Озеро облако башня сочинение

Обновлено: 03.07.2024

Василий Иванович, русский эмигрант, живущий в Берлине, был скромным, кротким холостяком с умными и добрыми глазами. Однажды на благотворительном балу, устроенном эмигрантами из России, он выиграл билет на увеселительную поездку. Ехать ему никуда не хотелось, но продать билет не удалось.

На вокзале он увидел своих спутников. Выбранный обществом вожак был высоким блондином с огромным рюкзаком. Группа состояла из четырех женщин и стольких же мужчин.

Один из мужчин по фамилии Шрам завел разговор о достоинствах экскурсии. Как узнали впоследствии,

В поезде разместились в пустом вагончике третьего класса. Всем раздали нотные листки со стихами, которые надо было петь хором. Уклониться Василию Ивановичу не удалось.

Всем было предложено выдать свою провизию, чтобы разделить ее поровну. Огурец Василия Ивановича признали несъедобным и выбросили в окошко. Его заставляли играть в скат, тормошили, расспрашивали, проверяли, занимались им сначала добродушно, потом с угрозой.

Ночевали в кривой харчевне. На другой день с раннего утра и до пяти пополудни шли по шоссе, а затем зеленой дорогой

через густой бор. Василию Ивановичу, как наименее нагруженному, дали нести под мышкой огромный круглый хлеб.

Потом забавлялись: женщины выбирали лавки и ложились на них, а под лавками прятались мужчины. Потом выяснялось, кто с кем попал в пару. Трижды Василий Иванович оставался без пары.

Ночевали на соломенных тюфяках в каком-то сарае и спозаранку снова отправились пешком.

После привала через час ходьбы вдруг открылось Василию Ивановичу счастье, о котором он мечтал. Это было чистое синее озеро, в котором отражалось большое облако. На той стороне, на зеленом холме, высилась старинная черная башня.

Василий Иванович пошел берегом и вышел к постоялому двору, где была комната для приезжих. В ней не было ничего особенного, но из окошка ясно виднелось озеро с облаком и башней.

Василий Иванович в одну солнечную секунду понял, что здесь, в этой комнатке с прелестным до слез видом в окне, наконец-то так пойдет жизнь, как он всегда этого желал.

Он решил в Берлин не возвращаться и поселиться тут. Но предводитель группы категорически запретил Василию Ивановичу остаться. Его скрутили, зажали и потащили к поезду. В вагоне его избивали, довольно изощренно.

Было очень весело.

По возвращении в Берлин Василий Иванович побывал у своего руководителя и просил отпустить его. “Я его отпустил, разумеется”.

Исследование детства и юности В.В. Набокова. Характеристика творчества великого русского писателя. Особенность эмоционально-экспрессивной окраски его произведений. Главный анализ художественных деталей, раскрывающих образ главного героя в рассказе.

Рубрика	Литература
Вид	контрольная работа
Язык	русский
Дата добавления	28.03.2016
Размер файла	27,9 K

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

1. Биография писателя

2. Художественные детали, раскрывающие образ главного героя

Список использованной литературы

· Рассмотреть образ главного героя в набоковском рассказе.

· Исследовать психологию героя.

· Как раскрывается характер героя в системе персонажей.

· Проанализировать художественные детали, помогающие в раскрытии образа.

1. Биография писателя

Владимир Набоков родился 10 (22) апреля 1899 года в аристократической семье известного российского политика Владимира Дмитриевича Набокова. Набоковы были знатным и богатым дворянским родом. Многие его представители достигли серьезных общественных высот, например, дед будущего писателя Дмитрий Николаевич Набоков был министром юстиции, одним из авторов судебной реформы 1864 года. Кроме Владимира в семье Набоковых было еще четверо детей: сыновья Сергей и Кирилл, дочери Ольга и Елена. В обиходе семьи Набокова использовалась три языка: русский, английский, и французский, -- таким образом, будущий писатель в совершенстве владел тремя языками с раннего детства. По собственным словам, он научился читать по-английски прежде, чем по-русски. Первые годы жизни Набокова прошли в комфорте и достатке в доме Набоковых на Большой Морской в Петербурге и в их загородном имении Батово (под Гатчиной).

Образование начал в Тенишевском училище в Петербурге, где незадолго до этого учился Осип Мандельштам. Круг интересов Набокова был необычно разносторонен. Он внес значительный вклад в лепидоптерологию (раздел энтомологии, фокусирующийся на чешуекрылых), преподавал русскую и мировую литературу и издал несколько курсов литературоведческих лекций, серьёзно увлекался шахматами: был достаточно сильным практическим игроком и опубликовал ряд интересных шахматных задач. В их составлении он ощущал нечто родственное литературному творчеству. У Набокова были неплохие способности к рисованию, его учил знаменитый Добужинский. Мальчику прочили будущее художника. Художником Набоков не стал, но и способности, и приобретенные навыки пригодились для его словесной живописи, уникальной способности чувствовать цвет, свет, форму и передавать эти чувства словами.

Характер персонажа.

Приведём ещё несколько цитат, которые раскрывали бы этого персонажа как глубокую романтичную натуру:

2. Художественные детали, раскрывающие образ главного героя

Раскрытие персонажа идёт постепенно, по мере появления конфликтных ситуаций в отношениях с попутчиками. В них появляется и раскрывается весь персонаж. Как обычно человек становится виден только тогда, когда он сталкивается с проблемами в реальной жизни. Это заставляет его выйти из его привычной среды обитания и показать своё истинное лицо.

А помогает автору раскрыть его образ, как обычно, описание окружающей среды. Причём делает он это через глаза главного героя. Вся природа, всё, что он видит и чему придаёт значение, также и отражает и его самого.

Маленький человек.

жил да был человек маленький.

У него была служба маленькая.

И маленький очень портфель.

Получал он зарплату маленькую.

постучалась к нему в окошко

Автомат ему выдали маленький.

Сапоги ему выдали маленькие.

Каску выдали маленькую

. А когда он упал -- некрасиво, неправильно,

в атакующем крике вывернув рот,

то на всей земле

не хватило мрамора,

чтобы вырубить парня

Человек и социум.

В данном произведении поднимается противостояние живой души героя однообразным людям. Мечтательность против серости, разнообразие против однообразия, чудо против повседневности.

Добро должно быть с кулаками?

Извечный философский вопрос, на который я бы ответил совсем иначе, чем сам от себя ожидал, после прочтения и обдумывания этого рассказа. Да, добро может быть без кулаков. В добре не должно быть жестокости, так как жестокость лишь порождает жестокость. Добро есть один из величайших даров всеприятия, но это ещё не значит, что оно не может быть твёрдым. Сейчас поясню. Твёрдость в моём понимании - это отчётливое осознание того, что ты любишь, что ты ценишь и чего придерживаешься. Весь мир может поступать, как он хочет, но это ещё не означает, что вы должны поступать как все. Да система ломает, как показано в рассказе, но делает это она только тогда, когда вы не можете твёрдо и чётко сказать, что этим заниматься вы не будете.

Быть Человеком.

Заключение и выводы.

Список использованной литературы

1. Роберт Рождественский. Избранное.

2. Всемирная библиотека поэзии.

3. Ростов-на-Дону, "Феникс", 1997

Аннотация

В работе исследована картина мира творчества В.В. Набокова

Цель работы: Рассмотреть образ главного героя в набоковском рассказе.

Научно-исследовательская работа поможет лучше познакомиться с творчеством великого русского писателя В.В. Набокова, ознакомит с его биографией, а также с эмоционально-экспрессивной окраской его произведений.

Работа будет полезна для изучающих русскую поэзию 20-ого века.

Подобные документы

Повествование о встрече главного героя с пророком в рассказе, а в стихотворении лишь красивое описание любования грозою. Падение пророка во двор как видение героя-рассказчика, претендующего на роль ученика. Интерпретация сюжета Писания посредством игры.

контрольная работа [14,5 K], добавлен 12.03.2013

Анализ рассказа русского писателя В. Набокова "Весна в Фиальте". Ирина Гваданини, русская эмигрантка, зарабатывавшая на жизнь стрижкой собак в Париже - прототип Нины в рассказе. Основные принципы построения текста, ключевые принципы поэтики в рассказе.

реферат [46,4 K], добавлен 13.11.2013

Основные этапы жизненного пути В. Набокова, особенности его творческого стиля. Сопоставление романа Владимира Набокова "Защита Лужина" и рассказа "Большой шлем" Леонида Андреева, эмоциональное состояние главного героя на протяжении шахматной игры.

контрольная работа [42,8 K], добавлен 23.12.2010

Образ отвергнутого обществом и ожесточившегося человека в рассказе Федора Михайловича Достоевского "Кроткая". Внутренний монолог героя после самоубийства жены. Все оттенки психологии героя в его взаимоотношении с Кроткой. Духовное одиночество героя.

реферат [18,7 K], добавлен 28.02.2011

Изучение творчества В. Набокова в литературоведческой традиции. Психолого-педагогические особенности восприятия творчества писателя. Изучение автобиографического романа В.В. Набокова "Другие берега" с опорой на фоновые историко-культурные знания учащихся.

Я верю, что… появится переоценщик, который объявит, что я не был легкомысленной жар-птицей, а наоборот, строгим моралистом, который награждал грех пинками, раздавал оплеухи глупости, высмеивал вульгарных и жестоких и придавал высшее значение нежности, таланту и гордости.

Владимир Набоков, 1973г.

ОБЛАКО, ОЗЕРО, БАШНЯ

Он плохо спал накануне отбытия. Почему? Не только потому, что утром надо вставать непривычно рано и таким образом брать с собой в сон личико часов, тикающих рядом на столике, а потому что в ту ночь ни с того, ни с сего ему начало мниться, что эта поездка, навязанная ему случайной судьбой в открытом платье, поездка, на которую он решился так неохотно, принесет ему вдруг чудное, дрожащее счастье, чем-то схожее и с его детством, и с волнением, возбуждаемым в нем лучшими произведениями русской поэзии, и с каким-то когда-то виденным во сне вечерним горизонтом, и с тою чужою женой, которую он восьмой год безвыходно любил (но еще полнее и значительнее всего этого). И кроме того он думал о том, что всякая настоящая хорошая жизнь должна быть обращением к чему-то, к кому-то.

Паровоз, шибко-шибко работая локтями, бежал сосновым лесом, затем — облегченно — полями, и понимая еще только смутно всю чушь и ужас своего положения, и, пожалуй, пытаясь уговорить себя, что все очень мило, Василий Иванович ухитрялся наслаждаться мимолетными дарами дороги. И действительно: как это все увлекательно, какую прелесть приобретает мир, когда заведен и движется каруселью! Какие выясняются вещи! Жгучее солнце пробиралось к углу окошка и вдруг обливало желтую лавку. Безумно быстро неслась плохо выглаженная тень вагона по травяному скату, где цветы сливались в цветные строки. Шлагбаум: ждет велосипедист, опираясь одной ногой на землю. Деревья появлялись партиями и отдельно, поворачивались равнодушно и плавно, показывая новые моды. Синяя сырость оврага. Воспоминание любви, переодетое лугом. Перистые облака, вроде небесных борзых. Нас с ним всегда поражала эта страшная для души анонимность всех частей пейзажа, невозможность никогда узнать, куда ведет вон та тропинка, — а ведь какая соблазнительная глушь! Бывало, на дальнем склоне или в лесном просвете появится и как бы замрет на мгновение, как задержанный в груди воздух, место до того очаровательное, — полянка, терраса, — такое полное выражение нежной, благожелательной красоты, — что, кажется, вот бы остановить поезд и — туда, навсегда, к тебе, моя любовь… но уже бешено заскакали, вертясь в солнечном кипятке, тысячи буковых стволов, и опять прозевал счастье. А на остановках Василий Иванович смотрел иногда на сочетание каких-нибудь совсем ничтожных предметов — пятно на платформе, вишневая косточка, окурок, — и говорил себе, что никогда-никогда не запомнит и не вспомнит более вот этих трех штучек в таком-то их взаимном расположении, этого узора, который однако сейчас он видит до бессмертности ясно; или еще, глядя на кучку детей, ожидающих поезда, он изо всех сил старался высмотреть хоть одну замечательную судьбу — в форме скрипки или короны, пропеллера или лиры, — и досматривался до того, что вся эта компания деревенских школьников являлась ему как на старом снимке, воспроизведенном теперь с белым крестиком над лицом крайнего мальчика: детство героя.

Но глядеть в окно можно было только урывками. Всем были розданы нотные листки со стихами от общества:

Распростись с пустой тревогой,
Палку толстую возьми
И шагай большой дорогой
Вместе с добрыми людьми.
По холмам страны родимой
Вместе с добрыми людьми,
Без тревоги нелюдимой,
Без сомнений, черт возьми.
Километр за километром
Ми-ре-до и до-ре-ми,
Вместе с солнцем, вместе с ветром,
Вместе с добрыми людьми.

Это надо было петь хором. Василий Иванович, который не то что петь, а даже плохо мог произносить немецкие слова, воспользовался неразборчивым ревом слившихся голосов, чтобы только приоткрывать рот и слегка покачиваться, будто в самом деле пел, — но предводитель по знаку вкрадчивого Шрама вдруг резко приостановил общее пение и, подозрительно щурясь в сторону Василия Ивановича, потребовал, чтоб он пропел соло. Василий Иванович прочистил горло, застенчиво начал и после минуты одиночного мучения подхватили все, но он уже не смел выпасть.

У него было с собой: любимый огурец из русской лавки, булка и три яйца. Когда наступил вечер и низкое алое солнце целиком вошло в замызганный, закачанный, собственным грохотом оглушенный вагон, было всем предложено выдать свою провизию, дабы разделить ее поровну, — это тем более было легко, что у всех кроме Василия Ивановича было одно и то же. Огурец всех рассмешил, был признан несъедобным и выброшен в окошко. Ввиду недостаточности пая, Василий Иванович получил меньшую порцию колбасы.

Его заставляли играть в скат, тормошили, расспрашивали, проверяли, может ли он показать на карте маршрут предпринятого путешествия, — словом, все занимались им, сперва добродушно, потом с угрозой, растущей по мере приближения ночи. Обеих девиц звали Гретами, рыжая вдова была чем-то похожа на самого петуха-предводителя; Шрам, Шульц и Другой Шульц, почтовый чиновник и его жена, все они сливались постепенно, срастаясь, образуя одно сборное, мягкое, многорукое существо, от которого некуда было деваться. Оно налезало на него со всех сторон. Но вдруг на какой-то станции все повылезли, и это было уже в темноте, хотя на западе еще стояло длиннейшее, розовейшее облако, и, пронзая душу, подальше на пути, горел дрожащей звездой фонарь сквозь медленный дым паровоза, и во мраке цыкали сверчки, и откуда-то пахло жасмином и сеном, моя любовь.

Ночевали в кривой харчевне. Матерой клоп ужасен, но есть известная грация в движении шелковистой лепизмы. Почтового чиновника отделили от жены, помещенной с рыжей, и подарили на ночь Василию Ивановичу. Кровати занимали всю комнату. Сверху перина, снизу горшок. Чиновник сказал, что спать ему что-то не хочется, и стал рассказывать о своих русских впечатлениях, несколько подробнее, чем в поезде. Это было упрямое и обстоятельное чудовище в арестантских подштанниках, с перламутровыми когтями на грязных ногах и медвежьим мехом между толстыми грудями. Ночная бабочка металась по потолку, чокаясь со своей тенью. — В Царицыне, — говорил чиновник, — теперь имеются три школы: немецкая, чешская и китайская. Так, по крайней мере, уверяет мой зять, ездивший туда строить тракторы.

На другой день с раннего утра и до пяти пополудни пылили по шоссе, лениво переходившему с холма на холм, а затем пошли зеленой дорогой через густой бор. Василию Ивановичу, как наименее нагруженному, дали нести под мышкой огромный круглый хлеб. До чего я тебя ненавижу, насущный! И все-таки его драгоценные, опытные глаза примечали что нужно. На фоне еловой черноты вертикально висит сухая иголка на невидимой паутинке.

Опять ввалились в поезд, и опять было пусто в маленьком, без перегородок, вагоне. Другой Шульц стал учить Василия Ивановича играть на мандолине. Было много смеху. Когда это надоело, затеяли славную забаву, которой руководил Шрам; она состояла вот в чем: женщины ложились на выбранные лавки, а под лавками уже спрятаны были мужчины, и вот, когда из-под той или другой вылезала красная голова с ушами или большая, с подъюбочным направлением пальцев, рука (вызывавшая визг), то и выяснялось, кто с кем попал в пару. Трижды Василии Иванович ложился в мерзкую тьму, и трижды никого не указывалось на скамейке, когда он из-под нее выползал. Его признали проигравшим и заставили съесть окурок.

Ночь провели на соломенных тюфяках в каком-то сарае и спозаранку отправились снова пешком. Елки, обрывы, пенистые речки. От жары, от песен, которые надо было беспрестанно горланить, Василий Иванович так изнемог, что на полдневном привале немедленно уснул и только тогда проснулся, когда на нем стали шлепать мнимых оводов. А еще через час ходьбы вдруг и открылось ему то самое счастье, о котором он как-то вполгрезы подумал.

Это было чистое, синее озеро с необыкновенным выражением воды. Посередине отражалось полностью большое облако. На той стороне, на холме, густо облепленном древесной зеленью (которая тем поэтичнее, чем темнее), высилась прямо из дактиля в дактиль старинная черная башня. Таких, разумеется, видов в средней Европе сколько угодно, но именно, именно этот, по невыразимой и неповторимой согласованности его трех главных частей, по улыбке его, по какой-то таинственной невинности, — любовь моя! послушная моя! — был чем-то таким единственным, и родным и давно обещанным, так понимал созерцателя, что Василий Иванович даже прижал руку к сердцу, словно смотрел тут ли оно, чтоб его отдать.

Поодаль Шрам, тыкая в воздух альпенштоком предводителя, обращал Бог весть на что внимание экскурсантов, расположившихся кругом на траве в любительских позах, а предводитель сидел на пне, задом к озеру, и закусывал. Потихоньку, прячась за собственную спину, Василий Иванович пошел берегом и вышел к постоялому двору, где, прижимаясь к земле, смеясь, истово бия хвостом, его приветствовала молодая еще собака. Он вошел с нею в дом, пегий, двухэтажный, с прищуренным окном под выпуклым черепичным веком и нашел хозяина, рослого старика, смутно инвалидной внешности, столь плохо и мягко изъяснявшегося по-немецки, что Василий Иванович перешел на русскую речь; но тот понимал как сквозь сон и продолжал на языке своего быта, своей семьи. Наверху была комната для приезжих. — Знаете, я сниму ее на всю жизнь, — будто бы сказал Василий Иванович, как только в нее вошел. В ней ничего не было особенного,-напротив, это была самая дюжинная комнатка, с красным полом, с ромашками, намалеванными на белых стенах, и небольшим зеркалом, наполовину полным ромашкового настоя, — но из окошка было ясно видно озеро с облаком и башней, в неподвижном и совершенном сочетании счастья. Не рассуждая, не вникая ни во что, лишь беспрекословно отдаваясь влечению, правда которого заключалась в его же силе, никогда еще не испытанной, Василий Иванович в одну солнечную секунду понял, что здесь, в этой комнатке с прелестным до слез видом в окне, наконец-то так пойдет жизнь, как он всегда этого желал. Как именно пойдет, что именно здесь случится, он этого не знал, конечно, но все кругом было помощью, обещанием и отрадой, так что не могло быть никакого сомнения в том, что он должен тут поселиться. Мигом он сообразил, как это исполнить, как сделать, чтобы в Берлин не возвращаться более, как выписать сюда свое небольшое имущество — книги, синий костюм, ее фотографию. Все выходило так просто! У меня он зарабатывал достаточно на малую русскую жизнь.

— Друзья мои, — крикнул он, прибежав снова вниз на прибрежную полянку. — Друзья мои, прощайте! Навсегда остаюсь вон в том доме. Нам с вами больше не по пути. Я дальше не еду. Никуда не еду. Прощайте!

— То есть как это? — странным голосом проговорил предводитель, выдержав небольшую паузу, в течение которой медленно линяла улыбка на губах у Василия Ивановича, между тем как сидевшие на траве привстали и каменными глазами смотрели на него.

— А что? — пролепетал он. — Я здесь решил… — Молчать! — вдруг со страшной силой заорал почтовый чиновник.-Опомнись, пьяная свинья!

— Постойте, господа, — сказал предводитель, — одну минуточку, — и, облизнувшись, он обратился к Василию Ивановичу:

— Вы должно быть, действительно, подвыпили, — сказал он спокойно. — Или сошли с ума. Вы совершаете с нами увеселительную поездку. Завтра по указанному маршруту -посмотрите у себя на билете — мы все возвращаемся в Берлин. Речи не может быть о том, чтобы кто-либо из нас — в данном случае вы — отказался продолжать совместный путь. Мы сегодня пели одну песню, — вспомните, что там было сказано. Теперь довольно! Собирайтесь, дети, мы идем дальше.

— Нас ждет пиво в Эвальде, — ласково сказал Шрам. — Пять часов поездом. Прогулки. Охотничий павильон. Угольные копи. Масса интересного.

— Я буду жаловаться, — завопил Василий Иванович. — Отдайте мне мой мешок. Я вправе остаться где желаю. Да ведь это какое-то приглашение на казнь, — будто добавил он, когда его подхватили под руки.

— Если нужно, мы вас понесем, — сказал предводитель, — но это вряд ли будет вам приятно. Я отвечаю за каждого из вас и каждого из вас доставлю назад живым или мертвым.

Увлекаемый, как в дикой сказке по лесной дороге, зажатый, скрученный, Василий Иванович не мог даже обернуться и только чувствовал, как сияние за спиной удаляется, дробимое деревьями, и вот уже нет его, и кругом чернеет бездейственно ропщущая чаша. Как только сели в вагон и поезд двинулся, его начали избивать, — били долго и довольно изощренно. Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню. Почтовый чиновник, побывавший в России, соорудил из палки и ремня кнут, которым стал действовать, как черт, ловко. Молодчина! Остальные мужчины больше полагались на свои железные каблуки, а женщины пробавлялись щипками да пощечинами. Было превесело.

По возвращении в Берлин он побывал у меня. Очень изменился. Тихо сел, положив на колени руки. Рассказывал. Повторял без конца, что принужден отказаться от должности, умолял отпустить, говорил, что больше не может, что сил больше нет быть человеком. Я его отпустил, разумеется.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Паровоз, шибко-шибко работая локтями, бежал сосновым лесом, затем — облегченно — полями, и понимая еще только смутно всю чушь и ужас своего положения, и, пожалуй, пытаясь уговорить себя, что все очень мило, Василий Иванович ухитрялся наслаждаться мимолетными дарами дороги. И действительно: как это все увлекательно, какую прелесть приобретает мир, когда заведен и движется каруселью! Какие выясняются вещи! Жгучее солнце пробиралось к углу окошка и вдруг обливало желтую лавку. Безумно быстро неслась плохо выглаженная тень вагона по травяному скату, где цветы сливались в цветные строки. Шлагбаум: ждет велосипедист, опираясь одной ногой на землю. Деревья появлялись партиями и отдельно, поворачивались равнодушно и плавно, показывая новые моды. Синяя сырость оврага. Воспоминание любви, переодетое лугом. Перистые облака, вроде небесных борзых. Нас с ним всегда поражала эта страшная для души анонимность всех частей пейзажа, невозможность никогда узнать, куда ведет вон та тропинка,-- а ведь какая соблазнительная глушь! Бывало, на дальнем склоне или в лесном просвете появится и как бы замрет на мгновение, как задержанный в груди воздух, место до того очаровательное,-- полянка, терраса,-- такое полное выражение нежной, благожелательной красоты,-- что, кажется, вот бы остановить поезд и — туда, навсегда, к тебе, моя любовь… но уже бешено заскакали, вертясь в солнечном кипятке, тысячи буковых стволов, и опять прозевал счастье. А на остановках Василий Иванович смотрел иногда на сочетание каких-нибудь совсем ничтожных предметов — пятно на платформе, вишневая косточка, окурок,-- и говорил себе, что никогда-никогда не запомнит и не вспомнит более вот этих трех штучек в таком-то их взаимном расположении, этого узора, который однако сейчас он видит до бессмертности ясно; или еще, глядя на кучку детей, ожидающих поезда, он изо всех сил старался высмотреть хоть одну замечательную судьбу — в форме скрипки или короны, пропеллера или лиры,-- и досматривался до того, что вся эта компания деревенских школьников являлась ему как на старом снимке, воспроизведенном теперь с белым крестиком над лицом крайнего мальчика: детство героя.

Но глядеть в окно можно было только урывками. Всем были розданы нотные листки со стихами от общества:

Распростись с пустой тревогой,

Палку толстую возьми

И шагай большой дорогой

Вместе с добрыми людьми.

По холмам страны родимой

Вместе с добрыми людьми,

Без тревоги нелюдимой,

Без сомнений, черт возьми.

Километр за километром

Ми-ре-до и до-ре-ми,

Вместе с солнцем, вместе с ветром,

Вместе с добрыми людьми.

Это надо было петь хором. Василий Иванович, который не то что петь, а даже плохо мог произносить немецкие слова, воспользовался неразборчивым ревом слившихся голосов, чтобы только приоткрывать рот и слегка покачиваться, будто в самом деле пел,-- но предводитель по знаку вкрадчивого Шрама вдруг резко приостановил общее пение и, подозрительно щурясь в сторону Василия Ивановича, потребовал, чтоб он пропел соло. Василий Иванович прочистил горло, застенчиво начал и после минуты одиночного мучения подхватили все, но он уже не смел выпасть.

У него было с собой: любимый огурец из русской лавки, булка и три яйца. Когда наступил вечер и низкое алое солнце целиком вошло в замызганный, закачанный, собственным грохотом оглушенный вагон, было всем предложено выдать свою провизию, дабы разделить ее поровну,-- это тем более было легко, что у всех кроме Василия Ивановича было одно и то же. Огурец всех рассмешил, был признан несъедобным и выброшен в окошко. Ввиду недостаточности пая, Василий Иванович получил меньшую порцию колбасы.

Его заставляли играть в скат, тормошили, расспрашивали, проверяли, может ли он показать на карте маршрут предпринятого путешествия,-- словом, все занимались им, сперва добродушно, потом с угрозой, растущей по мере приближения ночи. Обеих девиц звали Гретами, рыжая вдова была чем-то похожа на самого петуха-предводителя; Шрам, Шульц и Другой Шульц, почтовый чиновник и его жена, все они сливались постепенно, срастаясь, образуя одно сборное, мягкое, многорукое существо, от которого некуда было деваться. Оно налезало на него со всех сторон. Но вдруг на какой-то станции все повылезли, и это было уже в темноте, хотя на западе еще стояло длиннейшее, розовейшее облако, и, пронзая душу, подальше на пути, горел дрожащей звездой фонарь сквозь медленный дым паровоза, и во мраке цыкали сверчки, и откуда-то пахло жасмином и сеном, моя любовь.

Ночевали в кривой харчевне. Матерой клоп ужасен, но есть известная грация в движении шелковистой лепизмы. Почтового чиновника отделили от жены, помещенной с рыжей, и подарили на ночь Василию Ивановичу. Кровати занимали всю комнату. Сверху перина, снизу горшок. Чиновник сказал, что спать ему что-то не хочется, и стал рассказывать о своих русских впечатлениях, несколько подробнее, чем в поезде. Это было упрямое и обстоятельное чудовище в арестантских подштанниках, с перламутровыми когтями на грязных ногах и медвежьим мехом между толстыми грудями. Ночная бабочка металась по потолку, чокаясь со своей тенью.-- В Царицыне,-- говорил чиновник,-- теперь имеются три школы: немецкая, чешская и китайская. Так, по крайней мере, уверяет мой зять, ездивший туда строить тракторы.

Это было чистое, синее озеро с необыкновенным выражением воды. Посередине отражалось полностью большое облако. На той стороне, на холме, густо облепленном древесной зеленью (которая тем поэтичнее, чем темнее), высилась прямо из дактиля в дактиль старинная черная башня. Таких, разумеется, видов в средней Европе сколько угодно, но именно, именно этот, по невыразимой и неповторимой согласованности его трех главных частей, по улыбке его, по какой-то таинственной невинности,-- любовь моя! послушная моя!-- был чем-то таким единственным, и родным и давно обещанным, так понимал созерцателя, что Василий Иванович даже прижал руку к сердцу, словно смотрел тут ли оно, чтоб его отдать.

Поодаль Шрам, тыкая в воздух альпенштоком предводителя, обращал Бог весть на что внимание экскурсантов, расположившихся кругом на траве в любительских позах, а предводитель сидел на пне, задом к озеру, и закусывал. Потихоньку, прячась за собственную спину, Василий Иванович пошел берегом и вышел к постоялому двору, где, прижимаясь к земле, смеясь, истово бия хвостом, его приветствовала молодая еще собака. Он вошел с нею в дом, пегий, двухэтажный, с прищуренным окном под выпуклым черепичным веком и нашел хозяина, рослого старика, смутно инвалидной внешности, столь плохо и мягко изъяснявшегося по-немецки, что Василий Иванович перешел на русскую речь; но тот понимал как сквозь сон и продолжал на языке своего быта, своей семьи. Наверху была комната для приезжих.-- Знаете, я сниму ее на всю жизнь,-- будто бы сказал Василий Иванович, как только в нее вошел. В ней ничего не было особенного,-- напротив, это была самая дюжинная комнатка, с красным полом, с ромашками, намалеванными на белых стенах, и небольшим зеркалом, наполовину полным ромашкового настоя,-- но из окошка было ясно видно озеро с облаком и башней, в неподвижном и совершенном сочетании счастья. Не рассуждая, не вникая ни во что, лишь беспрекословно отдаваясь влечению, правда которого заключалась в его же силе, никогда еще не испытанной, Василий Иванович в одну солнечную секунду понял, что здесь, в этой комнатке с прелестным до слез видом в окне, наконец-то так пойдет жизнь, как он всегда этого желал. Как именно пойдет, что именно здесь случится, он этого не знал, конечно, но все кругом было помощью, обещанием и отрадой, так что не могло быть никакого сомнения в том, что он должен тут поселиться. Мигом он сообразил, как это исполнить, как сделать, чтобы в Берлин не возвращаться более, как выписать сюда свое небольшое имущество-- книги, синий костюм, ее фотографию. Все выходило так просто! У меня он зарабатывал достаточно на малую русскую жизнь.

— Друзья мои,-- крикнул он, прибежав снова вниз на прибрежную полянку.-- Друзья мои, прощайте! Навсегда остаюсь вон в том доме. Нам с вами больше не по пути. Я дальше не еду. Никуда не еду. Прощайте!

— А что?-- пролепетал он.-- Я здесь решил… — Молчать! — вдруг со страшной силой заорал почтовый чиновник.-- Опомнись, пьяная свинья!

— Постойте, господа,-- сказал предводитель,-- одну минуточку,-- и, облизнувшись, он обратился к Василию Ивановичу:

— Вы должно быть, действительно, подвыпили,-- сказал он спокойно.-- Или сошли с ума. Вы совершаете с нами увеселительную поездку. Завтра по указанному маршруту — посмотрите у себя на билете — мы все возвращаемся в Берлин. Речи не может быть о том, чтобы кто-либо из нас — в данном случае вы — отказался продолжать совместный путь. Мы сегодня пели одну песню,-- вспомните, что там было сказано. Теперь довольно! Собирайтесь, дети, мы идем дальше.

— Нас ждет пиво в Эвальде,-- ласково сказал Шрам.-- Пять часов поездом. Прогулки. Охотничий павильон. Угольные копи. Масса интересного.

— Я буду жаловаться,-- завопил Василий Иванович.-- Отдайте мне мой мешок. Я вправе остаться где желаю. Да ведь это какое-то приглашение на казнь,-- будто добавил он, когда его подхватили под руки.

— Если нужно, мы вас понесем,-- сказал предводитель,-- но это вряд ли будет вам приятно. Я отвечаю за каждого из вас и каждого из вас доставлю назад живым или мертвым.

Увлекаемый, как в дикой сказке по лесной дороге, зажатый, скрученный, Василий Иванович не мог даже обернуться и только чувствовал, как сияние за спиной удаляется, дробимое деревьями, и вот уже нет его, и кругом чернеет бездейственно ропщущая чаша. Как только сели в вагон и поезд двинулся, его начали избивать,-- били долго и довольно изощренно. Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню. Почтовый чиновник, побывавший в России, соорудил из палки и ремня кнут, которым стал действовать, как черт, ловко. Молодчина! Остальные мужчины больше полагались на свои железные каблуки, а женщины пробавлялись щипками да пощечинами. Было превесело.

Эта версия вызывает недоверие. Тогда считалось вредно слишком рано обучать детей. Сын, Николай Александрович Бенуа, родился в апреле 1901 года, поэтому в 1903 году едва научился ходить. Таким детям книги не писали - боялись сглазить. В то время даже у аристократов выживаемость младенцев была очень невысокой.

Зато Володя Набоков был старше на два года. И уже умел читать на латинице. Он подсел на английские вещицы и французские курорты, а русское не любил.

Издатель предложил художнику выпустить азбуку для простого народа, на дешёвой бумаге - по цене 25, 50 и 75 копеек (что было тоже немало). Но Бенуа отказался. Он хотел преподнести эту азбуку очень солидным господам, которых знал лично. Поэтому в 1905 году он сумел тиражировать эту младенческую книжку на самой престижной фабрике: "Экспедиция заготовления государственных бумаг". Очевидно, не без содействия Гласного столичной Думы, господина В.Д. Набокова. Было выпущено 2500 экземпляров по цене 3 рубля, и ещё 34 хромолитографии с золотом и серебром.

Скорее всего, именно по такой азбуке Володя и учил русский алфавит, и запечатлел магию русского языка. А зрелый поэт Сирин решил отдать должное этому судьбоносному событию, подводя итоги жизни. Почему? Когда?

Рассказ "Озеро, облако, башня" Набоков написал в конце июня 1937 года. С 18 по 23 июня он был в Праге, повидал мать, затем отправился на чешский курорт Мариенбад, где Вера и Анна Фейгина гостили на вилле "Буш". 29 июня они купили путёвки на Всемирную выставку, и сразу отправились в Париж по билетам с 50% скидкой. Ехать предстояло через Германию. А Владимир уже сбежал из Германии (нелегально?), получил краткосрочный французский нансеновский паспорт (купил?), и его уже атаковала Гуаданини (медовая ловушка?). Скорее всего, именно ему и пришлось прятаться под вагонную лавку, пока тётушки и ребёнок его прикрывали своими юбками и тряпками. Даже если это произошло только в сознании и разговорах, то испытание для аристократа преизрядное. Им было не до шуток: в случае проверки документов его бы арестовали, а в Германии Гитлера и Бискупского это верная смерть.

Почему Владимир подводил итоги жизни в 1937 году? В частности, потому что болел чахоткой и чесоткой. Даже деликатные дамы писали, что во Франции он очень плохо выглядел, безудержно кашлял и страдал кожным заболеванием. Сирин понимал, что может умереть - точно так же, как его дядя: в больнице, в пригороде Парижа. И он написал рассказ "Озеро, облако, башня", чтоб кончина казалась нестрашной. Жаль, не эту последовательность унаследовали впоследствии следователи. Звук зазвучал благозвучнее: "Облако, озеро, башня". Но кодировка нарушилась - смысл потерялся пропавший.

Лучше в этом рассказе искать поэтику, а не политику. Там почти нет нацизма, или коммунизма. Зато есть фашизм! Итальянский фашизм. Fascism, fascio - "только все вместе". Вообще это глубоко личный рассказ. Заклинание собственных демонов. Протест против конформизма. И конструктивизма. Прочтём же детали, хотя бы на этих видеограммах.

"Долговязый вожак" - это Великан со страницы "Буква А".

Кто вдохновлял Владимира? С кем он встречался в Праге и Мариенбаде? Кто ещё мог ехать с ним в Париж? Брат. Студент Лёвенского университета с Чешской пропиской - Кирилл Набоков. Летом у студентов каникулы. Где же он околачивался? Обязан был приехать в Чехию, чтобы встретиться с матерью, сестрой и братом. А мог ли он пропустить такое событие, как прогулка с братом по Всемирной выставке? Вряд ли. Есть один факт, который объясняет, почему Бойд и другие биографы так мало пишут про Кирилла. Когда Набоков женился на Вере, в Праге был скандал. Елена Ивановна была очень недовольна и несдержанна.

"Детство героя" - это Генерал со страницы "Буква Г".

Скорее всего Вера недолюбливала всех "пражских", а Кирилла ревновала особенно. А когда он стал ещё и работать на британскую армию и разведку, она просто боялась - не его, но тайного преследования врагов. А после того, как Кирилла убили в Мюнхене, демонстративным образом 06.04.64, Вера и вовсе старалась не упоминать деверя. Это было и опасно для семьи, и вредно для легенды. Вдруг кто-то узнает, что Сирил снабжал Сирина идеями? И помогал очень быстро писать и публиковать рассказы? Вдруг кто-то вычислит, что без Сирила Сирин писал, наоборот, очень долго, а публиковался ещё дольше? Вдруг кто-то вычислит, что без Сирила Сирин вообще не мог писать, как это произошло в США в 1940-1945 годах? Опытный, зрелый, натренированный литератор, каковым якобы был Сирин, за пять лет может опубликовать пятьсот страниц. Эмигрантские приключения давали бездну материала. Но Сирин только переводил старую писанину. Якобы был занят. Расправлял бабочек. Шутить изволите! Значит, не мог. Но стоило ли развеивать миф о великом и единственном Набокове? Разве можно было раскрывать секрет, что работали целых трое Набоковых, а затем и четверо - семейный кооператив? Поэтому и Вера, и Дмитрий всегда темнили, напрягались и секретничали.

Описание Группы в Поезде - это Игрушки на странице "Буква И".

У Владимира был и свой особенный секрет. Он страдал от противоречивой обсессии. Его снедали острые желания: и убить - и воскресить. Избить, но приласкать. Уничтожить, но спасти. Ибо он слишком рано потерял своего самого любимого человека. Дядя ему наобещал золотые горы, подарил имение. И вдруг пропал, погиб, и с ним погибли и все подарки. Владимир отчаянно уцепился за самый за последний подарок дяди Руки - страсть к бабочкам. В зрелом возрасте он понял, что это спорт не хуже гольфа. Отчасти из-за навязчивого переживания утрат Набоков стал курильщиком-аддиктом. Понимал, что умирает от кашля, но не мог остановиться.

Утверждают, что Василий Иванович Рукавишников (18 января 1872 — ноябрь 1916) умер в лечебнице "Сан-Манде" под Парижем, "бывшем поместье Фуке". Значит, и Владимир боялся, что тоже умрёт в какой-нибудь "манде", что профукает свою жизнь в каком-нибудь "Фуке".
(Что-то то я сомневаюсь в этих названиях. Надо бы их перепроверить.)

Нападение на Василия Ивановича - это Нападенiе на странице "Буква Н".

Владимир тосковал не по России. Он её не знал, и не любил. Он тосковал по своему имению, по болотам Оредежи, по домику с колоннами. Но не потому что это было богатство. С чего там богатеть? А потому, что они там гуляли и играли с Васей. Всё это написано в "Других берегах", лишь с небольшими художественными преобразованиями.

Съесть окурок Василия Ивановича заставили Шуты со страницы "Буква Ш".

- Объясните-ка вы, нынешние шуты-психологи, эту пронзительную репетицию ностальгии!
- Зачем ты меня зовёшь? Я уже не маленький. Мало не покажется, если объяснять начну я.

Очевидно, Виллу Торлония арендовал не единолично Василий, а Посольство Императора - как резиденцию. Но дядя полушутливо говорил, что это его личная вилла. Володя же был слишком мал, чтобы понимать такие тонкости. Вот и остался у него миф, что Рукавишников владел виллой в Италии и замком в Пиренеях, и что это наследство утрачено.

В Пиренеях был не замок, а просто двухэтажное шале, дом с участком в городке Бюзи. В XIX веке это имение принадлежало мэру города По по фамилии Перпинья, а позднее там сделали гостиницу для важных контрабандистов. Разведчик Рукавишников таковым и являлся. В шале он встречался с кем нужно, и переправлял, кого нужно: в Британию через Биарриц, в Испанию через горы, и наоборот. Ещё он учился на лётчика. В городе По была очень прогрессивная для начала ХХ века лётная школа. Василий арендовал это шале, и пригласил туда Набоковых, заехать по дороге в Биарриц. Володю тогда называли Лоди. А пиренейские испанцы называли малыша - "ниньо Лодита". Визит был кратким, но в детской душе он оставил бездну впечатлений. Я могу показать этот "замок" - чего темнить? Местечко красивое.

Но главное, я знаю, какие там был насекомые. Фабровские! И какие были усы у дяди Васи. Нафабренные! И какие были руки у дяди Руки. Ловкие и могучие! Эти руки выведены и в финал рассказа.

Прообразы "Облако, Озеро, Башня" можно найти на странице "Буква О" и "Буква Д". И когда дядя видел эти картинки, то говорил, что на его вилле всё точно так же. Действительно, Вилла Торлония имеет пруды и обелиски, а облака над Римом очень красивы.

Почему эти изображения так похожи? Возможно, Бенуа опирался на фотографии римского пруда, которые видел у Набоковых. Почему бы и нет? Это просто. Более сложно понять, почему дом в Рождествено так похож на дом Торлония. Возможно, когда В.И. Рукавишников вступил в наследство, он распорядился построить новый бревенчатый дом по римскому образцу. Денег на это хватало. А со старым домом у него были связаны дурные воспоминания, да и он обветшал. Точнее об этом знает А.А. Сёмочкин, он ведь архитектор.

Вилла Торлония очень обширна. Среди её сооружений - квадратный пруд с фонтаном, башнеобразные обелиски. И сказочный домик. Всё, что есть в рассказе. И всё, о чём грезил Сирин. Он поселил туда и рослого старика. Это его отец, который в этих грёзах - не умер. И защищает его, даёт приют. А там какие насекомые? Тоже фабровские.

Постоялый двор в рассказе - это Casina-delle-Civette, сказочный Совиный Домик на Вилле Торлония. А рослый старик - это его отец. Владимир переигрывал семейную трагедию, и грезил, что отец не погиб, а выжил после ранения, и дожил до 67 лет, и живёт на вилле у дяди. Поэтому собака радостно встречает протагониста, и поэтому внешность старика "смутно инвалидная". Владимир Дмитриевич тоже говорил по-немецки скверно и мягко, с французским акцентом. Он вообще не собирался жить в Германии.

Описание внешности Василия Ивановича в точности соответствует Рукавишникову. Автор сначала пишет, что не может вспомнить имя и отчество протагониста, а затем буквально испещряет им страницы. Я знаю, почему Владимир "не помнил" имени своего авункула. Потому что он называл его совсем по-другому. Двадцать лет. Каждый день. Каждую ночь. "Я вернусь к тебе, как Харри и Кувыркин." И многое другое. Его ужасно мучил этот призрак. Такое бывает, мой доктор! Тебе ли не знать? Нам ли не знать?

Сначала это была "Весна в Фиальте". Но не удалось. Призрак не поверил, что Васенька - это Василий, а Нина - это el nino Lodie. Ревнивый спектер разгадал, что рассказ написан совсем про другого "el nino", что это настоящий двойник Сирина - Сирил.

Поэтому никто никого не отпустил. Даже когда это было записано прямым текстом. Избавиться от такого рода наваждений очень сложно. Это жизнь, дорогой римлянин, это жизнь! Сколько ни покрывал Набоков карточки письменами, сколько ни поднимала брови Вера, всё равно Василий Шишков являлся к ним по ночам. А утром бесследно исчезал.

Вы думаете, Набоков на этом фото показывает бабочку? Нет, это валентинка, знак любви к "Валентинову". А кто поймал такую желтушку впервые, в Рождествено? Кто и кому её подарил? А как она называется? Вот об этом, так и быть, сообщу: Colias hyale, the Pale Clouded Yellow. Звучит неплохо, особенно если учитывать, что её держит в руках автор "Pale Fire" и "Cloud, Castle, Lake".

Василий Рукавишников был очень духовный человек. Он изучал религию, бывал в Ватикане, занимался единоборствами. По европейской моде увлекался спиритизмом и оккультизмом, глубоко знал христианство. Это был сильный маг. И после его смерти всё рухнуло. Петербургская вилла погибла. Страна утонула. А римская вилла оказалась чужой. Более того, на ней обосновался основатель фашизма - Муссолини. Такой странный ход сделал МакФатум. Испанская вилла тоже оказалась чужой. Более того, на ней поселились те спецагенты, которые портили жизнь Набоковым во Франции.

Каждый раз всё рушилось. Политический ураган разрушал Башню. И Владимиру приходилось садиться на кораблик. И плыть куда-то вдаль. Плыть, куда глаза глядят! Только когда он нашёл своё Озеро (Женевское), когда распознал Башню (прикинул, где труба крематория), и увидел своё Облако, тогда и явился к нему "Харри и Кувыркин", и разбросал пёстрые конфетти денежных знаков.

- Почему они все так похожи?
- Просто такая порода.
- А почему этих румяных римлян так притягивает Петербург?
- Это ещё предстоит выяснить.

Такие вот неожиданные выводы. Никто этого не заметил. Или постарался не заметить.

Кстати, этот "дядя Вася", как видно, был не таким уж милягой. Он выглядит как спецагент, а не изнеженный миллионер. Бедро массивное, захват борцовский, осанка спортсмена, взгляд убийцы. Толстую шею прикрыл воротником. Лоб набит, переносица сломана. А бицепсы! Похоже, занимался гиревой гимнастикой, борьбой и джиу-джитсу. Все эти байки - прикрытие. Его наверняка грохнули. Надо бы поискать эту "лечебницу Сан-Манде". А какие черты лица! Вот так "славяне".

Ну и мистификатор!

PS.
Я же говорю, тут что-то нечисто!

В 1916 году это был госпиталь исключительно для военнослужащих. Следовательно, Рукавишников попал туда не как частное лицо, а как представитель армий стран-союзников России и Франции, в разгар Первой Мировой войны. Грудная жаба? Очень маловероятно.

Монтрёй, Вальдемарн, парк? Погибель в Сан-Манде и Фуке? Что за шутки? Не выдумал ли всё это Вольдемар из Монтрё (Montreux)? Не художественная ли это конфабуляция? Придётся ставить всё это под сомнение.

Самый достоверный из фактов: Владимир Набоков - это мастер художественной литературы, мистификаций и секретов. Поэтому документальную достоверность искать в его текстах, мягко говоря, некорректно. Чтобы доподлинно узнать о личности и судьбе В.И. Рукавишникова, надо обращаться не к "Другим берегам", а прямо туда, на другие берега - в Италию, во Францию, в США. А также в МИД РФ, в исторический отдел. Там должны быть документы и эксперты. Надо проводить нормальное историческое исследование, опираясь на прессу тех лет - европейскую, римскую, французскую. А в России - на газету "Руль", на мемуары Владимира Дмитриевича, а также воспоминания Елены Ивановны, если кто-либо в Праге их зафиксировал на бумаге, плюс на всяческие архивы Русской эмиграции и дипломатии. Но зачем это нужно? И так всё понятно.

Читайте также: