Интервью с философом реферат
Обновлено: 05.07.2024
Публикуем первую часть большого интервью с философом Валерием Подорогой. Мы обсудили с Валерием Александровичем его читательскую биографию: поговорили об Ильфе и Петрове, паранойе письма и о том, почему нельзя быть плохим писателем.
Расскажите, пожалуйста, с чего началась ваша читательская биография.
В юном возрасте содержание книг часто важно с точки зрения самоидентификации, ролевых моделей — например, дети играют в мушкетеров и так далее. Для вас подобный опыт имел значение?
Уже в тот период ваше внимание привлекали научные тексты?
Вы сказали, что чтение у вас до какого-то времени было почти безрефлексивным. А вы помните момент, как рефлексия начала формироваться? Что она из себя представляла?
По архиву Гоголя можно видеть, какую работу он проделывал, сколько всего насобирал, изучая лексическое богатство родных ему языков. Основой основ его творчества была страсть к переписыванию (сначала он переписывает преимущественно историко-географические сочинения). Почти также относились к письму/переписыванию Л. Толстой, М. Пруст, Ф. Достоевский, А. Белый. Надо признать, что желание переписывать — это и есть сама страсть к письму. Графомания — важная часть писательского опыта.
Но есть и другие варианты. Некоторые из моих друзей заикались, и довольно сильно. Как только они хотели что-то сказать, а кто-то собирался их выслушать, они тут же начинали заикаться, так продолжалось до тех пор, пока не проходило первое волнение. Постепенно вырабатывалась своеобразная техника вступления в речь: не прерываться, говорить распевно, заполняя артикулированными звуками отрицательную речевую яму. Вспоминаю, что один из ведущих проповедников США говорил так, словно еще не завершил лечение от сильного заикания, — вытягивая и пропевая фразы для поддержания ритма речи. На наших телешоу я встречаю быстро говорящих персонажей, которые не могут остановиться, как будто боятся наказания. Подозреваю, что их сегодняшняя речевая одаренность — след преодоленного заикания. Собственно, любая мысль также препятствует выражению, как и заикание, отсюда нескончаемая борьба с языком…
А каких именно писателей вы пробовали копировать?
Сегодня, с нынешним информационным давлением, так читать и трудно, и невозможно. Нет непосредственного чувственного ощущения встречи с другим миром. Все связи с нашим собственным воображением перебиты и искалечены, нас опережает всегда какой-нибудь информационный нонсенс. Мне кажется, что так называемая литература Пелевина, да и Сорокина, — яркие примеры попытки выразить этот трагический сбой.
От увлечения литературой вы перешли к философии. Как вы освоились в этой новой сфере?
Функция "чтения" служит для ознакомления с работой. Разметка, таблицы и картинки документа могут отображаться неверно или не в полном объёме!
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
"РЯЗАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ С.А.ЕСЕНИНА" РАБОТА ПО ФИЛОСОФИИ НА ТЕМУ:
"Интервью с И.И. Мечниковым" Давыдова Дарья Олеговна Рязань
Одним холодным вечером я уютно устроилась перед "голубым экраном" и включила на программе о великих личностях в науке и истории. Выпуск был посвящен жизни и деятельности в области философии российского биолога, патолога Ильи Ильича Мечникова. Программа была построена на исследованиях российского ученого-философа А.Д.Сухова, а именно на статье "И.И.Мечников и философия".
Ведущий увлекательно рассказывал о жизни ученого. Особо внимание он уделял тому, что "Наименее изученный аспект его творчества - философия. Между тем Мечников - один из наиболее философичных русских естественников". Он автор работ "Этюды о природе человека. Опыт оптимистической философии", "Этюды оптимизма", "Сорок лет искания рационального мировоззрения". Все они - достояние философии. Ряд поднятых в этих книгах тем продолжает философски ориентировать читателя и в наши дни. философия мечников биолог патолог
Спустя некоторое время мое внимание стало постепенно рассеиваться. Местами я проваливалась в пятиминутный сон, но между тем, все ещё старалась уловить суть доносившейся до меня информации. И ведущий приятным голосом продолжал свой рассказ…
…призвание Мечникова к естествознанию определилось очень рано. В 8 лет "он начал собирать и определять растения, составил гербарий, прослыл знатоком здешней флоры". Параллельно шло его приобщение к философии. Будучи гимназистом, он познакомился с работами таких мыслителей как И.Г.Фихте, Л.Фейербах, Л. Бюхнер. Не оставил без внимания и русскую философскую мысль - читал "Колокол" Герцена.
После учебы в Харьковском университете Мечников в 1864-1867 гг. стажируется за границей. Здесь ширятся его научные взгляды и он сближается с некоторыми русскими философами, обосновавшимися за пределами России. В 1865 г. в Женеве Мечников знакомится с А.И.Герценом, М.А.Бакуниным, творцом одной из доктрин анархизма. В Сорренто Мечников был принят Бакуниным и посвящен в детали анархистского учения. "К данной концепции Мечников проявил равнодушие, но был тронут проявленными Бакуниным "откровенностью и радушием"". С тех пор они стали друзьями.
Научная и педагогическая деятельность Мечникова в России осуществлялась преимущественно в Одессе - в Новороссийском университете, где он являлся профессором зоологии и сравнительной анатомии в 1870-1882 гг. Мечников старался держаться подальше от политики и служить только науке. Из за невозможных условий работать и политической нестабильности мечников в 1888 г. переселяется в Париж и начинает работать в Пастеровском институте.
Связь с Россией не прервалась. Его публикации постоянно появлялись на страницах журналов "Научное слово", "Вестник Европы", газет "Русские ведомости", "Русское слово". "Книги его, в которых были
— Почему вам сейчас понадобилось исследовать совпадения несовпадаемого? Какие явления можно рассмотреть с помощью науки о совпадениях?
— Можно ли сказать, что в своем трактате вы предлагаете некие инструкции к повседневности?
— Обе ваши книги связаны с поворотом к теологическому. Расскажите о своем видении этого понятия.
© Matt Johnson
— Сначала я собирался писать про Делеза. Первой главой должно было стать прояснение отношений между Делезом и Бадью. Потом я понял, что для прояснения этого противостояния необходимо выявить общие черты, связывающие философию Бадью и Мариона. Потом к ним прибавился Жижек, а для разъяснения сути того поворота, который ими осуществляется, понадобилось разместить его в контексте развития диалектики и философии имманентного невозможного, начиная с Гегеля и включая Ницше, Хайдеггера, Батая и Деррида. Речь идет, на самом базисном уровне, об изменении тона, о возникновении своего рода нового метафизического оптимизма.
В прежние десятилетия наиболее радикальной опцией для мысли было потерпеть крах, дойти до того предела, где она осознает и фиксирует собственное бессилие (и бессилие зафиксировать это бессилие и так далее). Теперь появляется возможность победы, причем еще более радикальной, чем поражение, поскольку эта победа — после бессилия. Эта победа достигается еще более упорным следованием по пути, для которого поражение оказывается лишь промежуточной остановкой. Но для меня было важно не просто констатировать это изменение настроения. Существенным было выявить механизмы, которые за ним стоят, ясно и отчетливо ответить на вопрос, что меняется, а что остается без изменений в этом процессе смещений, ведущих от Гегеля к Мариону и Бадью. Именно детальная разработка этого вопроса позволила выявить механизмы по производству имманентного невозможного, без ясного видения которых не смогла бы осуществиться спекулятивная интервенция коинсидентальной философии. Главной целью коинсидентальной философии является свержение власти имманентного невозможного. Чтобы атаковать врага, нужно прежде всего ясно его увидеть. Собственно, такое видение уже само по себе и есть почти одержанная победа.
— Недумание о другом, или, точнее, отказ от выяснения отношений действительно выполняет роль своего рода редукции. Негативность этого действия связана с тем, что речь здесь идет о своего рода сбрасывании балласта или разбивания цепей, которые нас намертво прикрепляют к ситуации. Тут, однако, важно подчеркнуть два момента. Во-первых, негативность ни в коей мере не означает пассивность. Выяснение отношений — это своего рода сила тяжести, водоворот, который всегда будет нас засасывать, если мы не предпримем активных действий по его преодолению, — не разовьем своего рода первую космическую скорость. Второй момент: для развития этой первой космической скорости необходимо положительное содержание. Оно обеспечивается выстраиванием и прояснением ряда конфликтов и сюжетов, в которые я вовлечен. Такое прояснение в конечном итоге становится возможным только при условии, что я признаю за другим человеком точно такое же право на выстраивание его собственных рядов и недумание обо мне, то есть включение меня в его автономный театр в качестве актера. Императивом коинсидентальной этики является именно такое признание.
© Matt Johnson
— В одном из рассуждений вы говорите о ценности новизны информации в интернете — о том, что его пользователи становятся собственниками этой новизны: от обновления статуса друга до лайка на собственной стене. Как меняется ощущение собственника материальной и виртуальной вещи при всех условностях?
— Это тот вид знания, благодаря которому, например, поэт понимает, какое слово должно быть следующим, а какое — идти за ним, или благодаря которому мы также понимаем, что каждое из слов и звуков находится на своем месте. Или знание революционного политика о том, что необходима именно такая последовательность действий. Или знание водителя машины или велосипедиста о последовательности перемещений в общем потоке движения. Или тот вид знания, которым мы руководствуемся, совершая те или иные движения в процессе сексуального акта.
— Чего вам сейчас не хватает в собственном трактате?
Словарь для чтения книг Йоэля Регева
Имманентное невозможное — результат самораспада и самоблокирования субстанции. Главный враг и главный эксплуататор. Отчуждение реальности у совпадения в пользу имманентного невозможного — основа всякого отчуждения и подавления. Это отчуждение является также сутью теологического.
Оргазм — жест, завершающий и замыкающий последовательность сближений и отдалений, смыканий и размыканий, проникновений и их разрыва. Основой материалистической диалектики оргазма, необходимой для выявления сути оргастического и ее кристаллизующего высвобождения из-под власти экономики имманентного невозможного, является прояснение его жестово-кинестетической сущности. Все остальные концепции оргазма и сексуальности, основывающиеся на понятиях энергии, удовольствия, разрядки и так далее, остаются все еще слишком абстрактными и имеющими дело со вторичными модусами и последствиями.
Наталья Зайцева: В России не принято критиковать капитализм, наоборот, на него обычно полагаются. Многие помнят нехватку товаров и еды в советское время, а с капитализмом связывают изобилие и достаток. Почему сегодня вы критикуете капитализм и почему он действительно в кризисе?
Ник Срничек: Это одна из причин, почему мы пользуемся термином посткапитализм вместо коммунизма. В Америке коммунизм воспринимается негативно, так же, как и у вас в постсоветских странах. Есть историческая память о том, чем коммунизм был на практике — и это не то, что мы бы понимали под ним. Посткапитализм отсылает к тому, что следует после капитализма, и чего коммунистические страны предположительно не достигли. Первое, что мы подразумеваем под посткапитализмом — это удовлетворение базовых потребностей для каждого: жилье, одежда, еда, образование. С помощью государственной субсидии или бесплатно. Второе, на чем мы делаем акцент, — это свободное время. Работать не больше 40 часов в неделю, четырехдневная или трехдневная рабочая неделя. Джон Мейнард Кейнс когда-то предрекал, что люди будут работать два дня в неделю, и для 1930-х годов это была радикальная мысль, а сегодня мы пытаемся возродить эти идеи. Базовый материализм и свобода, свободное время.
В этот момент вошла Хелен Хестер с сыном Китом, рассказала о сложностях передвижения с коляской в московском метро и присоединилась к интервью.
Н. С.: Неолиберализм призывает нас работать много и постоянно волноваться, что кто-то подумает, что ты недостаточно стараешься. Один пример: после получения докторской степени я стал искать работу, но шесть месяцев не мог найти. И даже я, автор книг о постработе, чувствовал себя неловко, говоря людям о своей безработности. Потому что существует императив, что ты обязательно должен иметь работу. Другой аспект этого же императива в том, что ты обязан перерабатывать. Эта идея связана с американской мечтой: чтобы быть успешным, необходимо работать много. Причина успеха — не удача или хорошие стартовые возможности — только тяжелый труд. Все эти вещи формируют нас через систему образования и культуру труда. Тебя должны видеть первым в офисе и последним, кто его покидает. Когда я работал в офисе, было очень странно уходить домой вовремя. Если встаешь с рабочего места ровно в 5 часов, на тебя косо смотрят. Все ожидают, что ты задержишься еще хотя бы на полчаса.
Хелен Хестер: И я думаю еще важно отметить, что именно считается тяжелой работой: это работа, за которую тебе платят, в офисе или любом другом месте, где ты зарабатываешь деньги. Из этой категории выпадает репродуктивная работа, которая вообще не оплачивается и не считается работой. Такой труд не получает такого же признания и не имеет той же социальной ценности, что и работа, за которую платят.
Н.З.: А фрилансеры, прекарные работники, тоже испытывают это давление?
Н. С.: Прекарные работники находятся в пограничной ситуации: они будто не полностью погружены в этот трудовой мир, поэтому они никогда не чувствуют, что достигли успеха. Есть и некоторые преимущества у гибкой работы. В 1970-е когда идеи гибкого графика стали только возникать, гибкость считалась позитивным явлением. Это гораздо лучше, чем сидеть на работе с 9 до 5, и проводить на одном и том же рабочем месте всю свою жизнь, что довольно депрессивно. Но очень скоро капитализм превратил такую работу в способы еще более жестокой эксплуатации.
Х.Х.: Я бы не стала говорить о прекариате как о единообразном явлении. Он объединяет много видов труда, и разный опыт прекарности. Есть более незащищенные люди, чем прекарные фрилансеры. Это важно уточнять.
Н.З.: Мы наблюдаем, как идеи посткапитализма и постработы проникают в искусство и академическую среду. Но для массовой культуры они все еще новы и спорны. Как распространять эти идеи правильно?
Х. Х.: Я не вижу ничего проблематичного в присвоении инструментов капитализма. Капиталистические механизмы продвижения помогают людям узнавать о больших идеях и по-другому смотреть на вещи. Вопрос, можем ли мы овладеть этими механизмами и использовать их для изменения ситуации. Не стоит думать: я не буду использовать эту технику или это средство, потому что оно принадлежит капитализму. Ничто не принадлежит капитализму, если мы можем это присвоить. Это каверзный спор.
Х.Х.: И еще она о том, как современные требования постработы вписываются в долгую историю рабочего движения с его дискуссиями вокруг сокращения рабочего дня и рабочей недели. Вместо того, чтобы представлять эти идеи как новые и радикальные, вытекающие из цифрового труда и капитализма платформ, мы подчеркиваем их связь с историей. Это не что-то, что взялось из ниоткуда, это продолжение развивающейся истории рабочего движения.
Н.С.: Не думаю, что неолиберализм предлагает здесь что-то кардинально новое. В начале XX века работа прислуги была одной из самых распространенных. Десять процентов населения было занято в этой сфере. В инфраструктуры заботы вовлечены в основном женщины из развивающихся стран. Они смотрят за детьми, готовят, убирают. Единственное, что изменилось — это технологии, которые, возможно, упростили процесс. Но фундаментально ничего не поменялось.
Н.З.: Капитализм платформ плох для тех, кого эксплуатируют сервисы доставки, но вполне хорош, например, для видеоблогеров: они получили средство производства и не чувствуют, что их труд отчужден. Может, у капитализма платформ есть и хорошие стороны?
Н.С.: Да — технологии, облегченное налогообложение, социальные сети и т. д. Во многих отношениях это очень–очень полезно. Но сконструирован он так, что наибольшую прибыль получают не работники, в том числе, креативные, а разработчики в Кремниевой долине. И не все, кто снимает видеоблоги, становятся популярны. Есть, конечно, истории успеха, но если вы посмотрите исследования, то увидите, что для подавляющего большинства блогеров это бескорыстный труд, труд по любви, на котором наживаются крупные компании. Маркетинг этих компаний построен на том, чтобы все стремились стать инфлюенсерами, но очень небольшое число людей ими действительно становятся.
Н.З.: В мире постработы кому-то все равно придется работать: ведь должен же кто-то распределять базовый доход и следить за автоматизированным производством. Кто будет работать в будущем? И ради чего?
Н. С.: В моих книгах я склонен представлять будущее таким, как будто в нем совсем не будет работы. Но это не совсем то, что должно случиться. Идея заключается в том, чтобы сократить количество работы. Вместо 40 часов в неделю в утопическом будущем мы будем работать, например, 10 часов в неделю. На это будет уходить два дня в неделю. Так что работа сохранится. А социальная борьба развернется вокруг свободного времени, и чтобы оно поровну распределялось. И работа, и свободное время будут распределены поровну. Исторический пример: в начале XX века мы работали 60 часов в неделю, а уже к 1940-м — 40 часов в неделю.
Ключевой вопрос в том, какие виды работы останутся. Раньше, когда мы говорили об автоматизации производства, мы имели в виду работу на фабриках, логистику, даже работу в офисе. Но мы упускали огромное количество репродуктивного труда. Наша книга в том числе о том, что будет с этой работой. Забота о детях, забота о стариках, готовка, уборка — весь этот труд отчасти может быть автоматизирован, но точно не сейчас и не в ближайшем будущем.
Вопрос, на который отвечает наша книга: если эта работа не может быть автоматизирована, то как мы можем тем не менее применить к ней идею пост-работы? Я не буду рассказывать сейчас детально, но в целом речь идет о построении коллективных пространств для уменьшения репродуктивного труда, о профессионализации этой работы. Например, я помню разговор с одним медицинским помощником. Он говорил, что многое в уходе за пожилыми людьми могло бы быть автоматизировано, и это сохранило бы ему много времени с утра. Еще один вопрос — это стандарты менеджмента. В XX веке была изобретена домашняя техника, которая должна была сократить количество домашнего труда, но что произошло вместо этого — выросли стандарты чистоты. Так что важно еще и осознанно относиться к этим стандартам.
Д.Ю.: В манифесте ксенофеминизма вы, Хелен, и другие участницы Laboria Cubonics говорите о гендерном аболиционизме. Что это такое?
Х.Х.: Исторически понятие гендерного аболиционизма связано с феминистской и квир-теориями. Прежде всего мы призываем перестать думать о гендере как о двух больших лагерях мужского и женского. Он так не работает ни на биологическом уровне, ни на социальном уровне, ни на уровне человеческого опыта и того, как люди себя идентифицируют. Но у нас все равно есть эта фиксация на мужском и женском. Гендерный аболиционизм о том, чтобы форсировать размножение гендера до такой степени, чтобы гендер потерял всякий смысл. Чтобы стало невозможно делать какие-то выводы о человеке, на основании его гендера. Через такое рассеивание гендер теряет свое культурное и социальное значение. Твой гендер — это не то, что тебе нравится, кого ты любишь, это не твоя способность заботиться, не твоя роль в семье. И, конечно, нужно уничтожить эти большие монолитные категории.
Н.С.: Мне нравится ассоциация с цветом глаз: цвет глаз не имеет никаких социальных смыслов. Ты ничего не можешь сказать о человеке по его цвету глаз. Он просто есть. Мы бы хотели, чтобы гендер был для общества тем же.
Х.Х: Наоборот, отказ от раздутых безымянных частностей европейского универсализма, например, когда мужское воспринимается за универсальное. Универсализм, о котором мы говорим, важно отличать от этого ложного универсализма белого мужчины — с этим нужно бороться.
Люди автоматически представляют универсализм как заносчивую позицию раздутых частностей, которая на деле противоположна универсальному, потому что учитывает только эти частности. Разговор об универсализме всегда требует готовности риторическому сражению.
Но универсализм необходим для разговора о масштабе левой политики, которая должна быть способной противопоставить себя капитализму. Она должна признавать все различия, но при этом быть универсальной.
Н.С.: Нас с Алексом Вильямсом именно поэтому привлекла история неолиберализма. Он был сформулирован в 1930-х и, благодаря долгосрочному плану и универсалистским стратегическим решениям, смог достичь культурной гегемонии и захватить весь мир. Сначала неолибералы не пытались изменить мнение каждого, они начали с политиков и гуманитариев, которых удалось убедить в том, что капитализм — правильный способ политической и экономической организации.
Левые тоже могут сделать это, но они в более сложной позиции. Главное, что надо позаимствовать у неолиберализма — это долгосрочную стратегию и универсализм. Но нам нужны и другие способы.
Читайте также: