Толстой и религия кратко
Обновлено: 02.07.2024
человек есть сын бесконечного начала, сын Отца, но не личного Бога, сын не плотью, но духом;
и потому человек должен служить этому началу, отцу и Богу (но не личному), духом (но не таинствами, не богослужением, не молитвами);
Не обращая внимания на то, что в христианской религии нравственное учение стоит в прямой и неразрывной зависимости от ее догматической стороны. Толстой в своем учении, являясь самым решительным aнтидoгматистом, выступает с моралью, выдаваемой им за специально христианскую, прямо и положительно не связывая ее не только ни с какими религиозными, но и философскими началами. По его мнению, нравственные правила, им будто бы впервые открытые, таковы, что их могут принять все люди, хотя бы они держались самых противоположных воззрений по самым существенным для человека вопросам. Вместе с извращением религиозных основ Толстой изменяет самым коренным основам общественного и государственного порядка. Взяв будто бы из Евангелия пять следующих заповедей:
не противься злу или злому,
Вся наша жизнь, учит Толстой, негодна в самом своем корне; вся она основана на насилии; от насилия вся наша теперешняя жизнь проникнута развратом; разврат скрывается и там, где его никак не предполагают; разврат гнездится и в том, что нынешние люди считают самым законным пользованием своими правами или исполнением своих обязанностей; на насилии основана администрация, на насилии основан суд; разврат, произведение насилия – вся наша культура, вся цивилизация; нужно радикально изменить всю теперешнюю нашу жизнь; всякая внешняя сила, самая законная власть – есть насилие, которое должно быть изгнано из человеческого общества; нужно уничтожить насилие вообще и всецело; уничтожать насилие (т.е. весь нынешний общественный порядок) вообще, везде и всецело – это и значит не противиться злу или злому.
Источник: С.В.Булгаков. Настольная книга для церковно-священно-служителей. Издание 3-е, исправленное и дополненное. - Киев: Типография Киево-Печерской Успенской Лавры. 1913 г. - С. 1592-1745.
Многие факторы способствовали отречению культового отечественного писателя, графа Льва Толстого от церкви. Мы поэтапно разберем, при каких обстоятельствах это случилось и как это связано с толстовством.
В чем суть толстовства
Основные каноны толстовства были таковы: непротивление злу насилием, нравственное саморазвитие и опрощение. Жизнеучению Толстого был характерен синкретизм, поэтому вы найдете общие черты с даосизмом, буддизмом, конфуцианством и другими идейными течениями. Будучи сторонником этого религиозного течения, человек, вольно становится вегетарианцем и отказывается от употребления табака и алкоголя.
Священный синод считал толстовство религиозно-социальной сектой, вредно влияющей на верующих людей. На этой ноте отношения с церковью у писателя стали неоднозначными.
Была ли анафема?
Стоит отметить, что с началом развития толстовства ряд церковных иерархов пытались официально отлучить великого писателя от церкви, но по разным причинам сделать этого им не удалось.
Отношение людей к "анафеме" Толстого
Положение вещей было остро воспринято общественностью и графу стали приходить различные письма с критикой в адрес самого Толстого, с последующими угрозами и принуждением к покаянию. Священник Кронштадский называл писателя подобным Иуде предателем и отъявленным безбожником.
Реакция графа на послание
Позднее здоровье русского писателя ухудшилось, и его жена решила попытаться примирить мужа с церковью, из-за чего возникло много конфликтов в их отношениях.
Лев Толстой гордо отвергал возврат к церкви, вплоть до конца жизни, прося в дневниковых записях похоронить его без церковных обрядов. Софья Андреевна знала о завещании мужа и похоронила его так, как он хотел.
Что вы думаете о позиции и учении Льва Толстого? Делитесь своим мнением в комментариях!
Что составляло религиозное ядро личности Толстого? На эту тему написаны уже сотни тысяч работ на всех языках мира, но каждая эпоха требует еще раз вернуться к данной теме: такую большую актуальность для читателей она представляет. Ведь речь идет об отлучении от церкви гордости русской нации, самого известного русского человека начала ХХ века. И самое загадочное здесь то, что граф Лев Толстой последние 30 лет жизни постоянно подчеркивал, что является человеком религиозным, признающим необходимость жизни с Богом. За что же тогда его отлучать?
Толстой очень рано осиротел: уже в восьмилетнем возрасте он остался без матери и отца, и поэтому говорить о систематическом религиозном воспитании в его случае не приходится. Однако граф был одним из самых усердных читателей XIX века — как с точки зрения количества прочитанного, так и с точки зрения качества чтения. Этот вывод подтверждает его яснополянская библиотека. И Евангелие всегда играло значительную (может быть, решающую) роль в его жизни. Однако воспринимал он евангельский текст сквозь призму знаний и представлений европейского образованного человека того времени. В первую очередь здесь следует упомянуть о горячем увлечении идеями Жан-Жака Руссо, эпохи Просвещения. То есть времени, которое в основном приходится на XVIII век, когда французскими энциклопедистами был провозглашен призыв к прогрессу, знанию, науке, борьбе с абсолютизмом власти, невежеством, предрассудками — в первую очередь религиозными.
Так вот, из эпохи Просвещения писатель вынес три простые идеи. Первое — идея о том, что простое и естественное предпочтительнее культурного и сложного. Второе — идея о том, что носителем этого простого и естественного является русский народ. И наконец, третье — идея о том, что миром и жизнью человека управляет абсолютный и безличный Бог. Совершенно особое место в духовной биографии Толстого принадлежит, как я говорил, одному из главных деятелей французского Просвещения — Жан-Жаку Руссо. Его влияние прослеживается практически во всех сферах мысли, которые притягивали Толстого: воспитание, школьное обучение, история, наука, религия, политика, отношение к современности и так далее.
Я процитирую письмо, отправленное в 1905 году Толстым учредителям Общества Руссо в Женеве:
И именно у Руссо Толстой нашел главную идею своего мировоззрения — критику цивилизации, то есть современного государства и общества, которые фактически подавляют человека, убивают в нем все естественное и при этом называют себя христианскими.
Особо нужно сказать об Оптиной пустыни в жизни Толстого. Оптина пустынь в XIX веке была крупнейшим духовным центром Русской православной церкви, монастырь этот начал возрождаться фактически в начале XIX века и привлекал к себе внимание на протяжении ста лет, до своего закрытия, потому что в этом монастыре проживали подвижники благочестия, монахи, которых в народе называли старцами. Примечательный факт: Толстой, воспринимавшийся монахами пустыни как отступник, отлученный от церкви, в Оптиной бывал чаще, чем любой другой русский писатель, за исключением философа Константина Леонтьева, одного из лидеров русского консерватизма. Леонтьев также после своего религиозного обращения часто бывал в Оптиной пустыни, а с 1887 года в течение последних четырех лет жизни проживал в монастыре.
Вот самый известный отрывок такого рода, который датируется 1855 годом:
Результаты размышлений над прочитанным писатель заносил в дневник. Первая запись здесь относится к 1847 году, а последняя сделана в 1910-м, за несколько дней до смерти. Таким образом, Толстой вел дневник 63 года с некоторыми не очень значительными перерывами. Это уже необычно даже для усердных обитателей XIX века. Дневники Толстого — это действительно лаборатория, полигон, собрание набросков, причем не только в области, как сам Толстой говорил, художества.
Нужно заметить, что в своих воспоминаниях все близкие Толстому лица подчеркивают очень неожиданный характер переворота, совершившегося в писателе в конце 70-х годов XIX века. В частности, его двоюродная тетка, фрейлина двух императриц, одна из самых проницательных русских женщин XIX века графиня Александра Андреевна Толстая указывает в своих воспоминаниях, что вдруг в 1878 году ее племянник является проповедником совершенно нового, с чем она никак согласиться не может, — это отрицание божественности Христа и искупительного характера его подвига. Другими словами, Христос теперь для Толстого только человек, который никого не спас и не может спасти своим рождеством и воскресением, но который проповедовал божественное учение своего отца.
Обычно принято считать, что духовный кризис Толстого приходится именно на конец 70-х — начало 80-х годов. Действительно, в этот период писатель пережил глубокий мировоззренческий перелом, приведший к изменению его отношения к Церкви и появлению в следующие 30 лет жизни ряда произведений религиозно-философской направленности. В этих сочинениях Толстой предпринял попытку теоретически обосновать свои новые взгляды на религию, нравственность, искусство, политику, цивилизацию, крестьянский вопрос — практически на все актуальные вопросы русской жизни.
Но кризисы в жизни Толстого бывали и раньше. Новый перелом носит принципиальный характер. Если раньше Толстой искал способ приспособить свои собственные взгляды к церковному христианству (как было, например, в конце 1850-х годов), найти для себя, образованного человека, место в Церкви, то теперь он радикально отвергает такую возможность. Он отвергает не только таинство, не только церковную догматику, но и фактически свое присутствие в Церкви и ищет способ понять Евангелие.
Конечно, такая позиция не была новым или личной выдумкой писателя. Толстой проповедовал тот тип христианства, который был уже очень популярен в Европе, и свои взгляды писатель обсуждал с некоторыми корреспондентами. В первую очередь я хотел бы здесь назвать философа Николая Страхова и уже упоминавшуюся двоюродную тетушку, графиню Толстую. В то же время очевидно, что на построениях Толстого лежит могучая печать его личности и индивидуальных особенностей.
Я приведу еще одну цитату из дневника Толстого на этот счет:
Очень важно к этому отрывку сделать следующее примечание. Для Толстого поклонение личному Богу, обращение к нему с молитвой, просьбой есть такое же действие (бессмысленное), какое совершают чувашские крестьяне, которые мажут своего идола сметаной, чтобы его ублажить. Странно при этом, как Толстому не приходит в голову, что весь Новый Завет пропитан духом богословского персонализма, то есть восприятия Бога как самостоятельной личности, к которой поэтому можно и нужно обращаться с молитвой. Достаточно вспомнить, например, молитву самого Христа в Гефсиманском саду или многочисленные молитвы первых христиан, включенные в Книгу деяний апостольских. Видно по этому источнику, что члены первой христианской общины воспринимают Бога и воскресшего Христа как живую личность, постоянно присутствующую в их жизни.
Несколько позже Толстой сформулирует главный тезис своей религиозной системы: все религии мира состоят из морального ядра, то есть ответа на вопрос, что нужно делать, и мистической периферии — во что нужно верить. Мистика есть ошибка и суеверие, а моральная основа всех религий совершенно одинакова и в наиболее полном виде выражена в Нагорной проповеди. Напомню, что Нагорная проповедь — это проповедь, сказанная Христом и помещенная в полном виде в Евангелие от Матфея, это главы пятая, шестая, седьмая, то есть три главы, в которых Христос в компактном виде формулирует основы морального учения христианства. Странно, что такому умному человеку, как Толстой, не видно вопиющее противоречие этой идеи. Ведь требования Нагорной проповеди, например, любить врагов или, скажем, не заботиться о завтрашнем дне носят совершенно революционный характер и никак не вписываются в этику иудаизма или ислама.
В русской жизни второй половины XIX века существовал антипод Льва Толстого, и таким антиподом был многолетний обер-прокурор Святейшего синода Константин Петрович Победоносцев. Наверное, очень трудно найти людей более разных, чем Толстой и Победоносцев. Толстой — это совесть своего поколения, борец за правду, защитник обиженных, человек с безграничным нравственным авторитетом. Победоносцев в глазах современников является воплощением политического зла, которое ассоциируется с политическим произволом. Обер-прокурор Синода — творец системы контрреформ, гонитель всего прогрессивного и творческого, это тот самый лихой человек, который в конечном счете и превратил Россию в ледяную пустыню.
Последний вопрос, который нас будет интересовать, это последние годы жизни Толстого, его уход и смерть. Предварительно надо сказать, что семейная жизнь Толстого дала трещину достаточно рано, фактически еще до духовного переворота. Но в последние годы эта жизнь стала еще сложнее и трагичнее, и главным образом из-за истории с завещанием писателя, которое он подписал тайно от семьи, в лесу, летом 1910 года, что привело к открытому конфликту с Софьей Андреевной Толстой. И в результате этого конфликта 28 октября 1910 года, то есть за десять дней до смерти, Толстой был вынужден тайно бежать из родового гнезда.
Уход Толстого из Ясной Поляны — это событие, которое имело большую важность для всей России, если не для всего мира. Сергей Николаевич Дурылин, известный литературный критик и философ, сообщает, что в день первого известия об уходе газеты буквально рвали из рук, причем подобное отношение к печатной продукции Дурылин помнит только еще один раз в жизни — в день объявления войны с Германией в 1914 году. Для русских газет и журналов и для всего русского читающего общества вопрос стоял следующим образом: это бегство или паломничество, триумф или трагедия, поиск выхода из тупика или поиск сюжета для нового произведения? Действительно, с каким чувством Толстой покидал усадьбу, что стояло за этим уходом? Почему он направился именно в Оптину пустынь?
Мне кажется, обе точки зрения не соответствуют действительности. Уход Толстого — финал его жизни и финал тех поисков, которые составляли главное в его миропонимании. Мы знаем сегодня, что писатель разместился в паломнической гостинице Оптиной пустыни, где его узнали сразу, и совершил прогулку до скита, в котором в этот момент проживал великий оптинский старец Иосиф, преемник преподобного Амвросия, человек огромной любви и милосердия, — с ним Толстой познакомился, по всей видимости, в 1896 году во время своего очередного паломничества в монастырь. Но стоя у порога двери в оптинский скит, Толстой так и не нашел в себе сил переступить этот порог, встреча со старцами не состоялась. Может быть, это была самая трагическая невстреча в жизни писателя.
После посещения Оптиной пустыни писатель направляется в Шамордино, где в это время проживала его родная сестра Марья Николаевна Толстая, самый близкий и дорогой ему человек в данный момент, которую он всю жизнь называл исключительно Машенька. Мы не знаем, как могла сложиться судьба Толстого в дальнейшем, если бы ему удалось задержаться у любимой младшей сестры надолго. Но опасаясь погони, организованной супругой, писатель был вынужден покинуть и Шамордино. По дороге он простудился, заболел двусторонним воспалением легких и умер на станции Астапово. Причем в последние дни жизни к нему из-за твердой позиции Черткова не был допущен для беседы и исповеди другой оптинский старец, преподобный Варсонофий.
Лев Толстой — единственный в России начала ХХ века человек, который пользовался ничем не ограниченной, поистине абсолютной свободой в семье, в своей родной деревне, в обществе, государстве, культуре. Возможно, он был единственным человеком в мире такого масштаба. Он родился в прекрасной, действительно очень ясной Ясной Поляне, типичной русской усадьбе с березовой аллей, речкой Воронкой, яблочными садами, семейными домами и домиками, детьми, внуками, прислугой, охотой, пешими и конными прогулками, пасекой, цветочными оранжереями, крестьянскими школами, вечерним чаем, чтением, играми и концертами. Он прожил там большую часть жизни и по всем законам жанра, логики, справедливости был просто обязан именно там умереть! Он был сказочно богат, он мог брать писательские гонорары или публично отрекаться от них после. Он пользовался всемирной славой. Толстой мог писать все что угодно, не опасаясь порицаний со стороны правительства. Более того, не написав ни одной строчки очередного нового произведения, он мог претендовать на издание его где угодно и на получение какого угодно гонорара, в то время как другие писатели, например Достоевский или Леонтьев, могли просто голодать, причем голодать буквально. В семье всякое желание Толстого выполнялось с поспешностью и старанием. Усердные ученики во главе с Чертковым с карандашами, блокнотами в руках ловили каждое его слово. Лучшие художники и скульпторы России и мира рисовали его портреты, лепили в глине, высекали в мраморе и так далее. Именно перед его портретом после отлучения Синода на выставках устраивались бурные восторженные манифестации. Именно его фотографировал впервые в цвете в России Прокудин-Горский. Именно его голос записывали на фонограф.
Именно поэтому Толстой даже не знал, что оптинский иеромонах Варсонофий специально прибыл на станцию Астапово со святыми дарами, для того чтобы попытаться поговорить с писателем перед смертью. Таким образом, в последний, самый ответственный момент жизни великий писатель русской земли, как сказал о нем Тургенев, за уходом которого из Ясной Поляны с напряженным вниманием следил весь цивилизованный мир, оказался в трагическом одиночестве. Его судьба становится предметом переживаний русского императора, Совета министров, премьер-министра Столыпина, Синода, собора старцев Оптиной пустыни, наконец членов семьи. Но Толстой ничего об этом не знает.
Об этом очень ярко пишет замечательный русский писатель Борис Зайцев:
Круг отчуждения, создававшийся вокруг Толстого более 20 лет, замкнулся.
Во время астаповской болезни Толстого в русской печати дискутировался вопрос о возможности его прощения Церковью. Этот вопрос обсуждается и до сих пор, уже более 100 лет. Время от времени те или иные лица, например родственники Толстого, обращаются с соответствующими просьбами в Синод. Но, с моей точки зрения, отмена синодального акта невозможна по двум причинам: во-первых, такой шаг был бы актом большого неуважения к самому Толстому, к его свободе, ко всему тому, что им было сказано о Церкви. Ведь сам писатель признавал справедливость церковного акта, его точность в констатации того факта, что граф Толстой сознательно ушел из Церкви и не хочет в нее возвращаться. Во-вторых, отмена церковного определения автоматически означала бы возможность молиться о Толстом такими словами, которые он сам воспринимал как кощунство. Откройте православный требник, прочитайте хотя бы маленький отрывок из православной панихиды и спросите себя: можем ли мы так молиться о Толстом?
Церковь с большим уважением относится к последней воле великого русского писателя.
Эту статью могут комментировать только участники сообщества.
Вы можете вступить в сообщество одним кликом по кнопке справа.
У Толстого - особое понимание религии и особые взгляды на Церковь как социальный институт. Не случайно в письме А.П. Чехову он писал:
Толстой считал, что Церковь не является святой и апостольской, священники не являются посредниками между Богом и людьми, а теологическая версия связи религии и нравственности несостоятельна: по поступкам человека невозможно определить верующий он или нет.
В письме учителю А.И. Дворянскому от 13 декабря 1899 г. Толстой пишет:
Как же отреагировал Толстой на отлучение? Приведу некоторые выдержки из его ответа на определение Священного Синода, который был также опубликован в русских газетах:
". То, что я отрекся от Церкви называющей себя Православной, это совершенно справедливо. … И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения.
. Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым.
. То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо.
. Еще сказано: "Не признает загробной жизни и мздовоздаяния". Если разумеют жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями/дьяволами и рая - постоянного блаженства, - совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни.
Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо, так как все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. "
Но это уже совсем другая Вера.
Двигатель
Лев Толстой: христианство – это еврейская секта. Люди мирно живут между собой и согласно действуют только тогда, когда они соединены одним и тем же мировоззрением: одинаково понимают цель и назначение своей деятельности.
Христианская религия, облекаясь в торжественные формы, долгое время отвечала нравственным и умственным требованиям европейских народов. Но представляла собой очень неразумное и внутренне противоречивое соединение самых основных и вечных истин о жизни человеческой.
Чем дальше подвигалась жизнь, чем больше просвещались народы, тем все очевиднее и очевиднее становилось внутреннее противоречие, заключающееся в этой религии, ее неосновательность, несостоятельность и ненужность. Так продолжалось веками, и в наше время дошло до того, что христианская религия держится только инерцией, никем уже не признается и не исполняет главного свойственного религии внешнего воздействия на народ: соединение людей в одном мировоззрении, одном общем всем понимании назначения и цели жизни.
Знаю, что то, что я имею высказать теперь, именно то, что та церковная вера, которую веками исповедовали и теперь исповедуют миллионы людей под именем христианства, есть не что иное, как очень грубая еврейская секта, не имеющая ничего общего с истинным христианством, – покажется людям, исповедующим на словах учение этой секты, не только невероятным, но верхом ужаснейшего кощунства.
Но я не могу не сказать этого. Не могу не сказать, потому что для того, чтобы люди могли воспользоваться тем великим благом, которое дает нам истинное христианское учение, нам необходимо, прежде всего, освободиться от того безсвязного, ложного и, главное, глубоко безнравственного учения, которое скрыло от нас истинное христианское учение.
Учение, скрывшее от нас учение Христа, есть учение Павла [паулианство], изложенное в его посланиях и ставшее в основу церковного учения. Учение это не только не есть учение Христа, но есть учение прямо противоположное ему.
Стоит только внимательно прочесть евангелия, не обращая особенного внимания на все то, что носит печать суеверных вставок, сделанных составителями, вроде чуда Каны Галилейской, воскрешений, исцелений, изгнания бесов и воскресения самого Христа, а останавливаясь на том, что просто, ясно, понятно и внутренне связано одною и тою же мыслью, – и прочесть затем хотя бы признаваемые самыми лучшими послания Павла, чтобы ясно стало то полное несогласие, которое не может не быть между всемирным, вечным учением простого, святого человека Иисуса с практическим временным, местным, неясным, запутанным, высокопарным и подделывающимся под существующее зло учением фарисея Павла.
Христианство и паулианство
– Сущность учения Христа проста, ясна, доступна всем и может быть выражена одним словом: человек сын Бога.
– Сущность учения Павла искусственна, темна и совершенно непонятна для всякого свободного от гипноза человека [человек раб своих господ].
– Основа учения Христа в том, что главная и единственная обязанность человека есть исполнение воли Бога, то есть любви к людям.
– Основа учения Павла в том, что единственная обязанность человека – это вера в то, что Христос своей смертью искупил и искупает грехи людей.
– По учению Христа, награда за перенесение своей жизни в духовную сущность каждого человека есть радостная свобода этого сознания соединения с Богом.
Основа учения Христа - истина, смысл - назначение жизни.
Основа учения Павла - расчет и фантазия.
Из таких различных основ вытекают еще более различные выводы.
Мотивация
– Христос говорит, что люди не должны ждать наград и наказаний в будущем и должны, как работники у хозяина, понимать свое назначение, исполнять его.
– Учение Павла основано на страхе наказаний и на обещаниях наград, вознесения на небо или на самом безнравственном положении о том, что если ты веришь, то избавишься от грехов, ты безгрешен [страх наказания и положение о том, что уверовавший безгрешен].
Там, где в евангелии признается равенство всех людей и говорится – что велико перед людьми, мерзость перед Богом. Павел учит повиновению властям, признавая их от Бога, так что противящийся власти противится Божию установлению.
Евангелие говорит, что люди все равны. Павел знает рабов и велит им повиноваться господам.
Но не одни эти противоположные учения Христа и Павла показывают несовместимость великого, всемирного учения, с мелкой, сектантской, случайной, задорной проповедью непросвещенного, самоуверенного и мелко-тщеславного, хвастливого и ловкого еврея.
Несовместимость эта не может быть очевидна для всякого человека, воспринявшего сущность великого христианского учения. А между тем целый ряд случайных причин сделали то, что это ничтожное и лживое учение заняло место великого вечного и истинного учения Христа и даже на много веков скрыло его от сознания большинства людей.
Правда, во все времена среди христианских народов были люди, понимавшие христианское учение в его истинном значении, но это были только исключения. Большинство же так называемых христиан, в особенности после того, как властью церкви писания Павла были признаны непререкаемым произведением святого духа, – верили, что именно это безнравственное и запутанное учение, поддающееся, вследствие этого, самым произвольным толкованиям, и есть настоящее учение самого Бога-Христа.
Читайте также: