Еще заметен след гранин сочинение
Обновлено: 02.07.2024
Мне вдруг подумалось, что та история с Волковым не канула бесследно. О самом Волкове я никогда не вспоминал, а вот мысль о потерях запала в душу и все последние месяцы войны не отпускала в коротких наших танковых боях, в засадах, особенно же когда нам на броню сажали пехоту…
Письма Волкова кончились. Оставалось одно, последнее, датированное 1949 годом, но я отложил его.
Почерк почти не изменился. Шесть больших страниц, заполненных убористо сверху донизу, — писака чертов; если б как-нибудь уклониться от чтения! Где-то там был заготовлен сюрприз, таилась предназначенная мне мина, с какой стати я должен переться на нее…
Дальше шли его стихи про войну. Там были две строчки, которые почему-то тронули меня:
Шел первый час ночи. Туман колыхался над землей, делал поляну за окном призрачной. Редкие тонкие сосны струились и затаивались в неровном свете. Желтый электрический свет фонарей ненужно горел на белом небе. Опечаленность была в этой картине, в этом неизвестно откуда льющемся свете. Я стоял, курил, смотрел, как вдруг спросил себя — не потому ли Жанна явилась, чтобы спросить ответа за Волкова, за его судьбу? Что еще могло заставить ее приехать? Ее настойчивость, ее угрюмость, ее нежелание ничего пояснить, пока я не прочту, — все, все сцепилось, стало на место. Волков ей написал, где-то узнала, кто-то намекнул. Поскольку комиссара нет, командира полка нет, из тех лейтенантов один я остался, то с меня весь спрос. Вали на серого, серый свезет. Ладно, прочитаем, там видно будет.
Каждый абзац был как препятствие, надо было перелезать, а сил не было, за каждым препятствием могло оказаться наставленное дуло…
Хорошо было бы воспринимать это письмо как историческое, как архивный документ тех времен, когда автомобили гудели, паровозы дымили, письма писали чернилами. Письмо было длиннющее, очевидно, послано с оказией. Наконец-то Волков мог выговориться; он писал все так же без единой помарочки, без абзацев, что было правильно, поскольку жизнь идет сплошняком, без абзацев и без помарок. Ошибки — как их вычеркнешь? Он рассказывал о своих делах, отвлекаясь на пейзажи и описания здешней природы.
В 1946 году его отправили в Москву и предложили работать по специальности. То есть практически его скоро заметили. Он стал руководить научно-исследовательской темой. Ему дали лабораторию и полигон. Через два года случилось несчастье — произошел взрыв. Волкову обожгло руки, голову, переломало кости. Чудом сохранились глаза. Когда он подлечился, его опять наказали. Как руководитель, он должен был отвечать.
Родился будущий писатель 1 января 1919 года. Место рождения автора доподлинно неизвестно. По одной версии, это событие произошло в поселке Волынь (Курская область). По другой – в Саратовской области.
Его отец, Александр Данилович Герман (именно такова настоящая фамилия писателя), работал лесником. Из-за этого семья часто переезжала из одного лесничества в другое. Разница между супругами была очень большой – Анна Бакировна была младше супруга на двадцать лет. Женщина обладала прекрасным голосом и часто пела сыну.
Личная жизнь
Личная жизнь Даниила Гранина сложилась счастливо. В начале войны писатель женился на Римме Майоровой. В автобиографии Даниил Александрович написал, что семейная жизнь началась с нескольких часов, проведенных с супругой в бомбоубежище. А уже через несколько дней Гранин отправился на фронт.
Даниил Гранин и его жена Римма
Однако тяготы и лишения военного времени не уменьшили чувств супругов — Даниил Александрович и Римма Михайловна прожили вместе целую жизнь. В 1945 году у писателя родилась дочь Марина.
Смерть
Последние годы жизни здоровье Даниила Гранина становилось слабее и слабее: сказывался почтенный возраст писателя. В 2021 году Даниил Александрович совсем ослаб, чувствовал себя плохо. В начале лета Гранина госпитализировали. Дышать сам он уже не мог, пришлось подключить аппарат искусственной вентиляции легких. 4 июня 2017-го Даниила Гранина не стало. Ему было 99 лет.
Похороны Даниила Гранина
Смерть писателя, хоть и не стала неожиданностью, потрясла поклонников творчества прозаика и просто неравнодушных людей. Могила Даниила Гранина находится на Комаровском кладбище (под Санкт-Петербургом).
Инженер
Несмотря на то что Даниил Гранин активно интересовался историей и литературой, на семейном совете было решено, что специальность инженера более престижна. Поэтому будущий писатель поступил в Политехнический институт на электротехнический факультет. Это учебное заведение он с успехом окончил в 1940 году. Поначалу Гранина привлекла новая специальность. В те годы отрасли автоматики, энергетики и строительства гидростанций были окутаны романтизмом, а об ученых, работавших в этих направлениях, ходили легенды.
Инженерная отрасль хорошо финансировалась. Поэтому в студенческие годы Даниил Александрович ездил на практику на Кавказ, на Днепрогэс, где работал и ремонтником, и монтажником, и дежурным на пультах управления. Уже на пятом курсе Гранин взялся за написание исторической повести, главным героем которой стал Ярослав Домбровский. В произведении упоминались события польского восстания 1863 года, а также описывалась Парижская коммуна. Однако своего увлечения молодой автор очень стыдился и никому о нем не рассказывал.
Литература
Писатель Даниил Гранин
Даниил Гранин
Книги Даниила Гранина
Даниил Гранин в последние годы
Послесловие
Одним из известнейших прозаиков нашей страны является Даниил Гранин. Книги писателя можно сегодня найти практически в любой библиотеке или книжном магазине. Но теперь мы знаем, что судьба автора могла бы сложиться иначе, если бы он решил пойти по пути ученого, а не творца.
Однако знаменит Даниил Александрович не только своими произведениями, но и общественной деятельностью. Он активно способствовал развитию движения Общества милосердия в России. Этот выдающийся человек не раз был избран народным депутатом. Однако от политической деятельности у него осталось одно разочарование – принести пользу обществу оказалось намного труднее, чем он думал.
Сегодня писатель живет в Санкт-Петербурге и продолжает работать. Супруга Гранина, Майорова Римма Михайловна, ушла из жизни в 2004 году.
Выбор
Гранин начал писать о том, что хорошо знал – инженерах, ученых, научном творчестве. С этого времени литература перестала быть простым увлечением.
Перечислим самые известные произведения автора:
↑ Примерный круг проблем
1. В чём заключается ценность детства? 2. Как дети воспринимают окружающий мир? 3. В чём проявляется ценность воспоминаний о детстве? 4. Является ли детство самой счастливой порой в жизни человека?
- Подготовка к сочинению ЕГЭ
- Подготовка к ЕГЭ по русскому языку
Решить пробный ЕГЭ Проверить сочинение ЕГЭ Чек-лист ЕГЭ 2021
Текст ЕГЭ по русскому языку / Детство
В конце квартала, когда к нам съехались представители заводов с заявками насчет инструмента и творился сущий бедлам, мне позвонила незнакомая женщина, она принялась расспрашивать про Волкова, которого я должен знать, поскольку я воевал вместе с ним на Ленинградском фронте. Сперва я решил, что это недоразумение. Не помнил я никакого Волкова. Но она настаивала — ведь был же я в сорок втором и сорок третьем годах в частях под Ленинградом. Что значит — в частях? В каких именно? Она не знала, — видимо, она представляла себе фронт чем-то вроде туристского кемпинга, где все могут перезнакомиться. В доказательство она назвала номер полевой почты. Как будто я помнил, какой у нас был номер. А вы проверьте, потребовала она. Интересно, где проверить, как, — меня все больше злила ее настырность. Есть же у вас письма, уверенно подсказала она. Нет у меня писем, закричал я, представив себе, что надо ехать за город, рыться в дачном сундуке, нету писем. На это она, словно успокаивая, сообщила, что специально приехала из Грузии повидать меня. Этого еще не хватало, очень жаль, но тут какая-то ошибка, я Волкова не знаю, я занят, я не смогу ей быть полезным, и так далее, — со всей решительностью и сухостью обозначил я конец разговора. В ответ она усмехнулась и объявила непреклонно, что все равно повидает меня, хочу я этого или не хочу, и лучше не спорить, потому что потом мне будет неловко. Самонадеянность ее могла вывести из себя кого угодно. Извините, извините, не слушая, повторял я и хлопнул трубку на аппарат. Она тотчас позвонила снова. У меня сидели заказчики, и я дол-жен был взять трубку. Она гневно принялась стыдить меня фронтовым братством, хваленой преданностью боевым друзьям, которые, не жалея сил, разыскивают друг друга, — весь тот шоколадный набор, которым потчуют годами по радио, в киножурналах сладкоголосые, умиленные журналистки. Меня заело: теперь эта неизвестная будет учить меня фронтовому братству, да идите вы… Но она не слушала, она обещала привести какие-то неоспоримые факты, сыпала датами, именами и вдруг произнесла имя-имечко, каким давным-давно меня окрестили те, кого уже не увидишь на этой земле. Те, с кем маялся в нарядах, спал в казарме на двухэтажных койках, топал в строю по булыжникам тихого Ульяновска с посвистом и песней. Там, в училище, и прилепилось ко мне: Тоха — Антон, Антоха, Тоха — и докатилось до фронта, куда мы прибыли досрочными лейтенантиками для прохождения службы в танковых частях, которых уже не было. Танки на Ленинградском фронте к тому времени превратились в огневые точки, закопанные в землю, торчала одна башня с пушкой.
С тех пор меня никто не называл Тохой.
Ладно, сказал я, приходите.
Что-то у меня сбилось с этой минуты. Конечно, я дал слабину. На кой они нужны, фронтовые воспоминания, какая от них польза. Много лет, как я запретил себе заниматься этими цапками. Были тому причины.
Утешился я тем, что все кончится просьбой насчет инструмента. Вне очереди, или без фондов чего-то отпустить. К тому все приходит. Из какого бы далека ни делались заходы — друзья-родичи, с женой в больнице лежали — и вдруг: вот тут бумажечка, подпишите. Никто ко мне так, за здорово живешь, не приезжает.
На этом я разрядился, забыл о ней, и, когда назавтра она позвонила, я не сразу сообразил, что это именно она. Появилась она в моем закутке как очередной посетитель, из тех, что томились в коридоре. Остановилась в дверях, оглядывая меня недоуменно.
— Вы Дударев? Антон Максимович?
На дверях было написано; Никто не задавал мне здесь такого дурацкого вопроса.
Она продолжала изучать меня удивленно, потом робко попятилась и вдруг хмыкнула.
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 282 353
- КНИГИ 670 153
- СЕРИИ 25 812
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 621 269
ЕЩЕ ЗАМЕТЕН СЛЕД
В конце квартала, когда к нам съехались представители заводов с заявками насчет инструмента и творился сущий бедлам, мне позвонила незнакомая женщина, она принялась расспрашивать про Волкова, которого я должен знать, поскольку я воевал вместе с ним на Ленинградском фронте. Сперва я решил, что это недоразумение. Не помнил я никакого Волкова. Но она настаивала – ведь был же я в сорок втором и сорок третьем годах в частях под Ленинградом. Что значит – в частях? В каких именно? Она не знала, – видимо, она представляла себе фронт чем-то вроде туристского кемпинга, где все могут перезнакомиться. В доказательство она назвала номер полевой почты. Как будто я помнил, какой у нас был номер. А вы проверьте, потребовала она. Интересно, где проверить, как, – меня все больше злила ее настырность. Есть же у вас письма, уверенно подсказала она. Нет у меня писем, закричал я, представив себе, что надо ехать за город, рыться в дачном сундуке, нету писем. На это она, словно успокаивая, сообщила, что специально приехала из Грузии повидать меня. Этого еще не хватало, очень жаль, но тут какая-то ошибка, я Волкова не знаю, я занят, я не смогу ей быть полезным, и так далее, – со всей решительностью и сухостью обозначил я конец разговора. В ответ она усмехнулась и объявила непреклонно, что все равно повидает меня, хочу я этого или не хочу, и лучше не спорить, потому что потом мне будет неловко. Самонадеянность ее могла вывести из себя кого угодно. Извините, извините, не слушая, повторял я и хлопнул трубку на аппарат. Она тотчас позвонила снова. У меня сидели заказчики, и я дол-жен был взять трубку. Она гневно принялась стыдить меня фронтовым братством, хваленой преданностью боевым друзьям, которые, не жалея сил, разыскивают друг друга, – весь тот шоколадный набор, которым потчуют годами по радио, в киножурналах сладкоголосые, умиленные журналистки. Меня заело: теперь эта неизвестная будет учить меня фронтовому братству, да идите вы… Но она не слушала, она обещала привести какие-то неоспоримые факты, сыпала датами, именами и вдруг произнесла имя-имечко, каким давным-давно меня окрестили те, кого уже не увидишь на этой земле. Те, с кем маялся в нарядах, спал в казарме на двухэтажных койках, топал в строю по булыжникам тихого Ульяновска с посвистом и песней. Там, в училище, и прилепилось ко мне: Тоха – Антон, Антоха, Тоха – и докатилось до фронта, куда мы прибыли досрочными лейтенантиками для прохождения службы в танковых частях, которых уже не было. Танки на Ленинградском фронте к тому времени превратились в огневые точки, закопанные в землю, торчала одна башня с пушкой.
С тех пор меня никто не называл Тохой.
Ладно, сказал я, приходите.
Что-то у меня сбилось с этой минуты. Конечно, я дал слабину. На кой они нужны, фронтовые воспоминания, какая от них польза. Много лет, как я запретил себе заниматься этими цапками. Были тому причины.
Утешился я тем, что все кончится просьбой насчет инструмента. Вне очереди, или без фондов чего-то отпустить. К тому все приходит. Из какого бы далека ни делались заходы – друзья-родичи, с женой в больнице лежали – и вдруг: вот тут бумажечка, подпишите. Никто ко мне так, за здорово живешь, не приезжает.
На этом я разрядился, забыл о ней, и, когда назавтра она позвонила, я не сразу сообразил, что это именно она. Появилась она в моем закутке как очередной посетитель, из тех, что томились в коридоре. Остановилась в дверях, оглядывая меня недоуменно.
– Вы Дударев? Антон Максимович?
На дверях было написано; Никто не задавал мне здесь такого дурацкого вопроса.
Она продолжала изучать меня удивленно, потом робко попятилась и вдруг хмыкнула. Смешок прозвучал неуместно, обидно. Она представилась. Я узнал ее низкий голос по легкому кавказскому акценту. Звали ее Жанна, дальше следовало труднопроизносимое отчество, и она просила звать ее по имени, как принято в Грузии. Она была не молода, много за сорок, но еще красивая, крепкая женщина, копна черных волос нависала на лоб, делая ее мрачно-серьезной.
После этого она успокоенно уселась, выложила на стол объемистую оранжевую папку.
– Может быть, вам неприятно вспоминать то время?
Если бы она спросила от души, может, я кое-что и пояснил бы ей, но она хотела меня подколоть.
– Как так неприятно, – сказал я, – это наша гордость, мы только и делаем, что вспоминаем.
Она протянула мне письмо. Старое письмо, которое лежало сверху, приготовленное. На второй странице несколько строчек были свежеотчеркнуты красным фломастером:
Лиловые чернила, какими теперь не пишут, косой ровный почерк, каким тоже не пишут, письмо о том, кто когда-то был мною.
Гладкое лицо ее оставалось бесстрастным, жизнь шла в темноте глаз, она мысленно повторяла за мной текст, и где-то в черной глубине весело проискрило. Это был отблеск той внутренней улыбки, с какой она сравнивала меня и того лейтенанта. Я увидел ее глазами обоих: тоненького, перетянутого в талии широким ремнем, в пилотке, которая так шла шевелюре, и в фуражке, которая так шла его узкому лицу, кирзовые сапоги, которыми он умел так лихо щелкать, – молочно-розовый лейтенант, привычный портрет, который она набросала по дороге сюда, – и другого, плешивого, с отвислыми щеками, припадающего на правую ногу от боли в колене, – скучный, мало приятный, невеселый тип, который ныне тот самый Тоха. Не ожидала она найти такое? От соединения их и произошла улыбка. Наверное, это было и впрямь смешно. За тридцать с лишним лет каждого уводит куда-то в сторону. Никто не стареет по прямой…
– Это про вас написано? – спросила она.
– Может, и про меня, теперь трудно установить.
– Никакого другого Антона Дударова в Ленинграде нет. Вашего возраста, – добавила она.
Она ждала. Она была уверена, что я ахну, пущу слезу, что из меня посыплются воспоминания. Ничего не найдя на моем лице, она нахмурилась.
– Пожалуйста, читайте дальше. Читайте, – попросила она. – Вы вспомните.
Она как бы внушала мне, но у меня даже любопытства не было. Ничего не отзывалось. Пустые, давно закрытые помещения. После смерти жены я перестал вспоминать. Преданность вспоминательному процессу вызывала у меня отвращение. Пышный обряд, от которого остается горечь.
Конверт розовенький, на нем слепо отпечатана боевая сценка – санитарка перевязывает раненого бойца. Такие конвертики и я посылал. Почему рисунок этот должен был успокаивать наших адресатов – неясно. Штемпель – май сорок второго года.
Читайте также: