Институты армии и церкви в политической доктрине большевизма реферат

Обновлено: 04.07.2024

В школьных учебниках по обществознанию рассматриваются категории власти и права, уделяется много места экономическим и политическим отношениям, но ничего не говорится о таком фундаментальном институте общества, как армия. Кстати, так же как о Церкви. Но если отношение авторов к Церкви можно объяснить инерцией секуляристских и атеистических стереотипов, то игнорирование армейской проблематики рационально необъяснимо. Данный пробел необходимо восполнить. Приближающийся 75-летний юбилей Победы создаёт для этого дополнительные морально-нравственные предпосылки.

Современный статус армии как общественного института

Мы живём в эпоху гибридной войны, поэтому рост расходов на оборонку — один из закономерных процессов нашего времени, и он не должен удивлять.

Единство народа и власти, увы, далеко не всегда возможно, особенно если власть действует вопреки интересам народа. Но народ и армия едины всегда, при любых режимах, при любом строе, поскольку армия служит не власти, а народу, защищает его и родину. Именно поэтому в 1917 году февралисты разваливали армию в первую очередь.

Армия — не просто военная машина, это общественный институт. Она является третьим основанием социальной стабильности. Церковь, Школа и Армия (религия, образование, оборона) — это триада национального суверенитета. И потому это основные объекты разрушения при ведении гибридной войны.

Армия — ни в коем случае не механическое соединение людей, просто связанных контрактом с государством. В первую очередь это союз людей, связанных духовными узами друг с другом, с народом и с Богом.

Армию нельзя подставлять, списывая на неё ошибки стратегического планирования и информационной политики.

Армия нуждается в уважении и поддержке, как моральной, так и материальной: недаром сказано, что народу, который не хочет кормить свою армию, придётся кормить чужую. Военнослужащий должен иметь достаточный уровень жизни и социального обеспечения.

Офицерство и его социальное служение

Офицерский состав — это душа армии. Офицеры — сословие в высоком смысле этого слова, не в смысле привилегий, а в смысле ответственного служения. Особая роль офицерства предполагает и особый кодекс чести. В России до революции офицерство представляло собой особую культуру внутри официальной общероссийской культуры. В СССР военные кадры во многом пришлось создавать с нуля. Их подтягивали к необходимому культурному уровню, но кодекс чести офицера по-прежнему существовал, офицерам доверяли, они были неформальными представителями государства. Погоны были сакральны.

Единство армии и народа ставит на первое место вопрос о нравственном и культурном уровне нашего офицерства. Сегодня следовало бы создать для него отдельные общеобразовательные структуры.

Преодоление либеральных стереотипов

Релятивизация национальной драмы нас не устраивает

Сделать историю идеологически стерильной невозможно. Не надо разбивать лоб о невыполнимую задачу, но необходимо выстроить концепцию истории в рамках наших национальных интересов: условия, задачи, оптимальное решение. Для этого в русской истории должен быть выделен главный её субъект — народ и определена роль народа в конфликтах. Например, у России как жертвы агрессии есть требования, связанные с возмещением ущерба. Цифры этого ущерба следует обновить и опубликовать.

Понимание воинского служения и воинской доблести

Именно это самосознание является главным условием для изживания армейской дедовщины — уродливого и разлагающего явления, которое пустило корни в хрущёвскую оттепель, когда в армию хлынул поток амнистированных заключённых.

Русская историческая миссия и военная доктрина

Военная история глубоко национальна. Герои войны должны почитаться в обществе с не меньшим пиететом, чем основатели государственности и знаменитые деятели искусства: Иван Третий, Александр Невский, Михаил Ломоносов, Александр Суворов, Александр Пушкин — фигуры одного ранга.

Россия как наследница Византии сохраняет мир христианских ценностей: коллективного спасения, справедливости, любви, равноправия, альтруизма, целомудрия, цивилизационного равенства и соотнесённости с небесным идеалом. Этот мировоззренческий комплекс мы защищали в войнах ХХ столетия от воинствующей экспансии радикального модерна.

Эта идея объединяет многих и многое. Эта идея может принимать как религиозные, так и светские формы, но не может исчезнуть из культурной памяти. Отношение к армии соответствует ей в полной мере.

1917 год радикально изменил положение церкви в нашем обществе. После отречения Николая II от престола она оказалась без единого руководителя - с 1721 года главой церкви считался царь. Первый обер-прокурор Священного синода от Временного правительства Владимир Львов прославился тем, что заставил Синод выпустить послания в поддержку новой власти, а в апреле 1917 года разогнал саботировавший его указания Синод, почти полностью заменив его состав.

Содержание работы

1. Церковь и государство. 4

Список использованных источников. 25

Содержимое работы - 1 файл

церковь и большевизм.docx

1. Церковь и государство. 4

Список использованных источников. 25

Поместный cобор 1917-1918 годов, который восстановил патриаршество, проходил уже в условиях, когда, по определению видного церковного деятеля и историка русского православия Антона Карташева, "исчезла юридическая база, соединявшая церковь с государством". Декретом Совнаркома от 23 января 1918 года "Об отделении церкви от государства и школы от церкви" самая крупная религиозная организация России была отделена от государства, лишена статуса юридического лица и всего имущества. Новый церковный статус был закреплен Конституцией РСФСР 1918 года.

За время Гражданской войны патриарх Тихон (Белавин) сделал четыре заявления, в той или иной степени осуждавшие коммунистическую власть. Однако первое и наиболее важное из них - анафематствование 1918 года - касалось не только большевиков, но и всех, кто проливает невинную кровь. 8 октября 1919 года патриарх и синод в специальном послании объявили о лояльности церкви новой власти. В период с июня 1918 года по декабрь 1920-го в результате красного террора погибли десятки тысяч мирян, несколько тысяч представителей приходского духовенства и 28 архиереев.

В середине 20-х годов советская власть попыталась создать подконтрольную себе так называемую обновленческую церковь, использовав реформаторские идеи части православного духовенства. Однако эта попытка провалилась. В 1927 году появилась декларация заместителя местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Старгородского), в которой выражалась лояльность церкви по отношению к советской власти и готовность к сотрудничеству с ней.

С того времени и по сегодняшний день отношения церкви и государства на просторах бывшего СССР постоянно претерпевали различные изменения. Целью настоящей работы является изучение основных тенденций во взаимоотношениях церкви и государства, выработка рекомендаций по улучшению их взаимоотношений, анализ роли церкви в жизни современного общества.

1. Церковь и государство

В ходе дальнейшего изложения материала мы ставим перед собой практическую цель: не бесстрастное описание исторического прошлого и не отвлеченные формулы идеальной нормы церковно-государственных взаимоотношений, а решение практического и весьма жизненного вопроса: как нам начать устраивать отношения свободной церкви с государством?

Катастрофа большевизма разрушила до основания старую государственность и все прежние формы ее связи с церковью. Может быть, никогда еще в истории не бывало столь преднамеренно преследуемого, глубокого и генерального истребления старого социального и политического строя. Конечно, инерция истории велика. и наши потомки увидят, как многое прежнее оживет и воскреснет. Но в ближайшем будущем нужно считаться почти с tabula rasa, с голым, диким полем, на котором можно начать строить новое здание отношений церкви и государства. И вот тут на нас падает страшная ответственность: избежать роковых ошибок в плане этой постройки. Взять правильный и удачный курс, может быть, снова на целые века. Во всяком случае, всем надо знать, каков может и должен быть тип отношений государства и церкви в свободной, воскресшей стране. Ценность этого вопроса не ограничивается русской средой. Мы не скрываем нашего убеждения, что мы сознаем себя самой большой и самой значительной по нашим творческим возможностям из всех православных восточных церквей. Те богословские и жизненные задачи, которые мы решаем и будем решать,— мы знаем — будут иметь определяющее, руководящее значение для всего восточного православия, а следовательно, для всей вселенской церкви. Таким образом, наш частный и местный вопрос вырастает в вопрос общецерковный, кафолический.

Несмотря на единство этого, для всех христиан обязательного, принципа аполитичности (в данном смысле), разные, исторически разошедшиеся между собою христианские исповедания создали и с церковной стороны несколько вариантов отношений церкви к государству в старой его форме государства христианского. Новое государство, перестав быть конфессиональным, сделавшись светским, лаическим, в принципе упразднило смысл этих старых систем. Но, поскольку мы переживаем эпоху переходную, эти системы прошлого далеко еще не изжиты в действительности, и потому упоминание об них не есть только одна архивная справка.

Римская церковь, в силу известных причин, создала теорию универсального господства церкви над всем в форме своего позитивного теократического верховенства над государством и, по возможности, даже непосредственного исполнения его функций руками служителей церкви. Но идеал ею никогда не был достигнут. Даже в средние века государства и государи страстно с ним боролись. А в новое время, после Вестфальского мира (1648), он свелся в католических государствах к сравнительно скромному положению римской церкви как господствующего вероисповедания на фоне толерантного равноправия с другими. В новейшее же время (XIX в.) в правовых конституционных государствах и этот пережиток старой теократии юридически упразднен. Остался лишь моральный престиж исповедания, связанного с историей данной нации в прошлом.

Мы не имеем права признать ошибкой ту радость церкви, с какой она приняла протекторат государства при императоре Константине. И в самом деле, было бы жестоко и несправедливо узаконять для церкви вечный режим гонений. Да это было бы позорно и для самого государства. Таким образом, союз церкви с христианским государством должен быть признан историческим достижением и положительным благом. Кроме покоя, свободы и юридического и материального обеспечения своего существования, церковь получила еще в аппарате государства и мощное воспособление в исполнении своей миссии — христианизации народов. В то время, конечно, не могло быть еще внеконфессионального, толерантного государства. Поэтому римское государство, погрузив себя в купель христианского крещения, перенесло на церковь и свой идеал монолитного объединения народов, стараясь возможно скорее поставить знак равенства между подданством себе и принадлежностью к христианской церкви. Из рук государства церковь получила тот властный имперский, всенародный характер, который вознес ее над уровнем, хотя бы и многочисленного, но все же приватного содружества (collegium licitum), практически отождествил ее с обшей исторической жизнью целых наций, с судьбами их государств, их культуры И всего их творчества. Церковь вместо духовного, метафорического Израиля стала как бы вновь плотским Израилем, новым народом Божиим, новым новозаветным царством Христовым на земле. Это грезилось уже историку Евсевию Кесарийскому, очевидцу зари огосударствления церкви. Это не переставало грезиться и всей поздней Ромейской державе вплоть до падения Константинополя с передачей этой мечты и его наследникам — царствам славянским и царству московскому. Если церковь и подвержена была от самой своей колыбели духовной палестинской опасности раствориться в эсхатологическом отречении от мира и выйти из оборота человеческой истории, то принятие ее в свои объятия государством спасло ее от этого крайнего уклона и монофизитского оттенка и удесятерило ее влияние на все историческое творчество господствующих в культуре народов. Царство не от мира сего не испарилось из мира, повинуясь своему природному тяготению вверх, но, связавшись с царством от мира сего, возвысило последнее и преобразовало его, до некоторой степени уподобив себе.

Понятно, что при таком союзе противоположностей не могло не быть взаимных и даже болезненных компромиссов, где каждое приобретение одной стороны за счет услуг другой часто не могло не сопровождаться соответствующими ущербами и потерями. Так, мы, члены церкви XX в., принимаем как благо христианское состояние целых наций — греков, итальянцев, испанцев и т. д. Но мы должны признать, что многие их предки введены в церковь не одними чистыми мерами апостольской проповеди, но и принудительными, иногда вплоть до кровавых гонений, мерами благочестивых императоров Феодосия, Аркадия, Гонория, Юстиниана и дальнейших. Равным образом и жестокие меры против еретиков и раскольников Феодосия Великого, Юстиниана и других не делают славы престижу христианской церкви. Еще большему сомнению подлежат меры государственного содействия кафолической церкви в установлении ею единства своей веры, дисциплины и организации. Императоры собирали вселенские соборы и этим содействовали установлению церковного мира в эпоху богословских споров. Но они же собирали и великие еретические соборы / (Ариминско-Селевкийский, Ефесский 449 г., Константинопольские/ иконоборческие 754 и 815 гг.), они же гнали православие в угоду/ ересям арианской, монофизитской, монофелитской, иконоборческой. Они же, подавляя свободную соборную деятельность, угнетали церковь деспотическими декретами по догматическим вопросам (энотикон, энкиклион, эктесис, типос.) и развращали епископат принудительными подписями под самыми противоположными вероизложениями. Торопясь декретировать веру из своих государственных канцелярий, императоры особенно вредно влияли на естественный ход церковных свободных изживаний богословских споров. В арианскую и монофизитскую эпоху вмешательство императорского давления часто затягивало смуту в церкви, которая могла бы органически изживаться скорее и благополучнее в атмосфере свободных соборных прений [1, 16].

На Руси период этой патриархальной симфонии длился от начала церкви при св. Владимире до Петра Великого (с X по XVIII в.). Конфликты церковной и государственной властей, конечно, были нередки, но они были неглубоки и нетрагичны, ибо мировоззрение древней Руси наивно признавало неделимое единство церковно- государственного организма, имеющего единую цель: спасение душ человеческих в Царствии небесном, уготовляемое здесь, на земле, церковью при всяческой помощи царства земного. Лишь патриарх Никон в половине XVII в. закричал трагическим голосом о попрании свободы церкви, ибо усмотрел в новом государственном законодательстве царя Алексея Михайловича (Уложение 1649 г.) и в боярстве, его составившем, новые, не слыханные на Руси идеи о самодовлеющем назначении государства и о служебной роли для него церкви. Чутье патриарха Никона не обмануло. Наступила новая идейная эпоха. Через бояр и чиновников ведомства иностранных дел, читавших по латыни и бывавших за границей, и через ученых из киевских латинских школ в Россию пришли модные тогда идеи естественного права (jus naturale) об абсолютной ценности государства и носителей монархической власти как органах достижений высшей цели — общего блага (bonum commune), т. е., выражаясь современным языком, для достижения материального и культурного процветания наций, а не для вечного спасения душ. Идеи светского государства со светской абсолютной властью, распоряжающейся властно всем без исключения, что находится в границах ее территории, т. е. в том числе и всеми церквами и религиями. Просто мы видим здесь приход в Россию системы реформационного территориализма. Петр I с этой системой познакомился по Пуффендорфу и изучил на месте, в Голландии, Англии и Германии, примеры государственного управления церквами [3, 107].

Читайте также: