед его глазами, и он услышал, как она с силой врезается в воду всем телом.

Он оказался на поверхности воды лицом по течению. Какое-то время ему казалось, что весь мир вертится вокруг него, как будто он был осью мира, и он увидел мост, укрепление, солдат на мосту, капитана, сержанта, двух рядовых, своих палачей. Их силуэты выделялись на фоне голубого неба. Они что-то кричали и жестикулировали, указывая на него. Капитан вытащил пистолет, но стрелять не стал, остальные были без оружия. Их движения были нелепыми и ужасными, а их очертания – гигантскими.

Вдруг он услышал резкий хлопок, и что-то ударилось об воду всего в нескольких дюймах от его головы, забрызгав ему лицо. Он услышал второй хлопок и увидел одного из часовых с винтовкой на плече, легкий голубоватый дымок поднимался у дула винтовки. Человек в воде увидел взгляд человека на мосту, направленный прямо на него сквозь прицел оружия. Он отметил серый цвет глаз и вспомнил, что когда-то читал, что люди с серыми глазами самые меткие, и что у всех известных снайперов были серые глаза. Тем не менее, этот промахнулся.

Водоворот захватил Факвара и наполовину развернул его; он снова смотрел на лес на противоположном от укрепления берегу. Звук чистого высокого голоса, выводивший монотонную мелодию, теперь звенел у него за спиной и летел над водой отчетливо, пронизывающе, заглушая все другие звуки, даже стук сердца у него в ушах. Хотя он не был солдатом, но слишком часто посещал лагеря, и был в состоянии распознать наводящий ужас смысл этого неторопливого, монотонного, целенаправленного песнопения; лейтенант на берегу просто выполнял часть своих утренних обязанностей. Как холодно и безжалостно, с какой ровной, спокойной интонацией, предупредительной, вызывающей в людях невозмутимость, с какими тщательно отмеренными интервалами ронял он эти жестокие слова:

Факвар нырнул – нырнул так глубоко, как только мог. Вода загудела в его ушах как шум Ниагары, он услышал приглушенный грохот залпа орудий и, поднимаясь снова к поверхности, увидел светящиеся кусочки металла, сплющенные странным образом, которые медленно опускались вниз. Некоторые из них дотронулись до его лица и рук, потом отлетели, продолжая свое падение. Один застрял у него между шеей и воротником; металл был неприятно теплым, и он вытащил его оттуда.

Когда он поднялся на поверхность, чтобы сделать глоток воздуха, он увидел, что был под водой довольно долго; его отнесло далеко вниз по течению реки почти на безопасное расстояние. Солдаты практически закончили перезаряжать оружие; металлические патроны блеснули в солнечном свете, перемещаясь в барабаны винтовок, перевернулись в воздухе и легли в свои ячейки. Двое часовых снова выстрелили, беспристрастно и безрезультатно.

Преследуемый увидел это все, обернувшись на секунду; сейчас он яростно плыл по течению. Его мозг работал с той же силой, что его руки и ноги; его мысли летели со скоростью света.

«Офицер, — размышлял он, — не совершит еще раз такую стратегическую ошибку. Легче увернуться от залпа, чем от одиночного выстрела. Он, скорее всего, уже отдал приказ стрелять по цели. Господи, помоги мне, я не смогу увернуться от них всех.

И вот ужасающий всплеск в двух ярдах от него, а затем громкий стремительный звук, который постепенно ослабевая, как будто вернулся обратно по воздуху к укреплению и затух со взрывом, пронзившим всю реку до самой глубины.

Поднявшаяся волна накрыла его, обрушившись сверху, ослепила и начала душить! В игру вступила пушка. Когда он встряхнул головой, отряхиваясь от обрушившейся на него воды, он услышал, как с другой стороны в воздухе громыхнул выстрел, и через мгновение в лесу напротив послышался звук раздробленных и сломанных веток.

Неожиданно он почувствовал, что кружится на одном месте, круг за кругом, вращаясь как веретено. Вода, берега, леса, теперь уже далекий мост, укрепление и люди – все перемешалось и превратилось в расплывшееся пятно. Все предметы отличались теперь только цветом; круговые горизонтальные полосы цвета – это все, что он видел. Он попал в водоворот, и его вращало все сильнее на такой скорости, что у него закружилась голова и начало тошнить. Через мгновение его выбросило на гравий около левого берега реки – южного берега – за выступающим мысом, который заслонил его от врагов. Внезапная остановка движения и ссадина на руке от гравия вернули его к жизни, и он закричал от восторга. Он зарыл пальцы в песок, а потом стал бросать его над собой пригоршнями, громко благословляя. Ему казалось, что песчинки – это бриллианты, рубины, изумруды; никакое иное сравнение не казалось ему более подходящим. Деревья на берегу были гигантскими садовыми растениями; он усмотрел ярко выраженный порядок в их расстановке, вдыхал аромат их цветов. Странный розовый свет проблескивал сквозь просветы в их листве, а ветер играл на их ветвях музыку как на ветряной арфе. Его спасение было чудом, и он был готов остаться в этом зачарованном месте до конца своих дней.

Свист и грохот картечи среди ветвей высоко у него надо головой вернули его к реальности. Сбитый с толку, канонир выстрелил наугад на прощанье. Он вскочил на ноги и, бросившись бежать вдоль берега, быстро скрылся в лесу.

Весь тот день он шел, ориентируясь по солнцу. Лес казался бесконечным, нигде он не прерывался, не было даже тропинок. Он и не догадывался, что жил в такой дикой местности. Что-то жуткое было в этом открытии.

К наступлению сумерек он устал, стер себе ноги и умирал от голода. Мысль о жене и детях подгоняла его. В конце концов, он нашел дорогу, которая вывела его, как ему казалось, в нужную сторону. Она была широкой и прямой, как городская улица, и в то же время она казалась нехоженой. По краям дороги не было полей, следов жилья также не было. Даже не слышалось лая собаки, что могло бы свидетельствовать о поселении людей. Черные стволы деревьев стояли как две прямые стены по обе стороны дороги, превращаясь на линии горизонта в точку, как диаграмма на уроке перспективы. Над головой, если смотреть вверх на просвет между верхушками деревьев, сияли огромные садовые звезды, которые выглядели незнакомо и группировались в странные созвездия. Он был уверен, что они располагались в определенном порядке, имевшим тайный и опасный смысл. Лес с другой стороны был полон странных звуков, среди которых – один раз, затем второй, и потом еще раз – он отчетливо слышал шепот голосов на неизвестном ему языке.

Его шея все еще болела и, потрогав ее рукой, он обнаружил, что шея распухла. Он знал, что на шее была черная полоса – след от веревки. Глаза как будто наполнились песком, он больше не мог закрывать их. Язык распух от жажды; ему удалось найти спасение, высунув его между зубами и подставив холодному воздуху. Торф мягко выстилал нехоженую дорогу так, что он вообще перестал ощущать, что у него под ногами!

Вполне вероятно, что, несмотря на его страдания, он уснул в пути, потому что сейчас он уже видит другую картину – возможно, он только пришел в себя после расстройства сознания. Вот он стоит у ворот своего дома. Ничего не изменилось с тех пор, как он ушел, все вокруг радуется и светится в лучах утреннего солнца. Должно быть, он шел всю ночь. Открыв калитку и пройдя по широкой белой дорожке, он видит мелькнувшую женскую одежду; его жена, свежая, красивая и милая, спускается с веранды ему навстречу. Она стоит на ступеньках в ожидании, с лучезарной улыбкой, полная бесподобной грациозности и достоинства. О, как она прекрасна! Он бросается к ней с распростертыми объятиями. И в тот момент, когда он уже совсем рядом и готов обнять ее, он чувствует оглушающий удар сзади; слепящий белый свет охватывает все вокруг со звуком выстрела – а потом все погружается в темноту и полную тишину.

Пейтон Факвар был мертв; его тело со сломанной шеей качалось из стороны в сторону между балками моста через Совиный ручей.

Рассказ написан в годы гражданской войны в Америке и опубликован только в 1890 г.

Состоятельный плантатор Пэйтон Факуэр был ярым приверженцем дела южан. Он был схвачен северянами у моста через Совиный ручей. И там же повешен.

Но, падая в пролет моста, Факуэр очнулся от острой боли. Показать

Что случилось на мосту

Ради подобного стоит читать книги.

Чтение должно нести нам открытия. Я очень радуюсь, когда кто-либо из писателей становится для меня - открытием. В прошлом году им стал японец Кендзи Маруяма. В этом - американец Амброз Бирс.

И не смотря на то, что я только только прикоснулся к его творчеству, рассказ "Случай на мосту через совиный ручей" стал для меня квинтесенцией всего Бирса, самым ярким и сильным переживанием от его прозы. Снова коротенький и снова ошеломляющий.

Бирс, кажется, задолго до любых футуристов ниспровергал основы литературного приличия. Приговоренный к повешению будет повешен. И даже краткое лирическое отступление, в котором герой окидывает взором весь бесконечный миг, не отсрочка приговора - тот будет свершен кратко, быстро, исправно. (Теперь я понял откуда "растут ноги" творчества блистательной Фланери О'Коннор.) А может все-таки не будет повешен? И может классическое Deus ex machina и невероятное спасение в последний момент? Ведь повешенный судя по всему - человек хороший. Как же. Буквально через страницу мы узнаем что негодяй тот, негодяем. Но сопереживать ему будем до самого конца, как родному. Почти что выкрикивать страницам: "Беги, Форест, беги!"

В рассказе Бирса будет смерть. У него, судя по всему, с ней давний роман. Но смерть эта величава. "Смерть - высокая особа, и если она заранее оповещает
о своем прибытии, ее следует принимать с официальными изъявлениями почета". Смерть в данном рассказе Бирса притягивает, манит быть соглядатаем, предлагает восторгаться и восхищаться ею. Она - неприглядная и пугающая в рассказе Бирса предстоет нам, словно запечатленная на рисунках Гойи. Может вы видели его рисунки, посвященные зверствам наполеоновской оккупации Испании? Четкие, лаконичные, грифельные, скупые на цвет, лишь светотень, да штрихи - повествуют они историю печального времени. И в то же время рука гения в какой-то мере облагораживает через рисунок - саму смерть. Такова смерть на страницах "Случая". Смерть здесь вышколена и обучена хорошим манерам. Она медлительно ровно настолько, насколько это требует этикет. Она как будто в образе славного солдата на полковом смотре, посреди войны. Все выстроились в ровные ряды. Мундиры чищенные и залатанные. Идеальная выправка. На смотре присутствует генерал. Солдат красив. Его штык блестит. Он почти идеален. И в то же время к его красоте примешивается то, что завтра снаряд смешает его с несколькими дестяками килограммов земи в одну кровавую кашу. И оттого он трагически красив.

Агоня напряжения на грани жизни и смерти так сильна, что тиканье часов бьет по ушам колоколом набата. Жажда жизни, пожирающая все: боль, страх, отчаяние, непосильную борьбу со стихией.

Рассказ - всего несколько страниц, но стоящий любой великой книги. Это "Случай на мосту через совиный ручей" Амброза Бирса.

Когда была прочитана последняя строка создалось чувство, что у меня в груди что-то взорвалось. Что моим сердцем выстрелили из пушки и вот оно продираясь сквозь мясо, жилы и кости с большой скоростью устремилось куда-то на свободу, в какие-то заоблочные выси, покидая бренное, ненужное и пустое тело, которому никогда не угнаться ни за словом, ни за мыслью.

Читайте также: