Пуанкаре ценность науки реферат

Обновлено: 02.07.2024

Перехожу к вопросу, поставленному в заглавии этого параграфа: какова объективная ценность науки? И, прежде всего, что мы должны понимать под объективностью?

Гарантией объективности мира, в котором мы живем, служит общность этого мира для нас и для других мыслящих существ. Посредством сношений, происходящих у нас с другими людьми, мы получаем от них готовые умозаключения; мы знаем, что эти умозаключения не исходят от нас, и в то же время мы признаем их произведением мыслящих существ, подобных нам. И так как эти умозаключения представляются приложимыми к миру наших ощущений, то мы считаем себя вправе заключить, что эти мыслящие существа видели то же, что мы; отсюда-то мы и узнаем, что мы не грезим.

Допустим, что вишня и цветок мака вызывают у меня ощущение А, а у другого ощущение В и что, наоборот, древесный лист вызывает у меня ощущение В, а у него ощущение А.

Соблюдая всяческую осторожность по отношению к этому парадоксальному предложению, мы должны тем не менее допустить, что объективно лишь то, что поддается передаче, и, следовательно, что объективную ценность могут иметь только одни отношения между ощущениями.

Вопрос представляется всегда одним и тем же, станем ли мы на моральную, эстетическую или научную точку зрения.

Поэтому ничто не будет иметь объективной ценности, кроме того, что может быть передано посредством речи, т. е. того, что может быть понимаемо.

Но это лишь одна сторона вопроса. Абсолютно беспорядочная совокупность не могла бы иметь объективной ценности, потому что она была бы недоступна пониманию; но и упорядоченная совокупность не может иметь объективной ценности, если она не соответствует действительно испытываемым ощущениям. Мне представляется излишним напоминать это условие; я не стал бы говорить о нем, если бы в последнее время не стали утверждать, что физика – не экспериментальная наука. Хотя это воззрение не имеет никаких шансов на успех как у физиков, так и у философов, однако не мешает о нем знать, чтобы не соскользнуть на ту наклонную плоскость, которая приводит к нему. Таким образом, существует два необходимых условия: если первое отделяет реальность от грезы, то второе отличает ее от романа.

Но что же такое наука? Как я разъяснил в предыдущем параграфе, это прежде всего некоторая классификация, способ сближать между собой факты, которые представляются разделенными, хотя они связаны некоторым естественным скрытым родством. Иными словами, наука есть система отношений. Но, как мы только что сказали, объективность следует искать только в отношениях, тщетно было бы искать ее в вещах, рассматриваемых изолированно друг от друга.

Сказать, что наука не может иметь объективной ценности потому, что мы узнаем из нее только отношения, – значит рассуждать навыворот, так как именно только отношения и могут рассматриваться как объективные.

Так, например, внешние предметы, для которых было изобретено слово объект, суть действительно объекты, а не одна беглая и неуловимая видимость: ибо это – не просто группы ощущений, но и группы, скрепленные постоянной связью. Эта связь – и только эта связь – и является в них объектом; и связь эта есть отношение.

Поэтому, когда мы задаем вопрос о том, какова объективная ценность науки, то это не означает: открывает ли нам наука истинную природу вещей? Но это означает: открывает ли она нам истинные отношения вещей?

Никто не поколебался бы ответить отрицательно на первый вопрос.

Я думаю, что можно пойти и дальше: не только наука не может открыть нам природу вещей; ничто не в силах открыть нам ее, и если бы ее знал какой-нибудь бог, то он не мог бы найти слов для ее выражения. Мы не только не можем угадать ответа, но если бы даже нам дали его, то, мы не были бы в состоянии сколько-нибудь понять его; я даже готов спросить, хорошо ли мы понимаем самый вопрос.

Поэтому когда научная теория обнаруживает притязание научить нас тому, что такое теплота, или что такое электричество, или что такое жизнь, она наперед осуждена; все, что она может нам дать, есть не более как грубое подобие. Поэтому она является временной и шаткой.

Первый вопрос устранен, остается второй. Может ли наука открыть нам истинные отношения вещей? Подлежит ли разделению то, что она сближает, и подлежит ли сближению то, что она разделяет?

Чтобы понять смысл этого нового вопроса, нужно возвратиться к сказанному выше об условиях объективности. Вопрос о том, имеют ли эти отношения объективную ценность, означает: являются ли эти отношения одинаковыми для всех? будут ли они теми же самыми и для наших потомков?

Ясно, что они не одинаковы для ученого и для профана. Но это не важно, ибо если профан не видит их сейчас, то ученый может заставить его увидеть их при помощи ряда опытов и рассуждений. Существенно, что есть пункты, относительно которых могут согласиться все, обладающие достаточной осведомленностью и опытом.

Вопрос в том, чтобы узнать: будет ли продолжительно это согласие и сохранится ли оно у наших потомков. Можно спросить себя, будут ли те сближения, которые делает сегодняшняя наука, подтверждены наукой завтрашнего дня. К доказательству верности этого положения не может быть привлечен никакой априорный довод; вопрос решается фактами; и наука уже прожила достаточно долго для того, чтобы, обращаясь к ее истории, можно было узнать, противятся ли влиянию времени воздвигаемые ею здания или же они не отличаются от эфемерных построений.

Что же мы видим? Сначала нам представляется, что теории живут не более дня и что руины нагромождаются на руины.

Сегодня теория родилась, завтра она в моде, послезавтра она делается классической, на третий день она устарела, а на четвертый – забыта. Но если всмотреться ближе, то увидим, что так именно падают, собственно говоря, те теории, которые имеют притязание открыть нам сущность вещей. Но в теориях есть нечто, что чаще всего выживает. Если одна из них открыла нам истинное отношение, то это отношение является окончательным приобретением; мы найдем его под новым одеянием в других теориях, которые будут последовательно водворяться на ее месте.

Ограничимся одним примером. Теория эфирных волн учила нас, что свет есть движение. В настоящий момент благосклонная мода на стороне электромагнитной теории, которая учит, что свет есть ток. Не станем исследовать, нельзя ли их примирить, сказав, что свет есть ток, а ток есть движение. Так как, во всяком случае, вероятно, что это движение не будет тождественно с тем, какое допускали сторонники прежней теории, то можно было бы считать себя вправе сказать, что прежняя теория развенчана. Тем не менее от нее остается нечто, ибо между гипотетическими токами, допускаемыми у Максвелла, имеют место те же отношения, как и между гипотетическими движениями, которые допускал Френель. Таким образом, есть нечто, что остается нерушимым, и именно это нечто существенно. Этим объясняется, почему современные физики без малейшего затруднения перешли от языка Френеля к языку Максвелла.

Несомненно, что многие сопоставления, считавшиеся прочно установленными, были потом отвергнуты; но значительное большинство их остается и, по-видимому, останется и впредь. Что касается их, то каков критерий их объективности?

Да совершенно тот же самый, как и критерий нашей веры во внешние предметы. Эти предметы реальны, поскольку ощущения, которые они в нас вызывают, представляются нам соединенными, я не знаю, каким-то неразрушимым цементом, а не случаем дня. Так и наука открывает нам между явлениями другие связи, более тонкие, но не менее прочные; это – нити, столь тонкие, что на них долгое время не обращали внимания; но коль скоро они замечены, их нельзя уже не видеть.

Итак, они не менее реальны, чем те, которые сообщают реальность внешним предметам. Не имеет значения то обстоятельство, что о них позже узнали, так как они не могут погибнуть ранее других.

Можно сказать, например, что эфир имеет не меньшую реальность, чем какое угодно внешнее тело. Сказать, что такое-то тело существует, – значит сказать, что между цветом этого тела, его вкусом, его запахом есть глубокая, прочная и постоянная связь. Сказать, что эфир существует, – значит сказать, что есть естественное родство между всеми оптическими явлениями. Из двух предложений, очевидно, одно имеет не меньшую ценность, чем другое.

Продукты научного синтеза в некотором смысле имеют даже большую реальность, чем плоды синтетической деятельности здравого смысла, так как первые охватывают большее число членов и стремятся поглотить частичные синтезы.

Нам скажут, что наука есть лишь классификация и что классификация не может быть верною, а только удобною. Но это верно, что она удобна; верно, что она является такой не только для меня, но и для всех людей; верно, что она останется удобной для наших потомков; наконец, верно, что это не может быть плодом случайности.

В итоге единственной объективной реальностью являются отношения вещей, отношения, из которых вытекает мировая гармония. Без сомнения, эти отношения, эта гармония не могли бы быть восприняты вне связи с умом, который их воспринимает или чувствует.

Тем не менее они объективны, потому что они общи и останутся общими для всех мыслящих существ.

Это позволит нам вернуться к вопросу о вращении Земли; мы будем иметь здесь случай пояснить сказанное примером.

Эти слова подали повод к самым странным толкованиям. Некоторые надумали видеть в этом реабилитацию птолемеевой системы и, пожалуй, даже оправдание суда над Галилеем.

Но после того, что изложено в четвертой части, мы можем пойти дальше. Мы сказали: физическая теория бывает тем более верна, чем больше верных отношений из нее вытекает. Исследуем занимающий нас вопрос в свете этого нового принципа.

Однако если одно из них открывает нам верные отношения, которые не вытекают из другого, то можно считать первое физически более верным, чем другое, потому что оно имеет более богатое содержание. И в этом отношении не может быть никаких сомнений.

В системе Птолемея движения небесных тел не могут быть объяснены действием центральных сил; небесная механика невозможна. Глубокие соотношения между небесными явлениями, раскрываемые нам небесною механикой, суть отношения верные; утверждать неподвиж-ность Земли значило бы отрицать эти соотношения, а следователь-но, заблуждаться.

Таким образом, истина, за которую пострадал Галилей, остается истиной, хотя она имеет и не совсем тот смысл, какой представляется профану, и хотя ее настоящий смысл гораздо утонченнее, глубже и богаче.

§ 8. Наука для науки

Не против Леруа намереваюсь я защищать науку для науки. Быть может, он осуждает ее, но все же он ее развивает, потому что он любит истину, ищет ее и не мог бы жить без нее. Я просто хочу высказать несколько соображений.

Мы не можем познать все факты; необходимо выбирать те, которые достойны быть познанными. Если верить Толстому, ученые делают этот выбор наудачу вместо того, чтобы делать его, имея в виду практические применения, что было бы благоразумно. В действительности это не так: ученые считают определенные факты более интересными в сравнении с другими, потому что они дополняют незаконченную гармонию или потому, что они позволяют предвидеть большое число других фактов. Если ученые ошибаются, если эта неявно предполагаемая ими иерархия фактов есть лишь пустая иллюзия, то не могло бы существовать науки для науки и, следовательно, не могло бы быть науки. Что касается меня, то я думаю, что они правы, и выше я на примере показал высокую ценность астрономических фактов, которая определяется не практической применимостью их, а их величайшей поучительностью.

Всякое действие должно иметь цель. Мы должны страдать, должны трудиться, должны платить за наше место в спектакле, чтобы видеть, или, по крайней мере, чтобы другие увидели свет.

Все, что не есть мысль, есть чистое ничто, ибо мы не можем мыслить ничего, кроме мысли, и все слова, которыми мы располагаем для разговора о вещах, не могут выражать ничего, кроме мыслей. Поэтому сказать, что существует нечто иное, чем мысль, значило бы высказать утверждение, которое не может иметь смысла.

Однако (странное противоречие с точки зрения тех, кто верит во время) геологическая история показывает нам, что жизнь есть лишь беглый эпизод между двумя вечностями смерти и что в этом эпизоде прошедшая и будущая длительность сознательной мысли – не более, как мгновение. Мысль – только вспышка света посреди долгой ночи.

Анри Пуанкаре – гениальный французский ученый широкого профиля, внесший большой вклад во многие разделы математики, физики и механики, основоположник качественных методов теории дифференциальных уравнений и топологии. Он создал основы теории устойчивости движения. В его статьях до работ А. Эйнштейна были сформулированы основные положения специальной теории относительности, такие как условность понятия одновременности, принцип относительности, постоянство скорости света, синхронизация часов световыми сигналами, преобразования Лоренца, инвариантность уравнений Максвелла. В философии создал новое направление, получившее название конвенционализма.

Содержание

Введение 3
1 Материализм и идеализм в работах А. Пуанкаре 6
2 Геометрический конвенционализм Пуанкаре 21
3 Проблемы математического творчества 24
4 Роль гипотез в науке 35
Заключение 39
ЛИТЕРАТУРА 41

Прикрепленные файлы: 1 файл

ФИЛОСОФИЯ РЕФЕРАТ.docx

1 Материализм и идеализм в работах А. Пуанкаре

2 Геометрический конвенционализм Пуанкаре

3 Проблемы математического творчества

4 Роль гипотез в науке

С точки зрения Пуанкаре и его последователей- конвенционалистов, научное познание ― это договор, участниками которого являемся мы сами, поскольку мы организуем представление о мире в системе понятий, чтобы его познать. С исторической точки зрения и с точки зрения ребенка это очевидно, поскольку очевиден искусственный характер научных построений: эволюция понятия силы от Аристотеля до Эйнштейна ― наглядное тому подтверждение. Наука невозможна без условных положений: «…эти условные положения представляют собой продукт свободной деятельности ума, который в этой области не знает препятствий. Здесь наш ум может утверждать, так как он здесь предписывает; но его предписания налагаются на нашу науку, которая без них была бы невозможна; они не налагаются на природу. Однако произвольны ли эти предписания? Нет. Иначе они были бы бесплодны. Опыт предоставляет нам свободный выбор, но при этом он руководит нами, помогая выбрать путь, наиболее удобный. Таким образом, свобода не есть произвол. Напротив, она исключает произвол, связанный с бессознательным выбором исходных оснований науки. Критическое отношение к этим основаниям ведет к осознанию их условного характера, что делает возможным корректный учет опыта в их выборе, поскольку бессознательный выбор заменяется сознательным.

Итак, несомненной заслугой Пуанкаре является убедительное доказательство амбивалентности физического познания, основанного на геометрических предпосылках. Поскольку в опыте мы не можем отделить геометрию от физики, то говорить об истине физической теории становится бессмысленным. Доказывая вслед за Кантом невозможность экспериментальной проверки геометрии, Пуанкаре одновременно утверждает возможность использования в физическом познании неевклидовых геометрий, что было подтверждено с построением релятивистской физики.

Следует подчеркнуть, что Пуанкаре, будучи большим ученым, не идет до конца в своих выводах, которые сделал Леруа, исходя из естественнонаучного конвенционализма французского мыслителя. И, наконец, Пуанкаре игнорирует риманову концепцию неоднородных пространств, без учета которой корректное решение проблемы истинности физического познания невозможно, что было доказано Эйнштейном при построении общей теории относительности.

1 Материализм и идеализм в работах А. Пуанкаре

Рассматриваемая сама по себе, вне связи с внешней реальностью, общезначимость не могла, конечно, привести Пуанкаре к объективности знания, содержание которого не зависит ни от отдельного человека, ни от всего человечества. Хотя объективной истине присущ элемент общезначимости, объективность ее к этому не сводится. Выступая против попыток некоторых теоретиков провести подобную трактовку объективности в марксистскую философию, В.И. Ленин с иронией замечал, что общезначима и религия, отрицающая объективную истину.

Резюме

Интуиция и логика

Первая часть книги касается исключительно математических наук и, в частности, отношения между интуицией и логикой в математике . Сначала он исследует, какая часть науки принадлежит каждой из этих двух категорий научной мысли, и определяет некоторые принципы:

представление об интуиции меняется с течением исторического времени (древние считались логиками в свое время, но они кажутся нам интуитивными): следовательно, именно идеи изменились в результате эволюции научной мысли. ;
эта эволюция была осуществлена сначала арифметизацией математики, короче говоря, возобновлением интуитивных идей в аксиоматической системе первыми (истинными) логиками.

Следовательно, эта историческая интуиция есть математическая интуиция. Для Пуанкаре это зависит от принципа наименьшего усилия , то есть привязанности к научным конвенциям, основанным на опыте . Соглашение, контекстуализированное таким образом, позволяет рассматривать различные теории по одной и той же проблеме и впоследствии делать выбор в соответствии со степенью простоты и удобства объяснений, выдвигаемых каждой из теорий. Примером, выбранным Пуанкаре, является трехмерное пространство. Он показывает, что представление этого пространства - всего лишь условность, выбранная из-за удобства среди нескольких моделей, которые разум может развить по этой проблеме. Его демонстрация основана на теории математической непрерывности ( 1893 г. ).

Математическая физика

Во второй части своей книги Пуанкаре приступает к изучению взаимосвязи между физикой и математикой. Его подход, как исторический, так и технический, представляет собой частный пример предшествующих общих идей.

Какая связь между физикой и математикой? Пуанкаре утверждает, что математика (анализ) и физика имеют один и тот же дух, что эти две дисциплины преследуют одну и ту же эстетическую цель и что обе они могут освободить человека от его простого состояния. Говоря более прагматично, его аргументы направлены на взаимозависимость, подобную той, которая была выявлена между интуицией и анализом. Математический язык позволяет не только выразить научный прогресс, но и сделать шаг назад от изучения природы. Математика показывает масштабы разовых и ограниченных открытий, сделанных физиками. И наоборот, физика играет для математика движущую роль, творческую роль, поскольку она ставит нетипичные проблемы, коренящиеся в реальности. Кроме того, она предлагает решения и рассуждения - таким образом, развитие исчисления бесконечно малых по Ньютону в рамках теории гравитации .

Математическая физика родилась из небесной механики . В первую очередь, речь идет о консолидации физики центральных сил , реалистичная физика, механистической, которые доминировали в XVIII E века и которые позволили твердые успехи, а также на теоретическом уровне , как и на экспериментальном уровне. Но очень скоро, вместе с развитием термодинамики, а затем и противостояния, у физиков начал развиваться энергетический взгляд на физику. По своим математическим концепциям и своим основополагающим идеям он явно расходится с ньютоновским взглядом на взаимодействия между телами. В конце первого кризиса математическая физика ведет к физике принципов .

Второй кризис математической физики

На протяжении XIX - го века , важные открытия были сделаны в лабораториях и в других местах. Многие из них открыли важные теоретические пути; но некоторые экспериментальные факты не нашли удовлетворительного объяснения либо потому, что они точно наблюдались, либо потому, что ни одна из новых или возникающих теорий не смогла их объяснить. В начале XX - го века, объединяющие принципы оспариваются в своих основах; Самыми важными, выделенными физиками, как сообщает Пуанкаре, являются:

принцип сохранения энергии (известный как принцип Майера ) - открытие радия и радиоактивности поставило проблему непрерывных выбросов энергии (в то время они казались неисчерпаемыми);
принцип деградации энергии (известный как принцип Карно ) - броуновское движение противоречит принципу энтропии ;
принцип равенства действия и противодействия (известный как принцип Ньютона ) - задача электродинамического порядка и относится к эфиру в смысле Максвелла ;
принцип сохранения массы (известный как принцип Лавуазье ) - рассмотрение движений со скоростью, близкой к скорости света, создает проблему; это все еще проблема электродинамики: масса приводимых таким образом тел будет иметь чисто электродинамическую природу и, следовательно, больше не будет постоянной (падение ньютоновского центра тяжести);
принцип относительности;
наконец, он добавляет принцип наименьшего действия.

Электродинамика движущихся тел.

Все возникающие проблемы сосредоточены на электродинамике движущихся тел. Пуанкаре быстро выдвинул идею о том, что изменится эфир, а не тела, наделенные массой, что противоречит теории времени (основанной на совершенно неподвижном эфире). Прежде всего, Пуанкаре проливает свет на явление Зеемана - линии прерывистой эмиссии электронов. Эта проблема прерывистой материи привела бы к формулировке модели атома, которая, по крайней мере, дестабилизирует. В 1913 году Нильс Бор представит свою модель атома, основанную на орбитах электронов и объясняющую как спектральные явления, так и стабильность атома. Но в 1905 году проблема касается прежде всего определения бесконечно малого, которое мы тогда не знаем, следует ли рассматривать его на той же модели, что и модель, известная для тяжелых тел (модель классической механики), или Речь идет о разработке совершенно новой модели - отражающей новые факты. Этот последний путь, по которому будет идти квантовая теория , также подразумевает окончательный отказ от уже ставившейся под сомнение в то время единицы механики.

Будущее математической физики по Пуанкаре

Объективная ценность науки

Так, например, внешние предметы, для которых было изобретено слово объект, суть действительно объекты, а не одна беглая и неуловимая видимость: ибо это – не просто группы ощущений, но и группы, скрепленные постоянной связью. Эта связь – и только эта связь – и является в них объектом; и связь эта есть отношение.

Никто не поколебался бы ответить отрицательно на первый вопрос. Я думаю, что можно пойти и дальше: не только наука не может открыть нам природу вещей; ничто не в силах открыть нам ее, и если бы ее знал какой-нибудь бог, то он не мог бы найти слов для ее выражения. Мы не только не можем угадать ответа, но если бы даже нам дали его, то, мы не были бы в состоянии сколько-нибудь понять его; я даже готов спросить, хорошо ли мы понимаем самый вопрос.

Что же мы видим? Сначала нам представляется, что теории живут не более дня и что руины нагромождаются на руины. Сегодня теория родилась, завтра она в моде, послезавтра она делается классической, на третий день она устарела, а на четвертый – забыта. Но если всмотреться ближе, то увидим, что так именно падают, собственно говоря, те теории, которые имеют притязание открыть нам сущность вещей. Но в теориях есть нечто, что чаще всего выживает. Если одна из них открыла нам истинное отношение, то это отношение является окончательным приобретением; мы найдем его под новым одеянием в других теориях, которые будут последовательно водворяться на ее месте.

Тем не менее они объективны, потому что они общи и останутся общими для всех мыслящих существ.

Читайте также: