Влияние православия на русскую литературу кратко
Обновлено: 02.07.2024
Извините, я так и не поняла, почему Левий Матвей появился в Москве. Объяснение отца А. Кураева неверное.
Спасибо, что Михаил Михайлович оставил нам после себя такие удивительные, глубокие по своему содержанию .
Православие и русская литература (вступление к учебному пособию МДА)
Нравственная высота русской литературы, признанная во всем мире, ее душевная глубина не могут быть поняты без уяснения укорененности ее в русской православной традиции. В пособии обстоятельно и ясно представлена теснейшая связь классической русской литературы XIX и XX века от В.А. Жуковского и А.С. Пушкина до А.И. Солженицына и В.П. Распутина с неугасавшей в народной душе даже в самые трудные времена православной верой.
Пособие снабжено контрольными вопросами для лучшего усвоения материала, а также библиографией литературы для дальнейшего чтения и именным указателем, вкалючающим названия всех упомянутых в книге произведений.
Наша отечественная словесность неотделима от православного миропонимания, сам характер реальности, запечатленной ею, религиозен. Религиозность же нашей литературы проявляется не в прямой связи с церковной жизнью, равно как и не в исключительном внимании к сюжетам, почерпнутым из Священного Писания, но в особом типе воззрения на мир. Литература нового времени принадлежит секулярной культуре и в принципе не может быть сугубо церковной. Однако Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять своё бытие, что, даже внешне порывая с верою, он не мог совсем отрешиться от укорененного в народной душе миросозерцания.
Именно Православие способствовало пристальному вниманию русского человека к своей духовной сущности, его внутреннему самоуглублению, запечатленному литературой. Православие стало вообще основой русского миропонимания и русского образа бытия в мире.
Православие дает единственно истинную отправную точку зрения на жизнь - и это-то усвоила (к сожалению, не всегда в полноте) русская литература в качестве основной идеи, становясь таким образом по самому духу своему православною. Русская литература учит православному же воззрению на человека, устанавливает правильный взгляд на внутренний мир человека, определяет важнейшую особенность, характеризующую доброкачественность внутреннего бытия человека, - смирение.
Вот почему новая русская литература (вслед за древнерусскою) свою задачу и смысл существования видела в возжигании и поддерживании духовного огня в сердцах человеческих. Вот откуда идет и признание ею совести мерилом всех жизненных ценностей. Свое творчество русские писатели сознавали как служение пророческое (чего остальная Европа, католическая и протестантская, в такой степени не знала). Отношение к деятелям литературы как к пророкам и мудрецам, постигшим суть мироздания, присутствует в русском сознании и до сих пор.
Важно отметить, что и те процессы в литературе XIX столетия, которые развивались как бы вне православной традиции, отличаются вовсе не индифферентизмом, не безразличием по отношению к религии, но активным отталкиванием от неё, упорным противостоянием Православию. Это дает возможность рассматривать и подобные процессы в тесной связи с общим ходом всего литературного творчества русских классиков.
В Православии нет критериев, которые не покоились бы на незыблемом основании Священного Писания и Священного Предания Церкви Христовой.
Краеугольный камень для осмысления русской литературы найдём в заповеди Христовой, возвещенной Им в Нагорной проповеди:
В этой великой заповеди определена сокровенная суть, открывающая возможность двух пониманий смысла человеческой жизни, как и двух мировоззрений, двух различных типов мышления, двух типов культуры. В этих словах Христа дано указание на смысл того разделения, которое Он принес в мир (Лк. 12, 51-53). Две разных системы жизненных ценностей, связаны с тою или иною ориентацией человека в земном мире, они обусловливают и глубинное различие в понимании добра и зла.
Ведь если не мудрствовать лукаво, всякий из нас понимает под добром то, что так или иначе споспешествует достижению сознаваемой нами цели бытия. А под злом -то, что препятствует такому достижению. И когда кто-либо ставит перед собою исключительно материальные цели (собирание сокровищ на земле), то все духовное будет только мешать ему и восприниматься им как зло. И наоборот.
Культурологи выделяют в связи с этим два типа культуры - сотериологический (от греческого слова, означающего спасение) и эвдемонический (от греческого слова, означающего счастье). Переходом от первого ко второму в европейской истории стала, как известно, эпоха Возрождения, возродившая именно пристальное внимание к земным сокровищам - и предпочтение их. На Руси это совершилось гораздо позднее. И совершенно логично, что приверженцы сокровищ земных объявили тяготение к духовному, возвышение небесного над земным - косностью и отсталостью.
Предпочтение того или иного - дело совести и свободы каждого. Нужно лишь ясно сознавать, что столь прославляемая ныне западная цивилизация есть не что иное, как стремление к абсолютной полноте наслаждения сокровищами на земле. И так называемый прогресс - отыскание все более совершенных средств к овладению такими сокровищами.
Так или иначе, но тяга к сокровищам земным наблюдается на всех уровнях нашего земного существования. И она не может не стать предметом философского и эстетического осмысления.
Но где критерий собирания сокровищ? Как точно определить, что именно собирает человек? Ведь в силу необходимости каждый вынужден существовать в земном мире и не может обходиться вовсе без земных, материальных вещей, связей, мыслей. Христос Спаситель обозначил такой критерий ясно и просто:
Вот главная тема русской литературы - противоборство двух раздирающих душу и сердце наших стремлений - к сокровищам небесным и сокровищам земным. Тема эта - проблема не одной только литературы исключительно, но проблема жизни, творческих поисков (нередко - метаний) и самих писателей, путь которых был отнюдь непрямым и направленным лишь к Горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины.
Но - что есть Истина? Вопрос вековечный. Однако для православного сознания такой проблемы нет и не может быть: это вопрос Понтийского Пилата. В Православии Истина есть полнота Личности Христа Спасителя. Православие не занято поиском Истины, но ставит каждого человека перед мучительным осознанием своей удалённости от Истины, направляет внимание ко внутреннему человеку. И каждый начинает сознавать в себе (а не вне себя) то страшное противостояние добра и зла, какое определяет конечную судьбу нашу не во времени, но в вечности.
Человек обречён на выбор между добром и злом, но он усугубляет заключённый в этом трагизм своего существования ещё и метаниями между различными пониманиями добра и зла. Эту смятенность души высветила русская литература, сделав её, по сути, главным предметом своего сострадательного исследования. Она сумела приобщить читателя к таким внутренним переживаниям, таким терзаниям совести, погрузить его в такие бездны души, о каких имела весьма малое представление литература около-европейская.
Все проблемы русской литературы многократно усугублены и тем, что гармоничное обладание небесными дарами искусству секулярному вообще недоступно. Или, сделаем уступку самолюбию художников, почти недоступно. Искусство чувствует себя свободным и всесильным лишь в стихии противоречий и конфликтов. Мы должны ясно сознавать: сфера художественного творчества ограничена областью души - в системе христианской трихотомии: тело, душа, дух. Это вовсе не оскорбляет и не принижает искусство, но лишь точно определяет границы его возможностей. Однако само пространство душевное столь обширно и необозримо, что искусство и в столь строго ограниченных пределах едва ли сможет когда-либо исчерпать предназначенное ему. Точно так - корабль может плавать лишь внутри пространства, очерченного береговой линией, да океан-то слишком необозрим. Вопрос лишь в том - куда и зачем плыть.
Искусство, и литература в частности, могут в необозримом пространстве души замкнуться в тех областях, где душа соприкасается с телесным естеством, но способны подчас возвыситься и до сфер, пограничных с пребыванием духа. Такова в высших своих достижениях - русская литература.
Внутренним терзаниям русского человека наблюдатели со стороны нередко дивились, недоумевали над ними и даже насмехались, но они-то и давали прочную закалку, укрепляли душевные силы, распространяли очищающее влияние на окружающий мир. Это и запечатлела в себе прежде всего литература наша.
Мы, изучая историю русской литературы, обязаны трезво осмыслять все отступления от Истины в творчестве и жизни любого писателя (как и любого человека): но не для осуждения его, ибо нам заповедано не осуждать (Мф. 7, I). Мы должны ясно сознавать: в личности и творчестве великого художника обострённо и ярко могут быть выявлены те дурные свойства человеческой натуры, которые в прикровенном виде таятся и в нас же. Человек, как правило, узнаёт грех в другом человеке, если имеет такой грех в себе самом. Я могу, в силу слабости или боязни, не подозревать о своей собственной порабощённости этому греху, но как только я узнал его в другом - я становлюсь в состоянии познать его и в себе.
Наша литература глубоко запечатлела в слове и образе религиозный опыт русского человека: и светлый, и тёмный, и спасительный, и опасный для души. Опыт веры и опыт безверия.
1. На пороге XIX столетия. Романтизм
2. Русский романтизм. В. А. Жуковский
3. Отличительные черты революционного романтизма
4. Поэты пушкинской поры
5. Творчество А. С. Грибоедова
6. Дух православного назидания в баснях И. А. Крылова
Глава 5. Русская литература середины XIX столетия
1. Достоинства, опасности и соблазны реализма как эстетического метода
2. Раздвоение образованного общества: славянофилы и западники
3. Славянофильский кружок
4. Творчество Ф. И. Тютчева
5. О двух подходах к искусству в середине XIX века. Духовные соблазны в искусстве
6. Поэзия А. В. Кольцова
7. Поэзия И. С. Никитина
8. Творчество А. К. Толстого
9. Поэзия А. А. Фета
10. Поэзия А. Н. Майкова
В статье рассматривается значение русской литературы в духовно-нравственном воспитании школьников, дается обзор использования православия в произведениях русских классиков, изучаемых в школе.
| Вложение | Размер |
|---|---|
| traditsiya_pravoslaviya_v_russkoy_literature.doc | 57.5 КБ |
Предварительный просмотр:
ТРАДИЦИИ ПРАВОСЛАВИЯ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ.
Русскую литературную классику составляют произведения, показывающие национальные идеалы, верования народа. Неразрывность связи русской литературы с православием очевидна: православие является духовным ядром русской культуры. В центре русской литературы находится человек, показанный в переломные моменты своей жизни. Начало и конец земного пути, этапы духовного становления неразрывно связаны в русской классике с вхождением в православный мир. Венчание, крещение, покаяние, соборование - вот те главные церковные обряды, с которыми слита жизнь литературных персонажей на страницах художественного произведения. Обращение русской литературы к данным ритуалам показывает церковную обрядность как неотъемлемую часть образа жизни православной России. Известно также, что литература не просто изображает жизнь человека в определенный период, но обращает внимание читателя на моменты его духовного прозрения. Типичная ситуация в русской литературе–поиски нравственной опоры, поиски смысла жизни, когда спасительным оказывается обращение к православию. В трудные минуты своей жизни литературный персонаж обращается к Богу. Описание духовного прозрения героя составляет содержание ключевых эпизодов. Описание чтения Евангелия, посещения храма, участия в церковных обрядах занимает кульминацию, основную позицию начала или конца повествования. Превосходство духовного начала над земным - вот главный итог применения такого композиционного принципа.
Во храм ли Вышнего с толпой он молча входит
Там умножает лишь тоску души своей.
При пышном торжестве старинных алтарей,
При гласе пастыря, при сладком хоров пенье,
Тревожится его безверия мученье.
Он Бога тайного нигде, нигде не зрит,
С померкшею душой святыне предстоит,
Холодный ко всему и чуждый к умиленью
С досадой тихому внимает он моленью.
Истинным православным христианином был еще один великий поэт России М.Ю. Лермонтов. В его стихах неоднократно появляются религиозные темы. Как и Пушкин Лермонтов хорошо знал Священное Писание: в своих произведениях он использует библейские сюжеты, его поэзия наполнена библейскими аналогиями, он берет в качестве эпиграфов цитаты из Библии. Как и для Пушкина, для Лермонтова характерно религиозное восприятие красоты, в особенности красоты природы, в которой он чувствует присутствие Божие:
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зеленого листка.
Тогда смиряется души моей тревога,
Тогда расходятся морщины на челе, —
И счастье я могу постигнуть на земле,
И в небесах я вижу Бога.
В минуту жизни трудную
Теснится ль в сердце грусть:
Одну молитву чудную
Твержу я наизусть.
Особенностью русской классики является и то, что величие христианской любви и всепрощение взаимодействуют с особым типом любви между женщиной и мужчиной. Мерилом такой любви является христианская любовь – прощение и отречение. Русская литература выдвинула своеобразный критерий: каков герой в любви, таков и его нравственный потенциал. Русский тип любви, чаще всего, самоотвержен, он возвышает того, кто любит, и озаряет священным светом того, кого любят. Русский тип любви как мера жизни и преодоления смерти, покаяния и очищения с особой верой выражен в русской классике.
Куваева Л.Н. Христианские традиции в русской литературе. Кемерово: изд-во Кемеровского государственного университета культуры и искусств (КемГУКИ), 2010, стр.122 - 126
Митрополит Иларион (Алфеев). Православие. В 2 т. Москва: Сретенский Монастырь, 2008. Т. I. 864 стр.
ПРАВОСЛАВИЕ И РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
.jpg)
Многие из нас читают русскую классику. Кого-то открыть книгу Толстого или Достоевского заставляет школьный учитель, кому-то любопытна личность писателя, кого-то привлекают захватывающие сюжеты или романтические героини, кому-то интересен механизм принятия героем того или иного судьбоносного решения, а кто-то просто хочет провести время за книгой, в которой правильным и красивым русским языком рассуждается о вечных проблемах.
Но не каждый из нас по прочтении очередного томика Пушкина или Лескова размышляет о том, как мысли русских классиков, изложенные на страницах книг, подтверждают истины Священного Писания, насколько глубоко влияние православия на мировоззрение русских писателей и как оно отражается в героях и сюжетах. Хотелось бы, беря за основу лекции ведущего исследователя в этой области, литературоведа и профессора Московской духовной Академии Михаила Михайловича Дунаева, рассказать читателям об этом.
Бесспорно, интерпретация любого литературного произведения зависит от того, каких убеждений придерживается думающий читатель. Для верующего человека безусловным авторитетом и мерилом всех жизненных поступков является Священное Писание и Священное Предание. Но как употребить это мерило применительно к литературному произведению, где главное место отводится эстетике художественного мира? Православное миропонимание следует прикладывать не к художественным особенностям, а к тому мировоззрению, которое предлагает автор своим читателям.
Тут же возникает закономерный вопрос. Как быть, например, с анализом произведений Тургенева, ведь писатель сам про себя говорил, что у него нет веры? Тургенев – человек неверующий, но культура, в рамках которой он творил, миропонимание русского человека по сути своей пронизаны идеями православия. Поэтому романы, рассказы, повести как Тургенева, так и Чехова можно и нужно рассматривать не в контексте изменения социального строя (появление разночинцев, обнищание помещиков), как это делалось раньше, да и сейчас нередко делается, а в контексте трагедии человека, который утратил или никогда не имел веры в Бога.
Наша литература запечатлела в слове и образе религиозный опыт русского человека — и светлый, и тёмный, и спасительный, и опасный для души. Опыт веры и опыт безверия.
Поэтому давайте теперь по-новому, в русле православной традиции, осмыслим знакомые со школьной скамьи произведения русских классиков.
Раба Божья Ольга Саломатова, прихожанка Храма святителя Василия Великого
Итак, мы берем эту мысль в качестве оптимально выраженной аксиомы: УКАЗЫВАТЬ ЛЮДЯМ ПУТЬ КО ХРИСТУ — ЭТО ЦЕЛЬ, ВЫХОДЯЩАЯ ДАЛЕКО ЗА ПРЕДЕЛЫ ЛИТЕРАТУРНОГО ТВОРЧЕСТВА.
Писатель не замечает нюанса: он рассуждает так, будто его книгу, написанную для неверующих, сначала должны прочесть все верующие, и прежде всего священнослужители, чтобы впоследствии разъяснять всем уверовавшим, пришедшим в Церковь… с вопросом о Гоголе (!), что следует взять из его книги, а что отвергнуть.
Не стоит комментировать эту ситуацию далее. Гоголь и от современников, и от потомков уже сполна получил разного рода упреков и претензий в связи с его, так сказать, превышением полномочий, когда он, будучи писателем-беллетристом, взял на себя роль проповедника.
Эта трагедия, для большинства представителей нашей классической литературы Нового времени, усугубляется еще и тем, что Церковь, по всей видимости, в подобной проповеди не нуждается, поскольку она имеет своих, так сказать профессиональных, проповедников, облеченных духовной властью для такой проповеди.
Отсюда и возникли те самые альтернативные подходы к изучению христианских традиций русской литературы, о которых мы сейчас будем говорить.
Определяя духовное значение русской литературы, большинство исследователей признают русскую литературу православной.
Чтобы понять, какая из этих позиций верна, а какая ошибочна, нам необходимо ответить на два следующих вопроса:
Вопросы эти важны для нас не сами по себе (в таком случае их надо обсуждать отдельно и в другой ситуации, и заниматься этим должен не филолог, а богослов); но нам необходимо сейчас ответить на них в доступной нам степени, чтобы обрести ту методологическую основу, без которой мы не сможем определиться с предметом наших дальнейших размышлений.
Но тема душевности в рамках данного рассуждения теряет смысл, ибо нас интересует ответ на конкретно поставленный вопрос, а не экскурс в особенности индивидуальной авторской поэтики.
Позволим себе выразить здесь личную позицию: все слова о любви к людям ничего не стоят, если говорящий не знает, зачем Бог воплотился на земле и для чего претерпел распятие на Кресте.
Если, говоря о любви к людям, человек не задумывается над вопросом: с чего начинается любовь к Богу? — слушать такого человека вряд ли интересно.
И в этом смысле проф. Любомудров совершенно прав: оторванная от церкви литература не даст нам ориентиров спасения, не приведет к Богу, а значит, нет смысла говорить о ее христианском духе.
Даже если признать по-своему верной и точку зрения В.Н. Захарова (православие это миропонимание народа и образ его жизни), то придется представить, что народ наш, то есть мы с вами, живем так, как определено это православным вероучением. А именно (процитируем святителя Феофана):
Если каждый из нас живет именно так, усвоив себе истины евангельские и соблюдая все заповеди, то, конечно, миропонимание народа близко к истинам православия. Но…
Разве народ (мы с вами!) действительно живет по заповедям евангельским? И разве эти заповеди изобретены народом, а не даны в учении Господа Иисуса Христа?
Таким образом, Православие все-таки начинается с катехизиса, с ОСНОВ ВЕРОУЧЕНИЯ, которые постепенно становятся основой нашей личной веры, нашим образом жизни. А вовсе не наоборот!
И с этой позиции истинным христианским духом обладают действительно только духовные сочинения, в основе которых слово Божественного Откровения.
Нам кажется, с этим бессмысленно спорить.
Кто не проникнется любовью к такой героине! Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет! Вот это сила, вот это дух!
И не ради осуждения возникает этот вопрос к писателю: зачем эксплуатировать духовное в той деятельности, которая за рамки душевных отправлений никогда не выходит? (которая служит сугубо индивидуальным целям и разрешает задачи индивидуального самопознания, зачастую никакого отношения к религии как образу жизни не имеющего).
Можно найти огромное количество христианских мотивов в творчестве Марины Цветаевой, Александра Блока, Николая Гумилева…
Но ровно столько же, и даже больше, мы найдем у них и мотивов языческих, оккультных, пантеистических, откровенно демонических…
Получается, что мнению Достоевского мы должны доверять больше, чем Священному Писанию и церковному преданию, которые по сути своей догматичны, т.е. мы не вправе самовольно изменять или дополнять их. Зато толковать Достоевского мы можем как угодно. Здесь каждый имеет право на личное мнение и может получить удовольствие, высказывая его. Потому и толкуют, и высказывают…А вот размышление над церковным догматическим словом такого удовольствия самовыражения не доставит нам.
Сказано это в связи с ситуацией в пушкиноведении, но справедливо для литературоведческой науки в целом. Мы не можем рассуждать о христианском духе русской литературы, если сами не одарены этим духом, или, по крайней мере, если он не является фундаментом нашего мировоззрения и не руководит нашим мировосприятием. В противном случае неизбежны невольные искажения, возникающие вследствие несовпадения методов освоения реальности.
Чтобы пояснить это, рассмотрим ситуацию, сложившуюся в отечественном литературоведении, когда две различные художественно-мировоззренческие системы искусственным образом сводятся воедино и, как следствие, взаимно отрицаются в качестве самостоятельных методов освоения мира. Светская словесная культура отрицает художественность церковной книжности, церковная культура отрицает духовность классической литературы. На каких основаниях?
Мировоззренческие ориентиры древнерусской книжности и русской литературы Нового времени:
христологический антропоцентризм и ренессансный гуманизм
 |
Говоря об этой особенности восточнославянской средневековой культуры (любви к книжной мудрости), часто цитируют строки Повести временных лет:
О каких же книгах идет речь в древнем тексте?
Если мы сами откроем эту летопись, то увидим, что чуть выше процитированного здесь фрагмента написано следующее:
Совершенно очевидно, что речь тут идет не о трагедиях античных поэтов и не о рыцарских романах средневековья.
Цитируем летопись далее:
Как видим, под книгами в Древней Руси понимались именно писания церковно-литургического и церковно-назидательного характера, излагающие и толкующие христианское вероучение. И чтение именно таких — христианских церковных — книг почиталось добродетелью на Руси.
Почему же в научной литературе почти никогда не уточняется этот факт, и церковная книжность, таким образом, подается как обычная беллетристика?
В отечественном литературоведении существует проблема, связанная с тем, что древняя церковная книжность традиционно включается в историю русской литературы, но занимает в ней внесистемное положение.
Что это означает?
В научном сознании сложилось такое представление об истории отечественной словесности, при котором происходит наложение так называемой теории прогресса на литературные факты. При этом за эталон, как само собой разумеющееся, а потому не требующее доказательств, принимается классическая литература Нового времени, и не только своя, но и зарубежная.
Это есть обозначение определенного, а именно церковного, соборного, православного — ХРИСТОЦЕНТРИЧНОГО — типа сознания, способа мышления художника, его иерархии ценностей. Так что, к примеру, княжеское завещание детям Владимира Мономаха (светское по форме, жанру, содержанию) более церковно, чем стихотворные вирши иеромонаха Симеона Полоцкого.
Церковная словесность — характеристика мировоззренческая, вероисповедная. Современным же литературоведением она используется скорее метафорически, вне соответствия своему исконному содержанию.
Истина заключается в том, что в культуре восточных славян с момента принятия ими Православия и вплоть до наших дней сосуществуют две культурныетрадиции: традиция церковного (православного) художества и традиция секулярного, пусть нередко и религиозного по содержанию, искусства.
Но задача церковной письменности состоит в том и только в том, чтобы открывать в человеке его Первообраз, который есть образ Божий. И это значит, что церковная письменность действительно не совпадает с литературой ни по задачам, ни по содержанию, ни по форме, ни по стилю, ни по своей природе, а значит, и ни по способу изучения.
В филологической науке церковная древнерусская словесность преподается как обычная беллетристика, в отрыве от церковной культуры, от мировоззрения, ее породившего, и оценивается с точки зрения сугубо светских мерок, методами, выработанными светской наукой для анализа светских произведений.
Что при этом получается?
Ценность средневекового церковного произведения определяется степенью его приближенности к стилистическому и идеологическому совершенству секулярной классической литературы, степенью его соответствия общепринятым, чисто светским по происхождению, стандартам.
Между тем, на самом деле внутри церковного словесного творчества художественны все без исключения нелитературные (а значит и нехудожественные в современном понимании) жанры: летопись, житие, молитва, завещание, проповедь и др.
Если вам кажется, что ничего плохого в этом нет, то позволим себе напомнить слова Спасителя, обращенные к апостолу Петру в известной ситуации: Иди за Мною, сатано, соблазн Ми еси: яко не мыслиши, яже суть Божия, но человеческая (Мф. 16, 23).
Почему же и каким образом произошло это смещение ориентиров с небесного на земное? Как известно, началом периода Нового времени считается XVII век, ознаменовавший смену европейского Ренессанса эпохой Просвещения. Мировоззренческие ориентиры, определяющие характер словесности, менялись вместе с развитием цивилизации (прогресса) и, как следствие, происходили сдвиги в религиозном сознании общества.
Эта смена акцентов в восприятии двух природ Христа особенно ярко запечатлелась в иконописи: если на иконах домонгольского периода распятый Христос словно возносится от земли в чаемое бессмертие, то на иконах более позднего времени Его тело тяжело провисает на кресте, как бы подчиняясь тяготению земному, и на лике Его вместо просветленности появляется выражение человеческой муки и страдания.
В словесной культуре это земное тяготение проявилось в потере благоговения перед словом и смыслом Священного Писания.
Глубинная сущность этого жанра, незаметная на первый взгляд, весьма показательно обозначается содержанием самого первого собственно беллетристического произведения. Думается, современному человеку, воспитанному на кинематографе более, нежели на словесности, название этого произведения скажет немало о его содержании…
Это те произведения, с которых начиналась художественная литература Нового времени.
Теоцентричная церковная культура, которая продолжала существовать и развиваться наряду с ренессансно-гуманистической, разрешала по-своему проблемы человеческого предназначения.
В XIV веке на Русь вместе с так называемым вторым южнославянским влиянием проникают идеи исихазма, оказавшие значительное воздействие на характер словесного творчества. Центральной проблемой исихастской антропологии стала проблема Богоподобия — проблема образа и подобия Божия в человеке. Наиболее полно эти идеи были выражены в учении святителя Григория Паламы, главы афонского исихазма.
Знакомиться подробно с этим учением мы здесь не будем (это не компетенция филолога). Но сказать о влиянии богословия творчества Григория Паламы на всю восточнославянскую книжность нам необходимо.
В чем заключалось это влияние?
Синтезируя богословские взгляды предшествовавших ему отцов и писателей Церкви, св. Григорий Палама определенно поставил вопрос о Богоподобии в связь с проблемой творческого дара человека. Человеку дана Богом способность к творчеству, он может творить нечто новое (правда, не из ничего, как Творец-Бог, а из того, что дано ему в окружающей реальности). Богоподобие, по учению святителя, преимущественно и состоит в том, чтобы раскрыть в себе творческий дар.
При этом чрезвычайно важно, что человек ответственен перед Создателем за реализацию этого творческого дара, этого предвечного Божественного замысла о нем. Страшный Суд будет судить именно в том, как и насколько человек осуществил в земной жизни свое творческое назначение, насколько сумел познать и воплотить замысел Бога о себе.
Но прежде чем пытаться реализовать свой творческий потенциал, надо понять, что является творчеством на земле.
Понятие творчества у святителя Григория Паламы многосоставно.
1.Прежде всего, это творчество своего жизненного пути: в совершенном согласии с заповедями Бога осуществить свою земную судьбу по свободной воле в сочетании с волей божественной.
2. Творчество как стремление к святости: в добровольном подчинении Промыслу Божию о себе свободно осуществить возможно более полное личное нравственное совершенство и, насколько возможно, усовершенствовать ближнего. Именно так человек преображает мир.
3. Творчество в области красоты и разума, собственно художественное творчество.
В конечном итоге, творчество есть совместное с Богом действие человеческого духа, иначе: теургия — продолжение дела Божиего, со-творчество с Богом.
По слову о. Иоанна Мейендорфа, Церковь, одобряя и принимая учение Паламы, в своей книжной культуре решительно повернулась спиной к Ренессансу, пытающемуся возродить эллинскую внешнюю мудрость[22].
Это означает, что художественное творчество, основанное на христологическом антропоцентризме, встало в оппозицию искусству зарождающегося ренессансного гуманизма (художественного творчества как построения вавилонской башни).
Для уяснения этой ситуации противостояния двух культур можно рассмотреть репертуар переводных произведений XIV-XV веков: переводятся, с одной стороны, образцы созерцательно-аскетической книжности исихастов и сочинения, близкие им, отражающие интерес к возможности личного богообщения; с другой стороны, — повести, удовлетворяющие, так сказать, меркантильное любопытство книжников, живо заинтересовавшихся материальным многообразием и внешней красотой мира сего.
Среди первых — произведения Григория Синаита и Григория Паламы, Исаака Сирина, Максима Исповедника, Василия Великого, Симеона Нового Богослова и др.
По мнению того же ученого, сквозь вполне искренний патриотизм прорывается и столь же искреннее — причем эстетическое по характеру — пленение богатством, когда образ попранной родины невольно представляется собирательным образом утраченного достатка, т.е. земного благополучия. Не пространством спасения и со-творчества человека с Богом воспринимается русская земля, а местом житейского благополучия, царством земным, богатства которого надо защищать.
Обобщая все сказанное выше, можно еще раз отметить это принципиальное различие между словесностью, действительно являющей христианский дух, и литературой, лишь декларирующей духовность, но по сути духовной не являющейся.
В первом случае мы получаем знание о Боге и законах божественного миропорядка; во втором случае мы получаем эстетическое удовлетворение от соприкосновения с естественной красотой и материальной ценностью мира сего.
Книжность духовная дает человеческому духу направление ввысь, к познанию Бога, в Царствие Небесное.
В заключение хочется еще раз подчеркнуть приоритетность христианской церковной книжности (теоцентричной) перед литературой гуманистического метода (антропоцентричной).
С пониманием этой простой истины приходит и понимание несообразности литературоведческих светских критериев в отношении произведений христианской словесности. Эти критерии оценивают лишь внешнюю сторону церковных произведений, не только не лишенных художественности, но и единственно обладающих подлинной художественностью. Внутреннее же содержание, сущность этих произведений не поддается литературоведческому анализу. Поэтому изучать церковную словесность по имеющимся ныне учебникам древнерусской литературы — занятие если не бесполезное (факты исторические там все-таки можно почерпнуть), то в любом случае неплодотворное: истинного понимания истоков и созидательного смысла русской словесной культуры эти учебники нам не дадут.
Микрокосмос. Научно-богословский и церковно-общественный альманах
Миссионерского отдела Курской епархии Русской Православной Церкви. Курск — 2009
[1] Воропаев В.А. Нет другой двери: Евангелие в жизни Гоголя //Евангельский текст в русской литературе XVIII-XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Сборник научных трудов. Вып. 3. Петрозаводск, 2001. С. 187.
[6] Святитель Феофан (Затворник). О Православии с предостережениями от погрешений против него. Мн., Лучи Софии, 2003. С. 121-122.
[8] Захаров В.Н. Православные аспекты этнопоэтики… С. 7-8.
[9] Кириевский И.В. Критика и эстетика. М., 1979. С. 334.
[10] Тарасов Б.Н. Историософский спор А.С. Пушкина с П.Я.Чаадаевым// Евангельский текст… Вып. 3. С. 119.
[11] Цит. по: Левшун Л.В. История восточнославянского книжного слова XI -XVII вв. Минск, 2001. С. 3-4.
[12] Лихачев Д.С. Великое наследие. Классические произведения литературы Древней Руси // Лихачев Д.С. Избранные работы. В 3 т. Т. 2. Л., Художественная литература, 1987. С. 21.
[15] Лихачев Д.С. Избр. раб. Т. 3.С. 451.
[16] Флоренский П. Храмовое действо как синтез искусств// Священник Павел Флоренский. Избранные труды по искусству. М., Изобразительное искусство – Центр изучения, охраны и реставрации наследия священника Павла Флоренского, 1996. С. 202.
[17] См. например: Кусков В.В. История древнерусской литературы: Учебн. для филол. спец. вузов / В.В. Кусков. – 7-е изд. – М., Высшая школа, 2002. С. 74-75, 99-123.
[18] Зеньковский В.В. История Русской философии: В 2 т. Л., 1991. Т. 1. С. 82.
[20] См.: Левшун Л.В. История восточнославянского книжного слова…С. 201.
[21] Киприан (Керн), архим. Антропология св. Григория Паламы. М., Паломник, 1996. С. 368.
[22] Левшун Л.В. История восточнославянского книжного слова …С. 210.
Читайте также: