Бойкое перо серафимович сочинение
Обновлено: 02.07.2024
В годы реакции Серафимович разоблачает не только прямых убийц, он обличает и те силы, которые были косвенными, а часто и прямыми пособниками самодержавия и полиции. Критик В. Боровский назвал период после поражения революции “ночью после битвы”, в образной форме представив мещанскую, черносотенную свору, которая вышла на поживу в ночь после битвы, обирая тела бойцов, павших в бою.
Все это – мещанство, черносотенцы, весь поток ренегатства и предательства, который наводнил жизнь в годы реакции,- нашло отражение в произведениях писателей,
верных демократическим традициям русской литературы. Среди них следует назвать прежде всего Горького и Серафимовича.
В рассказах Серафимовича 1907-1917 годов едва ли не ведущее место занимает тема собственности как губительной для человека силы – тема, разрабатывавшаяся в двух основных аспектах: человек – раб собственности и человек, преодолевающий ее губительную власть. В наиболее совершенной художественной форме раскрыл Серафимович дикую власть собственности, уродующей душу человека, в рассказе “Пески” (1908). Центральным художественным образом рассказа является образ мельницы, которая
Мельница оказывается тем социальным и психологическим центром произведения, который не просто отражает факт трагедии человека, а раскрывает ее сущность. Героиня рассказа “Пески” – молодая батрачка выходит замуж за старика, владельца мельницы, надеясь, что он скоро умрет, и она станет хозяйкой. Писатель показывает, как изменилась эта женщина.
Веселая, жизнерадостная девушка превращается в прижимистую хозяйку, злую, жестокую. Изменяется и восприятие мельницы: если в начале рассказа она радовала глаз на фоне бесконечного однообразия, то теперь она выступает как враг человека: “Мельница вдруг раздвинулась до огромных размеров, и тихо ворочалось колесо, и стояла она одна, заслонив чернотой своего силуэта лес, пески, прошлую жизнь”. В заботах по хозяйству проходят молодые годы мельничихи. Жажда счастья, любви и материнства толкает ее на преступление: спеша жить, она отравила своего мужа и в свою очередь приваживает молодого батрака, и тот, мечтая стать хозяином, идет на эту связь.
Однако жизнь их, не связанная большим человеческим чувством, проходит в бесконечных ссорах, драках, взаимных подозрениях. Нельзя сказать, чтобы эти люди не страдали, не тосковали по настоящему счастью. Были моменты духовного просветления, вспыхивала ненависть к проклятой собственности, но каждый раз власть денег брала верх.
Мысль о собственности так въелась в души этих людей, что ради нее они отказывались от счастья любви, шли на преступление, она стала и кажущимся заклятием от преступления. Это бог, который казнил и миловал, но, помиловав, ввергал человека в новую пучину страданий.
С огромной художественной силой раскрыл это писатель в кульминационном эпизоде рассказа. Иван решил убить жену, чтобы самому владеть мельницей, жениться на молодой. Внешне спокойно, но с предельным напряжением душевных сил ведет он старуху на смерть:
– Иванушка, родименький, куда ты меня ведешь? – Ну, иди, иди… В опущенной руке тяжело поблескивал топор. Она повалилась, хватаясь и обнимая ноги. – Родименький, не губи ты свою и мою душу… Дай ты мне наглядеться на свет божий…
А он спокойно и холодно: – Намучился… нет моей мочи… Все одно тупик мне… И, отставив ногу, отмахнулся топором”.
И ничто не могло разжалобить Ивана, ничто не могло запугать, только сила собственности выбила топор из его рук. Старуха вдруг “завизжала, но не визгом ужаса, а звериным криком захлебывающейся, рвущейся злобы:
– Духовное-то… духовное-то я… порвала!!
Он застыл с занесенным топором, а она каталась в истерически-злорадном хохоте, судорожно впившись в землю, и пена пузырилась на сведенных губах.
-…порвала. порвала. порвала.
Рабы вещей, они предпочли тянуть дальше свою постылую жизнь.
Так и ушли в землю эти люди, не узнав настоящей жизни, не испытав в ней ни счастья, ни радости. Когда их, мертвых, везли на кладбище, “мельница, полуразвалившаяся, со свесившимися космами почернелой соломы, глядела на гроб тем же бесстрастно мутным… взглядом. Ослизлое, обомшелое колесо угрюмо ворочалось, медленно и равнодушно”.
Не только зерно – человеческие жизни переламывали ее жернова. Через весь рассказ проходит, многократно повторяясь, образ угрюмо-ворочающегося колеса, и это, пожалуй, единственный динамический образ в произведении, если не считать песков, которые медленно, но неотступно надвигаются на мельницу, на лес, на жизнь людей. Сами же люди, при внешнем подобии движения, находятся в состоянии сонного покоя, а точнее – в состоянии узников, по рукам и ногам связанных вещами. Как справедливо заметил А.
Волков, “Серафимович “одухотворяет” здесь вещи, чтобы ярче передать состояние застоя, неподвижности”. Рассказ “Пески” был высоко оценен Л. Толстым. Домашний врач Толстого Д. П. Маковицкий приводит в дневнике следующие слова великого писателя: “Мне попался рассказ Серафимовича “Пески”, это такая прелесть… настоящее художественное произведение.
Это мне Чехова напоминает… настоящий художник” . На полях рассказа Толстой, любивший оценивать литературные произведения по пятибалльной системе, поставил “пять с плюсом”. Герои “Песков” не могли быть счастливыми, ибо счастье усматривали в деньгах, как не узнала счастья и героиня рассказа “Дочь”.
Вячеслав, надо было ещё "жирнее" сделать. антирекламу, если уже во втором предложении ошибка в - тся/-ться
Олеся Мамакаева
Олеся Мамакаева
Позанималась с экспертом ,получила 22 балла за сочинение и 34 за тест ,она была в шоке от того ,как в умскул писали сочинения.
Олеся Мамакаева
Понятно .У каждого своё мнение ,как говорится )У меня 96 ,если кому надо могу посоветовать замечательного эксперта ,доктора филологических наук :)
Олеся Мамакаева ответила Анастасии
Кристина Яковлева ответила Александру
Никита Турищев
Умскул даёт спорное сочинение, кто-то за него может поставить высокий балл, кто-то может посчитать комментарий некорректным
Олеся Мамакаева ответила Никите
Алла Насибуллина
Очень трудно понять почерк, читаю с телефона. Наверняка вы не раскрыли суть замысла автора. Проблема у вас непростая.
То, что смогла прочитать, - это первый пример-иллюстрация. Вроде это просто пересказ.
Второй - неразборчиво.
Подозреваю, что раз сняли за К2, К3, К4, то проблему Вы определили неверно, но за К1 поставили 1 балл, странно.
Farrukh Fayziev
У меня 11/24 , т.к моя проблема не сошлась с их кругом , из-за этого , если пункт 1 обнуляется (пункты по критериям) , то 2 , 3 и 4 пункты также обнуляются
Том 2. Произведения 1902–1906
В Предкавказье свирепствовала чума на рогатом скоте, и, чтобы не пропустить эту страшную эпизоотию дальше на север, поставлен был кордон, растянувшийся на много сотен верст, с ветеринарными пунктами, через которые только и разрешалось прогонять гурты скота после осмотра его ветеринаром.
По целым дням лежал Иван на спине под шалашиком из бурьяна, где было нечем дышать, но по крайней мере не палили прямые лучи солнца, лежал, подложив руки под голову, подняв колени, рассеянно, без слов мурлыча песню, или курил цигарки из горькой сухой травы за неимением табаку. Соскучившись лежать, Иван подымался, медленно, методически снимал с себя рубаху, порты и, оставшись в чем мать родила, садился на корточки и начинал разглядывать на свет свое серое от грязи и пота белье. Он разглядывал, разыскивая и убивая насекомых, серьезно, сосредоточенно нахмурившись, точно читал трудную и вместе увлекательную книгу. В шалашик заходили и два других казака, также молча раздевались, присаживались на корточки и так же начинали охотиться, лениво перекидываясь отрывочными фразами.
Изредка казаки шли к колодцу, доставали воды и начинали стирать осторожно, чтобы не расползлось, свое белье. Солнце немилосердно палит, но голое общество, сидя на корточках перед колодцем, сосредоточенно продолжает свое дело.
– Братцы, сказывают, нам нового етеринара пришлют.
Казаки некоторое время молча продолжают стирать.
– Брешут… давно говорят, а он все тут живет.
– Сказывают, кубыть, непорядки за им открылись: дюже уж шкуры дерет со скотопромышленников.
– А он, что ж, думаешь, дерет на себя одного, что ли? Посылает, кому следоваить.
– Этот черт, по крайности, хочь ругается только, а другого пришлют, так под суд пошлет. На Белоглинском кордоне двух казаков под суд отдали.
Снова молчание. Спины становятся под солнцем чугунно-красными. Вымыв белье, казаки растягивают его по бурьяну, и солнцем мгновенно высушивает. И опять нечего делать; все так же простирается палимая солнцем степь, так же высоко стоит белесовато-мутное небо.
Но большей частью казаки убивают время сном. Спят по целым часам, по целым дням, тяжело раскинувшись по земле, с побледневшими влажными лицами, открытыми ртами, и надоедливые мухи ползают и сосут хоботками в углу глаз, в носу, во рту, заставляя беспокойно мычать и стонать спящих. Спят казаки, и снится им станица, раскинувшаяся по горе. Внизу Дон с косами, песками, заливчиками; паром не спеша тянется по канату; на той стороне перелески дубового леса, луг, озера, мочажины. В станице свое хозяйство, базы, скотина, широкий двор, куры, ребятишки, баба… вся жизнь, полная привычного хозяйского уклада. Но почему-то они не пользуются этой жизнью, в которой только и есть смысл, а проводят день за днем среди безделья, одиночества и изнуряющего зноя. Почему? Ответа не было, а вместо того кто-то наваливался на них, и они в изнеможении, не будучи в состоянии проснуться, неподвижно лежали с тяжелым храпом, и мухи ползали по иссохшему рту и щекотали в носу. А кругом все тот же зной над иссохшей, истрескавшейся степью, то же побелевшее от жары небо, то же безлюдье, однообразие.
Иногда на казаков нападало беспричинное озлобление, и они с ожесточением начинали ругаться по самому малейшему поводу и без всякого повода.
– Эй, дьявол конопатый, почему на место не ставишь ведро?
– Да ты што за цаца? Не можешь лишнего шага ступнуть? – сразу принимая вызывающую позу, останавливается небольшого роста с веснушчатым лицом Чижиков.
– Я те так ступну, аж жарко станет.
– Мне и так жарко, – вон рубаха взопрела… так тебя и вот как!
Отборные скверные ругательства повисают над степью. Казаки изощряются в сквернословии, как виртуозы.
– Да ты што… ты грозить, што ль. – и Блинов подходит к Чижикову с угрожающе сдвинутыми бровями и толкает его.
– А ты што, бить? – говорит тот в свою очередь, придвигаясь к Блинову, и слегка сует ему кулаком в живот.
Пот льется с обоих; воспаленные от зноя глаза лихорадочно блестят, и солнце немилосердно жжет черные, точно обугленные, и теперь возбужденные влажные лица…
Это, по-видимому, невинное слово является искрой в пороховом погребе: Чижиков кидается на Блинова, и они начинают бить друг друга кулаками, тяжело дыша горячим, обжигающим воздухом, приговаривая отрывистые угрозы и ругательства.
Третий казак, не принимавший участия в ссоре, бросился на обоих противников и, чтоб восстановить нарушенный мир, стал, сверхъестественно ругаясь, награждать кулаками того и другого:
– Дьяволы. белены объелись.
Но обозленные бойцы кинулись на умиротворителя и начали совместно и беспощадно бить его, пока наконец все трое, изнеможенные, избитые, задыхающиеся, не остановились, продолжая еще некоторое время переругиваться и укорять друг друга, потом пошли к колодцу, промыли раны, замыли кровь и сели чинить разорванные рубахи.
Вечерело. Степь терялась в сизой мгле. На очистившемся небе понемногу высыпали звезды. Хотя степь до самой зари не могла охладиться от поглощенного за день жара и остывала, как стынущая печь, но это было единственное время, когда можно было дышать. Казаки сидели около колодца, возле тлели и дымились кизяки, и над ними кипел котелок с пшеном.
В настоящий том вошли произведения А. С. Серафимовича 1902–1906 годов. До середины 1902 года писатель жил в провинции и печатался по преимуществу в провинциальных газетах.
В 1903 году то же издательство задумало выпускать серию литературных сборников из произведений демократических писателей, и Горький привлек Серафимовича к участию в них.
Вместе с тем издательство пропагандировало рассказы Серафимовича, выпуская некоторые из них отдельными дешевыми изданиями.
Связь Серафимовича с горьковским лагерем литературы была воспринята как проявление его писательской несостоятельности.
Рассказы 1902–1904 годов, вошедшие в настоящий том, еще тесно связаны с предшествующим, донским, периодом жизни писателя и по материалу и по основным идеям. Донские неоглядные степи, приморский капиталистический город являются здесь ареной страшных человеческих драм, обусловленных уродствами собственнического мира. Повествуя о них, писатель остается верен суровой правде жизни. Вместе с тем, он оттачивает свое мастерство, умело создает острейшие коллизии, захватывающие своим драматизмом, обладающие глубоким смыслом и большой силой эмоционального воздействия.
Рассказы 1905–1906 годов, также вошедшие в настоящий том, положили начало новому этапу в творческом пути писателя. Написанные в период первой русской революции, они несут в себе новые темы, новые образы, рожденные героической эпохой первых вооруженных столкновений народа с самодержавием. Являясь достоверными документами эпохи, созданными вдумчивым и наблюдательным современником, они обладают качествами настоящего искусства. Все средства художественной изобразительности Серафимович подчиняет в них глубокому раскрытию сущности первой русской революции, понятой и осмысленной с пролетарских позиций. Яркие и оригинальные страницы литературного наследия Серафимовича, его рассказы о 1905 годе обогатили русскую литературу и обозначили собой важную веху на путях подъема ранней пролетарской художественной прозы.
В архиве писателя сохранился отрывок из чернового варианта рассказа. Он сюжетно слабо связан с известным текстом, но представляет большой интерес, так как дополняет картину быта и нравов казачьей среды яркими подробностями, характеризующими станичное правление и казачьего атамана.
Вот текст этого отрывка:
«Сначала Иван часто попрекал жену, но мало-помалу обида и горечь сгладились. Трудовая жизнь, бедность, заботы брали свое.
Государственный человек позволял себе развлечения лишь во время необходимого отдыха. На сборе же он председательствовал с достоинством и важно.
– Господа старики, как постановите: отдавать подряд Шульгину али нет?
– Ня нада… Ня нада.
В хурул ездила. – Хурул – калмыцкий храм.
По поводу этого рассказа писатель сообщает:
«К бедному ремесленному люду я стал внимательно присматриваться еще на Дону, в станице Усть-Медведицкой (теперь город Серафимович), когда учился там в гимназии…
Жара и грузчики *
«В этом рассказе рисуется жизнь ростовского порта. Грузчики не только работали, но и жили на набережной. Впрочем, на юге летние ночи сухие и теплые. Грузчики после работы тут же, у сложенных бунтов хлеба, устраивались по-домашнему, тут же ели и пили, тут же спали, тут же развлекались, как могли. У реки устраивались базары. Из окрестных станиц и хуторов привозили печеный хлеб, жареное и пареное, фрукты, арбузы, виноград. Тут же торговали водкой. Грузчики не составляли спаянного коллектива. Состав грузчиков был текучий, комплектовался он из разных общественных прослоек, начиная с крестьян и мещан и кончая „босяками“ – бывшими людьми – дворянами, выходцами из интеллигенции и чиновничества.
Из воспоминаний Серафимовича известно, что в основу рассказа положены реальные впечатления его кратковременной службы в 1901 году в Донском областном правлении, которое было административным центром Донской области.
Серафимович позднее вспоминал: «Рассказ „Случай“ написан по материалу наблюдений, которые я делал в среде студенток высших женских курсов в Петербурге. Среди них я встречал честных девушек, искренно стремившихся к свету знания, искренно желавших отдать свои силы служению обществу. Но непреодолимо сковывали путы мелкой буржуазии, из которой они вышли. Я встречал таких, которые никак не могли увязать „концы“ с концами. Судьба их была трагична.
Тип дочери – сборный. Мне казалось, что обличение мещанского „гнёздышества“ лучше дойдет и будет более убедительно, если действие будет развернуто в среде не худших, а лучших представителей буржуазии. Даже природа более чуткого буржуазного человека не могла мириться с таким семейным эгоизмом: дочь всеми фибрами начинает ненавидеть свою мать за ее алчную, хищную любовь к ней, помешавшую ей спасти любимого доктора и устроить свою жизнь так, как ей нравится.
В рассказе отразились мариупольские впечатления писателя, относящиеся к середине 90-х годов.
При включении рассказа в собрание сочинений (Полн. собр. соч., М.-Л. 1930, т. XII) эта правка не была учтена: вероятно, за давностью времени писатель забыл о ней.
Серафимович вспоминал позднее, что в образе героя рассказа отразились черты реального лица «Большой популярностью в стране до революции пользовались знаменитые адвокаты, хорошие ораторы, выступавшие на политических процессах. Я близко знал одного такого „громовержца“ – с него, с этой живой модели, я и списал образ своего героя. Жил этот адвокат в Новочеркасске, фамилия его была Криндач. Пользовался он известностью далеко за пределами края. Либеральничал, выступал в защиту политических. Кроме того, объединял интеллигенцию в нескольких филантропических обществах, устраивал народные чтения, на которых читались лекции о происхождении земли, о воде, о ее обитателях, о планетах, о вулканах, об океанах. Все это было бы неплохо, если бы это не предпринималось либералами с целью отвлечь рабочих от борьбы с самодержавием.
– О избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды, господу помолимся, – снова и снова высылал прошения дьякон, казавшийся тучным и неповоротливым в широко расходившейся на нем парчовой ризе, каждый раз широко крестясь орарем, держа его двуперстием.
Рассказ был написан до сентября 1905 года. В письме к жене от 12 сентября 1905 года Серафимович сообщал, что ему через Л. Андреева стал известен положительный отзыв Горького о рассказе. А вскоре (до 22 сентября), Горький сам высказал автору свое мнение.
«Вы написали славную картинку, она, несомненно, произведет большое впечатление, и еще большее, если Вы несколько исправите ее.
Портной – слишком груб, он ослабляет рассказ, темнит ясное отношение автора к предмету. Исправьте его, это просто сделать – укажите, подчеркните ярче его искренность, его муки – боль человека, который не находит старых слов для новых мыслей и не владеет новыми.
Из ответного письма Серафимовича Горькому от 22 сентября 1905 года видно, что писатель принял замечания Горького и учел их при окончательной отделке рассказа для печати.
От этих цензурных искажений текст был освобожден только в последнем прижизненном издании (Собр. соч., М. 1947, т. III).
Во всех последующих изданиях цензурная купюра не восстанавливалась.
В настоящем издании рассказ печатается с восстановлением цензурной купюры.
Я с двумя своими мальчиками и с няней жил в шестом этаже. Окно моей комнаты как раз выходило на каланчу Кудринской площади (теперь – площадь Восстания), а с этой каланчи городовые зверски палили по темным окнам обывательских квартир. Устроили проклятые „соревнование“: кто больше… Подчиняясь дубасовским приказам, мы не зажигали огней, занавесили окна, чем могли, – одеялами, тюфяками, одеждой, – ничего не помогало: мерзавцы городовые целили и в темные окна. Пули летели по всем этажам. И все-таки и в такой обстановке я умудрялся записывать впечатления…
В очерке „На Пресне“ у меня описывается жуткая ночь после того, как пришли семеновцы и полковник Мин открыл канонаду по всем правилам войны с неприятелем. Один снаряд ударил в квартиру как раз под нами, в пятом этаже, и все разметал. Двое суток так били. Как на театре военных действий. Пришлось с детьми полезть в подвал, как у меня описано…
Основной задачей я ставил себе: запечатлеть хотя бы в беглых очерковых чертах жестокость усмирителей и хотя бы в скрытой, „косвенной“ форме показать „безумство храбрых“, мужество горстки бойцов, сражавшихся на Пресне.
В те мрачные дни, когда пушками беспощадно сметали „преступников“, никак нельзя было выражать открытое сочувствие пресненским мятежникам. А очерк „На Пресне“ писался в самые дни восстания, когда кругом свистели пули и грохотали орудия.
Я хорошо видел слабость восставших, я понимал, что горсточка дружинников с их плохим вооружением не может противостоять царской артиллерии. Вот почему в очерке „На Пресне“ упор делается не на физическую военную силу, а на силу моральную, на несомненное моральное превосходство восставших над дубасовской полицейщиной. Я старался показать, что восстание внушало темным силам реакции страх и трепет, как движение массовое. Пресня с первого дня и еще долго после последнего дня восстания черпала свою мощь в сочувствии широких рабочих масс.
Дело Дубасова – дрянь… – Дубасов Ф. В. (1845–1912) генерал-адъютант, в 1905–1906 годах московский генерал-губернатор, руководил подавлением декабрьского вооруженного восстания в Москве.
На основе рассказа в 1907 году была написана пьеса того же названия, оставшаяся при жизни писателя неопубликованной.
Рассказ нигде не перепечатывался и в собрание сочинений включается впервые. Печатается по журнальному тексту.
Пусто, черно, немо. – Далее выброшено царской цензурой. Восстановить не удалось.
Рассказ был написан во время пребывания писателя в Ялте, в марте – апреле 1906 года.
Из письма Серафимовича к жене от 20 мая 1906 года видно, что рассказ был написан в Москве в мае 1906 года.
Комментируя эти исправления, редактор последнего прижизненного издания Г. Нерадов отметил, что в 1906 году Серафимовичу по цензурным причинам приходилось подчас смягчать резкость выражений.
Последняя часть рассказа (начиная с главы XV) печатается по газетному тексту, нумерация глав сделана редактором настоящего издания.
Заметки обо всем *
Сам Серафимович охарактеризовал орган, в котором работал в те годы, следующими словами: «Газета была либерального, можно сказать – радикального направления… „Курьер“ очень не ладил с цензурой. Начальство вообще к нему относилось с подозрением. Газета часто подвергалась административным взысканиям и штрафам и всегда находилась под страхом закрытия. Приходилось все время улаживать дела с цензурой. С ней постоянно была какая-нибудь возня, так как цензоры имели в отношении „Курьера“ особые инструкции…
Писатель всегда шел от конкретного материала текущей жизни, нередко при этом отталкиваясь от фактов, сообщенных петербургскими, московскими и провинциальными газетами. Рамки его наблюдений, таким образом, раздвигались до общероссийских масштабов; это давало возможность публицисту подчеркивать типичность фактов, подлежащих обсуждению, и использовать их для характеристики существенных явлений русской действительности.
Позиция последовательного защитника интересов простых тружеников позволяет Серафимовичу более всесторонне и глубоко рассмотреть некоторые больные вопросы русской жизни, вскрыть причины, объясняющие невозможность их разрешения при данных условиях.
Безвозвратно отошел в прошлое мир, о котором писал в своих очерках и фельетонах Серафимович. Многое из того, что было важно и имело злободневный характер в пору работы публициста, теперь может показаться утратившим прежнее общественное значение. Но советский читатель сохранит благодарность к пролетарскому художнику, который в памяти будущих поколений навсегда запечатлел в живых, неповторимых подробностях картину России начала XX века.
Еще о даровых работниках *
Война с прислугой *
Скандал в благородном собрании *
Рабочих не пускают *
[Сарказм – могучее оружие…] *
…покойного князя А. И. Урусова… – Александр Иванович Урусов (1843–1900)) – известный адвокат. Пользовался большим авторитетом в адвокатских кругах Петербурга и Москвы как человек либерального образа мыслей, талантливый защитник и прекрасный оратор.
[Странные, подчас трудно объяснимые вещи…] *
[Из всех зол и несчастий…] *
Выставка и балаган *
Человек во фраке *
Лавры Мильтиада не дают спать обывателю… – Мильтиад (VI–V в. до н. э.) – прославленный афинский полководец, одержавший в 490 году до н. э. крупную победу над персами.
Мальчик с кулем *
[Умер доктор философии Филиппов…] *
Человек второго сорта *
Катастрофа на Волге *
За театральными кулисами *
Читайте также: