Он олег ведерников ничего такого на самом деле не хотел сочинение

Обновлено: 02.07.2024

В те давние времена, когда Олег Ведерников был восходящей звездой российской легкой атлетики (и когда у него, берущего разбег на дорожке прыжкового сектора, действительно будто бы горела во лбу белая влажная звезда), рост его равнялся одному метру восьмидесяти двум сантиметрам. Вот уже четырнадцать лет у него вообще нет роста – в обычном, человеческом понимании этого слова. Сверху Ведерников целый и даже как будто живой; внизу он словно растворяется в пространстве, исчезает, как исчезает, превращается в облачко, не достигнув тверди, слабая струйка песка. Словно кто спускает Ведерникова из горсти, развеивает по ветру. Правая нога (толчковая) у него ампутирована выше колена, левая (маховая) – по щиколотку.

Теперь Ведерников существует словно бы в воздухе, без прямоходящего контакта с земной поверхностью. В детстве, когда он рос, он летал во сне: мощно отталкивался от края какой-то туманной, с синими стенами пропасти, черпал воздух емкими крыльями, чувствовал напряженным пером упругость восходящих воздушных потоков. Под ним расстилалась сизая, еловая, горная местность с удивительной, мягчайшей чертой горизонта – за которой таяла, все не могла растаять призрачная вершина, состоявшая как будто из того же космического снега, что и висевший над нею в дневной синеве ломтик луны. Во сне Ведерников всем существом стремился туда – и работал не столько крыльями, сколько неким внутренним, не известным науке органом: какая-то силовая паутина в животе, способная напрямую взаимодействовать с пространством.

Просыпаясь по утрам, Ведерников первым делом чувствовал, что эта паутина еще не успокоилась. Она трепыхалась, отдавала в ноги, заставляла, кое-как покидав учебники в рюкзак, бежать бегом, хотя до начала уроков оставалась уйма времени; она подмывала с разбега перемахивать через обширные, величаво разлегшиеся лужи, а зимой забираться на козырьки подъездов, чтобы прыгать с них в опасные сугробы, скрывавшие под нежной порошей твердые, как бетон, обломки слежавшегося снега, а то и куски арматуры. И все для того, чтобы в воздухе испытать ликующий толчок – безо всякой опоры еще вперед и вверх, и зависнуть при помощи живота, как в остановленном кино.

У Ведерникова началась совершенно другая жизнь, главным человеком в ней стал тренер Александр Грошин, он же дядя Саня: на вид добродушный, большой, покатый, с коричневой печеной лысиной и черной шерстью на груди, где запутался, будто комар, мелкий православный крест. На самом деле тренер был жесткий мужик: не спускал ни лени, ни нарушения режима, провинившихся отправлял с тренировки работать на школьную кухню, где приходилось до ряби в глазах драить кафельные, в мелкую шашечку полы и чистить целые горы черных дряблых овощей. Ведерников, которому обычно доставалось отмывать поросшую жирной коростой чугунную плиту, долго считал, что дядя Саня ненавидит его лично: за то, что явился в середине года, за опоздания, происходившие зимой по причине поломки троллейбусов, стоявших иногда целыми порожними стадами в метельном дыму, уронив на спины бессильные рога. Но однажды Ведерников вдруг увидал глаза дяди Сани, какими он наблюдал за его, Ведерникова, растопыренным полетом над скособоченным матом: глаза эти, обычно тусклые, сияли промытой синевой и были исполнены какого-то нежного удивления, несмелого вопроса. Ведерников так опешил, что даже пропустил момент, когда надо было подвытянуться в воздухе, и плюхнулся на вялый мат, точно его снизу дернули.

С той тренировки дела у Ведерникова пошли иначе. Откуда-то он понимал, что несмелый вопрос дяди Сани был адресован высшей инстанции, вроде как судьбе – но дяде Сане почему-то не дано обратиться туда напрямую. Задачей Ведерникова стало – получить ответ. Тогда он сам начал разбираться со своей дурной и шалой, во все стороны направленной энергией, заставлявшей его скакать, орать, лазать на толстую, как снежная баба, под самыми окнами учительской росшую березу, совершать другие бессмысленные подвиги – в общем, вести себя как полный придурок. Постепенно он привык собирать себя на дорожке в линию, научился рассчитывать разбег – как бы отделять от себя другого, призрачного Ведерникова и пускать его задом наперед от доски отталкивания до старта, мышцами запоминая порядок подлетающих, как на Луне, замедленных шагов.

Однако сам полет над прыжковой ямой, изрытой, будто снарядами, нетерпеливыми попытками Ведерникова, оставался в ведении той самой судьбы, что упорно держалась на расстоянии в восемь метров, не подпускала ближе. Восьмиметровая отметка, до которой можно было запросто дошагать по земле, уходила во время прыжка словно бы в иное измерение, мерцала оттуда призрачной чертой над рыжим песком. Ведерников упорно, по сантиметру приближался к недостижимому: 7.73, 7.78, 7.81 – но между ним и решающим результатом по-прежнему лежала его личная, обманчиво трехмерная бесконечность. Мировой рекорд составлял восемь метров девяносто пять сантиметров и принадлежал американцу Майку Пауэллу, великолепному, словно из темной резины отлитому атлету. Дядя Саня множество раз крутил для своих юниоров запись рекорда: там, перед стартом, Пауэлл отдувался и рычал, пористое лицо его было как порох, который вот-вот вспыхнет. И ясно улавливался момент, когда американец, оттолкнувшись и пробежав мощными, нечеловечески длинными ногами по воздуху, сложился и завис, словно ему удалось вскочить на невидимую лошадь.

7.86, 7.88, 7.91 – где-то на этих отметках нечувствительно прошли, будто пейзаж за окном поезда, выпускные школьные экзамены и вступительные экзамены в Академию физкультуры и спорта. Приближался первый в жизни Ведерникова чемпионат Европы, и дядя Саня, передав остальных юниоров суетливому помощнику, жестко сосредоточился на своей главной надежде, не оставляя Ведерникову ни сантиметра личного пространства. Между тем наступил апрель, воздух тревожно забродил, капель бурлила, как кипяток, все гремело, сверкало, соседская девчонка Лариска бегала в новой красной куртке – и отчего-то Ведерников страшно смущался, когда сталкивался с ней, неожиданно рослой, в зеркальном лифте. В случайные прорехи расписания тянуло открытым пространством, какой-то новой свободой. Вдруг Ведерникова стала интересовать собственная внешность. Раньше он видел себя в зеркале мельком, точно был сам себе случайный знакомый, а теперь, злостно занимая по утрам ванную комнату, подолгу всматривался в свое худое угловатое лицо, на котором смаргивали невыразительные, ржавого цвета глаза. Под большим треугольником носа темнел неаккуратный след усов, точно ластиком стерли карандаш, – и было все еще непривычно бриться, выглаживать кожу опасным агрегатом, жужжащим, как осиное гнездо. А то ему воображалось, будто в зеркале за его спиной возникает, как вот в рекламах мужских лосьонов, красивая и взрослая Лариска, будто она обнимает его белыми, тающими от белизны и нежности руками и кладет большую мягкую прическу ему на плечо.

09.01.2019

1608

Анастасия КОБОЗЕВА

ПРЫЖОК В СТОРОНУ

И вроде читатель частично погрузился в мир главного героя, начинает его понимать, сочувствовать, интересоваться его судьбой, как вдруг сюжет распадается на фрагменты судеб разных героев. Постепенно Олег Ведерников уходит на задний план. Появляются описания других пациентов больницы, которые не играют в романе никакой роли, всплывают паралимпийские игроки баскетбола, возвращается в жизнь Олега тот самый мальчик, уже подросший; главный герой сам не знает, почему решает его воспитывать. С возвращением в повествование Женечки начинается вторая часть романа. В целом произведение можно разделить на три части: травма Ведерникова, жизнь Женечки и воскрешение Ведерникова. Между собой части эти соединены второстепенными событиями, значение которых не оправдано. К примеру, описание любовного треугольника между Ведерниковым, домработницей и её сожителем восточной национальности или съёмки фильма о спасении Женечки, которые никак не отражаются на состоянии главного героя. Он безразлично участвует во всём этом, иногда пытается оказать слабое сопротивление, но его душа остаётся такой же пустой и загадочной для читателя.

В развязке использована кольцевая композиция, где Ведерников, спасая Киру и случайно, стоящего рядом Женечку, совершает второй героический прыжок и погибает от пули. Сюжет переполнен любовными перипетиями, не обусловленными переживаниями героев. И так тихий и незаметный, главный герой вовсе потерялся на фоне бушевавших вокруг страстей, он умер ещё в первой части романа, до описания действительной смерти.

Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:

Прыжок в длину: краткое содержание, описание и аннотация

Ольга Славникова: другие книги автора

Кто написал Прыжок в длину? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.

Прыжок в длину — читать онлайн ознакомительный отрывок

В своих нынешних снах Ведерников тоже летает, но совсем по-другому. Теперь он превращается в рыбу и вяло шевелится в густой тяжелой толще, под ним колышутся темные растительные массы, мертво белеют песчаные зыби, смутно рисуются покрытые коростой и хлопьями корабельные обломки, среди них затонувший танк, похожий на стриженый куст. Ведерникова изнуряет медлительная правдоподобность этого сна. Иногда он видит, как его неодинаковые культи срастаются в мускулистый и холодный рыбий хвост, чувствует на себе тугую, скрежещущую чешую, видит хвостовой плавник, реющий наподобие истрепанного флага над студенистой бездной. Во сне Олег твердо знает: местности, что под ним, наяву не существует.

Можно ли жить сожалением, как вот другие живут амбициями, или жаждой денег, или любовью? Это все равно что вместо хлеба питаться водкой. Ведерников не пьет, пробовал – не получилось: похмелье наступало у него не на другое утро, как у людей, а буквально через полчаса после первого стакана, голова его напоминала колбу, в которой проводится болезненный и едкий химический опыт. Это спасло Ведерникова от простого человеческого распада, но подвергло, как он постепенно понял, распаду худшему: разрушению в полном сознании, по жгучей песчинке, по клетке, необратимо и страшно.

Наверное, ни один преступник не раскаивался так в совершенном убийстве, как Ведерников раскаивался в спасении соседского мальчика Женечки Караваева.

Он, Ведерников, ничего такого на самом деле не хотел. Все, что говорили потом родители Караваевы, неотвязно наполнявшие больничную палату своим одышливым присутствием, все, что вещал дородный, зализанный набок чиновник, явившийся прямо во время врачебного обхода с медалькой и букетом бодреньких гвоздик, – все было чушь. Никаким героем Ведерников не был и подвига не совершал. С ним произошел несчастный случай: ноги понесли, как вот могут понести лошади. Его незабвенные, мускулистые, светлым солнечным пухом покрытые ноги, которые так хорошо и ладно ступали по сизому асфальту, в теплых и мутных майских сумерках, двадцатого числа.

Нет, на самом деле все было не так просто. Какое-то счастливое предвкушение будоражило Ведерникова в тот последний вечер. Он шел с тренировки, прерванной, казалось, на самом важном месте, и силовая паутина, его летательный орган, вдруг словно окрепла, у нее обозначился центр, которого Ведерников прежде не ощущал. Все чувства Ведерникова были обострены, все вокруг как бы обращалось к нему лично: и бледная, пухлая пена цветущих яблонь, и по одному, по два загоравшиеся окна, и восторженный визг железной качельки с маленьким, сложенным в виде зета седоком. Уже темнело, и небо было намного светлее земли: странное, похожее на очень старое зеркало, с желтизной в амальгаме и слепыми металлическими пятнами облаков – при этом совершенно ничего не отражавшее.

Все произошло помимо воли и сознания Ведерникова. Сперва он увидел выкатившийся на дорогу детский резиновый мяч, наполовину красный, наполовину зеленый, с ярко-белыми полосами по экватору; полосы мелькали, будто стрелки побежавших часов, все ускорялись под уклон, не могли остановиться. Проехал, не задев беглеца, смешной горбатый автомобильчик, похожий на шляпу и управляемый дамой; сразу за тем на дорогу выскочил пацанчик-маломерок, с ушами как у обезьянки, в широких спадающих шортах, выскочил и побежал за мячом, растопырившись, точно ловил курицу.

В начале декабря будут объявлены имена трех главных победителей главного литературного конкурса страны - премии "Большая книга". В восьмерку финалистов входит известный прозаик Ольга Славникова - автор романа "Прыжок в длину" о молодом атлете, который мечтал стать олимпийским чемпионом, но, спасая случайного мальчика из-под колес джипа, потерял обе ноги. Это мог бы быть роман о новом Маресьеве, безногом летчике. Но время диктует свои правила игры в роман, и "Прыжок в длину" - о том, что границы между Добром и Злом в современном мире становятся практически неразличимыми. Главной трагедией для главного героя - Олега Ведерникова - стала не ампутация обеих ног, а вот этот спасенный им мальчик. О странностях современного романа мы поговорили с Ольгой Славниковой.

Ольга Славникова: Роман живуч: на моей памяти он претерпел три раунда собственных похорон, и ничего, продолжает создаваться. Фото: photoxpress

Не только я в своей рецензии в "РГ", но разные люди отметили, что Ольге Славниковой удалось написать РОМАН, а это сегодня очень трудно, практически невозможно. А что это такое РОМАН, по-вашему. Пациент скорее умер или скорее жив?

Ольга Славникова: Роман жив и живуч: на моей профессиональной памяти он претерпел три раунда собственных похорон, и ничего, продолжает создаваться. Другое дело, что романом сегодня называют совокупность мутировавших прозаических форм. И здесь главный мутагенный фактор - постмодернистская ирония. Она не позволяет говорить прямо о важных вещах. А между тем, в мире постправды, когда фейк уравняли в правах с фактом, у нас остались только художественная достоверность и художественная логика. Иными словами, мир по-прежнему познаваем, но - через роман. Для этого писатель должен решиться на серьезность - вопреки всему. И надо найти пульс у традиции - великой традиции русского реализма.

Как возник замысел романа? Это реальный случай или чистый вымысел?

Ольга Славникова: В основе романного сюжета, как правило, лежит история самого автора. Я, как и мой герой Олег Ведерников, серьезно занималась спортом, только не легкой атлетикой, а лыжами. Была кандидатом в мастера, бегала уже на мастера, имела большие амбиции и видела в будущем олимпийский пьедестал. Но однажды на рядовой тренировке получила травму. И все сразу закончилось. На месте тренировок, сборов, соревнований возникла пустота, и было не на что опереться, чтобы начать новую жизнь. Я потом про это забыла, очень постаралась забыть. И вот, спустя десятилетия, отдала эту историю, усиленную вымыслом, своему герою. И еще: "негодяйчик" Женечка имеет реального прототипа. История в бассейне, когда отличница, спасая своего неуклюжего одноклассника, покалечилась и потеряла весь драйв, с которым шла на медаль и просто - в светлую жизнь, действительно произошла. И этот одноклассник и дальше, без особого злого умысла, становился причиной человеческих бед. Это свойство - постоянно заставлять людей за себя платить - и легло в основу образа.

Да, "негодяйчик". Сильный образ. Пожалуй, даже посильнее самого Ведерникова с его трагическим героизмом. Со времен Достоевского не припомню такого героя, такого архетипа. Он случаен, типичен? Что он несет нашему времени?

Ольга Славникова: У "негодяйчика", как было сказано выше, есть прототип, но в основных своих чертах он сгустился из воздуха. В воздухе витает угроза: массовое стремление быть на стороне Добра задешево. Женечка-негодяйчик, казалось бы, щедр: делает подарки даже бывшим школьным недругам, готов содержать безногого Ведерникова, берет под опеку вырастившую его домработницу Лиду. Женечка к тому же морализатор. А зарабатывать он готов хоть на стройматериалах, хоть на наркоте. Это уже его privacy, бизнес и ничего личного. Представительствующие от имени Добра без внутренней работы, без реальной жертвенности и подвижничества - сколько таких я наблюдаю вокруг! Можно сказать, у Женечки целый сонм прототипов. Что нам несет такой "герой нашего времени"? Про себя могу сказать, что тот реальный человек, с которого изначально был написан Женечка, - он дружелюбный, улыбчивый, услужливый. Но я его боюсь.

Ваш роман начинается как роман о классическом герое. Ведерников по закону романа должен преодолевать Судьбу, бороться с ней и либо победить, либо с достоинством проиграть. Но фактически это роман об антигерое - спасенном мальчике-негодяйчике, который становится Судьбой Ведерникова. Как возникло такое решение и связано ли оно с тем, что романный герой в чистом виде сегодня невозможен?

Ольга Славникова: Невозможность героя - это, наверное, опять про постмодернистскую иронию. В этой литературной игре герой может быть мифологемой, идеологемой, цитатой, но при этом он бескровен и по-настоящему страдать не способен. Однако романная традиция изнутри побеждает постмодерн, как победила модернизм. Собственно, решения выдвинуть антигероя на первый план я не принимала. Роман сам так пошел просто потому, что "негодяйчик" и есть главное страдание Ведерникова. Не протезы, а этот персонифицированный результат его героизма. "Негодяйчик" обессмысливает жизнь своего спасителя еще фатальнее, нежели инвалидность и уход из спорта.

В мире постправды, когда фейк уравняли в правах с фактом, осталась только художественная достоверность

Меня поразил конец романа. Вдруг в последних фразах вырастает как серьезная фигура эта несчастная домработница Ведерникова. Вдруг оказывается, что это - еще и история глубокой и неразделенной любви. Всегда считалось, что Славникова пишет принципиально не "женскую" прозу. Но финал пронзительно "женский". Почему?

Ольга Славникова: Если бы я сказала, что не делю прозу на "мужскую" и "женскую" - это было бы отчасти правдой, но отчасти лукавством. Мне кажется, что "женскую" прозу инициирует опыт несчастной любви. У меня такого опыта не было. Но вот парадокс: со временем то, чего не случилось в реальности, как-то наживается и понимается путем писания прозы. Каждый роман - это годы, по-настоящему прожитые писателем внутри истории. Когда домработница Лида появилась в книге, у меня не было на нее грандиозных планов. Но потом мне стало больно - не за нее, а вместе с ней. ."Женское" пришло ко мне через моих героинь.

Традиционный вопрос: работаете над чем-то новым? Можно ожидать нового сильного романа?

Ольга Славникова: Да, я опять пишу роман. Рабочее название "2050". Знаю, что сейчас автор, чтобы оставаться в информационном поле, должен выдавать как минимум одну книгу в два года. Но для меня интересы самого романа важнее всего, что происходит вокруг книги, когда она вышла. Пишу в том темпе, в каком растет проза.

Читайте также: