Я много лгал и лицемерил сочинение

Обновлено: 02.07.2024

Облегчи нам страдания, Боже!
Мы, как звери, вгнездились в пещеры –
Жестко наше гранитное ложе,
Душно нам без лучей и без веры.

И вдруг Он вздрогнул. Мы метнулись,
И показалось нам на миг,
Что глуби неба распахнулись,
Что сонм архангелов возник.

Все было тихо. Небо чёрно.
В молчанье холм. В молчанье дол.
Он голову склонил покорно,
Поник челом и отошёл.

Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.

Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.

Юноша бледный со взором смущенным!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побежденным,
Зная, что в мире оставлю поэта.

Хотя у комментаторов иногда возникает вопрос: за каким столом – письменным или обеденным – более счастлив человек?
Размышляя о счастье, Брюсов восклицал:
Пока есть небо, будь доволен!
Пока есть море, счастлив будь!
Пока простор полей раздолен,
Мир славить песней не забудь!

Родители предоставили юному поэту возможность самовоспитания, уделяя большое внимание в семье материализму и атеизму. Валерию строго запрещали читать религиозную литературу, оберегая его от всяких сказок и мистики. Притом идеи Дарвина и принципы материализма он усвоил раньше, чем научился умножать, – по его собственному признанию.
В отроческие годы Брюсов считал своим литературным кумиром Некрасова, был очарован поэзией Надсона. В 1900 году молодой Брюсов так охарактеризовал четыре отрады в своей жизни:

Знаю я сладких четыре отрады.
Первая – радость в сознании жить.
Птицы, и тучи, и призраки – рады,
Рады на миг и для вечности быть.

Радость вторая – в огнях лучезарна!
Строфы поэзии – смысл бытия.
Тютчева песни и думы Верхарна,
Вас, поклоняясь, приветствую я.

Третий восторг – то восторг быть любимым,
Ведать бессменно, что ты не один.
Связаны, скованы словом незримым,
Двое летим мы над страхом глубин.

Радость последняя – радость предчувствий,
Знать, что за смертью есть мир бытия.
Сны совершенства! в мечтах и в искусстве
Вас, поклоняясь, приветствую я!

Радостей в мире таинственно много,
Сладостна жизнь от конца до конца.
Эти восторги – предвестие Бога,
Это – молитва на лоне Отца.

У каждого свой тайный демон.
Влечет неумолимо он
Наполеона через Неман
И Цезаря чрез Рубикон.

Не демон ли тебе, Россия,
Пути указывал в былом, –
На берег Сити в дни Батыя,
На берег Дона при Донском?

Не он ли вел Петра к Полтаве,
Чтоб вывести к струям Невы,
И дни Тильзита, дни бесславии,
Затмил пыланием Москвы?

Куда ж теперь, от скал Цусимы,
От ужаса декабрьских дней,
Ты нас влечешь, неодолимый?
Не видно вех, и нет путей.

Где ты, наш демон? Или бросил
Ты вверенный тебе народ,
Как моряка без мачт и весел,
Как путника в глуши болот?

Явись в лучах, как страж Господень,
Иль встань, как призрак гробовой,
Но дай нам знак, что не бесплоден
Столетий подвиг роковой!

И внезапно – в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.

Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали – отголоски, крики,
Но мгновенье было – трепет, взоры были – страх!

Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть.
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

И в великом ужасе, скрывая лица, – люди
То бессмысленно взывали: "Горе! с нами Бог!",
То, упав на мостовую, бились в общей груде.
Звери морды прятали, в смятеньи, между ног.

Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей, –в восторге бросилась к коню,
Плача целовала лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.

Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
"Люди! Вы ль не узнаете Божией десницы!
Сгибнет четверть вас – от мора, глада и меча!"

Он поклонялся женщине как великому Божьему творению:

Ты – женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты – в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся – от века – на тебя!

В бурные революционные годы он восхищается не марксистскими трудами, а Библией:

О, Книга книг! Кто не изведал,
В своей изменчивой судьбе,
Как ты целишь того, кто предал
Свой утомленный дух – тебе!

В чреде видений неизменных,
Как совершенна и чиста –
Твоих страниц проникновенных
Младенческая простота!

Не меркнут образы святые,
Однажды вызваны тобой:
Пред Евой – искушенье змия,
С голубкой возвращенной – Ной!

Все, в страшный час, в горах, застыли
Отец и сын, костер сложив;
Жив облик женственной Рахили,
Израиль-богоборец – жив!

И кто, житейское отбросив,
Не плакал, в детстве, прочитав,
Как братьев обнимал Иосиф
На высоте честей и слав!

Кто проникал, не пламенея,
Веков таинственную даль,
Познав сиянье Моисея,
С горы несущего скрижаль!

Резец, и карандаш, и кисти,
И струны, и певучий стих –
Еще светлей, еще лучистей
Творят ряд образов твоих!

Какой поэт, какой художник
К тебе не приходил, любя:
Еврей, христианин, безбожник,
Все, все учились у тебя!

И сколько мыслей гениальных
С тобой невидимо слиты:
Сквозь блеск твоих страниц кристальных
Нам светят гениев мечты.

Ты вечно новой, век за веком,
За годом год, за мигом миг,
Встаешь – алтарь пред человеком,
О, Библия! о Книга книг!

Ты – правда тайны сокровенной,
Ты – откровенье, ты – завет,
Всевышним данный всей вселенной
Для прошлых и грядущих лет!

Здравствуй, солнце, в час кончины,
Над извивами дорог!
Вы, небесные равнины!
Ты, открывшийся мне Бог!

Пора сознаться: я – не молод; скоро сорок.
Уже не молодость, не вся ли жизнь прошла?
Что впереди? обрыв иль спуск? но, общий ворог,
Стоит старуха-смерть у каждого угла.

Я жил, искал услад, и правых и неправых,
Мне сны безумные нашептывала страсть,
Губами припадал ко всем земным отравам,
Я знал, как радует, как опьяняет власть.

Меж мук и радостей, творимых и случайных,
Я, в лабиринте дней ища упорно путь,
Порой тонул мечтой в предвечно-страшных тайнах
И в хаос истины порой умел взглянуть.

Я дрожь души своей, ее вмещая в звуках,
Сумел на ряд веков победно сохранить,
И долго меж людей, в своих мечтах и муках,
В своих живых стихах, как феникс, буду жить.

И в длинном перечне, где Данте, где Вергилий,
Где Гете, Пушкин, где ряд дорогих имен,
Я имя новое вписал, чтоб вечно жили
Преданья обо мне, идя сквозь строй времен.

Загадку новую я задал для столетий,
На высях, как маяк, зажег мечту свою.
Об чем же мне жалеть на этом бедном свете?
Иду без трепета и без тревог стою.

Взмахни своей косой, ты, старая! Быть может,
Ты заждалась меня, но мне – мне всё равно.
В час роковой меня твой голос не встревожит:
Довольно думано! довольно свершено!

И в заключение эссе стоит привести его искренние строки:

Я много лгал и лицемерил,
И много сотворил я зла,
Но мне за то, что много верил,
Мои отпустятся дела.

Я дорожил минутой каждой,
И каждый час мой был порыв.
Всю жизнь я жил великой жаждой,
Ее в пути не утолив.

На каждый зов готов ответить,
И, открывая душу всем,
Не мог я в мире друга встретить
И для людей остался нем.

Любви я ждал, но не изведал
Ее в бездонной полноте, –
Я сердце холодности предал,
Я изменял своей мечте!

Тех обманул я, тех обидел,
Тех погубил, – пусть вопиют!
Но я искал – и это видел
Тот, Кто один мне – правый суд!

В 1900-х годах творчество Брюсова было очень противоречиво, он был, как бы расколот. Поэт писал о любви как о разрушительной страсти, писал о чувстве пресыщения жизни и прославлял смерть.

Повествование идет в виде воспоминания. Здесь нет обращений, но в тоже время мы понимаем, что стих-ие написано не просто так, не только для себя.

Это произведение совсем не радостное, но грустным его тоже не назовешь. Оно вызывающее, бурное. Не зря последние 2 четверостишья заканчиваются восклицательными знаками. Читать его надо с чувством, с силой, даже с некоторой злобой.

Лирический герой не такой как все люди, и из-за этого он не может сблизиться с кем-то. Если большинство лжет и прикрывает это или просит перед всеми прощенья, то он – нет. Его единственный судья – Бог, а не такие же лгуны как он. Герой в стих-ии исповедовался, но не перед окружающими, а перед Богом и собой, этим он как будто подвел всему итог.

Думаю автор – это сам герой, они единое целое. Все что пережил и чувствовал создатель, пережило и чувствовало создание.

Стих-ие чем-то напоминает мне классическую музыку, ведь именно она, обычно, то спокойная и тихая, то громкая и вызывающая. Здесь тоже самое, произведение то спокойное и грустное, то яркое и даже немного злое.

Стих-ие написано в перекрестной рифмовке, размером хорей.

Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Разнобой Экзамены Смерть отца Леонид Семенов "Золото в лазури" Переписка с Блоком Кинематограф "Аяксы" "Орфей", изводящий из ада Знакомство За самоварчиком "Аргонавты" и Блок Ахинея Брат Старый

Учебное пособие (7)

Учебное пособие по русской литературе ХХ века (1910 — 1950-х гг.) отражают современный научный взгляд на творчество таких писателей, как Е. Замятин, М.

Россия век XX книга первая (1901 — 1939) Часть 1 (1)

Тысяча лет одного рода

В 2001 году исполняется 1139 лет Русскому государству. Именно в 862 году по современному летосчислению на Руси и появился варяг Рюрик, который основал великую династию русских правителей.

Первая (2)

Алексей Федорович, как я не раз об этом говорила, не любил вспоминать о прошлом, делать записки, набрасывать кое-что для будущих мемуаристов. Видимо, прошлое, особенно далекое, было тем ушедшим, счастливым миром, боль об утрате которого была мучительна.

Здесь Вы можете ознакомиться и скачать Я много лгал и лицемерил.

Если материал и наш сайт сочинений Вам понравились - поделитесь им с друзьями с помощью социальных кнопок!

Я много лгал и лицемерил,

И много сотворил я зла,

Но мне за то, что много верил,

Мои отпустятся дела.

Я дорожил минутой каждой,

И каждый час мой был порыв.

Всю жизнь я жил великой жаждой,

Ее в пути не утолив.

На каждый зов готов ответить,

И, открывая душу всем,

Не мог я в мире друга встретить

И для людей остался нем.

Любви я ждал, но не изведал

Ее в бездонной полноте, -

Я сердце холодности предал,

Я изменял своей мечте!

Тех обманул я, тех обидел,

Тех погубил, - пусть вопиют!

Но я искал - и это видел

Тот, кто один мне - правый суд!

Полезный материал по теме:

282 299 302 301 278 290 304 307 281 300 293 305 288 287 294 292 283 298 297 280 296 285 284 289 295 286 291 306 279 303

Обратная связь

Если не удалось найти сочинение на нужную тему, то Вы можете заказать его на нашем сайте. Мы постараемся найти нужный Вам материал в электронном виде и вышлем по электронной почте.

Не стесняйтесь обращаться к нам, если у вас возникли вопросы или пожелания:

Мы в социальных сетях

Старший символист и первый советский классик, имморальный декадент и труженик-пахарь — родившийся 145 лет назад, 1 (13) декабря 1873 года Валерий Брюсов отразил все противоречия своей эпохи

восемь-стихотворений-Влерия-Брюсова,-не-заслуживающих-забвения

Текст: Арсений Замостьянов

КАМЕНЩИК (1901)

- Каменщик, каменщик в фартуке белом,

Что ты там строишь? кому?

- Эй, не мешай нам, мы заняты делом,

Строим мы, строим тюрьму.

- Каменщик, каменщик с верной лопатой,

Кто же в ней будет рыдать?

- Верно, не ты и не твой брат, богатый.

Незачем вам воровать.

Демонизм, ставший банальностью к издыханию ХХ века, в те годы выглядел непривычно и потому привлекательно. Брюсов не был первым из тех, кто представлял себя в стихах не безукоризненным рыцарем, а носителем отрицательного обаяния. Как и положено демиургу Серебряного века, он был позёром. Позиция эффектная, но и уязвимая. Но, когда трудно понять, где позёрство, а где исповедь, - получается сильно. Это касается известного стихотворения 1902 года:

Я много лгал и лицемерил,

И много сотворил я зла,

Но мне за то, что много верил,

Мои отпустятся дела.

…На каждый зов готов ответить,

И, открывая душу всем,

Не мог я в мире друга встретить

И для людей остался нем.

Эпатаж? В известной степени да. Часто из него рождались энергичные, кованые стихи.

В ОТВЕТ (1902)

Но космическая энергия просыпалась в нем, когда речь шла о других материях. Брюсов часто оставался под маской, не любил откровенничать. Но в этом программном стихотворении раскрыл свой характер:

Неволей, если не охотой!

Я близ тебя, мой кнут тяжел,

Я сам тружусь, и ты работай!

Нельзя нам мига отдохнуть,

Взрывай земли сухие глыбы!

Недолог день, но длинен путь,

Веди, веди свои изгибы!

Это его коронный мотив. А здесь и стихотворение получилось мраморное.

КОНЬ БЛЕД (1903)

Это одна из лучших городских мистерий ХХ века. Брюсов набрасывает урбанистический пейзаж из недалекого будущего: в 1903 году в России таких Вавилонов еще не было. Фантастическое явление библейской апокалиптической картины в современном городе - а город и не такое перемалывает:

Но и их решительно людские волны смыли,

Как слова ненужные из позабытых строк.

Мчались омнибусы, кебы и автомобили,

Был неисчерпаем яростный людской поток.

ГРЯДУЩИЕ ГУННЫ (1905)

Ещё одно хрестоматийное стихотворение. Неизбежное для каждого, кому небезынтересна антология русской поэзии, да и история Первой мировой войны и русской революции. Но я бы обратил внимание на брюсовское умение превратить в поэтическое заклинание рассказ о мировых катаклизмах.

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий —

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

В 1905 году история ускорила шаг. И на Дальнем Востоке, и на Красной Пресне. Брюсова история интересовала чрезвычайно - и он готовился в жрецы нового мирового переустройства.

ПОЭТУ (1907)

Не только сам Брюсов считал себя вождём русской поэзии. Таковым его признавали многие. И он сочинил десяток программных стихотворений о том, каким должен быть истинный поэт. Тема эта невыигрышная, избитая со времен Пушкина, которого Брюсов знал и почитал. Можно вспомнить и немцев, и итальянцев, и французов, которых он тоже читывал. Но Брюсов снова и снова формулировал правила для стихотворцев, не стесняясь патетики. Получалось веско - хотя бы потому, что эти размышления действительно занимали его:

Ты должен быть гордым, как знамя;

Ты должен быть острым, как меч;

Как Данту, подземное пламя

Должно тебе щеки обжечь.

Всего будь холодный свидетель,

На все устремляя свой взор.

Да будет твоя добродетель —

Готовность войти на костер.

Быть может, всё в жизни лишь средство

Для ярко-певучих стихов,

И ты с беспечального детства

Ищи сочетания слов…

РАБОТА (1917)

Единое счастье — работа,

В полях, за станком, за столом, -

Работа до жаркого пота,

Работа без лишнего счета, -

Часы за упорным трудом!

Похожие мотивы звучали у других поэтов, но - с трагическим или сатирическим отливом. Например, у Томаса Гуда, которого эрудит Брюсов, несомненно, знал в оригинале:

Работай! работай! работай

От боя до боя часов!

Работай! работай! работай,

Как каторжник в тьме рудников!

И, конечно, вспоминается Блок:

Работай, работай, работай:

Ты будешь с уродским горбом

За долгой и честной работой,

За долгим и честным трудом.

Под праздник — другим будет сладко,

Другой твои песни споет,

С другими лихая солдатка

Пойдет, подбочась, в хоровод.

У Брюсова всё не менее сурово, но гораздо оптимистичнее. Мало кто столь рьяно писал о любви к женщине, как он - о любви к труду:

В мире слов разнообразных,

Что блестят, горят и жгут, —

Золотых, стальных, алмазных, —

После Брюсова этот мотив преломлялся у многих, начиная с Заболоцкого и Пастернака.

ЛЕНИНИАНА (1924)

Говорят, что стихи на смерть Ленина Брюсов начал сочинять ещё при жизни Владимира Ильича. В то время они оба болели. Вот бы казус вышел, умри Брюсов раньше, если бы в его черновиках нашли преждевременную эпитафию… Но Брюсов, будучи моложе Ленина на три года, пережил его - правда, всего на 10 месяцев.

Когда-то Брюсов спорил в печати с широко известным в узких подпольных кругах марксистом Лениным о свободе слова. Насколько искренним было его преклонение перед вождем революции после 1917 года? Думаю, Брюсов принялся служить новому Александру Македонскому без насилия над собой. Его привлекало математическое величие титанов истории, великих бунтарей, завоевателей, преобразователей мира. Ленин был чужаком для той среды, в которой существовал Брюсов. Но он рассмотрел в нем приемлемый для себя образ гениального революционера. Конечно, это ему удалось, когда Ленина освещал ореол побед и власти. Мощный, хотя и зыбкий. При этом Брюсов не мог не понимать, что в случае победы контрреволюции ему бы не поздоровилось. Но его увлекла идея своеобразного двоевластия гениев: в литературе - он, Брюсов, в Кремле - Ленин.

Реквием, который Брюсов сложил на музыку Моцарта и С, никому не понравился и, видимо, не исполнялся. Хотя из печати его не изымали. Звучат эти строки и впрямь надрывно:

Горе! горе! умер Ленин.

Вот лежит он, скорбно тленен.

Вспоминайте горе снова!

Горе! горе! умер Ленин!