Интервью с философом реферат

Обновлено: 05.07.2024

Публикуем первую часть большого интервью с философом Валерием Подорогой. Мы обсудили с Валерием Александровичем его читательскую биографию: поговорили об Ильфе и Петрове, паранойе письма и о том, почему нельзя быть плохим писателем.

Расскажите, пожалуйста, с чего началась ваша читательская биография.

В юном возрасте содержание книг часто важно с точки зрения самоидентификации, ролевых моделей — например, дети играют в мушкетеров и так далее. Для вас подобный опыт имел значение?

Уже в тот период ваше внимание привлекали научные тексты?

Вы сказали, что чтение у вас до какого-то времени было почти безрефлексивным. А вы помните момент, как рефлексия начала формироваться? Что она из себя представляла?

По архиву Гоголя можно видеть, какую работу он проделывал, сколько всего насобирал, изучая лексическое богатство родных ему языков. Основой основ его творчества была страсть к переписыванию (сначала он переписывает преимущественно историко-географические сочинения). Почти также относились к письму/переписыванию Л. Толстой, М. Пруст, Ф. Достоевский, А. Белый. Надо признать, что желание переписывать — это и есть сама страсть к письму. Графомания — важная часть писательского опыта.

Но есть и другие варианты. Некоторые из моих друзей заикались, и довольно сильно. Как только они хотели что-то сказать, а кто-то собирался их выслушать, они тут же начинали заикаться, так продолжалось до тех пор, пока не проходило первое волнение. Постепенно вырабатывалась своеобразная техника вступления в речь: не прерываться, говорить распевно, заполняя артикулированными звуками отрицательную речевую яму. Вспоминаю, что один из ведущих проповедников США говорил так, словно еще не завершил лечение от сильного заикания, — вытягивая и пропевая фразы для поддержания ритма речи. На наших телешоу я встречаю быстро говорящих персонажей, которые не могут остановиться, как будто боятся наказания. Подозреваю, что их сегодняшняя речевая одаренность — след преодоленного заикания. Собственно, любая мысль также препятствует выражению, как и заикание, отсюда нескончаемая борьба с языком…

А каких именно писателей вы пробовали копировать?

Сегодня, с нынешним информационным давлением, так читать и трудно, и невозможно. Нет непосредственного чувственного ощущения встречи с другим миром. Все связи с нашим собственным воображением перебиты и искалечены, нас опережает всегда какой-нибудь информационный нонсенс. Мне кажется, что так называемая литература Пелевина, да и Сорокина, — яркие примеры попытки выразить этот трагический сбой.

От увлечения литературой вы перешли к философии. Как вы освоились в этой новой сфере?

Функция "чтения" служит для ознакомления с работой. Разметка, таблицы и картинки документа могут отображаться неверно или не в полном объёме!

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

"РЯЗАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ С.А.ЕСЕНИНА" РАБОТА ПО ФИЛОСОФИИ НА ТЕМУ:

"Интервью с И.И. Мечниковым" Давыдова Дарья Олеговна Рязань

Одним холодным вечером я уютно устроилась перед "голубым экраном" и включила на программе о великих личностях в науке и истории. Выпуск был посвящен жизни и деятельности в области философии российского биолога, патолога Ильи Ильича Мечникова. Программа была построена на исследованиях российского ученого-философа А.Д.Сухова, а именно на статье "И.И.Мечников и философия".

Ведущий увлекательно рассказывал о жизни ученого. Особо внимание он уделял тому, что "Наименее изученный аспект его творчества - философия. Между тем Мечников - один из наиболее философичных русских естественников". Он автор работ "Этюды о природе человека. Опыт оптимистической философии", "Этюды оптимизма", "Сорок лет искания рационального мировоззрения". Все они - достояние философии. Ряд поднятых в этих книгах тем продолжает философски ориентировать читателя и в наши дни. философия мечников биолог патолог

Спустя некоторое время мое внимание стало постепенно рассеиваться. Местами я проваливалась в пятиминутный сон, но между тем, все ещё старалась уловить суть доносившейся до меня информации. И ведущий приятным голосом продолжал свой рассказ…

…призвание Мечникова к естествознанию определилось очень рано. В 8 лет "он начал собирать и определять растения, составил гербарий, прослыл знатоком здешней флоры". Параллельно шло его приобщение к философии. Будучи гимназистом, он познакомился с работами таких мыслителей как И.Г.Фихте, Л.Фейербах, Л. Бюхнер. Не оставил без внимания и русскую философскую мысль - читал "Колокол" Герцена.

После учебы в Харьковском университете Мечников в 1864-1867 гг. стажируется за границей. Здесь ширятся его научные взгляды и он сближается с некоторыми русскими философами, обосновавшимися за пределами России. В 1865 г. в Женеве Мечников знакомится с А.И.Герценом, М.А.Бакуниным, творцом одной из доктрин анархизма. В Сорренто Мечников был принят Бакуниным и посвящен в детали анархистского учения. "К данной концепции Мечников проявил равнодушие, но был тронут проявленными Бакуниным "откровенностью и радушием"". С тех пор они стали друзьями.

Научная и педагогическая деятельность Мечникова в России осуществлялась преимущественно в Одессе - в Новороссийском университете, где он являлся профессором зоологии и сравнительной анатомии в 1870-1882 гг. Мечников старался держаться подальше от политики и служить только науке. Из за невозможных условий работать и политической нестабильности мечников в 1888 г. переселяется в Париж и начинает работать в Пастеровском институте.

Связь с Россией не прервалась. Его публикации постоянно появлялись на страницах журналов "Научное слово", "Вестник Европы", газет "Русские ведомости", "Русское слово". "Книги его, в которых были


— Почему вам сейчас понадобилось исследовать совпадения несовпадаемого? Какие явления можно рассмотреть с помощью науки о совпадениях?


— Можно ли сказать, что в своем трактате вы предлагаете некие инструкции к повседневности?

— Обе ваши книги связаны с поворотом к теологическому. Расскажите о своем видении этого понятия.

© Matt Johnson

© Matt Johnson

— Сначала я собирался писать про Делеза. Первой главой должно было стать прояснение отношений между Делезом и Бадью. Потом я понял, что для прояснения этого противостояния необходимо выявить общие черты, связывающие философию Бадью и Мариона. Потом к ним прибавился Жижек, а для разъяснения сути того поворота, который ими осуществляется, понадобилось разместить его в контексте развития диалектики и философии имманентного невозможного, начиная с Гегеля и включая Ницше, Хайдеггера, Батая и Деррида. Речь идет, на самом базисном уровне, об изменении тона, о возникновении своего рода нового метафизического оптимизма.

В прежние десятилетия наиболее радикальной опцией для мысли было потерпеть крах, дойти до того предела, где она осознает и фиксирует собственное бессилие (и бессилие зафиксировать это бессилие и так далее). Теперь появляется возможность победы, причем еще более радикальной, чем поражение, поскольку эта победа — после бессилия. Эта победа достигается еще более упорным следованием по пути, для которого поражение оказывается лишь промежуточной остановкой. Но для меня было важно не просто констатировать это изменение настроения. Существенным было выявить механизмы, которые за ним стоят, ясно и отчетливо ответить на вопрос, что меняется, а что остается без изменений в этом процессе смещений, ведущих от Гегеля к Мариону и Бадью. Именно детальная разработка этого вопроса позволила выявить механизмы по производству имманентного невозможного, без ясного видения которых не смогла бы осуществиться спекулятивная интервенция коинсидентальной философии. Главной целью коинсидентальной философии является свержение власти имманентного невозможного. Чтобы атаковать врага, нужно прежде всего ясно его увидеть. Собственно, такое видение уже само по себе и есть почти одержанная победа.

— Недумание о другом, или, точнее, отказ от выяснения отношений действительно выполняет роль своего рода редукции. Негативность этого действия связана с тем, что речь здесь идет о своего рода сбрасывании балласта или разбивания цепей, которые нас намертво прикрепляют к ситуации. Тут, однако, важно подчеркнуть два момента. Во-первых, негативность ни в коей мере не означает пассивность. Выяснение отношений — это своего рода сила тяжести, водоворот, который всегда будет нас засасывать, если мы не предпримем активных действий по его преодолению, — не разовьем своего рода первую космическую скорость. Второй момент: для развития этой первой космической скорости необходимо положительное содержание. Оно обеспечивается выстраиванием и прояснением ряда конфликтов и сюжетов, в которые я вовлечен. Такое прояснение в конечном итоге становится возможным только при условии, что я признаю за другим человеком точно такое же право на выстраивание его собственных рядов и недумание обо мне, то есть включение меня в его автономный театр в качестве актера. Императивом коинсидентальной этики является именно такое признание.

© Matt Johnson

© Matt Johnson

— В одном из рассуждений вы говорите о ценности новизны информации в интернете — о том, что его пользователи становятся собственниками этой новизны: от обновления статуса друга до лайка на собственной стене. Как меняется ощущение собственника материальной и виртуальной вещи при всех условностях?

— Это тот вид знания, благодаря которому, например, поэт понимает, какое слово должно быть следующим, а какое — идти за ним, или благодаря которому мы также понимаем, что каждое из слов и звуков находится на своем месте. Или знание революционного политика о том, что необходима именно такая последовательность действий. Или знание водителя машины или велосипедиста о последовательности перемещений в общем потоке движения. Или тот вид знания, которым мы руководствуемся, совершая те или иные движения в процессе сексуального акта.

— Чего вам сейчас не хватает в собственном трактате?

Словарь для чтения книг Йоэля Регева


Имманентное невозможное — результат самораспада и самоблокирования субстанции. Главный враг и главный эксплуататор. Отчуждение реальности у совпадения в пользу имманентного невозможного — основа всякого отчуждения и подавления. Это отчуждение является также сутью теологического.

Оргазм — жест, завершающий и замыкающий последовательность сближений и отдалений, смыканий и размыканий, проникновений и их разрыва. Основой материалистической диалектики оргазма, необходимой для выявления сути оргастического и ее кристаллизующего высвобождения из-под власти экономики имманентного невозможного, является прояснение его жестово-кинестетической сущности. Все остальные концепции оргазма и сексуальности, основывающиеся на понятиях энергии, удовольствия, разрядки и так далее, остаются все еще слишком абстрактными и имеющими дело со вторичными модусами и последствиями.



На­та­лья Зай­це­ва: В Рос­сии не при­ня­то кри­ти­ко­вать ка­пи­та­лизм, на­обо­рот, на него обыч­но по­ла­га­ют­ся. Мно­гие пом­нят нехват­ку то­ва­ров и еды в со­вет­ское вре­мя, а с ка­пи­та­лиз­мом свя­зы­ва­ют изоби­лие и до­ста­ток. По­че­му се­го­дня вы кри­ти­ку­е­те ка­пи­та­лизм и по­че­му он дей­стви­тель­но в кри­зи­се?

Ник Ср­ни­чек: Это одна из при­чин, по­че­му мы поль­зу­ем­ся тер­ми­ном пост­ка­пи­та­лизм вме­сто ком­му­низ­ма. В Аме­ри­ке ком­му­низм вос­при­ни­ма­ет­ся нега­тив­но, так же, как и у вас в пост­со­вет­ских стра­нах. Есть ис­то­ри­че­ская па­мять о том, чем ком­му­низм был на прак­ти­ке — и это не то, что мы бы по­ни­ма­ли под ним. Пост­ка­пи­та­лизм от­сы­ла­ет к тому, что сле­ду­ет по­сле ка­пи­та­лиз­ма, и чего ком­му­ни­сти­че­ские стра­ны пред­по­ло­жи­тель­но не до­стиг­ли. Пер­вое, что мы под­ра­зу­ме­ва­ем под пост­ка­пи­та­лиз­мом — это удо­вле­тво­ре­ние ба­зо­вых по­треб­но­стей для каж­до­го: жи­лье, одеж­да, еда, об­ра­зо­ва­ние. С по­мо­щью го­су­дар­ствен­ной суб­си­дии или бес­плат­но. Вто­рое, на чем мы де­ла­ем ак­цент, — это сво­бод­ное вре­мя. Ра­бо­тать не боль­ше 40 ча­сов в неде­лю, че­ты­рех­днев­ная или трех­днев­ная ра­бо­чая неде­ля. Джон Мей­нард Кейнс ко­гда-то пред­ре­кал, что люди бу­дут ра­бо­тать два дня в неде­лю, и для 1930-х го­дов это была ра­ди­каль­ная мысль, а се­го­дня мы пы­та­ем­ся воз­ро­дить эти идеи. Ба­зо­вый ма­те­ри­а­лизм и сво­бо­да, сво­бод­ное вре­мя.

В этот мо­мент во­шла Хе­лен Хе­стер с сы­ном Ки­том, рас­ска­за­ла о слож­но­стях пе­ре­дви­же­ния с ко­ляс­кой в мос­ков­ском мет­ро и при­со­еди­ни­лась к ин­тер­вью.

Н. С.: Нео­ли­бе­ра­лизм при­зы­ва­ет нас ра­бо­тать мно­го и по­сто­ян­но вол­но­вать­ся, что кто-то по­ду­ма­ет, что ты недо­ста­точ­но ста­ра­ешь­ся. Один при­мер: по­сле по­лу­че­ния док­тор­ской сте­пе­ни я стал ис­кать ра­бо­ту, но шесть ме­ся­цев не мог най­ти. И даже я, ав­тор книг о по­ст­ра­бо­те, чув­ство­вал себя нелов­ко, го­во­ря лю­дям о сво­ей без­ра­бот­но­сти. По­то­му что су­ще­ству­ет им­пе­ра­тив, что ты обя­за­тель­но дол­жен иметь ра­бо­ту. Дру­гой ас­пект это­го же им­пе­ра­ти­ва в том, что ты обя­зан пе­ре­ра­ба­ты­вать. Эта идея свя­за­на с аме­ри­кан­ской меч­той: что­бы быть успеш­ным, необ­хо­ди­мо ра­бо­тать мно­го. При­чи­на успе­ха — не уда­ча или хо­ро­шие стар­то­вые воз­мож­но­сти — толь­ко тя­же­лый труд. Все эти вещи фор­ми­ру­ют нас че­рез си­сте­му об­ра­зо­ва­ния и куль­ту­ру тру­да. Тебя долж­ны ви­деть пер­вым в офи­се и по­след­ним, кто его по­ки­да­ет. Ко­гда я ра­бо­тал в офи­се, было очень стран­но ухо­дить до­мой во­вре­мя. Если вста­ешь с ра­бо­че­го ме­ста ров­но в 5 ча­сов, на тебя косо смот­рят. Все ожи­да­ют, что ты за­дер­жишь­ся еще хотя бы на пол­ча­са.

Хе­лен Хе­стер: И я ду­маю еще важ­но от­ме­тить, что имен­но счи­та­ет­ся тя­же­лой ра­бо­той: это ра­бо­та, за ко­то­рую тебе пла­тят, в офи­се или лю­бом дру­гом ме­сте, где ты за­ра­ба­ты­ва­ешь день­ги. Из этой ка­те­го­рии вы­па­да­ет ре­про­дук­тив­ная ра­бо­та, ко­то­рая во­об­ще не опла­чи­ва­ет­ся и не счи­та­ет­ся ра­бо­той. Та­кой труд не по­лу­ча­ет та­ко­го же при­зна­ния и не име­ет той же со­ци­аль­ной цен­но­сти, что и ра­бо­та, за ко­то­рую пла­тят.

Н.З.: А фри­лан­се­ры, пре­кар­ные ра­бот­ни­ки, тоже ис­пы­ты­ва­ют это дав­ле­ние?

Н. С.: Пре­кар­ные ра­бот­ни­ки на­хо­дят­ся в по­гра­нич­ной си­ту­а­ции: они буд­то не пол­но­стью по­гру­же­ны в этот тру­до­вой мир, по­это­му они ни­ко­гда не чув­ству­ют, что до­стиг­ли успе­ха. Есть и неко­то­рые пре­иму­ще­ства у гиб­кой ра­бо­ты. В 1970-е ко­гда идеи гиб­ко­го гра­фи­ка ста­ли толь­ко воз­ни­кать, гиб­кость счи­та­лась по­зи­тив­ным яв­ле­ни­ем. Это го­раз­до луч­ше, чем си­деть на ра­бо­те с 9 до 5, и про­во­дить на од­ном и том же ра­бо­чем ме­сте всю свою жизнь, что до­воль­но де­прес­сив­но. Но очень ско­ро ка­пи­та­лизм пре­вра­тил та­кую ра­бо­ту в спо­со­бы еще бо­лее же­сто­кой экс­плу­а­та­ции.

Х.Х.: Я бы не ста­ла го­во­рить о пре­ка­ри­а­те как о еди­но­об­раз­ном яв­ле­нии. Он объ­еди­ня­ет мно­го ви­дов тру­да, и раз­ный опыт пре­кар­но­сти. Есть бо­лее неза­щи­щен­ные люди, чем пре­кар­ные фри­лан­се­ры. Это важ­но уточ­нять.


Н.З.: Мы на­блю­да­ем, как идеи пост­ка­пи­та­лиз­ма и по­ст­ра­бо­ты про­ни­ка­ют в ис­кус­ство и ака­де­ми­че­скую сре­ду. Но для мас­со­вой куль­ту­ры они все еще новы и спор­ны. Как рас­про­стра­нять эти идеи пра­виль­но?

Х. Х.: Я не вижу ни­че­го про­бле­ма­тич­но­го в при­сво­е­нии ин­стру­мен­тов ка­пи­та­лиз­ма. Ка­пи­та­ли­сти­че­ские ме­ха­низ­мы про­дви­же­ния по­мо­га­ют лю­дям узна­вать о боль­ших иде­ях и по-дру­го­му смот­реть на вещи. Во­прос, мо­жем ли мы овла­деть эти­ми ме­ха­низ­ма­ми и ис­поль­зо­вать их для из­ме­не­ния си­ту­а­ции. Не сто­ит ду­мать: я не буду ис­поль­зо­вать эту тех­ни­ку или это сред­ство, по­то­му что оно при­над­ле­жит ка­пи­та­лиз­му. Ни­что не при­над­ле­жит ка­пи­та­лиз­му, если мы мо­жем это при­сво­ить. Это ка­верз­ный спор.

Х.Х.: И еще она о том, как со­вре­мен­ные тре­бо­ва­ния по­ст­ра­бо­ты впи­сы­ва­ют­ся в дол­гую ис­то­рию ра­бо­че­го дви­же­ния с его дис­кус­си­я­ми во­круг со­кра­ще­ния ра­бо­че­го дня и ра­бо­чей неде­ли. Вме­сто того, что­бы пред­став­лять эти идеи как но­вые и ра­ди­каль­ные, вы­те­ка­ю­щие из циф­ро­во­го тру­да и ка­пи­та­лиз­ма плат­форм, мы под­чер­ки­ва­ем их связь с ис­то­ри­ей. Это не что-то, что взя­лось из ни­от­ку­да, это про­дол­же­ние раз­ви­ва­ю­щей­ся ис­то­рии ра­бо­че­го дви­же­ния.

Н.С.: Не ду­маю, что нео­ли­бе­ра­лизм пред­ла­га­ет здесь что-то кар­ди­наль­но но­вое. В на­ча­ле XX века ра­бо­та при­слу­ги была од­ной из са­мых рас­про­стра­нен­ных. Де­сять про­цен­тов на­се­ле­ния было за­ня­то в этой сфе­ре. В ин­фра­струк­ту­ры за­бо­ты во­вле­че­ны в ос­нов­ном жен­щи­ны из раз­ви­ва­ю­щих­ся стран. Они смот­рят за детьми, го­то­вят, уби­ра­ют. Един­ствен­ное, что из­ме­ни­лось — это тех­но­ло­гии, ко­то­рые, воз­мож­но, упро­сти­ли про­цесс. Но фун­да­мен­таль­но ни­че­го не по­ме­ня­лось.

Н.З.: Ка­пи­та­лизм плат­форм плох для тех, кого экс­плу­а­ти­ру­ют сер­ви­сы до­став­ки, но вполне хо­рош, на­при­мер, для ви­де­об­ло­ге­ров: они по­лу­чи­ли сред­ство про­из­вод­ства и не чув­ству­ют, что их труд от­чуж­ден. Мо­жет, у ка­пи­та­лиз­ма плат­форм есть и хо­ро­шие сто­ро­ны?

Н.С.: Да — тех­но­ло­гии, об­лег­чен­ное на­ло­го­об­ло­же­ние, со­ци­аль­ные сети и т. д. Во мно­гих от­но­ше­ни­ях это очень–очень по­лез­но. Но скон­стру­и­ро­ван он так, что наи­боль­шую при­быль по­лу­ча­ют не ра­бот­ни­ки, в том чис­ле, кре­а­тив­ные, а раз­ра­бот­чи­ки в Крем­ни­е­вой до­лине. И не все, кто сни­ма­ет ви­де­об­ло­ги, ста­но­вят­ся по­пу­ляр­ны. Есть, ко­неч­но, ис­то­рии успе­ха, но если вы по­смот­ри­те ис­сле­до­ва­ния, то уви­ди­те, что для по­дав­ля­ю­ще­го боль­шин­ства бло­ге­ров это бес­ко­рыст­ный труд, труд по люб­ви, на ко­то­ром на­жи­ва­ют­ся круп­ные ком­па­нии. Мар­ке­тинг этих ком­па­ний по­стро­ен на том, что­бы все стре­ми­лись стать ин­флю­ен­се­ра­ми, но очень неболь­шое чис­ло лю­дей ими дей­стви­тель­но ста­но­вят­ся.

Н.З.: В мире по­ст­ра­бо­ты кому-то все рав­но при­дет­ся ра­бо­тать: ведь дол­жен же кто-то рас­пре­де­лять ба­зо­вый до­ход и сле­дить за ав­то­ма­ти­зи­ро­ван­ным про­из­вод­ством. Кто бу­дет ра­бо­тать в бу­ду­щем? И ради чего?


Н. С.: В моих кни­гах я скло­нен пред­став­лять бу­ду­щее та­ким, как буд­то в нем со­всем не бу­дет ра­бо­ты. Но это не со­всем то, что долж­но слу­чить­ся. Идея за­клю­ча­ет­ся в том, что­бы со­кра­тить ко­ли­че­ство ра­бо­ты. Вме­сто 40 ча­сов в неде­лю в уто­пи­че­ском бу­ду­щем мы бу­дем ра­бо­тать, на­при­мер, 10 ча­сов в неде­лю. На это бу­дет ухо­дить два дня в неде­лю. Так что ра­бо­та со­хра­нит­ся. А со­ци­аль­ная борь­ба раз­вер­нет­ся во­круг сво­бод­но­го вре­ме­ни, и что­бы оно по­ров­ну рас­пре­де­ля­лось. И ра­бо­та, и сво­бод­ное вре­мя бу­дут рас­пре­де­ле­ны по­ров­ну. Ис­то­ри­че­ский при­мер: в на­ча­ле XX века мы ра­бо­та­ли 60 ча­сов в неде­лю, а уже к 1940-м — 40 ча­сов в неде­лю.

Клю­че­вой во­прос в том, ка­кие виды ра­бо­ты оста­нут­ся. Рань­ше, ко­гда мы го­во­ри­ли об ав­то­ма­ти­за­ции про­из­вод­ства, мы име­ли в виду ра­бо­ту на фаб­ри­ках, ло­ги­сти­ку, даже ра­бо­ту в офи­се. Но мы упус­ка­ли огром­ное ко­ли­че­ство ре­про­дук­тив­но­го тру­да. Наша кни­га в том чис­ле о том, что бу­дет с этой ра­бо­той. За­бо­та о де­тях, за­бо­та о ста­ри­ках, го­тов­ка, убор­ка — весь этот труд от­ча­сти мо­жет быть ав­то­ма­ти­зи­ро­ван, но точ­но не сей­час и не в бли­жай­шем бу­ду­щем.

Во­прос, на ко­то­рый от­ве­ча­ет наша кни­га: если эта ра­бо­та не мо­жет быть ав­то­ма­ти­зи­ро­ва­на, то как мы мо­жем тем не ме­нее при­ме­нить к ней идею пост-ра­бо­ты? Я не буду рас­ска­зы­вать сей­час де­таль­но, но в це­лом речь идет о по­стро­е­нии кол­лек­тив­ных про­странств для умень­ше­ния ре­про­дук­тив­но­го тру­да, о про­фес­си­о­на­ли­за­ции этой ра­бо­ты. На­при­мер, я пом­ню раз­го­вор с од­ним ме­ди­цин­ским по­мощ­ни­ком. Он го­во­рил, что мно­гое в ухо­де за по­жи­лы­ми людь­ми мог­ло бы быть ав­то­ма­ти­зи­ро­ва­но, и это со­хра­ни­ло бы ему мно­го вре­ме­ни с утра. Еще один во­прос — это стан­дар­ты ме­недж­мен­та. В XX веке была изоб­ре­те­на до­маш­няя тех­ни­ка, ко­то­рая долж­на была со­кра­тить ко­ли­че­ство до­маш­не­го тру­да, но что про­изо­шло вме­сто это­го — вы­рос­ли стан­дар­ты чи­сто­ты. Так что важ­но еще и осо­знан­но от­но­сить­ся к этим стан­дар­там.

Д.Ю.: В ма­ни­фе­сте ксе­но­фе­ми­низ­ма вы, Хе­лен, и дру­гие участ­ни­цы La­bo­ria Cubon­ics го­во­ри­те о ген­дер­ном або­ли­ци­о­низ­ме. Что это та­кое?

Х.Х.: Ис­то­ри­че­ски по­ня­тие ген­дер­но­го або­ли­ци­о­низ­ма свя­за­но с фе­ми­нист­ской и квир-тео­ри­я­ми. Преж­де все­го мы при­зы­ва­ем пе­ре­стать ду­мать о ген­де­ре как о двух боль­ших ла­ге­рях муж­ско­го и жен­ско­го. Он так не ра­бо­та­ет ни на био­ло­ги­че­ском уровне, ни на со­ци­аль­ном уровне, ни на уровне че­ло­ве­че­ско­го опы­та и того, как люди себя иден­ти­фи­ци­ру­ют. Но у нас все рав­но есть эта фик­са­ция на муж­ском и жен­ском. Ген­дер­ный або­ли­ци­о­низм о том, что­бы фор­си­ро­вать раз­мно­же­ние ген­де­ра до та­кой сте­пе­ни, что­бы ген­дер по­те­рял вся­кий смысл. Что­бы ста­ло невоз­мож­но де­лать ка­кие-то вы­во­ды о че­ло­ве­ке, на ос­но­ва­нии его ген­де­ра. Че­рез та­кое рас­се­и­ва­ние ген­дер те­ря­ет свое куль­тур­ное и со­ци­аль­ное зна­че­ние. Твой ген­дер — это не то, что тебе нра­вит­ся, кого ты лю­бишь, это не твоя спо­соб­ность за­бо­тить­ся, не твоя роль в се­мье. И, ко­неч­но, нуж­но уни­что­жить эти боль­шие мо­но­лит­ные ка­те­го­рии.

Н.С.: Мне нра­вит­ся ас­со­ци­а­ция с цве­том глаз: цвет глаз не име­ет ни­ка­ких со­ци­аль­ных смыс­лов. Ты ни­че­го не мо­жешь ска­зать о че­ло­ве­ке по его цве­ту глаз. Он про­сто есть. Мы бы хо­те­ли, что­бы ген­дер был для об­ще­ства тем же.

Х.Х: На­обо­рот, от­каз от раз­ду­тых безы­мян­ных част­но­стей ев­ро­пей­ско­го уни­вер­са­лиз­ма, на­при­мер, ко­гда муж­ское вос­при­ни­ма­ет­ся за уни­вер­саль­ное. Уни­вер­са­лизм, о ко­то­ром мы го­во­рим, важ­но от­ли­чать от это­го лож­но­го уни­вер­са­лиз­ма бе­ло­го муж­чи­ны — с этим нуж­но бо­роть­ся.

Люди ав­то­ма­ти­че­ски пред­став­ля­ют уни­вер­са­лизм как за­нос­чи­вую по­зи­цию раз­ду­тых част­но­стей, ко­то­рая на деле про­ти­во­по­лож­на уни­вер­саль­но­му, по­то­му что учи­ты­ва­ет толь­ко эти част­но­сти. Раз­го­вор об уни­вер­са­лиз­ме все­гда тре­бу­ет го­тов­но­сти ри­то­ри­че­ско­му сра­же­нию.

Но уни­вер­са­лизм необ­хо­дим для раз­го­во­ра о мас­шта­бе ле­вой по­ли­ти­ки, ко­то­рая долж­на быть спо­соб­ной про­ти­во­по­ста­вить себя ка­пи­та­лиз­му. Она долж­на при­зна­вать все раз­ли­чия, но при этом быть уни­вер­саль­ной.

Н.С.: Нас с Алек­сом Ви­льям­сом имен­но по­это­му при­влек­ла ис­то­рия нео­ли­бе­ра­лиз­ма. Он был сфор­му­ли­ро­ван в 1930-х и, бла­го­да­ря дол­го­сроч­но­му пла­ну и уни­вер­са­лист­ским стра­те­ги­че­ским ре­ше­ни­ям, смог до­стичь куль­тур­ной ге­ге­мо­нии и за­хва­тить весь мир. Сна­ча­ла нео­ли­бе­ра­лы не пы­та­лись из­ме­нить мне­ние каж­до­го, они на­ча­ли с по­ли­ти­ков и гу­ма­ни­та­ри­ев, ко­то­рых уда­лось убе­дить в том, что ка­пи­та­лизм — пра­виль­ный спо­соб по­ли­ти­че­ской и эко­но­ми­че­ской ор­га­ни­за­ции.

Ле­вые тоже мо­гут сде­лать это, но они в бо­лее слож­ной по­зи­ции. Глав­ное, что надо по­за­им­ство­вать у нео­ли­бе­ра­лиз­ма — это дол­го­сроч­ную стра­те­гию и уни­вер­са­лизм. Но нам нуж­ны и дру­гие спо­со­бы.

Читайте также: